Текст книги "Про шакалов и волков"

Автор книги: Анна Шахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Катерина потопталась, поправила ремень сумочки на плече и… лишь ближе придвинулась к Денису. «Неудачница! Ленивая, закомплексованная неудачница…» – с закипающей злобой на себя подумала Катерина…

Она просыпалась в паршивом настроении последние лет пять. Еще не открыв глаза, но уже ощутив себя вовлеченной в тягостное и бессмысленное коловращение, именуемое жизнью, порядок которой она не могла, как ни хотела, изменить, женщина констатировала: «Новый день – будь он неладен». И день, как правило, оказывался-таки неладным.

Катю Димитриеву уволили из газеты, когда ей исполнилось тридцать два, как заезженно говорится – «в пору расцвета творческих сил и женского очарования». Впрочем, ни особых талантов, ни выдающегося обаяния в сокращенном редакторе отдела писем, видно, не прозревали. Разведенная, с двенадцатилетним сыном на руках и отсутствием карьерных и личностных перспектив, Катя попала под реорганизацию, затеянную именно для выдавливания балласта из редакции и после пару лет довольствовалась ролью секретарши в одной из торговых компаний, куда ее приткнула подруга. Не обладавшую достаточной расторопностью и организованностью, меланхоличную пышку Димитриеву и здесь сократили, подсчитав все ее опоздания и прогулы. «Ну и черт бы с ним!» – с мазохистским наслаждением думала Катерина, прощаясь с пафосной приемной.

Воспоминания в голове Кати группировались как-то странно: она помнила ничего не значащие мелочи и плохо представляла, как происходили в ее жизни коренные события, например свадьба, развод, переезд на новую квартиру. Вот и работа секретарши вспоминалась Димитриевой почему-то последней поездкой в троллейбусе. Она прижимала горящий лоб к запотевшему стеклу, держа на коленях сумку с личным скарбом: фотографией сына Ваньки, великаньей чашкой на ноль-семь литра, расческой и каплями в нос.

Отступных из компании выбить Катерине не удалось, и она вдруг возроптала. Приехав к младшему брату Денису, учинила форменный бунт в своей угрюмой манерке: истерики закатывать Катя не умела. Но поставила Дедима (так звали ее брата сослуживцы и друзья) перед твердым решением: заниматься только своей профессией – писать! Или лечь и умереть голодной смертью. Единственный близкий человек, в котором Катя могла найти опору, внял отчаянию сестры и решил ситуацию так: она ищет работу по специальности, встав на биржу труда (пособие никому еще не мешало), а Дедим ежемесячно помогает суммой, достаточной для выживания двух человек в столице России. На царское вспомоществование у него не было ни денег, ни желания; Катерина и сама должна, наконец, позаботиться о себе.

«Бабе за тридцать, а она куксится, как Цветик. Хочет писать – пусть пишет. Хоть Пулитцеровскую премию получает!» – высказалась жена Дедима, рыжеволосая Лана, держа упомянутого Цветика, сына полутора лет, поперек туловища, собираясь макнуть его в наполненную ванну: мальчишка явно перестарался с живописным творчеством, измазав себя красками с макушки до пят.

Но Катя за миновавший с того разговора год не опубликовала ни одной толковой статьи. Она так и не смогла найти достойной журналистской работы: не хватало связей, характера, работоспособности. А может, и везения с талантом…

«Мне лень даже посмотреть на себя в зеркало», – думала Катерина этим утром, свешивая ноги с кровати.

– Ой, педикюр! Смехота… – хмыкнула она, воззрившись на свои ухоженные ступни. И поводила указательным пальцем по розовому большому ноготку на левой ноге: навела глянец. – Красотища, – выдохнула с удовлетворением.

Вчера она разорилась на «процедуру», так как сегодня ей предстояло МЕРОПРИЯТИЕ! Октябрь стоял сухой и теплый, потому Димитриева решила ехать в свет в босоножках, которые ей очень шли и были действительно дороги: купила когда-то на распродаже, но надевала пару раз. (Куда и надевать-то 12-сантиметровые шпильки?)

Если бы проблема решалась одними босоножками! Есть ведь еще голова, платье, макияж. «Может, ну его, мероприятие, к лешему?» – малодушно пискнула привычная мыслишка, но Катя подлую провокаторшу отогнала. Она должна схватиться за нынешний шанс – сделать большой репортаж для «Желтушки» с роскошного вечера поэзии Серебряного века, который был страшно разрекламирован. Событие под названием «Слава Цеху поэтов!» планировало привлечь не просто сливки общества, а сливки сливок – взбитых и украшенных шоколадом и экзотическими фруктами.

Срочную работу Димитриевой подарила старая знакомая, корреспондентка Зинка Правдина (с подлинной фамилией Коллонтай). Сама она свалилась с гриппом, но заверила редактора, что «опытная» Катерина сварганит репортаж в лучшем виде. Насчет лучшего вида Катя сомневалась, но прилив энтузиазма испытала, приняв предложение. Впрочем, энтузиазм иссякал на глазах.

«Нечего, нечего! Вперед – и с песней. И Дениска поддержит – с ним спокойно все пройдет и гладко. Это уж как водится», – думала журналистка, залезая под душ. Приглашение ей досталось на два лица, и она решила взять на вечер брата. Больше брать было некого. А Дедим, кстати, мог потом и с текстом помочь.

Дверь в ванную приоткрылась, и пятнадцатилетний сын Екатерины Иван, всунув губы в образовавшуюся щель, прокричал:

– Ма, я с Серегой прошвырнусь! Можно полтинник взять?

– На сигареты?! – подпустив грозности в голос, крикнула из-за пластиковой занавески Катя.

– Я все вредные привычки бросил в детстве – сколько повторять? – буркнул сын и, получив негласное одобрение матери на полтинник, ринулся в коридор. Он вытащил из лежащего на тумбочке кошелька пятидесятирублевку и, чуть помешкав, запустил руку в карман Катерининого плаща. «Всякую дрянь курит, бедолага моя», – поморщился удрученно отпрыск, вытаскивая из непрезентабельной пачки две сигареты, и выбежал из дома, хлопнув дверью…

«И Ванька совсем от рук отбился. Благо, любит меня и даже вроде жалеет. А должен ведь еще и уважать! А за что такую недотыку уважать?» – Катерина мотнула головой, будто отгоняя никчемные мысли, мешающие ей приступить к работе. Она даже полезла за диктофоном в сумочку, но, перехватив скептический взгляд Дамы с крохотной ушастой собачкой на руках, решительно отошла от братца и его собеседника к столикам с закусками. Шампанское всегда дарило ей кураж, а эклер – благодушное настроение.

У столиков царило бурное оживление. Журналистская братия, толкаясь, наваливала на свои тарелки деликатесов, зная по опыту, что через полчаса фуршета поживиться будет нечем. Впрочем, от мастеров информации не отставали и сильные мира сего. Кругленький Депутат с удовольствием наворачивал тарталетки с черной икрой. С набитым ртом, посмеиваясь, он обратился к своему длиннобородому собеседнику в вычурных перстнях, который не был знаком Катерине:

– Вот докатились! Все в нашей жизни – сплошная имитация! Это же не икра, а целлулоид!

Длиннобородый спросил у белобрысого мальчишки-«полового», разливавшего шампанское:

– Из чего делают этот продукт?

Мальчишка покраснел и пожал плечами. За Аркана (он орудовал на этом крыле буфета) ответил полненький рыжий усач, по-видимому, старший официант, пробегавший мимо:

– Угощайтесь смело, господа, креветки – пища полезная.

Депутат расхохотался.

Две девицы – Рыжая и Блондинка, с губами и грудями, накачанными по единому образцу, и отрепетированными жеманно-презрительными взглядами, фыркали, прохаживаясь вдоль столиков. Фотографии этих подруг-соперниц частенько красовались в глянцевых журналах: вот они на пати по случаю годовщины культового журнала для мужчин – с высунутыми языками и вытаращенными глазами выражают то ли презрение, то ли восторг; вот с оголенными бедрами танцуют канкан с подвыпившими финансовыми воротилами на пафосном коктейле в «Мариотте». Имена девиц и принадлежность к какому-либо классу или профессии были неважны, достаточным оказывалось звание светских львиц, профессиональных тусовщиц, за спинками которых маячила чья-то крепкая и влиятельная рука.

– Какое убожество для миллиардерши, – закатив глаза, пискнула Блондинка.

– Ни морепродуктов, ни хоть задрипанного фуагра.

– За океаном, дорогая, деньги считать умеют. Это наши вышвыривают за вечер миллионы, а потом клянчат из бюджета на коленках. Помнишь вечер журнала «Кабаре-лакшери»? – ответила грудным голосом Рыжая.

– О-о, не напоминай, пипец полный! – застонала первая, мотнув платиновой гривой. – Шары из шампанского, устрицы с самолета… О-о…

– Тут фишка в поэзии. Не напивайся, дорогая, и не вздумай облевать какого-нибудь министра. Я заверила Масечку, что мы будем в порядке и выучим один стишок. – Рыжая захохотала, заражая смехом и подругу.

Отбросив профессиональные гримасы, они навалились на угощение, которое приготовила скаредная миллиардерша.

Катерина нашла прогал у столиков, разжилась эклером и протянула руку к бокалу с шампанским. Пригубив с удовольствием шипучий напиток, она вдруг почувствовала у своей руки, держащей пирожное, сопение. Катерина не успела отдернуть руку: собачка неприятной Дамы, едва не выпрыгивая из объятий хозяйки, лизала эклер. Дамочка, решившая отведать угощение и брезгливо оглядывавшая столики, на выпад своей питомицы отреагировала нежным поцелуем в ее оттопыренное ухо. Проигнорировав красноречивый взгляд Кати, Дама обратилась к черноглазому мальчишке-официанту:

– Милейший, нам с Кикочкой пару корзиночек положите и вон ту гроздь винограда… нет, конечно, красного! – Дама повела плечиком и, взяв из рук Петруччо тарелочку, принялась совать Кикочке пирожное. Потряхивая ушами, собачка стала слизывать взбитые сливки. Хозяйка умильно смотрела на свою питомицу. Катерина, понаблюдав идиллическую сценку, поставила облизанное Кикочкой пирожное и решила обратиться к «милейшему» с просьбой дать ей другой эклер. Но она так и осталась стоять с раскрытым ртом. Ненавидящий взгляд Петруччо, которым он вперился в Даму с собачкой, словно парализовал ее голосовые связки. «Если бы взглядом можно было убивать, это был бы контрольный в голову», – подумала Катерина и подалась назад, так как пирожные есть ей категорически расхотелось. Но немилосердный рок и не думал отставать от нее. Шагнув назад, Катя со всей силы вонзила острый каблук в чью-то ногу.

Нога принадлежала невысокому полному мужчине с лысой головой и бульдожьими чертами лица. Катерина заохала, покраснела, начала лепетать извинения, вертясь на месте, в результате чуть не полила страдальца шампанским. Но дядька лишь сдержанно охнул, поддержав руку Катерины с бокалом, и расплылся в лучезарной улыбке. Впрочем, по его округлившимся глазам были понятны все невысказанные в адрес «неловкой коровы» слова. Не успела Катя отойти от столиков, как «бульдожка» окликнул ее изумленным голосом:

– Мадам, куда же вы?! На кого же вы бросили меня с эклерами? Для вас я еще и фруктовый салатик взял… – Голос у мужчины был приятный, с теплыми нотками.

Катерина растерянно оглянулась, не веря, что слова обращены к ней.

– Смотрите, какая искусительная вишенка!

«Бульдожка» сделал приглашающий жест к столу.

– Спасибо, но это, право, лишнее для меня.

Катерина начала оглядываться на Дениса, будто ища в нем поддержки. Но брат увлеченно беседовал с двумя новыми персонами – сногсшибательной женщиной и лощеным мужчиной. Женщина заливисто хохотала, демонстрируя «голливудский» оскал полнейшего жизненного благополучия.

Катя обреченно вздохнула и приняла из рук «бульдожки» тарелочку.

– И еще шампанское, а? – подмигнул ей тот.

Официант прилежно исполнял свои обязанности. Лицо его было непроницаемо. Подавая Кате бокал, Петруччо сдержанно улыбнулся. «Да нормальный парень! Привыкла видеть все в черном цвете, приписываю людям худшие мысли и намерения. С этим надо что-то делать», – подумала Катерина и чокнулась с «бульдожкой», который протянул к ней свой бокал.

– За знакомство!

– Да уж… Довольно болезненное для вас, – промямлила Катя.

– Чепуха, – отмахнулся дядька и залпом выпил шипучку. Поморщившись, представился:

– Евгений. Онежский Евгений.

«Господи, помилуй! Мне нужно сказать, что я Татьяна Ларцова?!» – мелькнуло в голове Катерины, и она, не сдержав смешок, представилась как Эльвира. Ее так и подмывало сказать, что она Эльвира Козявкина (эту фамилию носила ее соседка – редкостная, между прочим, красавица), но Катерина ограничилась именем.

Онежский всунул в рот целую корзиночку с кремом и, жуя, хитро уставился на новоявленную Эльвиру. Складки вокруг его рта, на шее, на лбу ходили ходуном. Катя снова беспомощно обернулась на Дениса.

– Это ваш муж? На которого вы беспрестанно оглядываетесь? – прожевав, спросил «бульдожка».

Для Кати он все же остался человеком с этой кличкой.

– Это мой брат. Загадочная и неординарная личность. – Катя прищурила глаза и даже прищелкнула языком, чтобы Онежский в полной мере оценил значительность ее брата.

– А вы, значит, ординарная личность? – хмыкнул «бульдожка», откусывая половину эклера.

Катя внимательно посмотрела на жующего собеседника – на его простодушном лице не было и тени издевки, только любопытство и доброжелательность.

Катерина вздохнула:

– Я – самая ординарная.

Дядька вытер рот салфеткой и заявил:

– Вранье! Я еще не встречал ни одного ординарного человека. А встречал я в силу профессии такое количество людей, что… – он присвистнул и вскинул руку.

– А что за профессия? – игриво спросила Катя, чувствуя, как коварное шампанское ударило в голову и побежало к ногам. «Опьянеть, не приступив к работе, – это просто нонсенс! Как, впрочем, и вся моя жизнь…»

И вдруг Кате стало легко. Ей хотелось смеяться и говорить глупости такому милому «бульдожке».

– Я фотограф-портретист, – сдержанно, но веско сказал Онежский. – А вы наверняка пресс-секретарь какого-нибудь мелкого чинуши от масс-медиа?

– А вот и нет! Я журналист! Этот… фрилансер, – вспомнила Катя красивое слово.

– Понятно, – хмыкнул «бульдожка». И Катя почувствовала, что ему и в самом деле все про нее понятно.

– А ваш неординарный брат чем занимается? – поинтересовался портретист с внешностью тренера по греко-римской борьбе.

– А вот это неважно! – категорично рубанула Катерина. – Он о своей профессии не любит распространяться. Вон, видите, как от вспышек отшатывается. Скромняга и прелестный человек. И прекратите осуждать меня за пирожные! – вспыхнула вдруг она, поймав лукавый взгляд Онежского, который проследил за ее рукой, берущей второй эклер.

– Ну что вы, я думаю, вам просто необходимо еще и вот это, с киви! – горячо возразил Онежский.

Дедим и в самом деле чурался камер и ловко отворачивался от журналистов. Он жалел, что опрометчиво согласился на уговоры сестры и пришел на гламурную тусовку. Публичность была ему не просто не мила – противопоказана. Один из фотографов акробатическим движением шмыгнул между Дедимом и собеседниками и все же сумел сделать его фотографию. Денис отшатнулся от вспышки аппарата, как от разорвавшейся лимонки. Он побелел и колоссальным усилием воли заставил себя не закрыть глаза, не кинуться прочь…

Восемь часов шел тот бой в марте двухтысячного года у села Комсомольское Урус-Мартановского района, решивший исход боевого противостояние Второй чеченской кампании. Дикое сопротивление крупной группировки боевиков, не ожидавшееся федералами в Комсомольском, вынудило отряд спецназа «Росич» вести не зачистку, а тяжелейшее сражение в окружении неистового врага.

Сержанту Денису Димитриеву показалось вдруг, что сквозь адский грохот и разлитое в дыму и крови отчаяние его строго окликнул… отец. Секундный поворот назад, страшная боль в спине, которую будто разорвало надвое, темнота… То мгновенное движение спасло Дедиму жизнь – очередь не прошила голову, а пробила бронежилет, искромсав левую лопатку и поясницу. Ранение было тяжелым, но не смертельным. Впрочем…

– Сержант Димитриев! Денис! – врач хлопал по щекам Дедима, который не выходил из наркоза после операции. Перелом оказался паршивым – сложным, со смещением тела лопатки, и требовал операции остеосинтеза, которая устранила бы смещение отломков и зафиксировала их пластинами и винтами. С этим хирургам справиться удалось, но наркоз спецназовец перенес плохо: работу сердца приходилось контролировать, но оно будто упрямилось, не желало гонять жизнь по телу двадцатилетнего солдата.

– Тут старики за болячки свои цепляются и живут, а молодой здоровяк нос воротит – умник, ничего не скажешь, – нарочито ворчал эскулап.

– Невесты, небось, нет, – подыгрывала врачу медсестра.

Огненная вспышка вдруг вернула Дедиму сознание. Родная Лана – рыжая Лань – будто легла на его грудь, целуя и шепча: «Денька-бездельник – учиться не хочет, хочет в героя играть. Доигрался. Дурак. А я жду его – сама та еще дура», – голос у Ланы сильный, с хрипотцой. И вся она – дикая, неукротимая, любимая до спазмов в груди, до крика…

– А-а-а, – заорал Дедим.

– Ну вот, застонал… Здрасьте-пожалуйста, молодой человек, – ласково сказала круглолицая пожилая сестра, седые волосы которой были аккуратно спрятаны под зеленую шапочку…

Сегодня кошмар снова «накрыл» Дедима, когда он задремал в своей комнате после обеда.

– Опять воюешь с шайтанами? – Лана промокнула платком влажный лоб мужа.

– Давай-ка, вставай, скоро твоя коровушка явится.

– Ну что ты ее обзываешь? Катька – несчастная женщина, которая не может себя перепрограммировать, сколько я ее ни учу… – встряхнулся Дедим в кресле.

Согласно заведенному им распорядку, с раннего утра до обеда частный «консультант по криминальным делам» занимался работой, если таковая наличествовала, и по возможности гулял с младшим, третьим сыном. Затем он сытно ел, а на «десерт» позволял себе лакомое занятие: рассматривать и изучать возможности вновь купленных, дивно нарисованных карточек интеллектуальной коллекционной игры «Магистр», в которой являлся одним из российских топовых игроков.

– Ага, несчастная, но коровушка, – традиционно не отступила от своего мнения Лана. Впрочем, долго разглагольствовать она не могла: старший отпрыск – первоклассник Антон разбудил своим роботом с лазерной пушкой (на кой дьявол Деня такое покупает детям?) младшего Антипа-Цветика. Воспользовавшись суматохой, средний – Андрон, нестандартный ребенок с научным складом ума, – пошел ставить в ванную новый эксперимент с утоплением резиновой утки. Кажется, он сообразил, что в утке нужно пробить брешь, тогда она может налиться водой и затонуть.

Регулирование жизни своего «мужичьего дурдома» давалось Лане довольно успешно. Она могла одновременно укачивать Антипа, читать Сутеева Андрону и ставить в угол неуёмного Антона. Характеры у мальчишек были совершенно разные: классические холерик, флегматик и меланхолик, но внешне братья походили друг на друга как две капли воды – рыжие, конопатые, ладные. И не по годам смышленые. «Все лучшее от родителей взяли», – гордился Дедим.

«Бешенство – от матери, красоту и ум – от отца», – поправляла Катерина, явно греша необъективностью.

Лана – мастер спорта по художественной гимнастике, отличница-юристка – посвятила себя жизни семьи, когда родился первый ребенок. Перфекционистка до мозга костей, Лана могла существовать только в режиме «на отлично», не распыляясь на то, на что не хватало сил. К тому же она безоговорочно отдавала пальму первенства своему мужу, который был… гением. Настоящим, непререкаемым гением.

С первого взгляда Денис Димитриев не производил сногсшибательного впечатления. Да, мужчина крепкий, роста среднего, с живым привлекательным лицом: серые глаза, очень короткие темные волосы, пикантная небритость, симпатичные родинки у внешнего угла правого глаза, которые «играли» особенно зазывно, когда Дедим широко улыбался – а улыбался он часто и открыто, демонстрируя полное приятие мира и окружающих людей. Словом, о таких говорят – человек позитивный, симпатяга. Какая интеллектуальная и духовная мощь скрыта под этой милой оболочкой, начинали догадываться, видя этого человека в деле.

Денис Димитриев, 1980 года рождения, числа – третьего, месяца – седьмого, москвич, срочником прошел Чечню и отслужил почти год по контракту, пока не демобилизовался из-за ранения. Затем – служба в МВД, оказавшаяся недолгой. Дедим понял, что в один непрекрасный день его либо сожрет эта бесчеловечная гнилая система, либо сам он кого-нибудь из ее вершителей и пешек порешит. С такими свинцовыми натурами, как у Димитриева, редкостно неспособными к компромиссам с совестью, в «органах» долго лямку не тянут. Он и не стал тянуть – уволился, пока не пристрелили «случайно» или пару граммов «герыча» не сунули в карман.

Лана ждала первого ребенка. В тот раз все кончилось бедой – выкидышем, и Дедим почувствовал за свою жену еще большую ответственность. Он не мог не беречь всех, кто ему дорог: жену, сестру, племянника и долгожданных своих мальчишек. Родители Дедима и Кати погибли больше десяти лет назад в автокатастрофе – с этого начались глобальные неурядицы в судьбе Катерины, и эта же трагедия закалила характер Дениса – старшего отныне мужчины в роду.

Частным сыщиком Дедим стал вроде бы случайно: то в одном агентстве помог знакомому следователю, то в другом. То олигарху жизнь спас, то дочери министра. Естественно, не безвозмездно. Короче, слухом о великом Дедиме земля столичная наполнилась как-то незаметно и быстро. Репутации молодого детектива-аналитика, который заканчивал к двадцати восьми годам психологический факультет МГУ и при этом бойцовских навыков не потерял, мог бы позавидовать и прославленный литературный сыщик. К тридцати трем слава упрочилась, хотя он не дал ни одного интервью и ни разу не появился на телевидении. Кстати, некоторые считали, что Дедим – некий фантом, придуманный российскими криминалистами для упрочения профессионального реноме в принципе.

– У вас опять двери открыты! Тоже мне, сыщики! – крикнула Катерина, заходя в квартиру брата. Она всегда внутренне ежилась от огромности и пустоты этих светлых хором.

«Никаких безделушек-пылесборников, только необходимое!» – решила Лана, въезжая в квартиру, и из нее как класс были изгнаны мелкие необязательные предметы: сувенирчики, салфеточки, украшения, картинки на стенах. В холле, открывавшемся взору входящего, находились ковер и телевизор. Больше ничего. Детям разрешалось играть на ковре, разбрасывая и не собирая игрушки. Тут же мальчишки смотрели мультики, состав которых цензурировался строгой матерью. Одежда и другие необходимые вещи прятались в необъятных, но разумно устроенных шкафах-купе. В других комнатах царил тот же минимализм – стол-стул-кровать-пара кресел. Всюду – практичные неброские шторы, которые легко стирались. И нигде никаких баночек, коробочек и тряпочек «про запас». Лана выбрасывала все, чему не находила сиюминутного применения. Чистота ее кухни могла соперничать с аптекарским залом. Единственное, где она не могла хозяйничать ни под каким видом, – кабинет мужа. Там тоже царил аскетизм в мебели, но хватало бумаг, дисков и книг, находящихся в довольно-таки хаотичном порядке. И еще Дедим любил тепло. Потому в его кабинете наличествовали толстые пледы, тапочки из овчины и ворсистый ковер. Дети же и супруга передвигались по холодному ламинату остальной части квартиры босиком. Оттого, наверное, почти не болели.

Катеринина реплика осталась без ответа: Дедим, закрывшись в кабинете, вел важный телефонный разговор, а Лана воевала со старшими мальчишками в кухне: они перессорились из-за сока, которого досталось чуть больше Андрону.

«Из-за этого светопреставления мы опоздаем на тусовку, и я не возьму все нужные интервью, не сделаю толковый материал и не получу гонорара, а получу новую порцию презрения и скандала», – подумала Катя и тут увидела свое несчастное пунцовое лицо в зеркале. «Злая, толстая бабища», – ужаснулась она своему виду. А ведь все утро потратила на укладку и макияж, который казался дома таким удачным.

– О, привет, красотка! Отлично выглядишь! – Дедим вышел из кабинета и с теплой улыбкой подошел к сестре, поцеловал ее в щеку.

– Ты не одет! – ужаснулась Катя.

– А что там одеваться-то? Стиль – casual, насколько я понимаю. Пати на открытом воздухе, концерт, лицемерные чмоки и восхищения. Ананасы в шампанском прилагаются.

– День, о твоих вечных джинсах не может быть и речи!

– Спокуха, сеструха! – поднял руку Дедим, стараясь перекричать рев отпрысков, несущийся из кухни: видно, Лана пустила в ход тяжелую артиллерию – раздала по шлепку и развела по разным углам спорщиков.

– Мои черные дорогущие джинсы с бирюзовой рубашкой – то, что доктор прописал.

– Ну, не знаю, давай быстрее. А то у меня голова лопнет от этих воплей. Я всегда заболеваю, когда прихожу к вам.

– Это с непривычки. Редко заходишь. Кстати, пить-есть хочешь или надеешься на сногсшибательный фуршет? – Дедим говорил уже из спальни, переодеваясь.

– Да я о еде думать не могу! Трясусь вся, как первокурсница. Господи, я забыла диктофон! – заверещала Катерина и полезла в сумочку в поисках профессионального орудия труда.

– Паникуешь, журналюга? – приветствовала Лана золовку, выходя из кухни с Цветиком на руках.

– Слава Богу, взяла, – прижав руку с диктофоном к пышной груди, обтянутой синим шелком, выдохнула Катя.

– Отлично, кстати, выглядишь. Молоток! И все будет прекрасно, правда, День? – Лана чмокнула родственницу в щеку и подмигнула ей. Цветик тоже широко улыбнулся тетке и протянул обсосанное печенье в дар. В такие минуты Катерина готова была признать, что обожает дедимовскую «команду».

– Все, мы ушли, Лань. – Муж, выйдя из спальни блистательно отглаженный и надушенный, порывисто обнял жену.

– Господи, «и каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг!» – гнусаво продекламировала Катя, закатывая глаза.

– Вот именно, – назидательно погрозил ей брат и еще раз поцеловал сына и жену.

Почему ему вспомнилась сейчас эта фраза Кати о «навек прощайтесь»? Дедим поежился от чувства необъяснимой, но явственно ощущаемой опасности. Слева… Обжигающий пристальный взгляд. Дедим повернул голову – на него смотрел глава охраны Гладкой Павел Павлович Грунов. Дедим глаза не отвел – принял вызов. «Что это – ревность коллеги или?..»

Раскланявшись с театральным Продюсером и его женой, которым он помог год назад решить проблему с финансовым шантажистом, Дедим, найдя взглядом сестру, вольготно болтающую со смешным толстяком, пошел искать туалет. При входе в здание института невзначай оглянулся – Грунов смотрел ему вслед. Димитриев поднял глаза и прошелся взглядом по окнам особняка. Его острое зрение позволило заметить небольшое движение жалюзи на одном из окон третьего этажа. Через несколько мгновений жалюзи чуть раскрылись и тут же запахнулись.

В холле Дедима радушно приветствовала красивая брюнетка в красной юбочке. Правильно оценив заминку в разговоре, она указала налево и сказала с еле заметным симпатичным акцентом:

– Маленькая лесенка ведет вниз, там как раз нужная вам комната. – Красотка мило тряхнула головой, и Дедим увидел в ее аккуратном ушке крохотный наушник.

Подойдя к лесенке, сыщик обернулся: брюнетка замерла у входа, явно вслушиваясь в то, что ей говорили. Непроизвольно она коснулась юбки, слегка задрав ее, и Дедим увидел… рукоятку пистолета, торчащую из-за чулочной резинки. «Что за ерунда? Псевдоофициантка с оружием?» – еще больше напрягся Димитриев и сбежал вниз. В кабинке туалета он достал из кармана айфон и вошел в базу данных одной из российских спецслужб. Биография пятидесятитрехлетнего Пал-Пала казалась безупречной. Служба в ВДВ, тренерская работа: Грунов имел седьмой дан по карате. Девять лет назад он уехал с женой-биологом, сотрудничающей с одним из университетов Америки, в США. Организовал школу рукопашного боя… Ого! По рекомендации самого мэра города И. попал в охранники к Гладкой два года назад. Сразу завоевал доверие. Сильно привязан к супруге и сыну, любит спортивные машины, страстно увлекается шахматами…

«Да уж, отменный служака. Слишком идеальный и успешный…», – подумал Дедим. Он решил сунуть айфон в потайной кармашек за воротом рубахи. Лана пришила подобные ко всем сорочкам мужа для наградного ПСМ, с которым заставляла ходить своего рискового сыщика.

«Занятная игрушка», – говорил Дедим о пистолетике, видом которого и ребенка не напугаешь. Впрочем, единственный раз в жизни он его использовал при захвате насильника, который слишком настырно махал железным прутом… На вечер поэзии брать оружие сыщик не собирался, и потому, кроме телефона, в заветный кармашек прятать было нечего. «Мнительность стреляного воробья, дери ее…» – удивлялся своим действиям Димитриев, но, как говорится, на всякий пожарный… Уж больно озадачила его дамочка в мини, с наушником и пистолетом. Больше, чем необъяснимое внимание Грунова.

Выйдя из туалета, Дедим услышал крики с улицы. Рванувшись по лестнице и выскочив во дворик с колотящимся сердцем, он увидел, как огромная толпа журналистов осаждает светловолосого мужчину в темных очках, только что миновавшего рамку. На улице Замазина также творилось нечто невообразимое: набежавшие зеваки кричали восторженно и нацеливали камеры своих телефонов на фигуру нового гостя. Недоумение разъяснила Катерина, подошедшая к брату:

– Видал сюрприз?! Сам голливудский Лейтенант Смерч пожаловал. Мне «бульдожка» сказал, что он будет сниматься в роли Гумилева в новом фильме, который частично спонсирует Гладкая.

– «Бульдожка» – это твой новый знакомый? Или старый? – Дедим с облегчением выдохнул, приняв решение о ежедневном приеме пустырника, про который давно талдычила жена.

– Я ему ногу пришпилила, а он меня за это пирожными кормил. Какой-то фотограф по имени Евгений Онежский. Подохнуть! – Катя засмеялась. В кои-то веки у нее было отличное настроение.

– Ну ты, Катька, темнота-а! Это же мастер с мировым именем! Он работает на лучшие издания, а сейчас его работы выставляются в Доме фотографии.

Катя надулась и фыркнула:

– Все-то ты знаешь, даже то, что знать не можешь по определению. Задавака несчастный… Ну вот, все настроение мне испортил. Я, естественно, упустила очередной шанс. Быть может, лучший в своей жизни.

– А что, ты послала его по матери? – засмеялся братец.

– Тебя я сейчас пошлю! С ним я просто распрощалась.

– Ну так поздоровайся снова! Или лучше интервью возьми. – Денис достал сигарету из пачки и закурил, лукаво глядя на Катерину.

– Брать интервью без подготовки непрофессионально, – назидательно ответила та.

– Да брось! В этом даже есть некий шарм. Подойди и просто скажи: «Вы мне очень понравились, но я, дура, ни черта про вас не знаю. Но вы, быть может, главный шанс в моей профессиональной карьере, которая не клеится, несмотря на мой талант. Помогите уж, “бульдожка”, коровушке». – Дедим рассмеялся, глядя на покрасневшую и гневно поджавшую губы сестру. – А там, глядишь, на деловой почве образуется и что-то…