Текст книги "Последний обоз (СИ)"

Автор книги: Анна Соло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Так он лесной хранитель, – прошептала Тиша, любуясь, – Я никому не скажу. Пусть бы побыл с нами подольше…

– Дура! Наплачешься! – тоже шёпотом прикрикнула на неё тётка Ёлка и ушла к себе в избу. На пороге она обернулась и увидела под старой ёлкой Нарока с Омелой. Схватившись за руки, молодые люди наперебой говорили что-то друг другу. Лица их светились от счастья.

– Тоже наплачется. Но тут уж, видно, судьба, – буркнула тётка Ёлка, затворяя за собой дверь.

Сумерки снова собрали всю компанию у огня. Тётка Ёлка заварила в котелке ароматный чай, Добрыня с Зуем задымили трубочками, Торвин, подсев поближе к свету, принялась наводить блеск на свою саблю. Нарок, воспрявший духом и уже одетый в чистую, свежезашитую рубаху, бодро уплетал остатки обеденных пирогов. Даже Вольник пришёл к очагу, улёгся на землю в ногах у Тиши.

– Эх, Ёлочка, хорошо-то у тебя как, – вздохнул Добрыня, – Тихо… Маэлева благодать… Вот что значит жить у этла за пазухой. Среди людишек такого не сыщешь, там сплошной непокой и дурацкое мельтешение.

– Так и оставался бы в лесу, – резонно заметила тётка Ёлка, – Чего тебе за Оградой?

– Дела, матушка, дела.

– Тогда не ной. У этла за пазухой, знаешь ли, тоже всяко бывает, и не всякая тишь к добру.

– А вот это точно, – сказал дядька Зуй, – Этлы, если подумать, не тише людей, тоже почудить мастаки. Только на свой лад. Взять хоть Светлую Мару. Тихая, вроде, и вреда от неё никакого, но вот вздумает петь да на ветвях качаться – и молодые парни, бывает, на её зов прямо в трясину идут…

– Эта Мара, она красивая? – спросил Нарок.

– Сам не видел, на стану врать. Но говорят, будто да, дивной красоты дева, только волос у неё нечеловеческий, лунный, и глаза голубые, вот навроде как у нашей Торвин.

– А я видела, – пискнула Тиша, – Ничего красивого. Девка как девка, только тощая, голая и простоволосая. Уважаемая Торвин**** куда лучше.

Дядька Зуй посмотрел на дочку неодобрительно:

– Ты думай, прежде чем рот раскрыть. А лучше вообще помалкивай, не встревай в разговор к старшим. Прости её, Торвин, это она сболтнула не от ума.

– Тиша скорее польстила мне, чем обидела, – спокойно ответила Торвин, – У нас тоже рассказывают истории о народе ихана*****. Говорят, они живут на потаённых островах, и девы-ихана настолько хороши собой, что мужчина, послушав их пение и залюбовавшись красой, может навсегда потеряться в море, забыть дорогу к дому.

– У нас про этлов похоже рассказывают, – кивнул Зуй, – Дети силы живут глубоко в лесу, на своих потаённых хуторах, но людям иной раз показаться не брезгуют. Мой отец рассказывал, прежде хранитель Дол каждый травостав под начало сева нарочно проходил по полям своих людей, чтоб земля лучше уродила.

– А другие этлы тоже ходят по полям? – снова спросил Нарок.

– Некоторые да. Хранитель Нер – он вообще часто бродит среди людей. Нрав у него весёлый, а людишкам с того порой выходит сплошное наказание. Вот в Замошье недавно было дело, разложили девки холсты зорить******. Нер мимо шёл, да и дунул зачем-то на те холсты. Они в миг стали тонкие, прозрачные, заблестели росяной радугой. Девки давай этлу в ноги кланяться, сделай, мол, ради Маэля, назад, как было, а он только посмеялся и ушёл к себе в лес.

– Красиво же получилось, – сказал Вольник.

– Красиво-то оно красиво, только как из такого рубахи шить?

Вольник нахально заулыбался.

– По мне как раз из такого шить и надо. А то позанавесятся рогожами – самой красоты не видать.

– Тю на тебя, бесстыжий, – сказал дядька Зуй и запустил в Вольника обрезком зубаточьего панциря, – Только что ни говори, а хранитель Нер озорничать любит. У него в уделе и местность-то такая: то горка, то овражек. И Нерка-река вьётся прихотливо, скачет меж валунов.

– Потому удел и называется НерОвьем? – сказал Нарок, – Из-за того, что местность неровная?

– НЕровьем, – поправил его Добрыня, – Потому как хранитель удела – Нер. А что озорничает порой, так это он не со зла. Молод ещё, вот и играется.

Постепенно ночь накрыла Еловую горку. Погас огонь, остыл котелок, народ помаленьку разошёлся спать. У ещё тёплого очага остались только Добрыня со своей трубкой да тётка Ёлка. Задумчиво подперев щёку кулачком, она смотрела, как бродят по углям красные отсветы и вздыхала о чём-то своём.

– Скучаешь по родным-то? – спросил Добрыня.

– Да…

– А зачем же из Белозорья ушла? Там нынче без тебя непорядок: Луч лошадей распродаёт, а Бран так и вовсе в бега подался. Вернулась бы, что ли?

– Не могу. Это из-за Свита. После его смерти я держусь от людей подальше.

Добрыня покивал сочувственно, выпустил в ночное небо пару колечек дыма. Потом сказал:

– Всем нам придёт срок заглянуть Маэлю в оба глаза. Свита, конечно, жаль, но тут уж ничего не поделаешь. У людей такое в обычае: жил себе, жил, а потом вдруг раз – и помер… Что ж теперь, из-за этого семью бросать да в лес уходить?

– Добрынь, ты не так понял. Ходит он ко мне.

– Кто? Свит? Так он же, вроде, помер?

– Вот мёртвый и ходит. Знаю, всё знаю. И что плохо так, и что он уж не мой Свит, а это смолка его тело водит, злое ракшасье колдовство. И что надо бы Занору сказать, чтоб упокоил. Но смотрю на него – и не могу. Он ведь меня ещё помнит. С каждой ночью в нём всё меньше человечьего, скоро вовсе ничего не станется, но пока хоть капелька, да есть от того, кого я любила… Вот только он из живых силу тянет. Пришлось увести его подальше от людей, в лес, к Исту с Марой под присмотр. Но иногда ему всё-таки нужно есть.

Добрыня подскочил, едва не выронив трубку:

– Едрить-молотить! Предупреждать же надо! И кого из нас ты сегодня решила ему скормить?

– Никого. На моём дворе он никогда не охотится. Но пеняйте на себя, если завтра не успеете выйти на Торговую тропу до темноты.

В самый тёмный предрассветный час тётка Ёлка вышла из своей избушки и неторопливо принялась обходить спящих на её дворе людей, останавливаясь перед каждым, каждому заглядывая в лицо. Возле Зуя постояла подольше, помахала ладошкой перед его лицом, шепча наговор и разгоняя запах перегара. Заботливо прикрыла плащом разметавшегося во сне Нарока. Заглянула в возок к Добрыне, осенила его охранным знаком. К Торвин близко подходить не стала, только улыбнулась хитро издалека. Заглянув напоследок под возок, она увидела там Вольника с Тишей. Они спали, обнявшись, укутанные одним плащом. Тётка Ёлка в сердцах топнула ногой и отошла назад.

– Послушай-ка, Мара! – сказала она возмущённо, обращаясь к спящей под избушкой козе, – Хватит прикидываться козой! Нер девчонке голову морочит, а ты и не чешешься! Неужто совсем тебе её не жаль? Ведь Зуй с семейством – из твоего удела.

Коза вздохнула, поднялась на ноги, на глазах скидывая козий облик и превращаясь в тонкую белокожую деву с голубыми глазами и лунно-белыми локонами до пят. Недовольно скривив бледные губы, красавица ответила:

– Ах, как он уже надоел со своими глупыми выходками! А твои сородичи и сами могли бы быть поосторожнее. Ладно, позови его, я с ним поговорю.

Ёлка вернулась к спящему Вольнику и настойчиво потолкала его в плечо:

– Ну-ка подымись! Дело есть!

Он посмотрел на неё недовольно, однако вылез из-под плаща.

– Чего тебе, неспокойная сила?

– Мара зовёт, – недружелюбно ответила Ёлка.

Подтянув портки, Вольник подошёл к лунно-белой красавице.

– Знаешь что, Мара? – сказал он сердито, – Вы бы с Истом свою дурную Ёлку хоть на ночь запирали. Чего она на меня кидается?

– Правильно делает, – кисло отозвалась Мара, – Тебе не надоело вмешиваться в жизни чужих людей? В своём уделе заняться нечем? Оставь девчонку в покое.

– Да я ничего плохого ей не сделаю, просто силы чуток добавлю. Тиша добрая и красивая, но её же из-за Омелки никто не замечает! К тому же я Тише кое-что задолжал. Недавно на переправе в Майвинках я здорово поистратился, а она поделилась со мной своей силой. Правда, она не знала в точности, что делает, но намерения у неё были совершенно бескорыстные. Почему бы мне теперь не отплатить ей добром? Вот увидишь, её к травоставу не то что просватают, на руках с Зуевой горки утащат!

– Ну-ну, – сказала Мара брезгливо, – Значит, только бескорыстная помощь? Надеюсь, сказки о том, что ты иногда позволяешь себе близость с человеческими девками, это всего лишь сказки. Потому что иначе мне даже подумать страшно, что будет, когда об этом узнает Майви.

– Только попробуй сболтнуть ей что-нибудь в этом роде! – возмутился Нер, – Я тебе такой овраг по границе вырою, что всё твоё вонючее болото туда утечёт!

– Оставь моих людей в покое, и тогда я, так уж и быть, забуду о твоих шалостях.

– И парня больше тоже морочить не смей, – воинственно добавила Ёлка.

– Какого ещё парня? – встревожилась Мара.

– Патрульного, загридинца!

– Не-е-ер! – в голосе Мары зазвенели угрожающие нотки, и кот, услышав их, вышел из избы, на ходу принимая человекоподобный облик.

– Ну а что такого? – сказал Нер, сразу сбавив тон, – Симпатичный малый, добрый и к тому же честный. Пусть бы женился на Омелке и остался жить у меня. Он меня, между прочим, у Рискайских ворот от Грида спас.

– Нер! – почти в один голос воскликнули и Мара, и Ёлка, и Ист.

– А что, пускай бы Грид меня прибил?

Мара даже слегка разрумянилась от возмущения.

– Что ты вообще делал за Оградой, в уделе Грида?

– Гулял. Там забавно, люди такие непуганые…

Мара всплеснула руками.

– Ист, ты это слышал? Мало нам неприятностей с домом Грида, этот ненормальный решил у него ещё и человека украсть! Ах ты глупый, жестокий мальчишка! Ты что, не понимаешь, чем могут закончиться твои игры с судьбами чужих младших? Ладно Зуево семейство и Добрыня, они лесные, между собою мы разберёмся. Но уводить человека из-за Ограды? Воздействовать на его волю, чтобы он захотел остаться здесь? Возмутительно!

– У Грида в уделе люди дохнут пачками, а ему плевать. С чего бы ему расстраиваться из-за одного-единственного потерявшегося в Торме парня?

– А эта белокурая женщина? Она родом из удела Изена.

– Не очень-то Изен беспокоится о её судьбе, – буркнул Нер себе под нос.

– Изен против вмешательств в вероятности судеб младших. Не хватало нам из-за твоих проделок рассориться ещё и с ним!

– Ну, раз это так важно, верну всех этих людей на место, туда, где взял. Никто ничего и не заметит.

– Ты что, издеваешься? Своим вмешательством ты уже исказил вероятности судеб всех этих людей!

Тут Нер рассердился всерьёз.

– Хватит на меня орать! Ист, уйми свою жену, её, видно, Ёлка покусала. Я всё понял и немедленно ухожу. Не смею больше возмущать силу в ваших уделах.

Кипя от обиды, он бегом спусился с Еловой горки, притронулся к стволу молодого клёна, росшего на опушке, и исчез.

– Боюсь, дорогая, только что ты создала сразу несколько тёмных веротностей, – грустно сказал Ист, вновь принимая кошачий облик.

Примечания:

*Вольник толсто намекает на то, что всё имущество Зуя со временем достанется в наследство мужу его старшей дочери.

**Розовый кварц – талисман искренности, взаимной любви и верной дружбы, "камень сердца".

***Вабить – приглашать, призывать, подманивать.

****Тиша не знает, как правильно обратиться к Торвин (девка она или тётка? да и вообще, почему одевается и ведёт себя, как мужчина?), и потому использует вежливое обращение, принятое у тормалов по отношению к чужакам.

*****Ихана – дивный, волшебный.

******Зорить – отбеливать росой. Холсты расстилали на всю ночь по траве, девушки оставались рядом, чтобы присматривать за ними, а парни приходили их развлекать. Отсюда и название: зорить – надзирать, присматривать.

Нежить

Проснувшись поутру, Тиша обнаружила рядом с собой вместо Вольника куклу, связанную из соломы и веток и старательно наряженную во всю одёжу, что Добрыня купил в Кустецах. Девушка испугано ахнула, а Добрыня, заглянув к ней и увидев, что произошло, только вздохнул:

– Эх, грехи наши тяжкие… Ушёл, значит, наигрался. Жаль.

– Дядь Добрыня, – сказала Тиша, вылезая из-под возка и стряхивая с себя солому, – А ты ведь с самого начала знал, что он хранитель. Верно?

– Сначала не знал. Потом уже, в Кустецах увидел. Он когда с прясла упал и поранился, кровь на повязках застыла золотом.

– Почему ж ты остальным не сказал?

– Нер очень просил не выдавать его. Обещал оберегать в пути, если дам наиграться и подскажу, как вернее прикинуться человеком… Ты, славница, на него не сердись. Поцелуи этла – они девкам красы и удачи прибавляют.

– А я и не сержусь, – сказала Тиша грустно, – Просто жаль, что всё оказалось обман. Даже имя, и то не настоящее.

– Имя подлинное, только названное так, чтобы нам, людям, было понятно. На наречии детей силы "неру" значит "воля".

– А кто ж тогда такая тётка Егоза? И что за хутор Зеленопутье?

– Что до тётки Егозы, Нер сказывал, будто так вернее всего переводится на всеобщий язык имя его матери. Этлы же кличут её Ро-вэнна, "Резвая шалунья". А Зеленопутье… Прежде, в старые времена, Рискай не был голой пустошью. В тех самых местах, вдоль которых мы давеча шли к Задворкам, лежало большое озеро, названием Виелина, а вокруг него можно было идти светлым и чистым лесом без помех аж до самой Ровеньонской чащи. Вот про те места раньше и говорили: Зеленопутье.

– Надо же… А теперь и не скажешь. Куда ж делось озеро? Отчего пересохло?

– Кто его знает. Может, этл тамошний помер, а может, и ещё чего стряслось…

Тут к возку подошла Торвин, уже одетая по-походному, с осёдланным Тууле в поводу.

– Нет времени на болтовню, – строго сказала она, – Сворачиваем лагерь, пора выдвигаться.

Отъезд с Еловой горки вышел каким-то безрадостным. Добрыня выглядел встревоженным, дядька Зуй беспокойно щупал повязку на плече и поправлял топорик за поясом. Тётка Ёлка то и дело принималась вздыхать и осенять всех подряд охранными знаками, словно провожала не торговый обоз, а войско на передовую. Тиша уныло смотрела в землю, избегая встречаться с ведьмой взглядом. Торвин выглядела хмурой и усталой, будто простояла в карауле всю ночь. Зато Нарок с Омелой были бодры, обменивались улыбками и загадочными взглядами, и ничего не замечали вокруг. Только спустившись с Еловой горки, Нарок вдруг спросил:

– А Вольник у нас где?

– Опомнился, – хмыкнул Добрыня, – Вольник ещё затемно ушёл. Он нынче, пожалуй, заполуднует в Неровье, не то что мы.

– Отставить разговоры и шевелите лошадей, – рыкнула, не оборачиваясь, Торвин, – Тогда, может, заполуднуете на Торговой тропе, а не посреди бурьяна.

– Э, мать! – встрепенулся Добрыня, – А ты куда ж это нас ведёшь? Яблочная горка в другую сторону.

– Яблочная горка в подорожной не значится.

– Ну-ну, – буркнул Добрыня себе под нос, вытащил из кошеля на поясе странный амулетик – два тонких прутика от деревьев разной породы, оплетённые по кругу сухой травинкой – и украдкой уронил его на землю.

Редколесье понемногу сменилось густыми зарослями орешника и бузины, стёжка стала почти незаметна. Прошло изрядно времени, прежде чем дядька Зуй бегом догнал ломящуюся через кусты Торвин и спросил:

– Уважаемая, ты уверена, что правильно нас ведёшь? По всему мы уже должны давно быть на Свитовой тропе.

– Понимаю, – хмуро откликнулась Торвин, – Вот только эта ракшасья тропа как сквозь землю провалилась. По моим ощущениям мы движемся верно, но могли немного уклониться к закату. Ты знаешь эти места?

– Не слишком хорошо. Мне кажется, мы сильно забрали в Истоки, но на окрестности Истова Хребта это не похоже, да и ручьёв что-то не слышно. Самое время снимать порты и надевать их наизнанку да задом наперёд.

Торвин смерила лесовика недобрым взглядом.

– Зуй. С подобными лесными байками – в возок, к Добрыне. Можешь ты по-человечески сказать, в каком уделе мы сейчас находимся?

– Это не Марь. На Мари я и с закрытыми глазами не заблукаю. Может, мы какой-то ракшасьей волей попали в лесной коридор?

– Ясно. В возок, к Добрыне. Вам, тормалам, без баек – как без пряников, это я уже поняла.

Дядька Зуй обиженно примолк и отошёл к возку, а Торвин, выбрав место чуть почище, скомандовала остановку и подозвала к себе Нарока. Тот подъехал с таким дурацким выражением счастья на лице, что Торвин сразу поняла: парень не в себе, и чтобы услышать от него хоть что-нибудь путное, следует задавать только самые простые вопросы.

– Как по-твоему, где закат? – спросила она для начала.

Нарок уверенно показал рукой направление.

– Ага, – пустилась рассуждать вслух Торвин, – Тогда получается, что полночь должна быть вот там. Но мох на деревьях указывает совсем другое, да и вот тот муравейник… Как думаешь, могли мы незаметно сделать круг и пойти в противоположную сторону?

Нарок пожал плечами.

– Тут же не видно ни зги, и Око за тучами. Могли, наверное.

– Посмотрим-ка, – и Торвин расправила на колене карту, – Если бы мы с таким же достойным зубатки усердием ломились в противоположную сторону, то уже давно пересекли бы Торговую тропу выше Оленей горки. Но этого почему-то не произошло. На Истов Хребет мы тоже не поднимались, и болота вокруг не видно. Из этого следует, что мы покинули Марь, но каким-то хитрым образом в Истоки не попали. Между тем незаметно выйти из вот этого треугольника между Истовым Хребтом, Мариным болотом и Торговой тропой – выше человеческих сил. Какие есть предложения? Кроме тормальских, в стиле "снимать портки и бегать".

– Ну, – чуть нахмурившись, проговорил Нарок, – Можно, например, продолжать идти вперёд, пока не выйдем к какому-нибудь обозначенному на карте ориентиру.

– Как мы можем быть уверены, что движемся именно по прямой, а не ходим кругами?

– Вешки ставить…

Торвин недовольно помотала головой. Похоже, юнец не осознаёт, что в таком густом подлеске можно пройти в двух шагах от вешки и не заметить её.

– Или идти назад по своим следам, – вяло предложил Нарок.

– Я тоже об этом думаю. В самом худшем случае снова завалимся ночевать на Ёлкину горку.

И, спрятав карту в седельную сумку, Торвин развернула коня.

– Куда мы, Лебёдушка? – удивлённо воскликнул Добрыня, – В другую же сторону шли?

– Моё имя Торвин Валькйоутсен, – холодно произнесла Торвин, – Жаль что ты, Хивэ-миэс*, не в состоянии этого запомнить. Мы возвращаемся.

Добрыня занервничал, заёрзал на облучке.

– Но назад никак нельзя!

– Почему вдруг?

– Да потому, что нет там дороги назад! Говорю тебе добром: идём дальше, как шли, всё будет хорошо.

– Вперёд мы уже шли, мне не понравилось. Погуляли – и хватит, едем обратно, к уважаемой Ёлке, пироги есть.

– Нельзя! – замотал головой Добрыня, – Ход на Еловую горку нам больше не откроется, только выплутаемся неизвестно куда!

– Глупости, – отрезала Торвин, – Разворачивай колымагу.

Вдруг разлепил губы молчавший всё это время дядька Зуй:

– Я полагаю, Добрыня дело говорит. В лесном коридоре следует идти туда, куда он ведёт, а не метаться, как тараканы по горшку.

Брови Торвин свирепо сдвинулись, к щекам бросилась кровь.

– Так! Зуй, ты с обозом своей волей шёл, и дальше можешь катиться, куда твои глаза глядят. А вот этого старого козла мне приказано живым и невредимым доставить к Нерским воротам до начала хляби. И, клянусь Небесной Коровой, я это сделаю, даже если мне придётся связать его и волочить силком!

Нарок с Омелой испуганно переглянулись. Похоже, столь скорое расставание не входило в их планы.

– Ну так и доставляй, как знаешь! – возмущённо воскликнул Добрыня и принялся разворачивать возок.

Очень скоро выяснилось, что Добрыня с Зуем были правы: обратный след обрывался, словно возок, двое конных и трое пеших возникли посреди леса из ниоткуда. Торвин отдала Тууле Нароку и принялась тропить напролом через кусты, однако знакомое еловое редколесье так и не появилось. Несколько раз Торвин меняла направление, пыталась возвращаться на уже пройденные места, но лес точно смеялся над нею, выводя ко всё новым неразведанным уголкам и надёжно пряча следы. Казалось, будто кусты смыкают и сплетают между собой ветви прямо за хвостом Нарокова коня.

– Что, Добрынь, ты хоть сам-то знаешь, куда нас занесло? – тихо, тайком от Торвин, спросил Зуй у торговца.

– Теперь уже нет, – ответил тот, – Ты к этой козе не лезь, пусть сама потыркается, глядишь, научится старших уважать.

– Эк тебя задело… Ты что, готов ночевать рядом с нежитью, лишь бы поморийской дуре нос утереть?

– Нежить – это уж её трудности. Пускай помашет сабелькой, коли ума нету.

– Как стемнеет, трудности будут у нас всех. Или ты заговорённый? Потом, имей виду: хлябь близко. Я-то всяко домой попаду, а вот ты не к змеелюдам ли в гости собрался?

– А ты откуда про нежить знаешь? – подозрительно прищурился Добрыня, – Вроде, когда Ёлка мне про своего Свита рассказывала, все уж спали.

– Все да не все. Мы с Торвин договорились тайком караулить: я до полночи, она – после. И вишь ты – не зря. Чуйка на беду у этой белозорой работает как надо.

– И что, ты так прям и рассказал ей всё, что слышал, про Ёлкина мертвяка?

– Рассказал.

– И поверила?

– Изругала пьянью. Однако жопой чует, что дело неладно и оставаться в лесу нельзя, вот и машет всё утро топором, как наскипидаренная. Для тебя, между прочим, старается.

– А я ей чем могу помочь? Она наших с тобой слов не слушает, мы для неё – суеверные лапотники. Может, хоть нежить вгонит ей ума. По-родственному, так сказать.

Если для Торвин день прошёл в бесконечном поединке с лесом, то для Нарока это был целый день беззаботного, ничем не заслуженного счастья. Омела шла рядом и развлекала его рассказами о своём лесном житье-бытье, а он слушал и ловил себя на том, что порой даже не понимает слов, а просто любуется её голосом, словно пением дивной птицы. Когда же приходила очередь идти в голову обоза и браться за топор, заинтересованный взгляд Омелы заставлял его работать споро и радостно, не чувствуя усталости. Время летело незаметно, и он был весьма удивлён, вдруг услышав, что Торвин командует привал.

– Се риитаа**, – сказала она устало, – Ищем место для ночёвки, пока светло.

Это было не самой простой задачей. Торвин наотрез отказывалась разбивать лагерь в низинах и вблизи кустов, а одновременно и свободное от них, и достаточно высокое место никак не попадалось. Наконец, Зуй пришёл из разведки и сообщил, что набрёл на кое-что годное. Торвин сходила вместе с ним посмотреть, а когда вернулась, велела срочно всем подниматься и идти за ней.

Находка Зуя оказалась и впрямь стоящей. Маленький домик-заимка с колодцем и овином стоял посреди чистой полянки. Видно, в травостав сюда приходили заготавливать сено для коз. Сейчас овин был пуст и вместил в себя, хоть и без особых удобств, всех троих коней. Избушка была тоже тесновата на шестерых, зато в ней имелся очаг, сном же на полу вповалку лесной люд не напугать.

Едва в заросших низинах начали сгущаться сумерки, Торвин всех загнала под крышу. Строго-настрого велев больше не высовываться, она сама проверила и заперла коней, обошла лишний раз вокруг избушки, а вернувшись, старательно прикрыла на засовы окна и дверь. После Тиша запечатала их охранными знаками, начертив перед каждым Дневное Око угольком из очага.

– Нарок, тебе первый караул, – сказала Торвин, и, даже не притронувшись к пирогам, которые добрая Ёлка завернула им с собой, повалилась на лавку спать.

Угомонились в тот вечер быстро: все устали, и разговаривать было не о чем. Только Нарок остался сидеть у порога неподвижной тенью, прислушиваться к звукам ночи за стеной, да Омела, составляя ему компанию, пряла в темноте, прислонившись спиной к его спине. Время текло, словно медленная вода, люди спали, а в лесу шумела обычная дикая ночная жизнь. Нарок повернулся к Омеле, осторожно вынул из её руки веретено и, обняв девушку за талию, притянул к себе. Она не отпрянула, мягко и доверчиво прижалась к нему всем телом. Долго ли они сидели так, расслабленно слушая ночь?

Вдруг Нарок насторожился и шепнул:

– Слышишь?

– Что?

– Слишком тихо. Птицы замолчали.

Быстро, перешагивая через спящих на полу, он подошёл к Торвин, тронул её за руку. Та сразу же открыла глаза. И без слов поняла, что именно встревожило караульного. Осторожно, словно дикий зверь, она обошла дом, прислушиваясь у каждого окна, остановилась возле двери. Над дверной притолокой была узкая щель, заткнутая мхом. Торвин быстро очистила её и приникла к ней глазом, потом поманила Нарока к себе.

– Вот он.

Нарок глянул, и по спине побежали назойливые мурашки. Существо, вышедшее из кустов, внешне напоминало человека, но человеком не было. Оно замерло неподвижно, неловко сгорбившись и подавшись вперёд, словно собиралось шагнуть, но вдруг забыло об этом. Костлявые его плечи бессильно опустились, голова поникла. Живой человек ни за что не остановился бы вот так. А оно – стояло, затапливая окрестности мёртвой тишиной, нелепое, тощее, страшное, с неопрятно растрёпанными длинными волосами цвета пожухлой соломы.

– Что это? – одними губами спросил Нарок.

– Неупокоенный, – дрожа, прошептала ему на ухо Омела, – Они ходят иногда, ищут живую силу. Но ему нас не достать, охранный знак не даст войти. Главное – чтобы он ни к кому не притронулся…

Будто в ответ на её слова, существо каким-то невообразимо резким прыжком подскочило к двери и заглянуло снаружи в щель. Глаза его были тусклы, затянуты мёртвой плёнкой. В дом дохнуло распахнутой могилой. Омела шарахнулась, чуть вскрикнув, а Торвин ткнула кинжалом в щель.

– Что случилось? – сразу же спросил, подняв голову, дядька Зуй. Но ответ на вопрос уже не требовался. То, что ломилось в дом снаружи, плевать хотело и на охранный знак, и на кинжал Торвин. Длинные когти ломали в щепки дерево, расширяя щель. Торвин, не останавливаясь, колола и резала, но толку от этого не было, мёртвая плоть не чувствовала боли, а отсечь хотя бы палец не получалось, тварь оказалась на редкость проворной.

– Он хоть чего-нибудь боится? – крикнула Торвин, – Как у вас такое прогоняют? Молитвы, серебро, охранные знаки, вода? Ну хоть что-нибудь?

– Огонь, – ответил дядька Зуй, – Только нужен чистый***.

– Так давай, три быстрее! Он нам сейчас стену процарапает! Нарок! Сюда! Не пускай его, не позволяй лезть!

Выкрикнув всё это, Торвин отскочила от двери, освобождая место Нароку, а сама бросилась через внутреннюю дверь в овин, к лошадям. Там, перед выходом, стояли у стены их с Нароком копья. Уже через миг стало слышно, как хлопнула внешняя дверь, а потом жуткие лапы исчезли из щели и снаружи раздался какой-то шум. Нарок выглянул. Торвин копьём пригвоздила мёртвую тварь к стене, пробив её насквозь. Возможно, неупокоенному было неприятно, но не более того. Подёргавшись немного, он понял, что освободиться не сможет, и просто двинулся навстречу своей противнице, проталкивая древко копья сквозь себя. "Зуй! Да где ты уже со своим огнём?" – заорала Торвин, задирая пятку копья вверх. Это немного озадачило неупокоенного, но, видимо, не огорчило. Просто без опоры на ноги продвижение его слегка замедлилось. Не раздумывая дальше, Нарок распахнул дверь, выскочил из избы и с размаху рубанул тварюгу саблей, забыв, что мёртвому не больно.

– Копьём! – скомандовала Торвин.

Вот только бежать за ним было некогда. И тут кто-то осторожно потрогал Нарока за плечо. Тот чуть не рубанул в ответ сгоряча, однако успел остановиться. За спиной у него стоял Добрыня с полуштукой льняной холстины***** в руках.

– Хватай его через ткань, – говорил он, протягивая Нароку конец отреза.

Трогать неупокоенного руками совсем не хотелось, поэтому Нарок просто накинул петлю ему на шею и затянул. Не имея больше возможности двигаться к Торвин, тот кинулся в противоположную сторону и сорвался с копья, но Нарок тут же перебросил отрез через его голову. Торвин поймала, дёрнула на себя и прижала материю к земле ногой. Тканая полоса аккуратно накрыла лицо, голову и спину их противника, а Нарок, подхватив с земли копьё Торвин, двинул его в грудь втоком**** и опрокинул к Торвин в объятия. Тварь хоть и была на редкость сильной, как оказалось, весила не слишком много. Дальше пошла уж совсем несуразная возня: по очереди они то прижимали пойманного нежитя древком копья к земле, то обёртывали тканью, и понемногу перемотали на него весь отрез, добротно запеленав в холст. Получившийся свёрток иногда слегка ворочался, но чаще лежал смирно и выглядел вполне безобидно. Убедившись, что высвободиться пленник не в состоянии, Торвин и Нарок дополнительно упаковали его в принесённый Добрыней рогожный мешок. Устало вздохнув, Торвин уселась на землю и принялась оттирать тряпицей испоганенное копьё.

– Ну и что с ним теперь делать? – рассуждала она при этом вслух, – Здесь бросать нельзя, ещё вырвется на волю или кто развернёт из любопытства… Сжечь? Много возни, а мы ведь и так уже выбились из расписания. И потом, ткань сгорит раньше, чем то, что в неё укатано. Не хочу увидеть этого красавца на свободе ещё раз.

– Может, он магам на что сгодится? – предложил Добрыня, – Отвезём его к вашим гарнизонным целителям, пускай изучают. А не надобен – так сами и пустят его в расход. Они ж разбираются, как с таким быть?

– Надеюсь, – ответила Торвин без особой уверенности в голосе.

– А может, и приплатят чего, – мечтательно добавил Добрыня.

Пока Торвин с Добрыней решали судьбу пленника, Нарок бегом бросился назад в избушку: оттуда раздавались чьи-то жалобные всхлипы. Это, сжавшись в комок в тёмном углу за очагом, плакала Тиша. А Омела гладила её по дрожащей спине и приговаривала ласково, рассудительно:

– Ну что ты, что ты, маленькая… Уже всё. Бояться не надо, всё хорошо. Там ведь наши тётка Лебедь с Удачником. Они знаешь, какие? Любую дрянь враз на копья – и в кулёк…

Остаток ночи вызвался покараулить Добрыня. Когда все, наконец, успокоились и улеглись, он потихоньку подсел к очагу, засветил лучину. При её зыбком свете он достал из поясного кошеля два простых маленьких камешка, чуть погрел их в руке, а потом один из них опустил в горячую золу очага, а другой отнёс к двери и кинул в изрядно расширенную нежитем щель над притолокой. И шепнул едва слышно: "Откройся, дорога, отныне и до веку. Так тому быть."

Наутро первой из избы вышла Торвин. Позёвывая и почёсываясь, она постояла немного на пороге, поглазела по сторонам, а потом вдруг ахнула, хлопнула себя ладонью по лбу и умчалась к возку, туда, где на оглобле висело её седло. Вскоре, расстелив на коленях карту, она уже со смехом объясняла дядьке Зую: "Ты глянь, ну мы и гуси перелётные! А ты тоже хорош: я, да на Мари! Видишь вон там, внизу, ручей? Как мы его вчера не заметили? Это Кривражка. Пойдем вниз по течению – и ещё до полудня вылезем на Торговую тропу чуть ниже Коштырей."

Примечания:

*Хивэ-миэс – добрый человек. Передразнивая Добрыню, Торвин таким образом переводит его имя на свой родной язык.

**се риитаа – хватит

***Чистый огонь – добытый трением или принесённый молнией.