Текст книги "Потерявшая сердце"

Автор книги: Анна Малышева

Соавторы: Анатолий Ковалев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Она присела на стул, что стоял против портрета, продолжая безмолвно сыпать вопросами. Наталья Харитоновна в окружении двух крошечных мальчиков отвечала ей спокойным, умиротворенным взглядом. «Почему гнев отца пал именно на Глеба? – продолжала допытываться Евлампия. – Может, князь заподозрил, что мальчик рожден не от него? Но от кого же?» Догадка казалась ей верной. Только ревность, дикая и необузданная, могла толкнуть князя на такое преступление. «Похоже на отравление», – снова послышался ей чей-то приятный бархатный голос. Где и когда она слышала его? Кто он, этот человек, явно посвященный в тайны семьи Белозерских куда глубже, чем она? В те дни Евлампия была настолько убита горем, что вряд ли замечала кого-то вокруг. Лишь одна фраза и голос, произнесший ее, осколком врезались в память.

Она принялась рассуждать логически. Мог ли какой-нибудь посторонний мужчина, кроме докторов и слуг, попасть в комнату умирающей Натальи Харитоновны? Вряд ли. Потом гроб с телом стоял в гостиной. Приезжали проститься знакомые, родственники, подруги Наталички по пансиону. А на кладбище было еще больше народу. Она крепко держала за руку Борисушку. Он безмолвно плакал. Глеба оставили дома, мальчик всю ночь метался в горячке. В те дни она жила, как в бреду… «Фраза была сказана на кладбище, – вдруг поняла Евлампия, – я тогда еще возмутилась в душе, что это говорят при ребенке». Тот мужчина стоял у нее за спиной, лица его она не видела, но голос был очень знакомый. «У него такой приятный бархатный голос, Евлампиюшка, невозможно передать! Должно быть, он недурно поет. И, если бы не стал художником, непременно был бы певцом!» Как же она могла забыть, что говорила Наталичка о художнике, писавшем ее портрет с детьми?! Конечно, это был он! Так неужели именно с ним был роман у Натальи Харитоновны?

Карлица медленно, словно стыдясь, подняла глаза на портрет. «Неужели? – немо вопросила она. – Неужели Глеб сын художника?» Евлампия резко поднялась со стула, вплотную подошла к портрету. В глаза бросилась размашистая подпись «Вехов». Она с силой задернула занавеску, едва не оборвав ее, и поспешно удалилась.

Через час Евлампия уже подъезжала на извозчике к Тверскому бульвару. Дом художника указал первый же будочник.

На звонок из дверей высунулась старая служанка.

– Вам кого? – озадаченно спросила она, увидев карлицу. Служанка привыкла провожать к хозяину либо молодых красивых женщин, либо юных учениц.

– Мне к художнику. – Гостья вложила в слово «художник» столько ненависти и презрения, что старая служанка даже вздрогнула.

– Он занят, – заявила она, – зайдите завтра.

– Доложите, что его хочет видеть родственница Наталии Харитоновны Белозерской, – настаивала Евлампия.

– Павел Порфирьевич работают. Не велено беспокоить, – упорствовала та.

– Ах, не велено! – возмутилась Евлампия и со всей силы толкнула старуху. Та отлетела от двери и заохала, больно ударившись обо что-то. Воспользовавшись ее замешательством, карлица ворвалась в дом и заметалась по комнатам, яростно приговаривая: «Не велено, значит! Легко отделаться решили!»

Она обнаружила художника на втором этаже, в мастерской. Он и в самом деле был занят, скучая у мольберта над натюрмортом. Перед ним на изящном столике стояла ваза, доверху наполненная оранжерейными фруктами. На парчовой скатерти отдельно лежала кисть красного винограда. Рядом распластался взъерошенный фазан с красным пятном на грудке, и все это пиршество венчал огромный хрустальный кубок с розовым вином.

Вехов не удивился, увидев ворвавшуюся к нему женщину. Он резким движением головы откинул назад упавшую ему на лоб прядь каштановых волос, отложил кисть, палитру и спокойно произнес:

– Я знал, что рано или поздно вы придете ко мне…

Евлампия едва раскрыла рот, как в комнату вбежала запыхавшаяся служанка.

– Оставь нас! – приказал ей Павел Порфирьевич и строго добавил: – Не вздумай подслушивать под дверью!

Старуха в сердцах плюнула и вышла, весьма внятно ругаясь. Вехов предложил Евлампии стул, но та не тронулась с места, продолжая сверлить его вызывающим взглядом.

– Я прекрасно понимаю вас, – вздохнул хозяин, – но и вы должны понять, что мой роман с Натальей Харитоновной не был легкомысленным увлечением. Мы любили друг друга.

– Я вам не верю, – заявила она. – Если бы вы любили Наталью Харитоновну, то не допустили бы ее гибели. Князь отравил бедняжку из-за вас!

– Когда бы я мог предвидеть, что он зайдет так далеко! – воскликнул тот. – Княгиня сделала роковую ошибку, признавшись во всем мужу. Она хотела покинуть его и уйти ко мне…

– Уйти, оставив детей? – ужаснулась Евлампия.

– Детей он бы ей не отдал, это верно, – кивнул Вехов. – Наталья Харитоновна рассчитывала, что вы будете заниматься их воспитанием, и это позволит ей хоть изредка видеться с ними.

Все, что говорил этот человек, жалило ее в самое сердце. Наталичка, на которую Евлампия привыкла чуть не молиться, оказалась скрытной, расчетливой, жестокой к собственным детям.

– Скажите мне только, – с усилием произнесла она, – Глеб – ваш сын или князя?

– О Господи! – тот воздел руки к потолку. – Ну конечно же, князя. Сейчас я все объясню. Несколько лет назад я писал миниатюрный портрет Натальи Харитоновны, но тогда между нами решительно ничего не было. Вскоре она забеременела и родила Глеба. Когда же у нас начался роман и она призналась в этом князю, он вспомнил о том портрете и высчитал, что Глеб родился ровно через девять месяцев после того, как княгиня мне позировала. Он попросту свихнулся на этой почве. Он считает его моим сыном!

– А знаете ли вы, что все время после смерти Натальи Харитоновны князь подсыпал в лекарства бедного ребенка яд?

– О Господи… этого я вообразить не мог… – Павел Порфирьевич осел на табурет, стоявший возле мольберта, и запустил в свои роскошные волосы пальцы, испачканные красками.

– Вот последствия вашего увлечения… – По щекам карлицы невольно катились слезы. – Вы тешили свою похоть, сводили с ума замужнюю женщину, а расплачивается за все невинный малыш… Бог вам судья. – Она вытерла тыльной стороной ладони лицо и двинулась к двери, но Вехов остановил ее.

– Погодите! – Его голос странным образом изменился, мужчина заговорил хрипло, надсадно. – Нельзя же так оставить это дело! Что вы намерены предпринять? Надо каким-то образом спасать мальчика!

– Попробую объясниться с князем…

– Это пустая затея! Если он не поверил в свое время жене, вряд ли поверит вам сейчас.

– Тогда уйду куда глаза глядят, вместе с мальчиком. Хоть в монастырь, коли примут.

На этот раз хозяин не пытался ее останавливать, и Евлампия беспрепятственно ушла. Мысль о монастыре явилась ей в голову, как и всегда в безвыходных ситуациях. До сих пор ее жизнь складывалась так, что ей тем или иным способом удавалось выпутаться из беды. Вот и сейчас, ставя точку в разговоре с Веховым, Евлампия не думала всерьез, что дело дойдет до монастыря. Она твердо решила покинуть дом Белозерского навсегда, едва князь вернется из Петербурга, а куда направиться – покажет время.

Глава седьмая

Новые клиенты прекрасной табачницы. – Какие существа водятся на самом дне общества

Лишь на третий день по приезде Евгению удалось уговорить гостеприимного хозяина поехать к Протасовой. Каждый раз, когда он напоминал о своем деле, находились причины повременить или князь Павел тянул время безо всяких причин – по свойственной ему лени и рассеянности. «Я, дружище, никуда не тороплюсь и везде успеваю! – шутливо говорил он, видя, как нервничает гость. – Вы, москвичи, какие-то дерганые, ей-богу! Это попросту грубо, уж ты прости меня за это слово. Вот вчера, к примеру, мы с тобой были приглашены на раут к баронессе Г., нельзя было не поехать. Сегодня нас ждет старый князь В., он помолвил племянницу с сыном австрийского посланника, будет небольшое домашнее торжество, все свои… Невозможно не явиться, старик обидится, мы с ним какая-то родня, не могу сказать какая. Разве завтра навестить Протасову? Право, завтра и поедем, даю тебе слово!»

До Гороховой было рукой подать, но князь Павел непременно захотел прокатить Евгения в своем новом экипаже, запряженном четверкой вороных коней. На дверцах кареты красовался герб Головиных: дубовый лист, перечеркнутый двумя кривыми саблями.

– И потом, братец, пешком к Протасовой лучше не ходить, старуха обидится, – объяснил князь Павел. – Она, знаешь, полна этих старомодных придворных чудачеств. Два шага сделать – и то подавай шестерку цугом.

– Так ведь она слепа, не увидит, – вспомнил Шувалов.

– Слуги тотчас доложат, – усмехнулся Головин и в сердцах воскликнул: – Ох уж мне эти дряхлые вельможи матушки Екатерины! Понять не могут, что в наш практический век вся эта тяжеловесная раззолоченная мишура попросту нелепа! Когда мои старики наезжают из деревни к нам в гости, наша жизнь с Ольгой превращается в сущий ад. Отчего за обедом подаются четыре перемены блюд, а не восемь? Разве мы какие-нибудь мелкие чиновники с Петербургской стороны? Зачем платье на Ольге с костяными пуговицами, как на гувернантке? Разве нельзя было надеть с бриллиантовыми? Это в будни-то, Эжен, подумай! А если даем прием, так пересудам и конца нет! Все у нас плохо, мизерно, никуда не годно, и обходится всего в тысячу рублей, будто у нищих! А попробуй жить на широкую ногу, когда все вздорожало!

– Это у вас-то вздорожало? – улыбнулся молодой граф. – В Москве нынче самые убогие комнаты в бельэтаже сдаются за полторы тысячи рублей ассигнациями! Да и то не сыщешь, жилья не хватает…

– Уму непостижимо! – ахнул Головин. – Куда смотрит генерал-губернатор? Вот бы он со спекулянтами так расправлялся, как разделался с несчастным Верещагиным! Ужасная история, дружище, ты не находишь? Средневековое зверство, одним махом отбросившее москвичей во времена Ивана Грозного! И все это с позволения начальства, на глазах, можно сказать, у всей Европы!

Евгений кстати вспомнил, как его малолетний слуга Вилимка, свидетель казни купеческого сына, выводил каракули на листе бумаги, давая показания Бенкендорфу против генерал-губернатора. Сегодня с утра мальчишка рвался на поиски графини Елены, но граф побоялся отпустить его в незнакомый город. Теперь Вилимка красовался на запятках экипажа в новой ливрее, подаренной ему князем Павлом. Ливрея была великовата, но на загляденье нарядна, сплошь расшита золотом, «как мундир у камергера!» – по меткому замечанию самого мальчика. Он с интересом разглядывал длинные прямые улицы, высокие каменные дома, выстроенные сплошной стеной, горбатые мостики, перекинутые через каналы, а также прохожих, одетых, на его взгляд, куда хуже и беднее, чем московская публика.

– Не знаком ли ты с Бенкендорфом? – поинтересовался Евгений, когда экипаж остановился у дома Протасовой.

– Да он же нынче в Риге, губернатором…

– Это отец, а я спрашиваю о сыне.

– Не имел чести, – пожал плечами Головин и вдруг припомнил: – Зато сестру его, Доротею, прекрасно знаю. Несколько раз обедал у нее в Лондоне. Весьма умная и просвещенная женщина. Она даже обещала познакомить меня с лордом Байроном, но я, к сожалению, вынужден был покинуть Англию…

Стоило князю Павлу заговорить об английской поэзии и поэтах, его уже невозможно было остановить. Он принимался цитировать стихи, нимало не заботясь о том, знает ли его собеседник язык Мильтона и Чосера. Пока Головин изощрялся в декламации, Евгений корил себя, что в свое время не расспросил Бенкендорфа о юной графине Мещерской. Возможно, тот сейчас в Петербурге и помогает Елене добиться аудиенции у матери-императрицы.

Протасова приняла их в малой гостиной, восседая в кресле. Старуха делала вид, что прекрасно видит обоих гостей, сама же смотрела поверх их голов. Поначалу она завела бесконечный разговор с князем Павлом о заграничных докторах, о новых лекарствах, о том, как трудно сейчас, когда в Европе бушует война, выехать на воды. Потом, исчерпав запас своего привычного пустословия, отставная фрейлина переключилась на Евгения.

– Вы из Москвы, так, должно быть, знакомы с моим зятем? – между прочим спросила она.

– Мы не на короткой ноге, – туманно ответил Шувалов.

Князь Павел предупредил его, если речь зайдет о Ростопчине, ни в коем случае не рассказывать историю о том, как губернатор заказал ему перевод либретто. «Мы с тобой в некотором роде поэты, дружище, но для старухи знакомство с тобой на этом будет окончено. Анна Степановна жестоко оскорбится тем, что принимает у себя профессионального литератора, пусть и знатного рода!»

– Слыхала я, что Москва возненавидела моего зятя за учиненный пожар, – скрипела старая дама. – Будто бы не принимают его, делают всяческие неприятности семье. Так это?

Тема была скользкой. Ни князь, ни граф не знали, как Протасова относится к зятю, а та ничего не собиралась прояснять и сделала многозначительную паузу.

– А разве вы не получали на днях письма от вашего зятя? – ответил вопросом на вопрос находчивый Головин.

– Письма? – встрепенулась старуха. – Какого письма?

– Он писал вам относительно одной юной особы, прибывшей из Москвы в Петербург, дабы получить аудиенцию у Ее Величества императрицы Марии Федоровны, – пояснил князь Павел.

– Это странно, – недовольно заметила Протасова, – мой зять прежде не занимался протежированием юных особ.

– Значит, Елена Мещерская не приходила к вам? – не выдержал Евгений.

– Мещерская? Из Мещерских я знавала только князя Платона, губернатора Казанского, а затем Вятского. – Старуха расплылась в улыбке, обнажившей целый ряд гнилых, почерневших зубов.

Евгений переглянулся с князем, тот вздохнул и пожал плечами. Им пришлось еще долго выслушивать рассказы фрейлины о былых временах, о прекрасных дамах и благородных кавалерах, каких, к ее великому сожалению, не встретишь нынче на балах.

«Можно подумать, эта мумия таскается на балы! – томился от бездействия Шувалов. – А если бы и ходила, то где ей там разглядеть „прекрасных дам и благородных кавалеров“, она же ни черта не видит!»

– Столько времени потратили впустую! – сокрушался князь, выходя на крыльцо дома Протасовой. – Замучила своими россказнями. К ней только попадись в когти, к ведьме!

Они уже собирались садиться в карету, когда из подворотни выбежал Вилимка.

– Погодите, барин! – кричал он.

Мальчуган тащил за собой долговязого детину в ливрее, держа его за рукав. Тот настороженно озирался по сторонам.

– В чем дело? – заинтересовался Евгений, когда Вилимка приблизился со своим пленником.

– Это вот Анисим, лакей здешний, – указал мальчишка на детину. – Он знает, где сейчас графиня Елена…

– Она все-таки была здесь? – удивился Шувалов.

– Тише, барин, – умоляюще сложив руки, попросил лакей, – нас подслушать могут, не сносить мне тогда головы.

– Почему?

– Наша графиня на днях сильно повздорила с вашей графиней, – шепотом начал объяснять Анисим, корча многозначительные мины. – Наша графиня вопила на весь околоток, велела нам схватить вашу графиню, связать и бросить ее в погреб к крысам.

– Боже правый! – обрел наконец голос изумленный князь Павел. – Что же она сделала старухе?!

– Точно не могу знать-с, – заискивающе склонился перед ним Анисим, – а только похоже-с, наша графиня приняла ее за мошенницу или, хуже, за воровку…

– Рассуждай еще! – оборвал его разгневанный Шувалов.

– Рассуждать-с мы не можем, известно, – моментально согласился лакей. – Вот и ваша графиня, когда услышала такое от нашей, обиделась. Ручка у ней маленькая, как у дитяти, а видно, тяжелая! Такую трепку задала горничной Фекле, что та до сих пор еле ползает. А сколько старухе фарфору перебили, страсть! – Анисим злорадно зажмурился.

– Ну а ты что же, братец, стоял в стороне и смотрел, как фарфор бьют? – спросил Головин.

– Да это Фекла натворила, а мне не больно нужно ввязываться! – хмыкнул Анисим. – Я сделал вид, что за барышней в погоню пустился.

– Сделал вид? – возмутился Вилимка. – Ты же сказал, что знаешь адрес!

– Ну, знаю, – подтвердил лакей, дружелюбно подергав за волосы мальчугана.

– Что же? – изнывал от нетерпения граф Евгений. – Где она остановилась?

Но Анисим молчал, будто не слыхал вопроса.

– Что же, Эжен, он старался и должен быть вознагражден. – Князь отлично понял укоризненный взгляд лакея. – Полтинник тебя устроит? – обратился он к Анисиму и полез за кошельком.

– Обижаете, барин, – вздохнул парень. – Это будет стоить никак не меньше пяти рублев…

– Пять, братец! Да это целое состояние! – шутливо воскликнул Головин. – Хватит и двух.

– Никак нет-с! – страстно возражал Анисим. Он даже повысил голос, забыв о конспирации. – За два рубля я не подверг бы свою жизнь опасности!

Слепая фрейлина иногда брала Анисима с собой в театр, лакей прислуживал ей в ложе бенуара и рассказывал, что происходит на сцене, чем занимаются актеры. В тех редких случаях, когда давали русскую пьесу, Анисим запоминал самые красивые, на его взгляд, выражения и при случае пускал их в оборот.

– Возьми свои пять рублей! – не выдержал Евгений и сунул парню ассигнацию.

– Эжен, ты его развращаешь! – обратился к другу по-французски князь Павел. – Он сказал бы и за два рубля.

Но Шувалов уже не слушал князя. Анисим, удовлетворенный сделкой, все так же озираясь по сторонам, сообщил ему адрес, по которому поселилась графиня Мещерская, прибавив, что в этом доме, в первом этаже, находится табачная лавка.

Не медля ни секунды, друзья отправились на Васильевский остров. Карета подъезжала к указанному дому на Седьмой линии, когда князь Павел вдруг припомнил:

– Здесь, кажется, раньше была скобяная лавка. Торговал в ней этакий колоритный, вздорный старик.

– Ты захаживаешь в скобяные лавки? – удивился Евгений.

– Почему бы нет? – пожал плечами тот.

– По-моему, в них не продают английскую поэзию, – подпустил шпильку молодой граф.

– Я ездил сюда поглядеть на дикаря, о котором ходили слухи по всему городу. Он дрался с покупателями, можешь себе представить?!

– С каких это пор ты стал проявлять интерес к подобным вещам? – поморщился Евгений. – Или подражаешь английским лордам, которые, скуки ради, спускаются в трущобы, переодевшись в отрепья?

– Я, ты знаешь, коллекционирую яркие впечатления, пусть даже низменного порядка. А на лавочника стоило посмотреть, – невозмутимо ответил Головин. – Дремучий, крепкий старик, этакий разбойник из былины. Кажется, старовер…

– По-видимому, твой дикарь-старовер продал лавку немцу, – предположил Евгений, заметив кружевные занавески и цветы на окнах.

Они обнаружили в лавке молодую красивую женщину, довольно щегольски одетую. Она обучала юную тщедушную помощницу насыпать табак в холщовые мешочки.

Зинаида тут же бросила свое занятие, повернулась к посетителям и одарила их лучезарной улыбкой. Девочка же, напротив, испугалась чего-то и смущенно потупилась.

– Нет, Машенька, так не годится, – назидательно проговорила лавочница, – ты всегда должна улыбаться клиентам. Ну-ка, подними глазки и улыбнись, иначе ничего не продашь.

Она двумя пальцами подцепила подбородок девочки и показала посетителям ее изможденное бледное личико. Та медленно раскрыла глаза, кроткие и печальные, и послала мужчинам вымученную улыбку. Однако взгляд девочки сохранял горькое выражение.

– Простите, господа, что задерживаю вас, – обратилась к посетителям Зинаида, – но я только недавно взяла себе помощницу, и она еще совсем ничего не умеет!

Она держалась просто, говорила искренне, улыбаясь открыто, как старым друзьям. Зинаида выработала такой стиль общения с аристократическими посетителями бессознательно и очень бы удивилась, если бы ей сказали, что она копирует парижских продавщиц, непринужденно очаровательных и бесконечно любезных. Князь Павел был покорен ею с первого взгляда. Особенное впечатление произвели на него лучистые зеленые глаза Зинаиды и родинка на ее щеке в виде слезы.

Евгений, увидев, что троюродный братец пребывает в некоем приятном оцепенении, взял на себя инициативу и шутливо обратился к лавочнице:

– Вот так-так! А мне говорили, что здесь заправляет торговлей некий дремучий старик…

– Это был мой покойный супруг, – невозмутимо отвечала та, – а нынче я здесь хозяйка.

– А кому, позвольте узнать, принадлежат помещения над лавкой? – продолжал расспрашивать Шувалов.

– Мне, – несколько растерялась Зинаида. – А в чем, собственно, дело, господа?

– Нам стало известно, что в вашем доме временно проживает некая знатная особа, приехавшая из Москвы… Мне необходимо с нею увидеться как можно скорее!

Теперь Зинаида с особым вниманием разглядывала посетителей. На жандармов они не были похожи. Внешности у обоих приятные, обхождение любезное – очевидно, дворяне. Может быть, они разыскивают Елену по просьбе ее дядюшки, чтобы вернуть беглянку в Москву?

– Кому такое могло прийти в голову! – всплеснула руками Зинаида. – У меня в доме, и вдруг знатная особа!

Она звонко и беззаботно рассмеялась. В окнах лавки задребезжали стекла. Этот смех привел в чувства князя Головина, он вновь обрел дар речи.

– Голубушка, – ласково обратился он к Зинаиде, – вообще-то мы зашли купить у вас табак.

Делая своему спутнику знаки, чтобы тот помалкивал, князь Павел выбрал самую дорогую марку, а для Евгения приобрел новинку – коробку американских сигар.

– Хватит крутить пахитоски, братец, – сказал он ему покровительственно. – Ты не приказный, пора приобщиться к прекрасному…

Зинаида, заворачивая покупки, начала кокетничать с князем, попутно рекламируя свою торговлю.

– У меня всегда свежий выбор последних марок… Почему вы раньше сюда не заглядывали?

– Представьте, боялся вашего дикого муженька.

– Так ведь я уже шесть лет здесь торгую одна.

– Вот как? – приятно удивился князь Павел. – Ах я, разиня! Проморгал у себя под носом такую прелестницу!

– Ничего вы не проморгали, – повела плечиком Зинаида, – заходите почаще. Я всегда буду рада вам угодить.

– Да уж непременно буду захаживать! – пылко пообещал князь.

– И все-таки, сударыня, – вмешался раздосадованный заминкой Евгений, – мне доподлинно известно, что в вашем доме проживает графиня Мещерская. Отчего вы этого не признаете?!

С губ Зинаиды исчезла кокетливая улыбка, она сдвинула тонкие брови и сердито взглянула на Шувалова.

– Полноте, сударь, выдумывать басни, – произнесла она с вызовом. – В доме кроме меня, вот этой девочки и служанки, никто больше не живет. Не верите, справьтесь у квартального надзирателя. Никаких графинь тут нет.

Она вновь рассмеялась звонко, напоказ. Князь Павел смотрел на Зинаиду с восторгом, но Евгения этот показной смех привел в бешенство. Краем глаза он заметил, что девочка-ученица недоуменно смотрит на свою хозяйку и в ее взгляде явно читается некий вопрос.

Подойдя к карете, князь Головин смахнул с лица улыбку и с досадой сказал:

– Так я и знал, что плут лакей нас обманет. Дом указал не тот. Может, он вовсе и не ездил за графиней?

Вилимка, услышав это, повесил нос. Он не меньше своего хозяина хотел разыскать графиню Елену.

– Нет, Поль, я убежден, что Елена живет в этом доме, – возразил Евгений.

– По-твоему, прелестная табачница водит нас за нос?

– По крайней мере, тебя, – усмехнулся молодой граф. – А вот я больше наблюдал за девочкой-ученицей, чем за этой фальшивой куклой, ее хозяйкой. Девочка что-то знает. Завтра спозаранку отправлю Вилимку следить за этим домом.

– Я могу и сейчас следить, – вызвался мальчуган.

– В этом наряде ты будешь привлекать к себе внимание, – указал Евгений на его малиново-голубую ливрею, расшитую золотом. – Надо одеться попроще…

Когда Елена возвращалась из Гавани, она увидела, как от табачной лавки отъезжает богатый экипаж, запряженный четверкой вороных коней. На запятках кареты скорчился маленький лакей, который напомнил ей шуваловского мальчишку. Она даже замерла от изумления, а потом сказала себе: «Нет, не может быть! Откуда бы ему здесь взяться? И ливрея у него не шуваловская…»

Она поспешно вошла в лавку.

– А по вашу душу приезжали двое, – с порога огорошила ее Зинаида и добавила с ухмылкой: – Наверное, дядюшка соскучился, послал за вами. Я наговорила им небылиц, поклялась, что жильцов не держу. Между прочим, очень обходительные господа. – Лавочница погляделась в зеркальце, висевшее за ящиком с выручкой, и поправила завитки на висках. – Один из них просто красавец!

Елена попросила ее описать обоих гостей. Тот, кого Зинаида звала красавцем, показался ей незнакомым. Второй был очень похож на Евгения, но девушка тут же сказала себе: «Вздор! У Эжена парализованы ноги, он прикован к своему креслу и не может запросто разгуливать по Петербургу…» И хотя она была убеждена в своей правоте, сердце вдруг защемило. Весь последний месяц Елена старалась не думать о бывшем женихе, и это ей вполне удавалось. И вот его образ вновь проплыл перед глазами, и юная графиня едва сдержала слезы. Если бы Евгений каким-то чудом здесь оказался, она была бы счастлива лишь его присутствием. «Глупые мечты!» – оборвала себя Елена. Разве вправе она забыть, что нелепо, наивно предалась подлому и пошлому провинциальному фату! Теперь она больше не смеет мечтать об Эжене, да и он, узнав о ее позоре, во второй раз отречется от невесты. Нет, лучше им не встречаться никогда.

Зинаида тем временем продолжала муштровать ученицу. Девочка изо всех сил старалась угодить своей благодетельнице, но, как ни старалась, не могла заслужить ни единой похвалы. Ей никак не давалась любезная улыбка, которой полагалось встречать покупателей. Лавочница все чаще хмурилась: «Экая деревянная!»

– Думаешь, те люди поверили, что я тут не останавливалась? – спросила Елена.

– Не знаю, – пожала плечами Зинаида. – Тот, второй, который все время хмурился, наверное, не поверил. Вам лучше в ближайшие дни пожить у Афанасия, вдруг опять нагрянут!

– Да, я ведь не успела тебе сказать, – опомнилась Елена, – Афанасий пропал…

– Как это пропал?

– Его по тому адресу, который ты мне дала, нет. Хозяйка флигеля говорит, что в первый вечер он принес свой узел, после вышел зачем-то и больше не возвращался. Сегодня третий день, как о нем ничего не слышно!

– Странно, – задумалась Зинаида. – Может быть, он опять в Павловск поехал, ваши дела устраивать? Когда назначен маскарад?

– Через два дня, а его нигде нет! – Елена в отчаянии ломала руки. – Если бы он поехал в Павловск, то обязательно предупредил бы меня. Он знает, что я места себе не нахожу все эти дни! Нет, с ним что-то случилось. Надо его искать.

– А я догадываюсь, где это он позабыл о времени… – загадочно улыбнулась Зинаида.

– На что ты намекаешь?

– Тогда уж, на кого. Афанасий у веселых девиц, не иначе! – торжественно объявила лавочница.

– Не может быть, – поморщилась Елена.

– Да что вы в этом понимаете, сударыня! Даже такой оголтелый праведник, как мой братец, все-таки остается мужчиной. А в Гавани дешевого товара, то бишь, гулящих девок – пруд пруди. Они его подцепили и уволокли в какой-нибудь притон. После стольких лет воздержания он не выдержал, сломался!

– И кто же его будет искать среди этих… тех? – робко поинтересовалась юная графиня, которую убедил авторитетный тон лавочницы.

– Как это кто? Да вы и будете! – засмеялась Зинаида, не скрывая злорадства. – Вам он надобен, не мне. А я по вашим делам тоже бегать не могу, уж извините! Я трудами кормлюсь, ничем иным!

Елена должна была признать ее правоту. Она отчаянно нуждалась в помощи Афанасия, его внезапное исчезновение стало для нее катастрофой. Сегодня днем, переговорив с хозяйкой флигеля, она даже хотела подойти к одной девушке, стоявшей неподалеку, у подворотни, и расспросить ее об Афанасии на случай, если хозяйка что-то путает или лжет… Но проститутка была так вызывающе одета, так нелепо раскрашена, что Елена не решилась к ней приблизиться. Да, Зинаида права. Кому же, как не ей, искать Афанасия? Он дважды спас ей жизнь, дважды уберег от насильников, а она постеснялась всего-навсего заговорить с уличной девицей. «На что же я тогда гожусь?!» Ее лицо загорелось, Елена повернулась и, не говоря ни слова, пошла к двери.

– Эй, куда вы? – окликнула ее Зинаида.

– Пойду искать Афанасия, – заявила та.

– На ночь глядя?! Вы в своем уме?!

Сумерки только начинали опускаться на остров, но с Невы приполз густой туман, мгновенно стерший очертания дома напротив лавки. Взглянув в окно, Елена поежилась. Пускаться одной в эту серую муть было так же страшно, как прыгать в омут.

– Возьмите с собой хотя бы Машу, – предложила лавочница, подтолкнув девочку к дверям. – Не могу ведь я, в самом деле, закрыть лавку, сейчас самая торговля…

Маша с неподдельным страхом смотрела на Елену. Из своего недолгого опыта бродяжки она уже знала, как опасен Васильевский ночью. В особенности ее пугала Гавань, кишащая проститутками и пьяными матросами.

– Какой мне толк от малютки? – качнула головой Елена. Хоть графиня была всего на три года старше Маши, девочка казалась рядом с ней ребенком, истощенным и чахлым.

– От малютки?! – возмутилась Зинаида. – Меня вот такую выдали замуж за старика-душегуба! И ничего, выжила, еще закопала его, старого черта!

– Я сама дойду, куда мне надо, – отмахнулась Елена и отворила дверь.

– Так ночуйте уж сразу у Афанасия, не возвращайтесь! – крикнула ей вдогонку лавочница.

Елена снова пустилась в путь, который только что преодолела дважды. Она терзалась жгучей тревогой и потому едва отмечала взглядом вечерние улицы, прохожих, проезжающие мимо экипажи. Девушка опомнилась от своих невеселых раздумий только в Гавани. Ее поразило царившее вокруг оживление. Прислушавшись к разговорам, она поняла, что в порт только что прибыл английский фрегат. Заморские корабли совсем недавно стали пропускать в столицу по приказу императора Александра, и они вызывали у петербуржцев невиданный ажиотаж. Неожиданно Елена была подхвачена толпой зевак, из которой оказалось не так просто выбраться. Ее теснили, толкали локтями, ноги уже не слушались девушку, и в конце концов она очутилась возле самой пристани, на которую только что опустили трап. «Лошадей привезли!» – прокричал кто-то над самым ее ухом. «Буцефалов», – уточнил другой голос. «Сейчас будут выгружать!» – радовался даровому зрелищу третий. В этот миг на самом верху трапа показался человек, при виде которого в толпе пробежал изумленный ропот. Это был мужчина лет пятидесяти, высокого роста, сухопарый и узкоплечий. Он был одет по моде прошлого века в атласный камзол бледно-лилового цвета с серебряными позументами на манжетах и обшлагах, на ногах у него красовались высокие кожаные ботфорты, на голове – треуголка, в тон камзолу и также расшитая серебром. Весь его костюм представлял собой последний крик парижской моды перед известными событиями 1789 года. В руке мужчина держал роскошно украшенную трость, однако хром он не был и выглядел молодцевато. Казалось, перед толпой явился призрак вельможи минувшего века – правда, в ботфортах, а не в туфлях на высоких красных каблуках.