Текст книги "Такси заказывали?"

Автор книги: Анна Дубчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Анна Дубчак
Такси заказывали?

Глава 1
«Норковая дама»

Приближались новогодние праздники, а Машу Пузыреву все чаще и чаще можно было увидеть в школе с заплаканными глазами. И хотя она изо всех сил делала вид, что у нее все хорошо, Сергей Горностаев и Сашка Дронов – ее лучшие друзья, понимали, что с ней творится что-то неладное. Машка играла Золушку в школьном новогоднем спектакле, и все участвующие в нем переживали: не сорвется ли праздник по вине Машиных непонятных слез? На все вопросы Маша лишь отмахивалась, ссылаясь на одолевавший ее «еще с осени английский сплин», а по-русски – на хандру, навалившуюся на нее так не вовремя и надолго. Но «английский сплин» звучало таинственнее, а потому слово «хандра» в присутствии Маши никто и не произносил. Ее брат Никита Пузырев, когда его расспрашивали про сестру, только разводил руками: мол, и сам ничего не понимаю. Не рассказывала Маша ничего и своей новой подруге – Свете Конобеевой, дружившей с Сашкой Дроновым.

– Маша, ты только посмотри на себя. – Однажды, не выдержав, Света достала из рюкзачка зеркало и протянула подруге: – Что с твоим лицом? Где твой румянец? Кто тебя так обидел? Посмотри на Серегу Горностаева, он же весь извелся, глядя на тебя… Разве так можно? И почему ты постоянно молчишь?

Разговор происходил у Маши дома. Подруги сидели на диване и ели конфета!.

– Ты думаешь, я не понимаю, как раздражаю всех? – буркнула Маша и со вздохом развернула очередную конфету – трюфель. – Но что я могу поделать, если внутри меня живет такая смертельная тоска?!

– Хочешь откровенно? – Света вдруг встала и посмотрела на раскисшую, с несчастным выражением лица и вымазанную в шоколаде подружку.

– Валяй. – Маша снова махнула рукой, словно ей действительно было уже все равно, что ей сейчас скажут.

– Так вот. Я думаю, что ты влюбилась. У меня тоже такое было в третьем классе. Но потом ничего, прошло как-то само собой…

– Поздравляю. А ничего глупее ты придумать не могла? «Влюбилась!» – передразнила она Свету. – Да в кого влюбляться-то?

– Может, – осторожно произнесла Света, – в… Горностаева?

– В Серегу? Да ты что? У нас с ним уже давно любовь до гроба. И чего бы это я мучилась, если он всегда со мной рядом и смотрит на меня влюбленными глазами? – Маша развернула еще одну конфету, но Света выхватила ее:

– Все! Хватит трескать трюфели! У тебя же кожа испортится, пойдет прыщами! Или раскалывайся, в кого влюбилась, или я сейчас уйду и больше никогда не задам тебе ни одного вопроса. Ты пригласила меня в свой спектакль, я езжу в вашу школу через весь город, играю… мачеху, а ты ведешь себя так, словно меня и не замечаешь…

Она хотела высказать Машке и остальные свои обиды, связанные с распределением ролей в спектакле (во всяком случае, уж на роль-то одной из капризных дочерей она рассчитывала!), но, увидев в ее глазах слезы, рухнула на диван и обхватила голову руками. Нет, она решительно ничего не понимала.

– Ладно. Приходи сегодня ко мне в половине седьмого, сама увидишь… – вдруг произнесла невыразимо печальным голосом Маша и тяжело вздохнула: – Только обещай, что никому ничего не расскажешь…

– Вот те крест! – на всякий случай перекрестилась Света и зачем-то провела ребром ладони по горлу.

– Слушай, Пузырь, я куплю тебе ящик кока-колы, ты мне только скажи, что с Машкой, – не унимался Серега Горностаев, допрашивая в который уже раз Никитку и чувствуя, что тот все-таки что-то знает.

– Да ты мне хоть рефрижератор кока-колы купи, я все равно ничего не скажу, потому что – не знаю! – начинал уже злиться Пузырек. – Дома она ведет себя обычно, ничего такого в ее жизни не происходит, чтобы бросалось в глаза.

– Да? Значит, нам все это кажется? Дрон, хоть ты повлияй на него! – в отчаянии воскликнул Сергей и, слепив снежок, швырнул его далеко за забор.

Стоять на школьном крыльце было холодно – начались самые настоящие декабрьские морозы. Пузырек потер и без того красные щеки и возмутился:

– И чего пристали?

– Расскажи, как проходит ее день. Что она делает, кто ей звонит? Может, ее шантажируют или угрожают, а мы ничего не знаем?

– Сергей, успокойся, – говорил примирительным тоном Дронов, переживая за друга. – Скажешь тоже – шантаж, угрозы… С тех пор как мы организовали детективное агентство, ты только и думаешь о преступлениях. А ведь на самом деле мир вокруг не так страшен, как тебе представляется. Это твой отец борется с терроризмом, ему по штату положено, а ты сейчас должен думать о том, как тебе получше сыграть в спектакле, а не выдумывать всякие глупости в отношении Маши. Она – нормальная, обыкновенная девчонка, и с какой стати кому-то ее шантажировать или, того хуже, угрожать?

– Да и с декорациями мы что-то тянем, всего неделя осталась до Нового года, – буркнул обиженный недоверием к нему Пузырек. – Прицепились к Машке, а с ней ничего такого не происходит. Дурит она, вот и все!

– И все-таки, – не мог успокоиться Сергей, – расскажи, как проходит ее день, что она делает…

– Да пожалуйста! Встает, злая и неумытая идет на кухню, ест какую-то дребедень вроде овсяных хлопьев с яблоками, затем запирается в ванной и торчит там, хоть клещами ее оттуда вытягивай…

– Может, она плачет там?

– Перышки чистит, как говорит мама. Потом одевается и тащится в школу. Приходит, обедает, немного спит, а потом минут двадцать делает уроки, вроде такая умная.

– А дальше? Кто ей звонит?

– Да никто! Вернее, ты же ей и звонишь в основном. И еще Светка.

– И что?

– Да ничего! Надо знать мою сестру, чтобы не задавать дурацких вопросов. Спать она ложится рано, где-то в половине восьмого, и просит ее не беспокоить.

– И что, спит до самого утра?

– Не-а… Выходит из спальни в одиннадцать часов и начинает ужинать, долго, как будто целый день ничего не ела…

– И при этом плачет?

Никитка задумчиво посмотрел Горностаеву в глаза:

– А ты прав… Она действительно плачет, не всегда, правда, но иногда плачет, и именно в одиннадцать.

– А как родители реагируют на ее слезы?

– Мама успокаивает, гладит по голове и старается повкуснее покормить, говорит при этом, что это возрастное, что все пройдет и жизнь покажется ей не такой уж мрачной…

– Значит, твоя мама в курсе?

– Горностаев, ты меня уже достал! Если хочешь, сам расспрашивай у нее, что с ней… У моей сестры трудный возраст, но ничего криминального с ней не происходит, уверяю тебя… Ты мне лучше скажи, когда будем декорации рисовать, я уже и гуашь купил, и ватман, и кисти у Машки стащил… И вообще я даже эскизы сделал…

– Ну ты даешь, Пузырек, – восхитился Дронов.

Саша в отличие от Горностаева думал о сегодняшнем дне, о предстоящем празднике, спектакле, и вообще чувствовалось, что у него-то на душе все спокойно. Света Конобеева, которая нравилась ему больше всех на свете, и не подозревала, какой подарок ему сделала, согласившись играть в «Золушке». И хотя заплаканное лицо Маши вызывало тревогу даже у Дронова (которому Маша, несмотря на то, что он уже дружил со. Светой, все равно нравилась, в чем он боялся признаться даже себе!), ему казалось, что все не так серьезно, как это видится Горностаеву.

– Значит, так, я все понял, – неожиданно резко сказал Сергей. – У вас в голове один Новый год…

Он чуть ли не кубарем скатился с заледеневшего крыльца и побежал в сторону ворот.

– Обиделся, – проговорил Дронов и пожал плечами. – Теперь уж он точно от Машки не отстанет…

Школьный двор погружался в сумерки.

Дома Горностаев плотно пообедал горячим борщом и жареной картошкой, затем переоделся до неузнаваемости в черный отцовский овчинный тулуп, нахлобучил на голову теплую шапку-ушанку, надел пуховые рукавицы – вот в таком странном виде вышел из дому. Он решил проследить за Машкой и во что бы то ни стало выяснить, что с ней происходит и почему она решительно отказывается его замечать и что-либо рассказывать. Это Дронов счастливчик – Света прямо-таки светится радостью при виде Сашки. Да и Пузырьку все до лампочки – его интересует только спектакль. Вот и получается, что Серега – совсем один и его никто не понимает. А ведь он за Машку готов отдать жизнь! И кто только посмел ее обидеть, да еще так серьезно, что она буквально не просыхает от слез?

Он вышел на улицу и вдруг увидел, как к крыльцу подруливает черная «Волга» и из нее выходит отец.

Олег Васильевич Горностаев был заметной фигурой в Москве, он руководил отделом по борьбе с терроризмом, и Сергей, организовывая свое детективное агентство, конечно же мечтал быть похожим на него и даже по мере возможности помогал отцу в работе. Но сейчас Сережины мысли были заняты Машкой…

– Привет, па. – Он поздоровался с отцом, словно видел его сегодня первый раз, хотя Олег Васильевич, суровый и мужественный человек, утром нежно и ласково поцеловал сына в макушку, когда тот сонный выполз из своей комнаты. – Обедать?

– Обедать, сынок. Мама дома?

– Нет. Но там все горячее, я поел…

– И куда это мы собрались? – Горностаев-старший внимательно осмотрел закутанного в овчину сына. – На задание?

– Почти. Я вам там записку оставил, что приду не скоро.

– Вот даже как? Тогда, может быть, скажешь, куда собрался?

И Сергей, краснея, объяснил ему все.

– Ну что ж, наверное, ты прав. Во всяком случае, проверить надо. А вдруг на самом деле узнаешь о своей подружке что-нибудь такое… Девчонки, они знаешь какие скрытные? – И потом вдруг добавил, как показалось Сергею, некстати: – Эх, мне бы твои проблемы…

Одной фразой смазал всю значимость предстоящей операции. Затем, словно опомнившись, сказал извиняющимся тоном:

– Снова был звонок, готовится террористический акт, не то шутка, не то на самом деле грозят взорвать дом на Неглинной. Подарочек к Новому году… И еще: убийство на улице Бахрушина. Человек, который мог бы рассказать про готовящийся теракт, убит прямо на месте. Все сорвалось… И дискеты при нем не оказалось…

Всю дорогу, пока шел к Машкиному дому, Сергей думал о террористах и никак не мог понять, зачем они взрывают дома, держат людей в страхе. Мало что смысля в политике, он всегда прислушивался к мнению отца, особенно когда речь шла о терроре, и постепенно пришел к выводу, что терроризм – самое страшное, что только может быть на свете. Убийства, грабежи и прочее имеют, как правило, объяснение. Это – страх перед разоблачением, жажда наживы, месть, наконец. Преступники, если они не сумасшедшие, имеют какую-то, пусть даже и самую гнусную, цель. И преступление можно вычислить, если понять, кому оно выгодно. А вот терроризм – это преступление, где жертвами становятся совершенно невинные и не имеющие никакого отношения к большой политике люди. Сами же исполнители – наемники, готовые за деньги взорвать хоть весь земной шар…

Сережа остановился возле Машкиного дома и, задрав голову, посмотрел на ее окно. Оно светилось оранжево, уютно, словно приглашая его войти в подъезд, подняться и позвонить… Но Машка не звала к себе в гости, не поила, как прежде, чаем и вообще делала вид, что не замечает его. А что, если она тяжело заболела и только ее мама знает об этом? Разные мысли роились у него в голове, пока он стоял и смотрел на знакомое окно, за которым жила (ела или спала, смотрела телевизор или учила уроки) его Машенька.

Он вошел в подъезд и устроил наблюдательный пункт между стеной с почтовыми ящиками и дурно пахнувшей трубой мусоропровода в небольшой полутемной нише. Отсюда было хорошо видно площадку перед лифтом, не говоря уже о лестнице. Если Маша вздумает отправиться куда-нибудь на лифте или пешком, он непременно ее увидит. И только он представил себе спускающуюся по лестнице Машу, как послышался характерный звук – кто-то открыл входную дверь. Легкие быстрые шаги – и к лифту подошла… Света! Горностаев взглянул на часы – двадцать пять седьмого. В то же самое время откуда-то сверху донесся прямо-таки грохот – словно спускалась, явно опаздывая, тяжелая и уставшая лошадь, цокая по ступенькам копытами, а точнее, звонкими подковами. Света, услышавшая эти звуки, тоже замерла и с любопытством уставилась в прямоугольник стены между первым и вторым этажами, не подозревая, конечно, что за ней наблюдают. Ей, вероятно, тоже небезынтересно было узнать, кто издает столько страшного шума. Сергей же, высунув голову из укрытия, вдруг увидел прямо перед собой волну рыжеватого норкового меха, поля черной шляпы, а самого его обдало сладким и терпким запахом духов… Блеснули черной кожей носки сапог, острые как ножи каблуки грозили раскрошить бетонные ступени. В черных очках незнакомки отразились почтовые ящики и тусклая лампочка. Но и это еще не все. Не успела «норковая дама» спуститься вниз, как снова раздались скрип и удар – вошел мужчина в меховой куртке и вязаной пестрой шапочке. «Не подскажете, на каком этаже…» Остальное Сергей не услышал, зато «норковая дама», подхватив Свету (у той даже глаза округлились от удивления и страха!), сказала мужчине: «Это я заказывала, идемте…» Тот смирно склонил голову, развел руками, и вскоре вся троица вывалилась из подъезда и загрохотала по ступеням уже на улице. Сергей тоже спустился, открыл дверь и увидел отъезжающую от крыльца желтую машину – такси. «Это был таксист», – понял он, недоумевая по другому поводу: кто эта дама, какое отношение она имеет к Свете Конобеевой и, главное, куда ее повезли? Чтобы не рисковать, он решил позвонить Дронову. Вышел из подъезда, достал карточку и сунул в прорезь таксофона. Через некоторое время услышал знакомый голос.

– Дрон, не знаешь, где сейчас твоя Светка?

– Дома, а что?

– Ты точно знаешь?

– Полчаса тому назад она, во всякой случае, была дома, я с ней разговаривал.

– Понятно. Тогда напомни мне ее телефон… – Когда Дронов сказал, Сергей, ничего не объясняя и прервав Сашку на полуслове, перезвонил Конобеевым. – Можно Свету?

Ему вежливо ответили, что Света прилегла отдохнуть и чтобы он перезвонил часа через два. Он повесил трубку и снова взглянул на часы – без десяти семь. И что это они вздумали ложиться спать на ночь глядя? Одно он понял наверняка – с «норковой дамой» уехала не Света, а другая девушка, которую он спутал с ней. «Похоже, я и впрямь стал слишком уж подозрительным…»

Сергей вернулся в свою нишу, поудобнее устроился на корточках и стал ждать. Единственное, о чем он жалел, так это о том, что не запомнил номера такси.

Дронов, удивленный звонком Горностаева и его интересом к Свете, тоже позвонил спустя несколько минут Конобеевым. Но и ему ответили то же, что и Горностаеву: спит, мол, Света, перезвоните часика через два. Тогда Дронов решил схитрить и позвонить Свете на сотовый: если Света действительно спит, то он своим звонком разбудит ее, ведь телефон наверняка лежит где-нибудь рядом, на письменном столе или вообще в изголовье. Как ни странно, он почти сразу же услышал ее голос:

– Да, слушаю…

– Свет, это я… Родители сказали, что ты спишь… – удивился он ее бодрому голосу. – Ты дома?

– Вы ошиблись номером… – И короткие гудки.

Тогда он перезвонил еще раз, но теперь уже ему ответил незнакомый голос: мол, абонент временно недоступен… «Неужели она отключила телефон, чтобы не слышать меня?» – теперь уже и Дронов потерял покой. Хотел перезвонить Горностаеву, чтобы поделиться своими соображениями, но трубку взял его отец и сказал, что Сергей спит, и чтобы он, Саша, если хочет, перезвонил ему через два часа…

В такси Света Конобеева чихнула – крепкий запах духов закутанной в меха «незнакомки» сделал свое дело. И хотя под толстым слоем пудры и накладными ресницами она почувствовала близкого человека, непонятную и растерянную, несмотря на свой взрослый прикид, Машу, все равно открываться в присутствии постороннего, то есть таксиста, не посмела. Она понимала, что весь этот маскарад неспроста и что, если Маша так вырядилась, значит, на то есть свои причины. Лишь спустя пару минут после того, как машина тронулась, она вспомнила быстрое «к Никитским воротам», которое Маша проговорила привычным и спокойным тоном.

Когда подъезжали к Никитской, Света почувствовала тревогу, казалось, она передалась ей от словно окаменевшей подруги. И вдруг раздался писк – ожил сотовый телефон. Это был Сашка, но разговаривать с ним сейчас здесь было невозможно, и она, сказав «вы ошиблись номером», вообще отключила телефон.

Вышли из такси, Маша расплатилась, и, когда машина отъехала, Света услышала:

– Ну что, привет, подружка? – И тут же, не давая ей опомниться. – Ничего не спрашивай. Мы идем в театр. Вот наши билеты. – В ее руках откуда ни возьмись появились билеты.

– Театр драмы и комедии.

– Да, там играет…

– Кто? И что вообще происходит?

– Если будешь задавать много вопросов, я порву твой билет, – неожиданно резко сказала Маша и даже притопнула ногой. – Пойми, я собираюсь доверить тебе свою тайну, а ты задаешь дурацкие вопросы. И вообще, ты знаешь, что такое любовь? Настоящая, со страстью и болью?

«Да она заболела», – подумала Света и замолчала, ожидая, что же будет дальше.

«Я, конечно, люблю Дронова, но чтобы выразить свои чувства, мне вовсе не обязательно наряжаться в норковое манто и накладывать на себя тонну косметики», – вертелось у нее на языке, и она с трудом сдерживалась, чтобы не произнести это вслух.

До спектакля было еще полчаса, и Маша потащила Свету в вестибюль театра, где располагался небольшой цветочный магазин.

– Ты хочешь купить цветы?

– Да, конечно, разве не понятно? – И тут же, извиняясь: – Что-то я кричу сегодня на тебя. Но если бы ты только знала, Светочка, как же я страдаю, как мне худо… – Театрально закатив глаза кверху, она томно вздохнула, затем, мотнув головой и приходя в себя, снова уставилась на огромные букеты цветов. – Белый цвет означает нежность, – говорила она как бы сама с собой. – А вот красный – это знак любви. Розовый… Света, ты не знаешь, что означает розовый цвет?…

– Наверно любовь с нежностью, – боясь опять сказать что-то не так, прошептала Света, наблюдая, как ее подружка выуживает из кармана шубы деньги и, облизывая ярко накрашенные губы, тихонечко пересчитывает их.

– Девушка, мне вот эти розовые розы, двадцать семь штук…

Девушка, которая с явным интересом разглядывала обеих подружек, казалось, даже не удивилась, услышав, сколько роз собираются у нее купить.

«Двадцать семь! Да она с ума сошла! Это же целое состояние!»

– Вам упаковать как всегда? – спросила она с понимающей улыбкой, как будто Маша каждый день покупала у нее такое невероятное количество цветов.

– Нет, сегодня пусть будут белые ленты. Хотя нет, лучше золотые… – и она снова вздохнула, покачивая головой, на которой красовалась явно не ее размера роскошная велюровая шляпа с бархатными цветами сбоку.

С букетом они вышли на улицу, и Света, уже не выдержав, накинулась на Машу:

– Тебя надо лечить… Двадцать семь роз! Ты соображаешь, сколько денег только что выбросила на ветер?

– Это мои деньги, я продала все свои драгоценности… – холодно произнесла Маша, не удостаивая подругу взглядом. – И вообще, деньги у нас есть, можешь спросить у моего брата, откуда они взялись… Мы в свое время нашли клад Фаберже, и мать моего немецкого друга Соломона, которой мы доверили наши сокровища, высылает нам регулярно проценты. Из Германии. Напомни как-нибудь, я тебе расскажу…

Но Света уже знала эту историю от Горностаева, поскольку он собирался ввести ее в штат своего частного детективного агентства. И хотя все это сильно попахивало авантюрой или просто игрой, в которую поверили те, кто это придумал, агентство существовало и действовало, следовательно, история про найденный клад Фаберже могла быть и правдой. Кроме того, у ребят водились деньги, на которые покупалось все необходимое для штаба: компьютеры, радиоаппаратура, видеомагнитофон… Света слышала, что каждому сотруднику детективного агентства «Фосса» (название придумал сам организатор и вдохновитель – Горностаев, который бредил Мадагаскаром и поэтому сделал символом агентства дикую мадагаскарскую кошку – фоссу) вскоре будет вручен сотовый телефон.

– Какие еще драгоценности ты продала и зачем?

– Золотое колечко продала. Майке Зайцевой из параллельного класса.

У Светы не было слов. Между тем время подходило к семи – скоро должен начаться спектакль.

– У нас третий ряд, центр, билеты по шестьсот рублей, но это того стоит. Я уже видела спектакль три раза. Боюсь, что ты тоже заболеешь, когда посмотришь…

С толпой разодетого в пух и прах люда они влились в теплый и залитый светом вестибюль, Маша уверенно прокладывала себе дорогу к гардеробу.

– Сейчас еще и бинокль возьмем, тогда можно будет рассмотреть каждую морщинку, каждую ресничку…

– Он что, старый? И вообще, кого ты имеешь в виду?

Они разделись, взяли бинокль, и Маша купила программку. Открыла ее и, ткнув пальцем, прошептала:

– Вот смотри, кто сегодня играет. Видишь?

Света взглянула и обомлела: главную роль в сегодняшнем спектакле исполняет известный и любимый всеми артист. Ее даже пот прошиб от ужаса и удивления одновременно – Маша Пузырева влюбилась в самого Юрия Могилевского!

– Послушай, но это же кумир моей мамы, она им просто бредит… Но ты-то, Маша! Ты же годишься ему в дочери, если не во внучки!

– Вот поэтому и приходится пользоваться мамиными платьями…

И только сейчас Света, оглушенная театром, огромным количеством людей в фойе и всем тем, что она только что узнала, рассмотрела подружку. На Маше было черное до пят вечернее платье с блестками. На шее болтались агатовые бусы, а в ушах – длинные, почти до плеч, сверкающие серьги. На голове – начес, намертво схваченный лаком для волос.

– Ты чего меня так разглядываешь?

– А что, прикажешь подниматься на сцену в джинсах и свитере? А на ногах – навороченные ботинки на платформе? Да я просто чувствую, что ему нравятся женственные девушки, с серьгами в ушах, с бусами, черт бы их побрал, гремят, как цепи… Все, пойдем, а то, как в прошлый раз, займут мое место… Представляешь, с галерки прискакали, уселись на мое место да еще и сходить не собираются… Уф, жарко…

Свете начало казаться, что все, что с ней сейчас происходит, – сон. Что так не бывает – Машка влюбилась в известного актера, кумира многих взрослых женщин, красавца мужчину Юрия Могилевского.

Погас свет. Начался спектакль. На сцене, украшенной рождественской елкой, появилась главная героиня – ее играла красивая рыженькая, как белочка, Пименова. Могилевский называл ее птичкой и был очень нежен с ней. Внезапно Света услышала всхлипывания. Повернувшись, она увидела рыдающую Машу. Бинокль лежал у нее на коленях поверх хрусткого целлофана, под которым доживали свои последние часы двадцать семь розовых роз… «Господи, как же ей повезло, что она играет с ним в одном спектакле», – хлюпала она, содрогаясь всем телом. «Бедняжка, ее надо спасать, – подумала Света, до которой постепенно начал доходить весь абсурд ситуации. – И без Горностаева тут не обойтись». Но самое невероятное ожидало ее в конце спектакля, когда, выбрав наиболее удобный момент, под бурные аплодисменты зрителей Маша кинулась вручать своему «любимому» огромный букет роз. Нелепая в длинном мамином платье, подол которого волочился по полу, несмотря на высокие каблуки, цокая неимоверно громко металлическими набойками, Маша кинулась к Юрию Могилевскому с букетом и чуть не сбила его с ног. Свете было стыдно за подругу и одновременно жалко: ну и угораздило же ее так влюбиться! Вдруг зал притих – знаменитый артист, трогательно приобняв Машу, поцеловал ее в щеку. Раскрасневшаяся Маша вернулась на место, а зал еще долго хлопал – зрители восприняли ее жест как достойное продолжение спектакля.

– Теперь ты понимаешь, что он тоже немного любит меня, – услышала она прерывистый от волнения голос Маши. – А ты говоришь…