Текст книги "Весёлый камушек"

Автор книги: Анна Аксёнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Ясные звёзды

– Кондра-ат!

В ответ только смешливо прожурчали листья в саду.

– Кондра-ат! – надрывался маленький Сёма. – Иди, тебя мамка бить будет!

– За что? – спросил Кондрат откуда-то сверху.

Сёма поднял голову и увидел брата на высокой развесистой груше.

– Стекло в чулане разбилось, – радостно захлёбываясь, сообщил он. – Мамка сказала – ты, больше некому.

– Не бил я стекло, – мрачно ответил Кондрат.

– Ага. А мамка сказала – ты.

Опять эта мачеха к нему придирается. В прошлый раз, когда он с повети спрыгнул, колено ободрал, она ему подзатыльник дала. Человек и так, можно сказать, покалеченный, а его ещё колотят. Была бы мать жива… Впрочем, от матери ему тоже доставалось. Но то ведь мать, а эта… Всего полгода, как пришла в их дом с маленьким Сёмкой. Сёмка, правда, хлопчик неплохой. Да что с него и требовать – пять лет. А Кондрату уже восемь стукнуло. И его ещё драть собираются!

Кондрат слез с груши. Отец, конечно, не дал бы его в обиду, но отец дома редко бывает: шуточное ли дело паровозы водить.

Сёмка нетерпеливо дёрнул его за рубашку.

– Иди скорей.

– Вот ещё. Иди, коли охота.

– А ты?

– А я… уйду я от вас совсем.

Глаза Сёмки стали совсем круглые.

– Куда уйдёшь?

– Куда-нибудь. В лес, в сторожку.

– И я, – сказал Сёмка.

– Только тебя мне не хватало.

– И я с тобой, – захныкал Сёмка. – Жалко, да?

– А чего тебе уходить: у тебя мать, отец скоро приедет. Плохо тебе? – В горле у Кондрата защекотало, он замолчал.

– Конечно, плохо, – заторопился Сёмка. – Ничего не дают, всё спать гонют. Ещё куры гуляют, а я спи. Уйду я тоже совсем в лес.

– Ещё чего, строго сказал Кондрат. – Не вздумай, заплутаешь.

– А я тогда с тобой пойду.

Кондрат посмотрел на черноглазого румяного крепыша. А вдвоём и правда лучше. Что делать одному в лесу?

– Реветь не будешь?

Сёма яростно затряс головой.

– Ну, тогда идём.

Мальчишки взялись за руки и пошли.

В мягкой дорожной пыли по щиколотку утопали босые ноги. Щедро грело солнце. Высоко над головой сновали белогрудые ласточки. «Хороший день завтра будет», – подумал Кондрат. Дорога шла через поле, по обе стороны частоколом стояли подсолнухи. Жёлтые тяжёлые головки склонились к земле.

– Сорвём подсолнушек, – попросил Сёма.

– Нельзя. Колхозные. На́, хочешь, грушу. – Кондрат достал из кармана крупную грушу – бе́ру.

Сёма вонзил в мякоть острые беличьи зубы, и по подбородку сразу растёкся янтарный душистый сок. Откуда-то с торопливым жужжанием прилетела пчела. Она долго и беспокойно кружилась над Сёмой, но не ужалила, а когда напуганный Сёма бросил грушу, и вовсе отстала.

Лес встретил их зелёной шумной свежестью. Жестяно шелестели дубы-великаны. Из густой травы выглядывали любопытные ромашки и скромные колокольчики, медово пах подмаренник.

– Грибы тут есть? – спросил Сёма.

– А как же! Лес и чтобы без грибов. Вот придём в сторожку, пойдём за грибами на ужин.

Узенькая тропинка, заросшая прохладным подорожником, привела их к сторожке. Неизвестно когда, кто и зачем построил её, но она была тут, и в ней можно было спрятаться тому, у кого не было дома.

Ходуном ходили щелистые половицы. Сумеречные углы затянула паутина. Немножко страшно. Кажется, что вот-вот, топая сапожищами, войдёт кто-то… К стене прибита лавка. А у мутного окошка вверху отбит кусочек стекла. Ну ничего, зато здесь Кондрата никто не будет бить.

– Пойдём отсюда, – почему-то шёпотом позвал Сёма.

– Куда пойдём? – нарочно громко ответил Кондрат. – Это вот наш дом, здесь жить будем. Печка есть, раздобудем спички – обед будем варить. Спать на лавке. – Он вытащил из кармана груши и положил их на шаткий стол. И сразу стало видно, что здесь живут.

– Только спать, чур, вместе, – уже весело сказал Сёма.

– Ну, а где же ещё. Тут на лавке и ляжем.

Они вышли из сторожки и пошли искать грибы. Грибов не нашли, зато попалась черёмуха с крупными, как вишни, ягодами. Ягод было уже немного, но сладкие, с терпким, вяжущим рот вкусом. Потом захотели пить и пошли к ручью.

Полощутся в ручье веточки молодых ракит, скользят пауки на длинных тонких ножках. Вода тёмная, коричневая, но если зачерпнуть ладонями, – совсем прозрачная.

– Давай всегда здесь жить, – предложил Сёма.

Кондрат засмеялся и принялся кувыркаться через голову. Сёма завизжал и полез на Кондрата. Тот опрокинул его и бочонком покатил по траве.

Потные и счастливые, они долго лежали в тени деревьев, рвали лиловые колокольчики и, зажав в пальцах кончики лепестков, звонко хлопали себя по лбу. Увидели большую муравьиную кучу. Красные мураши торопились до заката солнца доделать свои дела. Кондрат низко наклонился, разглядывая маленьких тружеников, и в лицо ему брызнул едкий фонтанчик кислоты. Лицо защипало, загорелось.

– Ух ты, злющие какие, – сказал Кондрат. Он воткнул в середину кучи очищенный прут и, когда муравьи густо облепили его, встряхнул и дал облизать Сёме. Сёме понравилось.

– Кисленько. Ещё, – попросил он.

Но вот солнце закатилось за лес, и сразу в лесу стало скучно. Слезинками выступала на траве роса.

– Побежали домой, – сказал Кондрат.

Он хорошо знал лес. Сколько раз, бывало, с матерью ходил сюда. Завернуть за те берёзки – и сторожка.

В сторожке было уже совсем темно. Смутно поблёскивали на столе груши.

– Не догадались раньше травы нарвать, – озабоченно сказал Кондрат, – подстелили бы.

– Хлебца хочется, – сказал Сёма.

– Потерпи, завтра встанем пораньше, в село к председателю сходим, попросим.

– Как – попросим?

– Ну, скажем, что работать в колхозе будем – на трудодни.

– И молока.

– Может, и молока добудем, и спички.

Поели груш, заложили скрипучую дверь суковатой палкой, стоящей в углу, и легли на лавку. Одну руку Кондрат подложил под голову Сёме, другой обнял его. Сёма поджал ноги, уткнулся носом в плечо Кондрату и сразу засопел. От него шло тепло, пахло чем-то домашним, родным. Кондрат крепче обнял его и подумал: «А хорошо, что я взял его». И ещё: «А хорошо иметь брата».

Он лежал на краю, головой к окну. В треугольник отбитого стекла он видел небо с первыми звёздочками. Звёздочки были далёкие и маленькие. Потом небо стало совсем чёрным, а звёзды покрупнели и опустились вниз. Как их много! Даже если до миллиона считать – не сосчитаешь. И ясные, как пуговицы на новенькой школьной форме… А форму он так ни разу и не надел, только примерил… Прошлый год в костюмчике пробегал. А мачеха сказала: «Надо форму». Сама и купила, отец ещё не знает. И радовалась-то как, точно себе обнову справила. Кондрат улыбнулся в темноте. Вообще она чудная: то придёт с фермы весёлая, хохочет, бегает, то кричит на них, словно и Сёмка ей не родной. А отец приедет – повиснет ему на шею, как девчонка, и ни на шаг не отходит. Всё кормит его, как будто он голодный приехал. Отец смеётся: «Хватит, не могу я», а она кричит: «Ешь, а то за ворот вылью. Смотри, какой тощий стал». Интересно, что она сейчас делает?

Кондрат представил маленькую черноглазую женщину у окна. Сидит небось и вглядывается в темень, не появятся ли они. А может, по хатам бегает, стучит: «Не у вас мои дети?» Она всегда так зовёт. Или голосит, думает, утонули в Ярице…

Кондрат затеребил Сёму:

– Сём, Сём!..

Сёма глубоко вздохнул и опять засопел. Кондрат поднялся, посадил брата и начал трясти его:

– Сём, да проснись же! Сём, домой пойдём.

Сёма проснулся и захныкал:

– Ну, чего…

– Не реви, домой пойдём. Хлеба с молоком поедим, на кровать под одеяло ляжем.

– Вместе? – оживившись, спросил Сёма.

– Вместе. Вставай.

Братья вышли за порог и испуганно отпрянули. Что-то огромное, чему не было названия, неслось на них с высоты. Сейчас схватит и понесёт к грозному, тысячеглазому небу… Вот оно крылато взмахнуло и… выпрямилось.

– Это дерево, не бойся, – не узнавая своего голоса, сказал Кондрат. – От ветра оно.

– Боюся.

– Мы бегом. Прямо, направо, а там поле и дом.

– Ни, страшно, – отступил в сторожку Сёма.

– Ну ладно, обождём утра, – легко согласился Кондрат.

Они сели на лавку и стали ждать утра. Сёма поёрзал, встал на колени и уткнулся в окно.

– Осторожно, стекло треснет.

– Как в чулане? – спросил Сёма.

– Так это ты разбил? – догадался Кондрат.

– Я. Только я не бил. Я паука раздавил, а оно и треснуло.

– А что же ты матери не сказал?

– У-у, какой умный! А если мамка лупцовки обещала задать, кто разбил.

– И ты на меня свалил? – возмутился Кондрат.

– Ни-и, – запротестовал Сёма, – я не свалил. Мамка спросила: «Ты разбил?» Я сказал – не я. Тогда мамка говорит: «Значит, Кондрат, больше некому». И велела тебя звать.

Кондрат помолчал.

– И тебе не жалко, если б мне ни за что попало?

– А тебя же ни разу не драли – интересно.

– Хорош гусь! – сказал Кондрат.

Небо за окном быстро светлело, таяли и пропадали звёзды, и молочный туман густо покрыл травы.

– Пошли.

Они вышли, посмотрели на высокое, совсем нестрашное дерево прямо перед сторожкой.

– Сыро как, – зябко поёжился Сёма.

– Ничего. Мамка моя говорила – по росе полезно бегать, когда чахотка, особенно по утрам… Только сама вот…

Сёма оглянулся на Кондрата и взял его за руку своей горячей шершавой рукой.

Шли торопливо, то и дело принимались бежать. Вот уже и выселки. Привязанная за рога к плетню, чтоб не убежала, стояла корова. Корова увидела мальчиков, влажно потянула носом и, задрав голову, позвала: «Му-у»…

– Думала, пастушата, – сказал Кондрат и вспомнил: – Мамке-то на ферму.

И они опять побежали. Парусом надувались и хлопали рубашки.

За столом, зажав ладонями виски, сидела женщина. Услыхав, что кто-то вошёл, она вскочила и тут же бессильно опустилась опять: у порога стояли мальчишки и оба исподлобья – один с любопытством, другой виновато – смотрели на неё.

– Чего же вы со мной делаете? – устало сказала мачеха. – Где вы пропадали?

Кондрат опустил голову:

– Уйти я от вас надумал.

– Уйти-и-и? Зачем? – вскинулась мачеха.

Кондрат снял со стены висевший на гвозде старый отцовский ремень и протянул мачехе:

– Стекло я в чулане разбил.

Мачеха схватила ремень и швырнула его в угол.

– Да ты что? Сёмка его разбил!

– Нет, я.

– Я же знаю, что Сёмка, и тебя звала пристыдить его, чтоб не врал. Ведь ты, негодный, разбил? – спросила она Сёмку.

– Конечно, я, – доверчиво подтвердил тот.

Мачеха пристально посмотрела на Кондрата:

– Чего же ты на себя говоришь?

Кондрат потупился:

– Мал он ещё – драть-то.

Мачеха засмеялась, всхлипнула и обхватила его гибкими, сильными руками…

– Ах ты, глупый ты мой! – совсем как мама сказала она и прижала его голову к себе.

Счастье

– Счастливец этот Колька, – сказал Генка.

– Подумаешь, счастье – велосипед, – отозвался Витя, – если бы «Москвич» был.

– Сказал тоже – «Москвич»! Не-е, мне бы такой велосипедик, я бы показал!..

В самом деле, как это получается: вот он, Генка, умеет кататься, а Колька даже садиться не умеет – с крыльца отталкивается, и ему такое счастье.

Вечером Генка долго топтался по комнате, не находя себе места.

– Ты чего? – с усмешкой спросил отец. – Выкладывай, не стесняйся.

– Да не-е, я так, – сказал Генка и тут же спросил: – У тебя, пап, денег много?

– Денег? А тебе на что? – удивился отец.

– Ну, чего мы с этой получки покупать будем?

– Что? – отец задумался. – Матери платье надо хорошее. Знаешь, такое что-нибудь модное.

Генка вздохнул. Конечно, платье надо. Ну, может, и не очень надо, но женщины такой народ – любят наряжаться. А чем их мать хуже других?

– А в следующую получку?

– Ты не финти, брат, говори, что надумал.

– Да я так… Знаешь, пап, у Кольки велосипед, а он и кататься не умеет. Просто смех. Медведи в цирке, и то вон выучились, а он всё никак.

– Научится, – сказал отец и взялся за газету.

Ну как тут скажешь, если он сам не догадывается.

Генка покрутился ещё и, выждав, когда отец перевернул газету, позвал:

– Пап!

– Вот что, – строго посмотрел отец, – ты знаешь, я не люблю, когда хвостом крутят. Говори, что надо, или иди займись делом.

Что ж, раз сам спрашивает, тогда…

– Если ты, папа, премию получишь, купишь мне велосипед?

– Премию? А если не получу? Ладно, поговорим с матерью – может, придумаем что.

– Ты, пап, не думай, у меня шесть рублей есть…

Дни наполнились ожиданием. Отец не любил, когда ему напоминали об одном и том же, но и слов на ветер он зря не бросал – приходилось терпеть. А дни, как нарочно, теплые, длинные, только и кататься. Так, смотришь, и лето пройдёт.

Тут ещё Колька перед глазами маячит, даже и не катается, так просто стоит со своим велосипедом: мол, захочу – сяду и поеду.

Просить у него велосипед Генка не хотел. Он знал, что этот жадина нипочём не даст.

Вот у Козловых дачница была – это да! Все на её велосипеде выучились. Хорошая девчонка. И всё знала не хуже мальчишки. Первая придумала ночью ракету смотреть. Вот потеха! Кто ни посмотрит в бинокль – кричит: «Вижу, вижу!» А потом оказалось, что вовсе и не на луну надо было смотреть.

Вспомнив про бинокль, Генка решил, что не худо бы принести его на всякий случай. У Кольки бинокля не было… мало ли что…

Он быстро сбегал домой и, притащил бинокль. Посмотрел, где Колька, и полез на голубятню.

Генка стоял там, как капитан на мостике своего корабля, и осматривал морск… то есть осматривал окрестности своего посёлка.

Собственно говоря, бинокль-то он держал над глазами, а сам внимательно наблюдал за Колькой. И, когда тот, вихляя на своём велосипеде, подъехал, Генка закричал:

– Витька-а! Вить!.. – И с досадой – так, чтобы услышал Колька, – ругнулся: – Вот, дьявол побери, кажется, совсем рядом, а не слышит.

Витька, конечно, и не мог услышать, потому что, наверное, сидел у себя дома, зато Колька, упёршись ногой в крыльцо, остановился под голубятней. Клюнуло!

На счастье, в небе приглушённо зарокотал самолёт. Генка задрал бинокль.

– «ТУ», честное слово, «ТУ»! – радостно закричал он. – Даже лётчика видать!

– Ври-ка больше, – отозвался снизу Колька.

– А тебе чего надо? – словно только что заметил его Генка. – Чего суёшься?

– Дай посмотреть разочек, – попросил Колька.

– Хитренький какой нашёлся, ты будешь смотреть, а я что?

Колька подумал.

– А я тебе немножко велосипед дам.

– До шлагбаума? – слишком поспешно спросил Генка.

– Ишь чего захотел…

– Как хочешь. – Генка снова вскинул бинокль. Эх, зачем было до шлагбаума просить…

– Ну ладно, давай бинокль, – согласился наконец Колька. – Только смотри… туда и живо обратно.

– Сказано – всё. Что ты, не знаешь меня? – ответил довольный Генка и сел на велосипед.

Неслышно крутились педали, невесомый руль поворачивал вправо, влево – стоило на него только посмотреть. Генка снял руки с руля, и велосипед понёс его по дороге. До чего же хорошо! Прохладно ерошит волосы ветерок. Пыльные одуванчики бегут по обочине. Вот так бы – руки в карманах – и ехать вокруг света. Куда тут уедешь… Колька небось смотрит за ним в бинокль, трясётся. Пусть потрясётся, недолго уже.

Маленькая будка у шлагбаума ехала навстречу. Вот сейчас Витька посмотрит – что он скажет? А то: «Подумаешь – велосипед!» Хорошо, только если матери его нет, а то закричит, что кур пугаю, прогонит.

И словно накликал на свою голову: из будки выбежала растрёпанная женщина с красным, заплаканным лицом.

– Ой, помогите, люди добрые! – неожиданно заголосила она. – Помирает, совсем помирает!..

«Чего это она? Кто помирает? – не сразу понял Генка. И вдруг… – Витька! Не может быть… здоров, бегал».

– Тёть! – пугаясь, заорал он. – Чего у вас там?

– Ой, сыночек, доктора, скорей доктора, доченька помира-а-ет!

«Какая доченька? А-а, чумазенькая, она…»

Генка вдавил ногу в педаль, и велосипед рванул. Он мчал обратно. Там, за посёлком, больница. Только бы успеть… Не может такая маленькая… даже забыл про неё… Грядки с морковкой вытоптала – нашлёпали… лежит теперь, помирает…

Сипел над головой ветер, в лицо толкал упругий воздух, а Генка жал, жал, жал педали. Посёлок. Мелькнуло Колькино лицо с вытаращенными глазами.

– …да ты!.. маешь! – донеслось до Генки.

И правда, сломаешь так… плевать… маленькая… косички торчали… только бы доктор был… разве дадут помереть… не-е… укол там или ещё что, и всё… и не помрёт. Кто это?.. Витька бежит… ничего, я раньше, я быстро.

У горки он соскочил и, подталкивая велосипед, тяжело побежал рядом. Ноги-то как свело! Разомнутся. Вот испить бы, горло пересохло, аж трескается. Речка под боком… Пока туда, обратно… Надо носом дышать. Ещё глубже. Ох и будет от Кольки… Теперь не даст. Ага, больница!

Раз, раз, раз, раз – крутятся педали. Что это щёлкает? Не сломать бы. Ничего, уже близко.

Он свернул к белому зданию и круто тормознул у крыльца. Острая боль хлестнула по ноге. Велосипед вильнул и врезался в стену дома. Что? Ладно, потом.

Генка взбежал на крыльцо и ворвался в приёмную…

Врач быстро складывал блестящие инструменты в чемоданчик. Металась сестра. Генка стоял, смотрел и чувствовал, как горит у него лоб. Он потрогал рукой – под рукой разбухала шишка. «Здорово меня. Это об стену». И вдруг перед глазами встал искорёженный, с оборванной цепью и согнутым колесом велосипед.

«Батюшки!» – ахнул про себя Генка и выскочил на улицу. Ну да, такой и лежал – жалкая, никому не нужная теперь развалина. Это он слишком нажал на тормоз, лопнула цепь… Что же теперь? Что же теперь будет?

Генка постоял, словно ожидая, что вот сейчас он очнётся и увидит, что велосипед стоит, прислонившись к стене, совсем такой, как час назад дома, у голубятни. Но велосипед всё лежал, подогнув колесо, и руль у него был безжизненно обмякший… Тогда Генка взвалил велосипед на плечо и потащился домой. Что-то будет? Он-то, дурак, радовался – солнышко, одуванчики… А теперь… придётся Кольке велосипед покупать. Хотели ему, а теперь Кольке… Так и надо… загнал велосипед… И чего помчался. Видел же, что Витька бежит. Подумаешь, полчаса раньше, полчаса позже. Тётка эта всегда панику разводит. Может, ничего такого и нет. А может, всё равно помрёт чумазенькая… Ну конечно, помрёт, у кого другого не померла бы, а у него обязательно помрёт. Несчастный он, несчастный человек, ни в чём ему не везёт! И ноги как соломины гнутся…

Уже темнело, когда Генка приплёлся домой.

Дверь открыл встревоженный отец. Он сразу увидел велосипед и пылающую шишку.

– Так. С подарком, значит. Спасибо.

Ну что у него за отец? Ну взял бы ремень, отстегал, как хорошо было бы нареветься. А так даже слёзы не идут – распирают в груди, впору завыть…

Зачерпнув холодной воды из ведра, Генка смочил полотенце и положил на лоб.

И только лёг на кровать, как сразу она поплыла куда-то, поплыла…

Он проснулся и всё вспомнил. Как избитое, болело тело. Вот и кончено всё. Не видать ему велосипеда. Отец теперь на него и смотреть не будет, даром что воскресенье. Колька ещё… Заноет, проходу не даст.

Генка встал, тихонечко умылся и робко отворил дверь в комнату.

– Вот он, – сказал отец.

Из-за стола поднялся худой, горбоносый мужчина.

– Ну, сынок, спасибо тебе, вот какое спасибо. – И мужчина вдруг в пояс поклонился Генке.

Генка ошалело уставился на него. «Да это же Витькин отец, – вдруг узнал он. – Значит, девчонка…»

– Жива? – вскрикнул он.

– Минутка в минутку успели. Спасибо, сынок, – ещё раз повторил мужчина.

Губы Генки поплыли в неудержимой улыбке.

– Ну вот, – сказал он, – ну вот видите, вот и хорошо.

– Я тебе тут гостинца принёс. – Мужчина наклонился и вытащил из-под стула корзину с красной, светящейся смородиной. – Своя, собственная. Бери, сынок, не обижайся.

Генка отступил.

– Возьми, – сказал отец. – Когда от чистого сердца – надо брать.

Витькин отец ушёл.

Генка следил в окно, как он сошёл с крыльца, медленно, сутулясь, пошёл по дороге. На минутку почудилось, что никого больше в мире нет – только дорога и один-единственный человек на ней… Но тут же из соседнего дома выбежала девушка с вёдрами, проехал грузовик с белозубыми парнями…

Большая тёплая рука – рука отца – легла на плечо.

– А велосипед, может, ещё починим тебе. Попробуем.