Текст книги "Ванильный запах смерти"

Автор книги: Анна Шахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава вторая
Люша вступает в игру

Юлия Шатова с сожалением смотрела на поникшие кусты гортензий. Эти раскидистые красавицы, усыпанные кистями кипенно-белых и розоватых цветов, никогда не выглядели у рачительной садовницы так безобразно. Да, конечно, лето вновь жаркое, сухое и усилий на полив и рыхление требуется сверх меры. Но ведь все пятнадцать лет, что Юля (по-домашнему – Люша) всерьез занимается землей, сил и желания у нее хватало на решение любых проблем с прихотливым участком. Двадцать пять соток – не шутка. Огород, теплица, ягодник, благоуханный сад: рабочий день агрономши-любительницы достигал порой четырнадцати часов. Впрочем, у мастера имелся подмастерье: помощница Полина – бойкая, полная сил пенсионерка. Да и в огороде муж наладил автоматический полив – огромное подспорье в работе, но… Но этим летом все валилось у Шатовой из рук: впервые она не испытывала никакого энтузиазма при виде новых бутонов и сочных стеблей.

Люша, отвернувшись от страждущих гортензий, побрела к скамейке под кустом сирени, откуда просматривался весь сад: с тремя округлыми цветниками и безупречным некогда газоном. «Но! Опять это “но”! Я снова придумываю предлог, чтобы увильнуть от работы. У меня нет ни сил, ни желания гнуться, таскать шланги, орудовать тяпкой, стричь обожаемый газон. Наверное, это называется депрессией? Когда хочется сидеть, подняв голову вот так, к завораживающему, мерно плывущему небу, и ни о чем не думать». Люша, откинув голову на спинку скамейки, сооруженной ее мужем Сашей и выкрашенной самой хозяйкой в лимонный цвет, в несчетный раз расслабилась и уставилась ввысь.

Выглядела Юлия молодо: миниатюрная, с правильными некрупными чертами лица, пышными светлыми волосами, которые для работы она собирала в высокий хвост. С кажущейся «конфетностью» женщины не вязались зеленые глаза: внимательные, все подмечающие. Они говорили о решительности натуры и живом уме. Да уж – простушкой Шатову назвать бы никто не смог. Впрочем, с образом матери семейства и прекрасной хозяйки ее эфемерный облик также мало ассоциировался, хотя любящей мамой двадцатидвухлетнего умника-сына и женой успешного мужа – известного диктора – Люша и была на самом деле. Неудавшаяся карьера профессиональной актрисы печалила Шатову недолго. Сад стал ее любимым делом: местом приложения деловых талантов и объектом творческого самовыражения. Но… «Все дело в моем новом призвании», – сказала она недавно, совершенно неожиданно для самой себя, ближайшей подруге – Светлане Быстровой. Добрую и верную Светку слова эти поразили. Она и не предполагала, что дело зашло так далеко.

Дело в том, что Шатова с недавних пор вполне профессионально – за вознаграждение – помогала в работе частному детективу. Шатовскую наблюдательность и умение анализировать сполна оценили профессионалы, а вот близкие видеть и принимать очевидное отказывались. Слишком это все выходило опасным. Люша и сама подчас давала себе зарок не лезть с головой в авантюры, но распутывать преступления ей так нравилось, что она могла бы вовсе забросить коллекционные розы и элитные томаты, если бы пришлось по приказу шефа мчаться на слежку, сбор улик, анализ документов. Привычный мерный уклад летел ко всем чертям в угоду тяжелой и опасной работе, в которой она всегда будет числиться в списке дилетантов.

Женщина достала мобильный телефон из кармана, чтобы проверить, нет ли сообщений от секретарши Олечки. Начальник, Владислав Евгеньевич Загорайло, двадцати семи лет, бывший опер, а ныне глава детективного агентства, отправился с молодой женой в свадебное путешествие. Морской лайнер, по расчетам Люши, подплывал к южному берегу Франции. А единственному рядовому сотруднику отдела, домохозяйке Шатовой, оставшейся на подмосковном «берегу», приходилось довольствоваться лицезрением надоевших усадебных просторов и ждать вестей от Олечки. Вдруг кому-то захочется проверить супруга на верность (вот уж гадкое, по мысли Люши, начинание) или вывести на чистую воду партнера, умыкнувшего финансовые документы? Но нет, никому услуги безвестных сыщиков не требовались.

Юлия решительно встала со скамейки и пошла в дом – заваривать чай. День у хозяйки привычно катился «от чайника к чайнику»: ела она мало, все больше «аппетит себе портила», по словам родных, частыми перекусами.

«Да что может быть лучше чая с клубникой или ранним яблочком после нудной прополки? Душ, свежий травяной напиток, ягоды, кусочек сыра, ванильные сушки – мечта, а не жизнь!» – обычно парировала Люша, отмахиваясь от мужниной яичницы со шкварками. Красавец Саша много работал, с аппетитом ел, мгновенно засыпал и не мучил себя излишней рефлексией. Юля же последние полгода, будто споткнувшись о камень-вопрос – так ли я живу? – неустанно занималась самокопанием.

На размышлениях о получении второго образования – юриста или психолога – раздался звонок. Долгожданный! Н-нет… звонила не Олечка. Номер высветился незнакомый.

– Здравствуйте, Юлия! Ваш телефон мне дала мама Наташи Юрасовой. Ну, теперь Загорайло.

– Здравствуйте, – настороженно ответила Люша.

– Я Наташина подруга – Дарья Орлик. Может, помните, на свадьбе Влада и Наты мы виделись?

– Да-да, – ответила бодро Люша, хотя совершенно не помнила никакой Дарьи. Перед глазами стояла только блондинистая Маша – подружка невесты, нещадно строившая глазки жениху: Люшу так и подмывало стукнуть ее по голове сумочкой.

– Мне неловко отвлекать вас в отпуске.

– Да что вы! Какой отпуск! Это у Влада медовый месяц, у меня же – суровые будни! – с воодушевлением воскликнула сыщица, отставив в сторону розетку с творогом, в котором она разминала малину.

– И все же, – вздохнула Орлик и в нерешительности замолчала.

– Даша, выкладывайте все просто и без ложного стеснения! У вас что-то явно стряслось, а мой опыт подсказывает, что за настораживающей ситуацией с оттенком криминала обязательно следует беда. Гораздо бо́льшая, чем мы можем себе представить. И потому хорошо бы эту беду задушить в зародыше! – Шатова излюбленным жестом рассекла рукой воздух, будто разрушила невидимую преграду.

– Да здесь уже не «оттенок», Юлия. У нас один именитый постоялец умер от передозировки наркотика, а другой – едва не умер. И он кричит на всю больницу, что народного артиста кто-то явно хотел отправить на тот свет. Впрочем, ему никто не верит.

– Я вспомнила! Вам отель в Подмосковье достался! Отель, как выясняется, с сюрпризами. И что же? Заведено уголовное дело?

– Я не знаю, что уж там заведено, но следователь был. Я, естественно, вызвала полицию, когда обнаружили скончавшегося Федотова – знаете, наверное, такого народного артиста?

Люша не слишком церемонно присвистнула. Даша снова вздохнула:

– Меня настораживает то, что литературная помощница Федотова, приехавшая вместе с ним, – женщина резкая, но прямая, абсолютно убеждена в непричастности и актера, и своего любовника – это второй пострадавший, к наркотикам.

– Как у вас там все мудрено сплелось, – поцокала языком Шатова. – Журналисты небось одолели?

– Пока справляемся, – неопределенно ответила Орлик. – Но обстановка страшно гнетущая и… как бы сказать… Словом, я чувствую, что это только начало. И я боюсь. За мужа.

– Ему угрожают? – быстро спросила Люша и облизала ложку.

– Не то чтобы… Но мы здесь чужие. И местные власти вроде бы намекали на нашу неуместность. И вот, пожалуйста, – смерть от передозировки. Кто поедет в отель на десять номеров, где постояльцы мрут от наркоты? Слава притона – что может быть убийственнее? – Голос Даши дрогнул, и она замолчала.

– Я поняла вас! Требуется разобраться в ситуации, не афишируя своего сыщицкого интереса. Тем более праздной отдыхающей это сделать проще простого! Во всяком случае – легенда элементарна и безупречна. – Люша, по обыкновению, решение приняла мгновенно.

– Это было бы здорово, Юля, но муж и слышать не хочет. Я попробую его уговорить, если вы действительно готовы приехать. У нас, кстати, хороший повар и отличный спуск к реке и…

– Ну, река вообще все решает! – хмыкнула Шатова. – От нашей дачи полчаса на машине пилить до водоема. А если совсем серьезно – я, Даша, готова взяться за дело. Хоть завтра. – Раскрасневшаяся Шатова в волнении шагала по кухне, размахивая изящной ладошкой.

Дарья с облегчением выдохнула:

– Я вам страшно благодарна! Но знаете… поговорю сегодня с мужем и завтра утром перезвоню.

– Буду ждать. – Люша захлопнула телефон и с аппетитом набросилась на творог. Хандру из огородницы будто вымыло водяной струей из шланга, за который Шатова немедленно решилась взяться, учитывая возможную командировку на неопределенное время.

– Ты совсем тронулась от страха?! Кто тебя просил лезть с приглашениями каких-то дур? – вопил на Дашу Василий, бегая по отведенным хозяевам комнатам на первом этаже.

– Во-первых, она не дура, а частный сыщик. А во-вторых, прекрати орать. Гости все слышат!

Даша сидела за столом, склонившись над листом ватмана, и заштриховывала карандашом нос щенка, над образом которого она работала уже вторую неделю. Даша не только рисовала – она придумала, занимаясь скучным хозяйством, целую историю про глупого, но доброго щенка, который попадает во всякие передряги, но благодаря своей бескорыстности и прямодушию выходит каждый раз победителем.

– Брось немедленно свою мазню! – зашипел Говорун, нависая над головой жены.

Дашина рука чуть дрогнула, но затем с удвоенной силой заработала карандашом.

– Ну хорошо, извини, Даш, извини за резкость. – Василий сел на кровать, обхватив голову руками. – Как мы объясним нашим гостям, которые здесь просто заложниками себя третий день чувствуют, что мы, отказавшись принимать новых постояльцев во избежание общения с гадкими журналюгами, висящими на всех столбах и березах вокруг, вдруг сделаем исключение для какой-то тетки?

Даша пожала плечом:

– Ерунда! Скажем, что сестра. Приехала поддержать морально. Или что-то в этом роде.

– Просто разведоперация, которую твоя мадам сразу и завалит! Она же не знает никого из наших родственников. И проколется при первом разговоре с Пролетарской или этой вездесущей Травиной.

– Вася! – Даша, отложив карандаш, серьезно посмотрела на мужа. – Это все решаемые вещи. Юля сама предложила приехать инкогнито, значит, знает, как в таких ситуациях себя вести. Я удивляюсь ТВОЕЙ беспечности! Неужели ты думаешь, что нас защитит какой-нибудь Рожкин?

– А ты думаешь, на это способна твоя Юля? И вообще я не понимаю, от кого или чего нас нужно защищать! У тебя просто мания преследования. Федотов угостил наркотой этого Кудышкина – да с составом косячка лоханулся. Изношенный организм с зельем не справился, а молодой – оклемался. Все! Может, было наоборот – Кудышкин угощал. Но какая нам-то разница?! – Василий в изнеможении повалился на кровать, тяжело отдуваясь.

– Послушай, Бултыхову врать незачем. – Даша старалась говорить спокойно. – Все говорит о преднамеренном убийстве. В самокрутки с анашой, в самую середину, была насыпана львиная доля героина – Бултыхов ясно видел белые кристаллы.

– И что? – резко сел на кровати Вася. – Кто сказал, что это «герыч»? Экспертиза молчит. Как военный врач вообще может рассуждать на эту тему? Он пули выковыривает да конечности пилит. Я думаю…

Даша прервала мужа, решительно поднявшись:

– А я думаю, что тебе нужно пойти в администрацию и согласиться на продажу отеля фирме, которая их прикармливает. Мы не сможем играть роль «своих в доску» щедрых ребят и наизнанку выворачиваться перед чинушами. Даже если бы у тебя хватило на это сил и желания – времена не те: взяточников вяло, для галочки, но хватают. Так что рисковать, связываясь с непонятными москвичами, которые неизвестно откуда появились и мозолят глаза, никто не будет. Нас просто выдавят! Если не посадят. – Даша плюхнулась рядом с Василием и пристально посмотрела ему в глаза.

Говорун, сжав губы и взглянув на жену с негодованием, вскочил и, выпалив:

– Нам не о чем больше разговаривать! – вышел, демонстративно хлопнув дверью.

Даша поправила панно на стене: вечно этот букет в рамке съезжал вбок, когда Вася входил или выходил. Поколебавшись с минуту, Орлик взяла со стола мобильный телефон и решительно вызвала абонента «Шатова Юлия».

Степан Никитич Бултыхов сидел на лавочке около здания местной больницы. Он вновь увязался сопровождать Зулю, навещавшую ежедневно возлюбленного. Абашева грубо высмеивала прекраснодушную опеку «дохтура», и Бултыхов злился на себя, «старого больного дурака», вздумавшего воспылать романтическим чувством к роковой красотке. Наконец она выбежала из корпуса: с несчастным, искаженным лицом, в слезах, и, не замечая подполковника, ринулась к воротам. Бултыхов поплелся за ней, но догнать, конечно, не смог. «Да провались все пропадом! Завтра разрешат уехать – и ко всем чертям! Домой! Хотя дело стоило бы довести до конца. Во всяком случае, призвать кое-кого к ответу. Ну да ладно. Совпадения в жизни случаются. И не такие…» – Степан Никитич тщетно пытался унять нарастающие тревогу и недоумение.

Не отличающийся ни темпераментом, ни оригинальностью Бултыхов вел пресную, а для Зули, возможно, и мучительно скучную жизнь вдовца-пенсионера. Газеты, прогулки до магазина через парк, книги и телевизор по вечерам. Раз в году поездка к морю или в санаторий. Впрочем, и этого скоро не будет. Скоро не будет ничего. Степан Никитич поморщился от боли, сдавливающей голову обручем: огненным, впивающимся все сильнее, жалящим. Вроде только отбился утром. Странно. Он положил под язык таблетку. Но приступ тошноты заставил дернуться Бултыхова к кустам.

Зуля, промчавшись мимо остановки маршрутки, побежала к лесу. Она смутно представляла, как можно сократить путь к отелю через чащобу, но, оглушенная, раздавленная происшедшим в больнице, не задумывалась над такой мелочью, как дорога к временному пристанищу. Вся жизнь катилась под откос!

В палату Абашеву не пустила медсестра, заявив, что «настоящая жена, приехавшая к Кудышкину, вряд ли захочет видеться с курортной любовницей». Эта очковая кобра в зеленом колпаке, ущербная инфузория! Так и сказала – курортной любовницей. Зуля стала звонить Эдику, но ее вызовы он сбрасывал. Впрочем, вскоре к задохнувшейся от гнева Абашевой из палаты вышла, вернее, выплыла, рослая горделивая тетка со стильно зализанными волосами, ухоженным остреньким лицом и с полуулыбкой представилась зычным голосом:

– Ну, здравствуйте, Зульфия. Меня зовут Клара Ветковская. Мне Эд много о вас рассказывал. Простите его за слабость и мальчишество – он не смог вовремя сообщить о женитьбе. Впрочем, вам ли говорить о мужской нерешительности? – и Клара снисходительно улыбнулась.

– Что за дерьмо?! – крикнула Абашева. – Мне нужно увидеть Эдика, а вы, дамочка, идите к черту! – Она попыталась пройти мимо тетки, задев ту плечом, но Ветковская мертвой хваткой вцепилась ей в руку и ледяным, «право имеющим» голосом сказала:

– Я вызову охрану: она предупреждена. Идите в отель. Эдуард вам позвонит позже.

– Да что вы себе позволяете? – вырвала руку Зуля, готовая любыми средствами постоять за себя.

– Вот! Видите – кольцо? – перед газами Абашевой замаячила холеная рука с обручальным кольцом, усыпанным бриллиантами.

– И у меня, видите – кольцо? – в ответ Зуля ткнула в тетку своей рукой с увесистым зеленым камнем.

– О, старый знакомый, – скривилась Ветковская. – Впрочем, я никогда не любила этот перстенек. Дешевка, купленная в ЮАР.

Зуля замерла. Да, действительно, Эдик привез кольцо ей в подарок из ЮАР в прошлом году. Как залог их… их… отношений. Их будущего?

– Я не ношу булыжники! – сочувственно покивала Клара. – Пришлось ему отдать фальшивку вам. Ну, не обижайтесь, простите слабого мужчину.

Она сочувственно взяла Зулю за руку, которую литераторша тут же отдернула.

– Мы поженились с Эдом четыре месяца назад. Он хотел все рассказать вам в этот свой приезд. Ну заодно уж и с Федотовым договориться об интервью. Царство ему Небесное. – Ветковская помахала перед носом щепотью, обозначив крестное знамение.

– Вы что, так и не поняли, что я руководитель его программы? – спросила соперница, наконец, естественным голоском. – Клара Амба – это мой творческий псевдоним. Я на самом деле Ветковская. Ну не Кудышкиной же становиться?

И тут Зуля все поняла…

Степан Никитич не видел, как Абашева умчалась в лес. Он, с трудом дотащив себя до маршрутки, поехал в отель. От слабости у подполковника дрожали руки, лицо заливало потом, несмотря на струю воздуха из раскрытого окна – благо утро принесло долгожданное похолодание и небольшой дождь. Поездка в подскакивающем то и дело микроавтобусе самым плачевным образом сказалась на самочувствии: боль становилась нестерпимой. А значит, таблетки больше не действовали, и придется прибегнуть к сильнейшему препарату, который кололи в больнице после обследования. И это военврач расценил как начало приведения приговора в исполнение. Да, на столь скорый финал Степан Никитич не рассчитывал. Впрочем, что ж – Бог располагает. Даст ли Он в достатке мужества и сил, чтобы до последнего не сломился дух?

У ворот гостиницы Бултыхова встречал донельзя взвинченный Гулькин:

– Степан Никитич, наконец-то! У нас тут все вверх дном! Обыск: настоящий, санкционированный. Дело-то вышло страшное – тяжелый наркотик нашли в цигарках. Огромную дозу! Как вы и говорили. Все, как вы говорили! И вас следователь ждет – чуть не в розыск объявлять собрался. – Вдруг Лева с ужасом отшатнулся от полковника: – Неужели и вы? Вы так ужасно выглядите.

– Я не слишком здоров. Мне необходимо лечь и принять лекарство, – задыхаясь и морщась от спазмов, сказал Бултыхов.

– Вот-вот! Они обыскали комнаты и нашли, у вас нашли… – Лева прижал руку к губам, будто боялся произнести страшное заклятье.

– Они нашли ампулы с обезболивающим и шприцы? Я их и не прятал. – Врач оперся на протянутую руку Гулькина.

С террасы сбежала Лика – бледная, с опавшими щеками, чернотой вокруг глаз:

– Степан Никитич! Этот ужасный полицай намерен вас задержать!

– Разберемся, – выдохнул теряющий последние силы Бултыхов.

Путь на второй этаж подполковник в сопровождении Левы проделывал нескончаемые пять минут.

В номере его поджидал Геннадий Борисович Рожкин, что-то пишущий за столом с разложенными на нем ампулами, понурые хозяева отеля, расположившиеся напротив следователя, и двое крепких мужчин, швырявших одежду Степана Никитича из шкафа на кровать.

– Вот и славно, – осклабился Рожкин. – Конечно, сдаваться страшно! Но нужно.

– Презумпция невиновности не работает более? – хриплым голосом сказал Бултыхов и повалился на подставленный Левой стул.

– Все очень грамотные – это, конечно, здорово. Куда уж там! А нездорово то, господин Бултыхов, что в ваших вещах найден интересный препарат для инъекций. Это уж… я вам скажу уж… Опиатной группы на минуточку! И упаковочка шприцев к нему. Откуда? Не оттуда же, откуда героинчик в сигаретке Федотова? Да уж! Успокоительное я и не считаю как сущую мелочь. – Рожкин с воодушевлением выплевывал в сторону Бултыхова обвинения.

Степан Никитич, отдуваясь и кривясь от боли, полез во внутренний карман льняного пиджака, заставив дюжих оперативников рвануться к нему. Впрочем, полицейские успокоились, увидев, что врач вынул скрученные трубкой листы в прозрачном файле.

– Это выписка из больницы. Всегда с собой – на всякий пожарный. У меня рак головного мозга. Вот рецепты. – Степан Никитич ткнул папкой в следователя, не в силах более держать ее на весу.

Рожкин недоверчиво и разочарованно начал доставать листы из файла.

– Рецептики сами себе настрочили?

– Вы же видите, что печати онкодиспансера, – отмахнулся Бултыхов и с благодарностью взял из рук Даши стакан с водой, сделал небольшой глоток, но тут же, скривившись, отдал стакан обратно.

Рожкин вытянул брезгливо губы, скептически покрутил рецепт в руках:

– Вижу… И понять не могу, почему вы в первый мой приезд не рассказали о ваших жизненно необходимых запасах.

– Но они никакого отношения не имели к этой истории с отравлением!

Тут Бултыхову стало отчаянно плохо, и он, стиснув зубы, застонал.

– Вы же видите, что Степану Никитичу нужно сделать укол! Может, вызвать врача? – вступила сердобольная Травина.

Бултыхов отрицательно замотал головой.

– То, что препараты отношения не имели, – это еще надо доказать! Да уж! – немного присмирев, но все еще куражась, сказал Рожкин. – И – самый главный вопрос дня: что вы слышали об угощении?

Бултыхов недоуменно взглянул на следователя.

– Допрошенный мною в больнице Эдуард Кудышкин утверждает, что самокрутки Федотову кто-то преподнес в отеле – в качестве угощения. Все здесь, кого я ни спрашивал, отказываются. – Рожкин уничижительно проехался взглядом по хмурым физиономиям собравшихся. – Да уж… А что можете сказать вы? У вас лекарства не пропадали часом?

Степан Никитич ткнул пальцем в упаковку ампул:

– Все тут. Как привез. – Врач на мгновение запнулся. Даже перестал судорожно дышать, будто вспомнив что-то. Но заминка эта длилась считаные мгновения. – Простите, но я ничего не знаю. Ничего. Мне очень плохо. Необходимо сделать укол. – Он откинулся в кресле, покрываясь испариной, а лицо его стало наливаться болезненной краснотой.

– Да-да, конечно, – кивнул Рожкин, вставая. – Но следствие вынуждено настаивать на вашем пребывании в «Под ивой», согласуясь, конечно, с состоянием здоровья, господин Бултыхов. И одну ампулку мы уж, как ни крути, изымем. Что уж! Экспертиза – ничего не поделаешь.

После этих слов Геннадий Борисович переключился на Василия:

– Пойдемте, господин Говорун. Еще два номера – и на первый этаж. Кладовки, кухня, подвал – что там у вас еще? Осматривай да осматривай, разрази их… – И он замахнулся на кого-то неопределенного.

Тем временем Эдуарда Кудышкина перевели из реанимации в терапию. Клара Ветковская расстаралась, и несколько зеленых банкнот решили вопрос с отдельной палатой. Эдик, с землистым лицом и синевой под глазами, выглядел на застиранном до прозрачности белье кротким потерянным псом, этаким печальнооким бассетом – незаслуженно избитым и выгнанным из дома. Он следил преданным слезливым взглядом за наводящей порядок в тумбочке женой. Захлопнув дверцу, она тяжело уселась на кровать, без трепета сдвинув ноги болящего своими идеально круглыми ягодицами.

– Все! Нет больше моих сил, Эд. Не-ту… – Она схватилась за голову, но тут же отдернула руки от тщательной укладки. – Ты обещал, клялся мне, что все игры, всё бесконечное вранье и похотливые суки позади. И что?! – Клара не могла больше сдерживать слез, которые подтапливали безукоризненный макияж. – Героин в сигаретке. Дохлый привилегированный педик. Наглая кобра с претензиями. Кошмарный сон, просто адов сюжет какой-то!

Эдик попытался схватить руку Ветковской, но она отдернула ее, встала, выхватив из кармашка блузки бумажную салфетку, и начала промокать ею под глазами.

– Завтра же перевожу тебя в московскую больницу! Дам следователю на лапу и…

Вдруг она в голос разрыдалась, закрыв лицо руками, – салфетка в черно-лиловых разводах плавно спланировала на линолеум.

– Все деньги, все силы, всё, всё тебе, бультерьеру неугомонному. – Женщина впадала в истерику, в отчаянии расхаживая по палате, поднимая руки в мольбе о справедливости. Многочисленные кольца на ее пальцах вспыхивали на солнце и гасли, когда изящные запястья падали долу.

– Кларусь, это ведь ужасная случайность… Ты же понимаешь, что проклятая, страшная случайность. Я ведь чуть не умер, а ты можешь… – Хриплый голосок Кудышкина оборвался, и журналист захныкал. От углов «собачьих» глаз поползли две мокрые струйки к мочкам аккуратных ушей.

– Случайности в твоей жизни стали закономерностью! – выставив указательный палец в сторону мужа, почти закричала Клара. – Почему ты не сказал мне, что эта хищница тут?! Ты ведь к ней, к ней заявился! А Федотов предлог! Просто удобный предлог! – Ветковская подошла к раковине и огласила пространство палаты громоподобным сморканием. После чего с остервенением стала намыливать лицо, подвывая.

Вытеревшись полотенцем с дыркой, сожравшей часть штампа районной больницы, Клара – красная, с отекшими глазами, но удивительно помолодевшая без яркой раскраски, подошла, отдуваясь, к низенькому холодильнику и распахнула дверцу:

– Все о твоих вкусах знает эта Горгона с перстнем. Сок томатный, груши, сладкие сырки. Ни одной ошибки! Ни апельсинов, ни йогуртов. – Клара схватила с полки свой личный кефир, купленный утром в московском «Перекрестке», и с силой захлопнула дверцу холодильника.

– Клару-усь, – проблеял, повернувшись на бок, Кудышкин и протянул устрашающие ручищи к жене. – Я жутко виноват. Это все как-то сложилось помимо меня. На Федотова могла вывести только Аба… словом, только она. Это могло стать бомбой эфира! Я очень надеялся…

– Надежды оправдались! Бомба взорвалась. – Клара скрутила крышку-голову пластиковой бутылке и припала к ней губами.

Эдик смиренно смотрел на жену, ставшую трогательно-беспомощной без косметики, с простым славянским лицом: белесые бровки, бледные конопушки по щекам, серые глаза с неизбывной тоской.

Клара, опрокинув в себя пол-литра кефира, тщательно утерлась ладонью, сначала внутренней, потом тыльной стороной, и, сполоснув руку, поставила бутылку в холодильник.

– Кларусь, ну побудь со мной, ну приляг вот тут. – Эдик похлопал по простыне, сдвигаясь к стене. – С утра, бедняжка моя, крутишься, вся изнервничалась.

Ветковская поджала губки:

– Ага, врач сейчас явится, а мы дрыхнем. Голубки. – И она удовлетворенно хмыкнула.

Похоже, буря миновала, ссору-беду можно было считать исчерпанной.

– Да кому я нужен! Оклемался, и ладно. И следователи, и врачи задолбались со мной уже. До завтра можно считать опеку законченной, уверен!

– Попить ведь небось хочешь томатного? – примиренчески и даже с заботой в голосе сказала Клара.

– Ну давай! Люблю я помидоры – хлебом не корми. – Кудышкин уселся на кровати, поджимая мускулистые ноги. Бледность стала исчезать с его лица, в глазах опять мелькал привычный нагловатый огонек-вызов.

Клара дала мужу сок и, скинув стильный костюмчик на железную спинку кровати, облачилась в бриджи и майку, предусмотрительно захваченные из дома. Потом она ловким движением освободилась от заколок и растрепала русые волосы.

Выпив с наслаждением пакет сока, Кудышкин непререкаемым жестом повалил жену на кровать и, прижав ее к своему громадному телу, засопел уютно в ухо.

Сложившись калачиком, женщина приникла к мужниной груди, мерно вздрагивающей от ударов подновленного капельницами сердца.

Эдик вдруг громко икнул и раздраженно просипел:

– А «эта» даже сока нормального купить не могла. Какое-то горькое барахло с блевотным привкусом.

– Не будь законченной скотиной, – прошептала Клара и тут же начала мелко вздрагивать, проваливаясь в тревожный сон.

Геннадий Борисович Рожкин с оперативниками только к четырем дня закончили ничего не давший для следствия осмотр отеля, и Даша распорядилась подавать обед.

– Вы разделите с нами трапезу? – спросила хозяйка у Рожкина, вызвав тем его страшное негодование.

– Не разделим! – рыкнул он, и полицейская бригада укатила, с раздражением вдыхая дым от мангала, который разжег у черного хода повар Самохин.

Феликс Николаевич, надо отдать ему должное, трудился в эти дни с особым усердием. Он будто разделял вместе с хозяевами вину за происшедшее и отменными блюдами пытался скрасить тягостную обстановку, в которую погрузился после трагических событий пансионат. Проработавший бо́льшую часть жизни поваром в одном из известнейших московских ресторанов, Самохин решил, выйдя на пенсию, поселиться на даче: благо дочь-бизнесменша помогла оборудовать папе домик под зимнее проживание, и Феликс Николаевич наслаждался жизнью, выращивая любимую спаржевую фасоль, собирая грибы и разгадывая кроссворды.

В прошлом году Самохин, наслушавшись соседских сплетен о новых владельцах «буржуйской избы», решил прогуляться к гостинице, чтобы своими глазами посмотреть на доходный дом. И первый, кого он там встретил, оказался хозяином. Это был покойный Марк Иванович, который в этот момент усаживался в свой шикарный «Мерседес». Ухмыльнувшись в пшеничные усы, Феликс Николаевич скромно прошествовал мимо, насвистывая песенку про «Феличиту», которая прочно ассоциировалась у него с собственным именем. Самохин отчетливо вспомнил, как лет двадцать пять назад готовил в своем ресторане киевские котлеты для лощеного кудрявого замдиректора столичной гостиницы. Ныне Марк Иванович мог бы «похвастаться» скукоженным лицом и круглой лысиной на затылке. Но блеск глаз, стремительность, голос – этого у бывшего замдиректора отнять было невозможно.

– Феликс Николаевич! Вы нарочно игнорируете добрых знакомых или подслеповаты стали?! – зычно окликнул повара коммерсант, который сразу узнал Самохина.

Говорун назвал встречу судьбоносной и тут же выгнал расхлябанного повара-горца Ираклия, пригласив на работу опытного, проверенного временем мастера. Феликс Николаевич и усом повести не успел.

– Какая пенсия? Ты что, Николаич, соевых сосисок из сельпо обожрался? Будешь жить и работать с почетом, есть на тарелках «Ламирье» и пить «Шато Мутон-Ротшильд», – выпалил Говорун и, хлопнув водителя по плечу, стартовал в Москву, оставив на проселке растерянного Самохина, составляющего в уме возможное меню нынешнего «импровизированного ужина», памятуя о подрощенных гулькинских цесарках, которыми аккурат сегодня утром хвастался Лева.

Так и сложился костяк работников отеля «Под ивой». Ида примкнула чуть позже: Феликс Николаевич вырвал племянницу из нищеты глухой деревни, от бабки «Салтычихи». И тут тоже Самохин попал «в десятку» – привыкшая к каторжному деревенскому труду, Ида пахала за троих и ела преимущественно «сникерсы», предпочитая их любым гостиничным фуа-гра и бланманже.

Обед проходил в молчании. Аппетитом могли похвастаться только Лева и Вася. Лика заставляла себя глотать суп, Адель Вениаминовна лишь притронулась к расстегаю, Даша пила минеральную воду. Стулья Бултыхова и Абашевой пустовали. Зуля так и не явилась из больницы – в отеле решили, что она дежурит около возлюбленного, а Степан Никитич после укола обезболивающего наконец заснул. Ему Даша отнесла деревенской простокваши и чашку малины, которые он с благодарностью принял, но съесть так и не смог.

После мясной солянки и расстегаев с потрошками Феликс Николаевич внес на террасу стейки осетра, только что снятые с гриля. За поваром вперевалку следовала Ида с блюдом картошки «по-деревенски», украшенным зеленью и черри.

– Дашенька, вы уж не обижайтесь, милая, – промурлыкала Пролетарская, склонив к Орлик тщательно уложенную голову, – но мне это представляется «пиром во время чумы».