Текст книги "Я сильная. Я справлюсь"

Автор книги: Анна Седокова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Мама не разрешала мне видеться с вами, – сказал мне однажды папа, и я тогда восприняла его слова как должное. «Ну действительно, – подумала я, – а что ему еще оставалось делать? Мама же не разрешила? Значит, пришлось вычеркнуть нас из своей жизни». И долгое время меня в этой ситуации ничего не тревожило, все казалось логичным. А потом, уже став взрослой, я вдруг поняла, что виноваты в сложившейся ситуации они оба. Что значит «мама не разрешала»? Мужчины вообще не любят сложностей. Я часто слышу от знакомых, что их бывшие супруги не дают им детей, не разрешают с ними видеться. И не устаю повторять:

– Ребята, боритесь за дочерей, за сыновей, идите в суд, доказывайте, что вы имеете полное право проводить половину времени со своими детьми, выбивайте себе время для встреч, только не бросайте их. Вы нужны им. Вы должны заполнить ту самую зияющую пустоту за их спинами, иначе они будут ощущать ее всю свою жизнь.

Я всю жизнь пыталась заслужить любовь родителей. И папы, которого не было рядом, и мамы, которой было сложно любить. Она тяжело работала и должна была одна прокормить двух детей. Когда она, отпахав в школе и на ниве репетиторства, приходила домой – у нее, мне кажется, оставались силы и время только на то, чтобы изо всех сил ненавидеть папу, потому что именно он сделал ее жизнь такой несчастной. На любовь к нам с братом ее уже не хватало. Никакой особой поддержки, никаких объятий и поцелуев, никаких задушевных разговоров – ничего этого не было в нашем доме. Мама считала, что чем больше она меня будет ругать, тем лучше я буду становиться. Книг по психологии в то время почти не было, а те, что были, пропагандировали именно такой подход к воспитанию детей – главное, не перехвалить. Да и жизнь не особо располагала к тому, чтоб целовать, гладить и хвалить. Мы выживали, как могли. Дом, в котором мы жили, и район, в котором он находился, тоже не очень способствовали этому. Там не было места нежности и возвышенным чувствам. Каждое утро я просыпалась в 5.30 от рева моторов, визгов автомобильных сигнализаций, криков людей – под нашими окнами располагался рынок, куда с самого раннего утра уже начинали стекаться продавцы и покупатели. Все это шумело, кричало, торговалось, спорило до позднего вечера, оставляя после себя по ночам горы мусора и полчища крыс. И я долго не могла понять, что хуже – живые крысы, шныряющие под ногами, или крысиные трупы, воняющие на весь подъезд. Впрочем, человеческие трупы пахли еще хуже. Этот запах сопровождал меня все детство. Время от времени с крыши нашего дома сигал вниз какой-нибудь безумный самоубийца, и его останки долго лежали под нашими окнами, пока их не увозила «Скорая». Однажды один такой отчаявшийся пролетел мимо моего окна, когда я, сидя за столом в кухне, ела мороженое. Регулярно у нас в подъезде убивали кого-то (бандитские разборки) или выносили оттуда очередного переборщившего с дозой наркомана. Со временем я даже научилась отличать по виду – он сидит вон там, у стены, весь синий, но пока еще живой, или можно уже вызывать труповозку.

Но больше всего мы боялись не наркоманов, и не трупов, и даже не стрельбы под окнами. Страшнее всего были маньяки. Я заходила в подъезд, обмирая от ужаса. Я не знала, кто ждет меня за дверью, которая не запиралась на кодовые замки и была пристанищем для всего отребья нашего жуткого района. Света внутри никогда не было, лампочку разбивали ровно через пять минут после того, как какая-нибудь добрая душа вкручивала ее в патрон, стремясь сделать нашу жизнь хоть немного светлее. Убегать от отвратительных извращенцев, путающихся в собственных расстегнутых штанах, приходилось постоянно.

Но оказалось, что самый страшный маньяк поджидал меня в моем собственном доме. Когда мне было лет 9,к моей маме начал захаживать в гости дядя Сережа. Он жил в соседнем подъезде, у него была прекрасная семья – жена и две дочки. По воскресеньям днем они прогуливались по бульварам всей семьей, чинно держась за ручки, а я, не наученная тогда еще горьким опытом и не знавшая правды жизни, смотрела им вслед и думала: «Ну надо же, как они все любят друг друга». А вечерами, прогуляв свою жену по бульвару, дядя Сережа приходил к моей маме. Я не особо вдавалась в подробности, зачем он приходит и чем они там занимаются за закрытой дверью. Я бы вообще не обращала на него никакого внимания, если бы ночами дядя Сережа не приходил ко мне. Он открывал дверь в мою комнату и замирал над моей кроваткой. Сначала стоял и смотрел на меня, думая, что я сплю. Потом осторожно просовывал руку под одеяло и начинал гладить меня по голой ноге. С каждым разом забираясь все выше и выше. Я перестала спать ночами, с ужасом ждала, что вот сейчас скрипнет дверь маминой комнаты и я услышу тяжелые шаги. А между тем он все основательнее прописывался в нашей квартире. Однажды, отругав меня за какой-то проступок, снял ремень, задрал мне юбку и начал пороть меня. Я не знала, как реагировать: меня никто никогда не бил.

Говорить что-либо маме я боялась – видела, как она была счастлива с дядей Сережей, впервые за много лет, и не хотела это счастье разрушить. Я решила терпеть. Просто стиснуть зубы и терпеть. Правда, однажды нервы сдали. Я зашивала свою плюшевую игрушку и вдруг, взглянув на иголку, поняла: сейчас или никогда. У дяди Сережи был свой стул на нашей кухне, он, приходя к нам, всегда садился именно на него. Я воткнула иголку острием вверх в сиденье этого стула и убежала к себе в комнату. Через несколько минут раздался крик. Мой расчет оказался верным. Мама страшно ругалась на меня, сильно наказала.

После этого его ночные визиты ко мне участились, и в одну из ночей, когда его рука зашла уже слишком далеко, я не выдержала и закричала. Мама прибежала мгновенно, все поняла без слов, и больше дядя Сережа к нам не приходил. А я еще несколько лет не могла спать по ночам, вновь и вновь ожидая этого кошмара.

Через несколько дней я увидела дядю Сережу с его семьей – женой и двумя дочками моего возраста. Им было лет 8, как и мне. Они счастливо вышли из соседнего подъезда и ушли по осеннему бульвару. Под ногами у них шуршала осенняя листва. В тот момент я и захотела большую собаку. После я внезапно увидела дядю Сережу спустя почти 15 лет. Он пришел с моей мамой ко мне на день рождения.

⁂

Из внешнего мира я тоже не получала никакой поддержки. В школе меня не любили. А за что меня было любить? Внешне ничем не примечательная девочка в старенькой дешевой юбке, каждый день заплетающая волосы в две неизменные косички от висков, переходящие в хвостик. Понятно, что популярностью я не пользовалась. И никак мне было не дотянуться до нашей местной звезды по имени Сюзанна (одно имя чего стоит!). У Сюзанны были неземной красоты длинные пышные волосы, яркие лосины, она была невозможная красавица. И мама у нее была красавица. Веяло от них спокойствием, богатством, достоинством. А я каждый день возвращалась домой, в свою комнату, где на стенах красовались еще папой нарисованные мультяшные Винни Пух и ослик Иа, залезала на второй этаж нашей с братом двухъярусной кровати, грустно смотрела на заваленный хламом балкон, из которого не видна была улица, и размышляла, как мне стать похожей на Сюзанну.

Когда люди так сильно злятся друг на друга, их дети узнают только о том, что «твой папа – козел, не нужна ты ему»

Денег на одежду в семье не было никаких. Однажды мама разорилась и купила мне лосины – тогда их все носили. Это была моя мечта, я смотрела на других девчонок, у которых был полный комплект лосин – и розовые, и голубые, и ярко-салатовые, – и мечтала, что когда-нибудь и я смогу пройти в таких по улице. И вот мама купила их мне, на моих глазах торжественно положила в самый дальний угол шкафа и сказала, что надеть я их смогу только на праздник. До ближайшего праздника ждать было долго, я вычеркивала дни в календаре, а когда наконец там остался один незачеркнутый день, достала лосины из шкафа, надела… и разрыдалась. Они стали мне безнадежно малы. Еще одним поводом для рыданий стали коньки. Прямо перед нашим домом было небольшое озеро, и зимой, когда оно замерзало, весь район приходил туда кататься на коньках. Это были одни из самых счастливых моментов моего детства – такая чистая, незамутненная ничем радость. Впрочем, продолжалась она недолго, я стала замечать, что в коньки мне стало влезать все труднее. Нога росла, а о том, чтобы попросить у мамы новые коньки, на размер больше, можно было даже не мечтать. И, знаете, я изобрела способ, как мне решить эту проблему. Я доходила до озера, там разувалась, ждала, пока ноги хорошенько замерзнут – прямо до онемения и полной потери чувствительности, – и потом этими замерзшими ногами залезала в коньки. Замерзшие пальцы не чувствовали дискомфорта от того, что ботинки безнадежно малы, и я могла кататься. Таким образом я каталась в этих коньках еще два года.

Из одежды я вырастала так же стремительно, и мой и без того небогатый гардероб в средних классах школы стал оскудевать с драматической быстротой. Но здесь был кое-какой выход. Я много читала, и любимой книжкой была история про маленькую девочку, к которой прилетала добрая фея и учила ее готовить, вязать и шить. Называлась книжка «Калинкины истории». Я зачитала ее до дыр и постепенно научилась всему, чему учила девочку фея. Я освоила швейную машинку и время от времени залезала в шкаф с мамиными старыми вещами, о которых она уже и думать забыла, а выкинуть руки не доходили, и перешивала их. Находила где-то тесьму, убирала лишнюю длину, пришивала какие-то меха – и мне казалось, что я хоть немного становлюсь похожей на Сюзанну.

Одноклассники, впрочем, так не считали. Ни тесьма, ни меха не делали невзрачную девочку Аню яркой и интересной личностью. К тому же я для них была «училкина дочка», и, хотя моя мама никогда у нас в классе ничего не вела, все равно они были уверены, что я за ними шпионю и все докладываю матери. А мои хорошие оценки по всем предметам их только злили – конечно, мне же ставили пятерки исключительно потому, что мама работала в школе! Однажды даже несколько девочек собрались, чтобы меня побить. Требования они при этом выдвигали невнятные, я так и не поняла, что именно они от меня хотели, да и не старалась понять – инстинктивно поняла, что надо просто «сделать ноги», и убежала. С тех пор способность быстро бегать спасала меня не раз.

Я была изгоем. Единственные существа, которые соглашались со мной дружить, – дворовые собаки. Я их прикармливала, гуляла с ними. Разумеется, мама и слышать не хотела о том, чтобы взять хоть одну собаку к нам домой, и мои друзья жили у меня в коробке на лестничной клетке. Одна из собак, смешная маленькая дворняжка по кличке Джуля, целый месяц сопровождала меня во всех моих передвижениях. С утра мы с ней шли в школу, она терпеливо ждала, пока закончатся мои уроки, дожидаясь у калитки, радостно меня встречала, и мы шли домой. Если вечером мне предстояло идти на какой-нибудь кружок, я точно знала, что пойду не одна – Джуля обязательно проводит меня туда, дождется и снова сопроводит до дома. Однажды Джуля исчезла из моей жизни раз и навсегда. Точно так же внезапно, как папа когда-то.

КОГДА У РЕБЕНКА ЕСТЬ ПОЛНЫЙ КОМПЛЕКТ ЛЮБЯЩИХ РОДИТЕЛЕЙ – ОН, ДАЖЕ СТАВ ВЗРОСЛЫМ, ЧУВСТВУЕТ, ЧТО ЗАЩИЩЕН. ЧТО ЗА ЕГО СПИНОЙ В ЛЮБОЙ СХВАТКЕ СТОЯТ ЕЩЕ ДВА ЗАЩИТНИКА – МАМА И ПАПА. ДАЖЕ ЕСЛИ ОНИ В ТОТ МОМЕНТ ДАЛЕКО. ДАЖЕ ЕСЛИ ИХ НЕТ НА СВЕТЕ. КОГДА У РЕБЕНКА ТОЛЬКО ОДИН РОДИТЕЛЬ – ОН ВСЕ ВРЕМЯ ОЩУЩАЕТ ЗА СПИНОЙ, В ТОМ МЕСТЕ, ГДЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ВТОРОЙ, – ЗИЯЮЩУЮ ПУСТОТУ. И ВСЮ ЖИЗНЬ СТАРАЕТСЯ ЭТУ ПУСТОТУ ЧЕМ-ТО ЗАПОЛНИТЬ.

Глава 2

Несмотря на, то что в школе я была круглой отличницей и мне одинаково легко давались и гуманитарные, и точные науки, довольно рано стало понятно, что ни гениальным математиком, ни перспективным филологом я вряд ли стану. Науки меня не привлекали никак. И было очевидно, что, скорее всего, успех меня будет ждать на артистическом поприще. Подавляющее большинство детей ненавидели, когда мамы ставили их на табуретку и просили прочитать стихи для Дедушки Мороза. Меня упрашивать не приходилось, я залезала на табуретку при любом удобном случае и декламировала стихотворения километрами. Я их легко заучивала и звучным голосом, с выражением, трогательно и торжественно читала перед собравшимися родственниками. На этой же самой табуретке был впервые исполнен незабвенный хит «Эй вы там, наверху». Я брала в руки швабру и, пародируя Аллу Борисовну Пугачеву, стучала ею в потолок. Потом был «Синенький скромный платочек» в сопровождении дедушкиного аккордеона и множество других песен. В общем, было очевидно, что мое будущее – артистическая карьера.

Мама тоже разглядела во мне артистку и в один прекрасный день повела меня на прослушивание в ансамбль народной песни. Меня прослушали, на меня посмотрели, пожали плечами и сказали: «Ну, ничего особенного, конечно. Солисткой вашей девочке не быть. Но если у вас время есть – ходите к нам». И я стала ходить. Времени у меня было не очень много – после обычной школы я каждый день ходила еще и в музыкальную, а до места, где базировалась репетиционная база ансамбля, надо было ехать час на автобусе, шесть остановок на метро и потом еще идти пешком. Но я как-то справлялась с таким графиком, трижды в неделю мотаясь через весь город на репетиции хора.

Алименты, деньги, вещи, квартиру – сколько я помню, они всегда что то делили. Не делили они только одно: меня

Мне нравилось петь в хоре, даже несмотря на то, что я никогда не была там солисткой. Я была девочкой, которой говорят: «Слушай, ты встань где-нибудь там, сбоку, в третьем ряду, ладно?» Любой детский хор тогда был устроен следующим образом: на выступлениях в первом ряду стояли красавицы с хорошими голосами. Во втором – девочки попроще с голосами похуже. А в третьем располагались все остальные (ну надо же их было куда-то девать). Внешность у меня была средненькая, голос средненький, и я считала, что третий ряд – это вполне заслуженное место. И даже то обстоятельство, что абсолютно у всех участников хора, кроме меня, были свои сольные номера, меня не смущало. Главное – я на сцене. Остальное неважно.

Самым большим счастьем на свете были для меня поездки с хором на гастроли. Можете себе представить, каково было мне, девочке, жившей в бандитском районе, в подъезде, где никогда не горел свет, в квартире, где из игрушек был только плюшевый Бимка, оказаться первый раз в Германии или во Франции? Это было путешествие в мир счастливых людей, где никто не ругался, все друг другу улыбались. В этом мире я выходила на сцену в красивом наряде и пела, а все на меня смотрели и аплодировали. В моем обычном мире я была никем, а там становилась кем-то, пусть даже третьим в пятом ряду. Конечно, это были гастроли далеко не люксового уровня, бизнес-классом там и не пахло, запахи были совсем другими. Мы добирались до места назначения на автобусе – на старом разбитом «Икарусе». Бесконечно колесили по дорогам Европы для того, чтобы доехать до небольшого городка где-то в немецкой или чешской глубинке и дать единственный концерт в местной школе или в церкви. Получалось обычно так: пять дней не выходишь из автобуса, который везет тебя через всю Европу, два дня на выступление и обратно домой, еще пять дней в пути. Ели и спали мы прямо там, в автобусе. Особым шиком считалось, если тебе удалось застолбить место для сна в проходе между сиденьями. Там, на полу, было жутко холодно, ледяные сквозняки и железный пол, но почему-то спать там считалось очень круто. Мы брали с собой в поездку все теплые вещи, которые у нас были дома, чтобы создать хоть какое-то подобие комфорта и уюта. Но на самом деле мы не особо заморачивались какими-то там условиями проживания. Мы едем в путешествие, мы вместе, мы – дружная компания. И вот она, наконец-то, семья, которой у меня никогда не было и которую я всю жизнь искала. Что еще нужно?

Изучить как следует те страны, в которые мы приезжали, нам не удавалось, расписание было очень плотным. Но даже того, что нам удавалось разглядеть из окна нашего «Икаруса», было достаточно, чтобы понять – мы попали совсем в другой мир, совершенно не похожий на тот, что ждал нас дома. Мы смотрели на людей, на деревеньки и маленькие городки, сквозь которые проезжали, на школы, в которых оказывались в день выступления, и мечтали только об одном: жить в таком городке и учиться в такой школе. И именно там и тогда я поняла, что надо приложить максимум усилий, много работать, чтобы как-то выбраться самой из той нищеты, в которой мы все жили, и по возможности вывезти оттуда всю семью – маму, брата и бабушку.

В одной из этих поездок случился и первый романти́к в моей жизни. На тот момент мне уже исполнилось 14 лет, а я ни разу еще ни с кем не целовалась. Не сказать, чтобы меня особо тяготило это обстоятельство, но время от времени я размышляла, каким он будет, мой первый поцелуй. А чтобы быть хоть немного подготовленной к волнующему событию, я тренировалась… на помидорах. Брала из холодильника помидор, уединялась с ним на втором этаже нашей с братом двухэтажной кровати, чтобы никто из домашних не видел, и репетировала. И вот однажды отправились мы в Португалию, и там, помимо нашего хора, оказалось еще несколько ансамблей из разных стран. Мальчики быстренько все передружились, и, слово за слово, у них возник какой-то животрепещущий спор. Не знаю, что они там делили, но по условиям этого спора проигравшая сторона должна была поцеловать самую страшную девчонку. В результате спор проиграл один парень из Польши. А самой страшной девчонкой всего объединенного состава международных хоров назначили… меня. Парень, надо отдать ему должное, ничего мне про этот спор не сказал. Он обставил событие невероятно романтичным образом – пригласил меня ночью на стадион неподалеку от нашей гостиницы. Взял за руку, вывел на поле и поцеловал. Парень был очень худенький и не очень красивый, но мне в тот момент было совершенно все равно, как он выглядел. Свершилось то, чего я так долго ждала, – первый поцелуй.

Разумеется, как только я вернулась в отель, добрые подруги тут же доложили мне все как есть – и о том, что этот парень поцеловал меня только потому, что проиграл пари, и о том, что я, по общему мнению, стала самой некрасивой девчонкой. Но моего настроения ничто не могло испортить. Это все было неважно. Я была счастлива. Пусть смеются, сколько им влезет.

В тот момент я впервые поняла значение выражения: «Если жизнь тебе отгрузила лимоны – сделай из них лимонад». Да, меня назначили самой страшной девчонкой, но эта страшная девчонка только что целовааааалааась! И не с помидором, а с живым человеком. Ну и кто после этого лузер?!

А еще я стала воровкой. Будучи в городе Андорра, мы зашли в один сувенирный магазинчик, и я увидела там браслетик. Такой совсем пустячный, но очень красивый – коричневые и красные нити были переплетены в причудливый узор, и на нем бусинками было вышито что-то типа «Люблю тебя бесконечно». И мне вдруг ужасно захотелось подарить этот браслетик маме. Он стоил три евро, которых, конечно, у меня не было и в помине. Но как вернуться домой без подарка? И тогда я сделала жуткую вещь. Я осторожно стянула браслет с крючка, на котором он висел, незаметно положила себе в карман и вышла из магазина. Чуть не сгорела от стыда и страха, пока проделывала этот трюк. Стыдно до сих пор.

В 16 лет меня из ансамбля выперли. Попросили освободить место. Я стала слишком взрослая, слишком высокая, переросла всех участников, и даже то обстоятельство, что я стояла в третьем ряду, уже не спасало. Я ушла. И передо мной вплотную встал вопрос: что же теперь делать дальше? Ясно было одно: надо начинать зарабатывать деньги. Семья жила настолько бедно, что не хватало средств на самые элементарные вещи типа еды и одежды. А потребности росли, да и помочь семье хотелось. И я начала искать работу.

Надо сказать, что к тому времени я постепенно начала превращаться из заморыша, которым была в подростковом возрасте, во вполне себе интересную женщину. Начала прорисовываться фигура, лицо изменилось. На меня начали обращать внимание мужчины, но я совершенно искренне не понимала, чем вызван столь резко возросший интерес ко мне и что мне самой делать с этой зарождающейся и стремительно растущей женской энергией. Каждый раз вздрагивала, ловя заинтересованные взгляды. Почему они на меня смотрят? Что со мной не так? Может, в одежде какой-то изъян? И до сих пор, надо сказать, когда мне кто-то говорит, что я красавица, мне становится неудобно. Комплекс некрасивой девочки, который развился у меня в детстве и юности, не отпускает по сей день.

Однажды в метро я наткнулась на парня, раздающего флаеры рекламного агентства. «Приходите к нам на кастинг», – было написано в объявлении. Поскольку раздавали флаеры всем девушкам, независимо от роста и веса, я решилась попробовать и приехала по указанному в объявлении адресу. Фигура у меня была далекой от стандартов подиумной модели – я была невысокая (всего 168 сантиметров) и довольно пухленькая. Разумеется, с первых же секунд я услышала, что с таким ростом, как у меня, о карьере модели даже и помыслить нельзя. Я собралась уже развернуться и уйти восвояси, но вдруг услышала: «Впрочем, не все потеряно. Мы попробуем сделать из тебя фотомодель». И действительно, агентство организовало мне несколько фотосессий, одна из них была напечатана на страницах популярного модного журнала – мои пышные кудрявые волосы отлично подошли для рекламы каких-то причесок. А потом, неожиданно для меня, я была отобрана в числе других для показа коллекции одежды из трикотажа в киевском ЦУМе. Тогда ЦУМ даже близко не был похож на тот роскошный магазин, каким мы знаем его сейчас. Это был обычный советский универмаг, серый и скучный. Но показ у них получился солидный, на подиум вышли очень известные модели, роскошные, высокие. И я среди них. Плохо помню, как все прошло, в памяти осталось только, как я в каком-то вязаном ужасе иду по подиуму. Я была абсолютно счастлива, к тому же заработала первые в своей жизни деньги – целых сто гривен! Хватило на торт для мамы и на ролики, о которых я давно мечтала, но денег на них никогда не было. Я чувствовала себя самым богатым и счастливым человеком на земле. У меня появилось что-то по-настоящему роскошное – роскошные ролики!

Закончилась моя карьера модели, едва успев начаться. Дело было так. Однажды меня пригласили на очередной кастинг, я пришла, встала в очередь и стала разглядывать божественно красивых девочек, которые меня там окружали. Это были совершенно неземные красотки. Одна невероятнее другой. Подходит моя очередь, я в числе десятка других девочек захожу в комнату, где сидит отборочная комиссия. Девочки вертятся во все стороны, мужчины, восседающие в комиссии, смотрят на них, как на товар. Я перехватываю взгляд одного из них и внезапно выхожу из себя. Ну какое он право имеет смотреть на женщин, как на куски мяса?!! Они же все личности! Они наверняка невероятно умные, с чувством собственного достоинства. Они, может быть, стихи читают хорошо, поют божественно. А он на них смотрит, как на рынке: повернись, подними, опусти. И так меня накрыло, что я не смогла сдержаться и все это высказала прямо дяденьке в лицо:

– Подонки, не смейте так смотреть на девушек! Мы, женщины, – нечто большее, чем просто тело! – После чего гордо удалилась, хлопнув дверью.

Я не смогла спасти их брак

В тот день я узнала значение слова «манипуляция»

– Можешь к нам больше не приходить, – сказали мне в агентстве. Но я ничуть не расстроилась, наоборот, была горда тем, что не побоялась сказать правду в лицо этому мерзкому дяде.

Параллельно с карьерой модели я начала свою работу в шоу-бизнесе, и начала я ее с самого «сока» – с телевизионной массовки. Я была среди тех всем известных трехсот человек, которые сидят на трибунах позади ведущей и устраивают овации, когда она делает особенно крутые вещи, например лихо достает огурцы из банки. Я смотрела на ведущую и мечтала: «Когда-нибудь и я так же мастерски буду доставать огурцы, и публика будет реветь от восторга». Денег мне за это никаких не платили, но опыт я приобретала бесценный. Мои аплодисменты день ото дня становились все убедительнее, и карьера пошла в гору. Сначала я, как водится, сидела в последнем ряду, потом переместилась на 4-й, и наконец наступил день, когда режиссер попросил меня сесть в первый ряд. Это был триумф! А однажды я пережила настоящий звездный час. Я сидела в зале на съемках программы «Как стать звездой», которую вел Сергей Сивохо, и меня, в компании еще одной зрительницы, выбрали для участия в конкурсе – кто лучше споет. Из всех зрителей выбрали нас двоих, вы представляете? Я думала: «Вот она, победа, сейчас спою – и зал упадет от восторга к моим ногам». Ничего из этого не вышло. Победила моя соперница. Впрочем, это не имело никакого значения. Важно было то, что из всех зрителей, а их там было около сотни, выбрали именно меня. Значит, я что-то все-таки могу! Значит, я небезнадежна. В тот момент я по-настоящему поверила в себя.

На поисках работы моя зарождающаяся вера в себя никак не отражалась. Меня никуда не брали. Я круглосуточно смотрела телевизор, выискивала в эфире объявления о кастингах и ходила на все подряд в надежде, что куда-то возьмут. Я была везде. На всех телеканалах, во всех программах. И даже прошла кастинг на отбор солистки в группу «Hi-Fi» – музыканты группы организовали целый тур для поиска девушки в свою команду, приехали они в том числе и в Киев. Когда очередь на кастинге дошла до меня, на вопрос, как меня зовут, я ответила: «Дана». Мне показалось, что «Аня» – это невероятно скучно, а хотелось как-то выделиться. «Дана – это другое дело, это роскошное имя», – решила я. Но пока пела – напрочь забыла о том, что меня отныне зовут Дана. Спустилась со сцены и пошла себе, не обращая никакого внимания на крики: «Дана, куда же вы, останьтесь!» Я же – Аня, правильно? Значит, кричат не мне. Если бы память у меня была получше, может быть, я бы сейчас пела в группе «Hi-Fi».

Пока я металась по городу в поисках работы, пришло время заканчивать школу и поступать в институт. Поскольку я была круглой отличницей и медалисткой, в любой вуз меня брали вне конкурса – надо было только сдать экзамены по специальности. Первым в списке вузов, куда мне хотелось бы поступить, значился театральный институт. Рассчитывать я могла только на бюджет, платить за мою учебу мама бы точно не смогла. Критически оглядев свой гардероб, я сделала вывод, что одежды, подходящей для подачи документов в театральный, у меня нет, выпросила у одной подружки джинсы, у другой кофту и отправилась в приемную комиссию. А для того, чтобы выглядеть солиднее, прихватила с собой тот самый модный журнал, где была реклама причесок со мной в главной роли. И вот я прихожу, вся такая себе модная, спасибо подружкам, даю членам приемной комиссии журнал со своей фотографией, они переглядываются, кивают друг другу и принимают у меня документы.

Мы доедали эти объедки, откусывали маленькие кусочки и медленно пережевывали, чтобы растянуть удовольствие

Начинаются творческие экзамены. В первом туре надо было рассказать стихотворение и прочитать отрывок из прозаического произведения. Я, полностью уверенная в своих силах, выхожу на середину аудитории, рассказываю приемной комиссии все, что выучила, получается просто превосходно. И вдруг – бабах – мне ставят тройку. Тройка – это неплохо, это означает, что я прохожу в следующий тур, но баллов маловато. Второй экзамен – песня и танец. Это вообще моя родная стихия. Я демонстрирую максимум того, на что способна, – и опять получаю тройку. В третьем туре – собеседование. Я легко выполняю все просьбы экзаменаторов. Мне говорят: «Заплачьте», – я плачу. Просят засмеяться – смеюсь. То есть, вроде бы, с актерской точки зрения ко мне претензий нет. И тут вдруг экзаменатор спрашивает:

– А кем работают твои папа и мама? Кто они? Мы их знаем?

– Вряд ли, – говорю, – папы у нас нет, а мама – обычная учительница.

Экзаменаторы, услышав это, почему-то страшно удивляются. «Откуда же тогда у вас фото в журнале?» И ставят мне третью тройку подряд. Я чувствовала себя полнейшим ничтожеством. Я – бездарь. Все, что я себе придумала, все, что намечтала, – мыльный пузырь. Нету у меня никакого таланта! Все кругом талантливы, а я – пшик на тройку с минусом. Я оказалась недостойна своей мечты.

Потом выяснилось, что все не так уж и плохо и это не я – ничтожество. Ничтожествами оказались люди, которые принимали у меня экзамены. Выяснилось, что все эти тройки были неслучайны. Правила приема в этот институт гласили, что абитуриенты, набравшие низший балл, могли попасть в вуз и учиться там, но только на платной основе. И перед членами приемной комиссии стояла задача – на глаз определить платежеспособных студентов и нарочно завалить их, чтобы потом предложить платное обучение. Меня, с моим модным прикидом, доставшимся от подружек, и фотосессией в глянце, еще на этапе подачи документов определили как дочку платежеспособных родителей и ставили тройки в надежде, что мои папа и мама раскошелятся на обучение. Они придумали себе деньги, которых у меня не было, и страшно разозлились, когда оказалось, что их фантазии не имеют ничего общего с реальностью.

Документы из театрального я забрала. Помню этот день, как сейчас. Шел проливной дождь. Я вышла из метро «Золотые ворота», добежала до приемной комиссии театрального, вымокнув насквозь. Забрала свою папку с аттестатом и бегом побежала обратно под дождь. Это был последний день приема документов в Институт культуры, и времени у меня оставалось – в обрез. Насквозь мокрая, проехала на метро через весь город, стремглав неслась из метро до дверей Института культуры, прибежала и… мне оставалось только поцеловать дверную ручку. Дверь была закрыта на замок. Прием документов закончился за 10 минут до того, как я туда прибежала. Все. Конец. «Приходите в следующем году».

И вот представьте картину. Я стою на крыльце Института культуры, вся насквозь мокрая, с меня течет, я размазываю по лицу слезы вперемешку с дождевой водой. И тут ко мне подходит солидная женщина и спрашивает: «Девочка, почему ты плачешь?» Я говорю: «Да вот, бежала подавать документы, на 10 минут опоздала». Женщина, по счастливому стечению обстоятельств, оказывается заместителем ректора Института культуры, она лично ведет меня в приемную комиссию и просит принять у меня документы. Я сдаю все экзамены на пятерки, и с этого момента начинается замечательная студенческая жизнь в институте, которому я очень благодарна. Там были прекрасные преподаватели, которые не только учили меня, но и были очень добры ко мне, позволяя со второго курса работать, а с третьего – гастролировать с группой «ВИА Гра», не ставя, как это делается в других вузах, палки в колеса, а, наоборот, помогая и поддерживая.