Текст книги "Друг и лейтенант Робина Гуда"

Автор книги: Анна Овчинникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

–  Джон! Торопись! – громко крикнул Ричард Ли, заставив притихших было ворон разразиться неистовым крещендо.

– Ну, счастливого пути! – Робин придержал мне стремя, пока я садился в седло. – А если найдешь свою знатную родню, припомни бедных бродяг из Шервуда, ладно? – Он хлопнул по шее коня, повернулся и бесшумно растворился в зелени леса, избавив меня от необходимости ломать голову над прощальными словами.

Я не стал провожать взглядом главаря аутло, потому что провожать было уже некого, развернул вороного и быстрой рысью направился к большой дороге на Йорк.

Глава четырнадцатая

«Плохой должник ты,

Ричард Ли, Не стоишь доброты.

В последний раз я говорю,

Что нищим станешь ты».

Тут рыцарь вынул кошелек

И ближе подошел.

Четыре сотни золотых

Он высыпал на стол.

Аббат от злости покраснел,

Заерзал, замычал.

Судья таращился на стол,

Дивился и молчал.

«Маленькое деяние Робина Гуда» «Робин Гуд и Ричард Ли» (перевод Игн. Ивановского)

 АББАТСТВО СВЯТОЙ МАРИИ, ЙОРК

Мы придержали коней, глядя, как сокол кругами поднимается в небо. Катарина завороженно следила за полетом своей птицы, а я поглядывал то на сокола, то на его хозяйку.

Как я успел заметить в Йорке, английские знатные женщины носили чаще всего платья фиолетовых или золотистых тонов, ниспадающие до пят, с почти такими же длинными, расширяющимися от локтя рукавами. Но Катарина упорно одевалась только в ярко-красное, хотя этот цвет в сочетании с рыжими волосами делал ее похожей на плакат «При пожаре звоните 01». На постоялом дворе при въезде в город она сменила одно платье на другое, но и этот наряд был красным и мало соответствовал общепринятой моде – имел разрезы по бокам и узкие рукава, которые она заправила в поношенные охотничьи перчатки с раструбами. Ли проворчал что-то неодобрительное насчет ее распущенных волос, но Катарина, как ни странно, проигнорировала замечание отца...

И сейчас ее огненная грива развевалась по ветру, пока она напряженно следила за движениями сокола, не меньше переполненная охотничьим азартом, чем ее крылатый любимец.

Рыжеволосая девушка на буланом жеребце, над ней – чертящий круги в голубом небе сокол – да, это было красивое зрелище! Для всех, кроме голубя, на которого нацелился пернатый охотник.

Когда сокол ринулся вниз и закогтил свою жертву, Катарина издала дикий торжествующий вопль:

–  Аххха!!!

Ричард Ли снова покачал головой, а я ухмыльнулся. Сегодня я слышал этот вытряхивающий из кожи клич уже второй раз. В первый раз он прозвучал еще более дико, потому что раздался не под открытым небом, а в чинно-строгом, просторном зале аббатства, где и шепот-то казался слишком громким.

–  Я счастлив видеть вас в добром здравии, сэр Ричард! Мы все молились о вашем освобождении с того дня, как услышали печальную весть о событиях близ Яффы. Рад, что наши молитвы не пропали зря.

Ли склонился в глубоком поклоне, но я уловил в почтительности рыцаря скрытую издевку.

–  Подумать только, а я-то возомнил, что обязан своим освобождением Святой Вере, – сокрушенно проговорил он. – И даже поклялся сразу по возвращении отправиться в Конк[23]! Если бы я знал, что мои избавители находятся так близко, я бы не давал столь опрометчивого обета.

Аббат Герфорд переглянулся с маячащей рядом с его креслом бесцветной тощей личностью, похожей на вампира после месячной голодовки. Сам повелитель аббатства Святой Марии имел цветущий вид и, в отличие от бледного мрачного упыря, излучал невыносимое благодушие, но дураком он явно не был: при насмешливых словах Ричарда Ли глаза прелата недовольно сощурились, между бровями пролегла резкая складка.

– Обеты в любом случае надлежит выполнять, – присматриваясь к посетителю, медленно проговорил аббат Герфорд. – Не правда ли, брат эконом?

– Истинная правда, – простуженным голосом подтвердил изголодавшийся вампир. – Выполнение обетов... и уплата долгов – святое дело!

– Мы всегда оказываем не только духовную, но и любую посильную помощь тем, кто сражается за Гроб Господень, – аббат скрестил руки на закрытой инкунабуле, от изучения которой его оторвал наш приход. – Сознавая мизерные результаты подобных усилий, я тем не менее не теряю надежды, что однажды церкви удастся замолить грехи мирян, из-за которых Господь отвернулся от своего воинства. Как известно, тело общества состоит из трех частей: духовенство – oratores, воины – bellatores и трудящиеся – laboratores. И пока грудь, oratores, молится, руки, bellatores, воюют, а ноги, laboratores, работают, общество пребывает в гармонии. Вот почему все мы должны...

– А к какой части тела вы бы отнесли разбойников, преподобный отец? – вдруг громко спросила Катарина.

Она наотрез отказалась от предложенного ей кресла и стояла, как и я, в нескольких шагах за спиной Ричарда Ли, поглаживая палочкой дремлющего на ее кулаке сокола. Следуя суровым наставлениям отца, Катарина вела себя в аббатстве тихо и смирно – как вдруг ее звонкий голос прервал плавную речь прелата, заставив того удивленно приподнять брови.

–  Разбойники – гнусная язва на теле общества, – после паузы недовольно ответил аббат. – Дурное мясо, которое следует выжечь каленым железом! Загнившая плоть, требующая беспощадного отсечения!

Катарина стрельнула в меня быстрым ехидным взглядом. Нет, если кто здесь и был гнусной язвой, то определенно не я!

– Интересно, к какой части тела общества относятся злоязычные рыжие девицы? – вполголоса спросил я, уставившись в темный потолок.

– Я могу сказать, если пожелаешь, к какой части тела относятся неотесанные лесные дикари! – раздалось ответное яростное шипение.

Ричард Ли громко кашлянул, и мы замолчали, словно школьники, пойманные строгим учителем на болтовне.

–  ...Что ж, будем уповать на то, что однажды разбойники навсегда исчезнут с лица земли вместе с еретиками, – внушительно заявил аббат. – Увы, даже если такое когда-нибудь произойдет, этого будет недостаточно для достижения желанной гармонии. Полной гармонии общество достигнет лишь в том случае, если каждый из oratores,    bellatores, laboratores будет в равной степени выполнять свой долг! Что возвращает нас к цели вашего визита, сэр Ричард. Итак, завтра истекает срок выплаты займа, который вместе с процентами за полгода составит четыре сотни фунтов. Брат эконом готов  принять у вас эти деньги.

На губах бледного упыря впервые появилась слабая ухмылка, да и преподобный отец тоже коротко улыбнулся, выжидательно глядя на Ли.

Но куда было веселью кредиторов рыцаря до веселья его дочурки! Катарина вся светилась от злорадного предвкушения, ее веснушки сверкали в полутьме, как солнечные зайчики. Ха, разве такая мина была бы у рыжей язвы сейчас, не возьми я ее вчера на гоп-стоп на лесной дороге? Только из-за этого дочери крестоносца следовало бы быть со мной повежливее!..

Ухмылка Катарины стала еще шире, когда Ричард Ли кротко произнес:

–  Я выехал из Ноттингемшира с намерением просить вас об отсрочке, преподобный отец.

–  Отсрочке? – аббат Герфорд переглянулся с экономом, талантливо сделав вид, будто несказанно поражен и огорчен. – Но, сэр Ли, ведь в расписке ясно указан срок возвраты долга!..

–  И указано, что в случае неуплаты суммы со всеми процентами ваши владения, включая замок Аннеслей, переходят в собственность аббатства Святой Марии, – заявил бледный вампир.

Он приподнял один из фолиантов, громоздящихся на столе, извлек из-под него кусок пергамента и продемонстрировал Ли – теперь с совершенно серьезным видом. Было ясно, что, в отличие от двух других участников этой сцены, брат эконом не обладает актерскими способностями.

–  Здесь, в документе, сказано, что срок уплаты долга – день Святой Магдалины[24], который наступает завтра. И здесь ничего не говорится о возможной отсрочке, а, напротив, говорится, что, если семья Лине внесет долг с процентами до означенного дня, все ее имущество становится собственностью аббатства Святой Марии...

–  Ex Lege[25], – кивнул аббат. – Подумайте, сэр Ли, какой воцарится хаос, если в нынешнее смутное, беспокойное время даже церковь откажется следовать установленному порядку!

Ричард Ли слегка наклонил голову и смиренно произнес:

–  Но если даже пастыри человеческих душ откажутся от милосердия, чего же тогда следует ожидать от мирян?

Я вдруг пожалел, что здесь нет Робина Гуда. Вот кто оценил бы по достоинству разыгрывающийся тут спектакль! Может, Ричард Ли собирается отдать свой долг в самый последний миг, с утренним звоном колоколов? Это было бы эффектнее всего! Да, неудивительно, что вожак шервудских аутло и рыцарь-норман так быстро нашли общий язык!

Однако аббат не стал затягивать развязку сцены до заутренней. То ли ему отказало чувство артистизма, то ли он спешил вернуться к изучению инкунабулы, а может, его смутил сияющий вид Катарины. Бросив на дочь Ричарда Ли очередной подозрительно-озадаченный взгляд, преподобный стукнул ладонью по столу и воскликнул:

–  Довольно! Не испытывайте мое терпение, сэр рыцарь! Милосердие – и впрямь одна из главных христианских добродетелей, зато одним из главных грехов в наше время является неблагодарность. Да-да, неблагодарность и алчность! Не погрязни воинство крестоносцев в безудержной алчности, Господь не отвратил бы от него с презрением Свой взор и Святой Град давно был бы освобожден!

Я не видел лица Ричарда Ли, поэтому не мог сказать, почему аббат так внезапно смолк, побледнел и резко откинулся в кресле. Наступившая вслед за тем тишина была оглушающей, но короткой, а потом рыцарь сделал три шага вперед и вынул из-под плаща увесистый кожаный мешочек.

–  Да, если бы такие святоши, как вы, присоединились к войску крестоносцев, Святой Град и впрямь уже принадлежал бы христианам! Вы просто-напросто купили бы Иерусалим – вместе со всеми его мечетями, христианскими святынями и еврейскими синагогами. Держите ваши деньги!

Рыцарь рывком растянул завязки кошеля и вышвырнул его содержимое на стол. Золотые монеты покатились между книг, посыпались на далматику аббата, бледный упырь рухнул на пол, подбирая упавшие на пол желтые кружочки. Аббат судорожно глотнул воздух – раз и другой, уставившись на золотое изобилие на столе. Наверняка земли Ричарда Ли стоили гораздо больше этой суммы, потому что у прелата был такой вид, словно его в брюхо лягнула лошадь. Еще раз с трудом втянув в себя воздух, преподобный отец выдохнул его вместе с фразой, которую я не так давно слышал от мерзкой богохульницы вдовы Хемлок.

Вот тут-то Катарина и издала пронзительный радостный вопль, заставивший задребезжать оконные витражи:

–  Ахххха!!!

Глава пятнадцатая

Говорят там и тут,

Что храбрец Робин Гуд,

Но и Джонни отчаянный малый,

Скатилок, и брат Тук,

И сын мельника Мач

Знамениты геройством немало.

«Робин Гуд и два попа» (перевод Г. Блонского)

СОКОЛИНАЯ ОХОТА

Катарина подъехала, показывая отцу окровавленного голубя и оживленно тараторя по-французски. Сокол на ее плече гордо встряхивал перьями и крутил головой, на которую еще не был надет клобучок.

Одобрительно взглянув на голубя, Ричард Ли заметил:

–  Говори по-английски, Катарина. Невежливо разговаривать в присутствии Джона на языке, которого он не понимает.

Охотница вспыхнула и швырнула голубя в седельную сумку.

– Да он сам все время бормочет на каком-то непонятном языке! Как он недавно назвал органиструм? Ги-тей-ра? Да еще закричал это слово на всю площадь и начал тыкать пальцем в бродячего жонглера! Я чуть не умерла со стыда...

– Ах, вот как? – хмыкнул я. – Значит, издавать охотничьи кличи в аббатстве Святой Марии дозволено, а кричать под открытым небом – позор?

Ричард Ли слегка улыбнулся и, когда мы Катариной, продолжая переругиваться, двинулись бок о бок по дороге к близкому Шервуду, молча последовал за нами... По-моему, рыцаря от души забавляли наши перепалки.

Все дорогу до Йорка и обратно мы с Катариной то и дело сцеплялись, как два сокола, и, когда очередная свара заходила слишком далеко, владелец Аннеслея разнимал нас со сноровкой и невозмутимостью опытного сокольничего. К концу длинного пути он неплохо в этом поднаторел. Как ни странно, Ричард Ли с самого начала обращался со мной как с равным (неужели и впрямь поверил в болтовню Локсли о моем благородном происхождении?), зато его дочь никак не могла решить, как же ко мне следует относиться.

Я вел себя не как виллан – но и не как человек благородной крови; я говорил странные вещи, к тому же зачастую на странном языке; я не оказывал госпоже Ли тех знаков почтения, какие простолюдину надлежало оказывать леди; более того – я осмеливался обращаться с ней как равный с равной, хотя был всего-навсего жалким аутло, чью голову власти Ноттингемшира оценили в пятнадцать шиллингов! В мире, разделенном на oratores, bellatores и laboratores, для меня просто не находилось места, а я не собирался облегчать Катарине Ли сложную задачу моей классификации.

Зато рыжая язва теперь больше не игнорировала меня... Хотя упорно продолжала требовать пиетета. Упорно и безуспешно. Я вовсе не собирался носить шлейф платья высокорожденной наследницы Аннеслея.

Может, после удара по голове я и не помнил своих титулов, предков и званий; может, я и сидел в седле как паж-первогодок (представляю, что бы сказал мой тренер в Стрельно при виде этого седла!); может, я и не знал по-французски ничего, кроме «шерше ля фам» и «же не манж па сие жур»; может, я ни разу в жизни и не держал в руке меч – но я был вольным стрелком!

Как ни странно, я ощутил это в полной мере, только покинув Шервуд. Все здоровые части здешнего общества были связаны слишком многими условностями и обязанностями, – все, от сервов, падающих в ноги благородным господам, до благородных господ, подчиняющихся десяткам неписаных правил поведения. До сих пор я считал, что аутло заперты, как в тюрьме, в двадцати тысячах акрах своих зеленых владений, но во время недолгой поездки в Йорк понял: клетки тех, кто жил за пределами Шервуда, гораздо тесней.

Не скованный никакими обязанностями, которые сковывали все здоровые части здешнего общества, я смотрел, слушал, запоминал, мотал на ус и старался выжать из поездки максимум удовольствия. Держу пари, Катарина со мной не скучала. Если честно, я с ней тоже не скучал.

Рыжий беспокойный огонь, пылающий рядом, так и норовил меня обжечь, но я понемногу становился огнеупорным. А в какой бесподобный бушующий вулкан превратилась дочка Ли, когда на площади в Йорке я начал выторговывать у бродячего певца органиструм!

Эта тяжелая, громоздкая штука и впрямь напоминала гитару, хотя имела два резонаторных отверстия вместо одного и три струны вместо шести, – а в остальном поразительно смахивала на столь знакомый мне предмет из двадцать первого века. И я действительно не удержался от громкого радостного возгласа, увидев этот предмет в руках у глимена на площади Йорка.

Моя радость сильно поубавилась, когда я услышал, что именно горланит певец под свой гитароподобный инструмент.

Дурацкая баллада Аллана-э-Дэйла про Джолли Пиндера уже намозолила уши всем парням в Шервуде – а вот теперь ее распевали посреди главной площади Йорка! Ну почему, кровь Христова, все местные (и приезжие) девушки должны были знать о том, как некий Джолли Пиндер из Вейкфилда намял мне и Робину Гуду бока? Вообще-то мы просто не хотели ненароком поломать хрупкие кости девяностолетнего старца, стойко защищающего хозяйское добро, поэтому и ретировались, не надавав ему ответных тумаков... Однако в балладе о почтенном возрасте Джолли не говорилось ни слова, поэтому мы с Робином выглядели в ней полными идиотами!

Не дожидаясь, пока певец перейдет к последним, самым глупым куплетам баллады, я выторговал у него инструмент, и всю обратную дорогу до Шервуда органиструм тихо позвякивал у моего седла рядом с арбалетом, который одолжил мне братец Тук...

Что добавляло Катарине новые поводы для раздражения.

Во-первых, звяканье струн, видите ли, беспокоило ее драгоценного сокола; во-вторых, госпожа Ли не желала путешествовать в обществе человека, смахивающего на бродячего жонглера; в-третьих, органиструм считался инструментом плебеев; в-четвертых, слуха у меня было еще меньше, чем хороших манер!

Это последнее обвинение Катарина выдвинула, когда я взял «гитару» в руки и попробовал на ходу пару аккордов.

Я ответил на выпад рыжеволосой стервы широкой улыбкой.

Конечно, вряд ли мне удастся наладить органиструм под привычный строй шестиструнной гитары, но в небе звенят жаворонки, в ста шагах впереди живописно темнеют дубы Шервуда, рядом сверкает синими глазами девушка, которая теперь уделяет мне гораздо больше внимания, чем своему соколу, – словом, жизнь чертовски хороша!

–  Джооооон!..

Истошный вопль известил, что жизнь сейчас хороша далеко не для всех.

Через заросшее бурьяном поле к дороге ко все лопатки чесал сын руттерфордского мельника Мач, а за ним по пятам скакали трое верховых.

Я среагировал без промедления, ударив пятками коня и послав его через канаву на заброшенный общинный выгон.

Мальчишка сломя голову мчался ко мне, но всадники быстро его догоняли. Лишь то, что выгон покрывала густая трава, в которой пряталось много камней и рытвин, не позволяло наемникам пустить коней вскачь, но и крупной рысью они почти настигли свою выбившуюся из сил добычу.

Вот Мач споткнулся, упал – и понял, что уже не успеет подняться.

– Джоон!.. – пискнул он, оглядываясь на нормана, который приготовился выдернуть из ножен меч.

– Стой, сучий потрох!!! – проревел я, направляя коня на остатки полуразвалившейся изгороди.

Месяцы, проведенные в обществе «волчьих голов», не прошли для меня даром, я даже не задумался, разумно ли нападать в одиночку на троих наемников. Я видел только одно: самому младшему из вольных стрелков придет конец, если я не потороплюсь!

Перебросив органиструм поперек седла, я вскинул заряженный арбалет и выстрелил. На таком расстоянии невозможно было промазать, болт ударил наемника в левую часть груди, пробив кольчугу, так и не дав норману времени выхватить меч.

А потом вороной конь, еще недавно принадлежавший шерифу ноттингемскому, перемахнул и через изгородь, и через скорчившегося возле нее мальчишку, и я оказался между Мачем и вторым наемником, вооруженным длинным копьем. У меня не было времени перезарядить арбалет – к тому моменту, как я бы это сделал, в меня уже всадили бы копье... Не было у меня и щита, зато имелся тяжелый массивный органиструм – и я использовал его, чтобы отклонить направленное на меня копье.

Дальний предок гитары не подвел: наконечник пробороздил толстую деку, не вонзившись мне в бок; а в следующий миг гнедой конь нормана и мой вороной столкнулись так, что затрещали подпруги. Я выпустил органиструм, обхватил нормана поперек туловища и что было сил ударил его лбом в переносицу под кольчужным капюшоном. Наемник обмяк и неудержимо пополз с седла. Мы вместе упали на землю, я оказался сверху, а под нами так и путались переплетенные струнами деревянные обломки инструмента.

Стукнув противника для верности ребром ладони по шее, я услышал испуганный вопль:

– Джон, берегись!!!

На секунду мне померещилось, что это кричит не Мач, а Катарина... Стала бы благородная девица волноваться о целости шкуры презренного аутло!

Я проворно скатился с не подающего признаков жизни врага и вскочил уже с его копьем в руке... Но тут же понял, что мне сейчас требуется не копье, а автомат Калашникова.

–  Мач, беги!! – рявкнул я, пятясь перед всадником, который теснил меня к остаткам осиновой изгороди.

Краем глаза я видел, что скинутый с седла наемник, оказавшийся на редкость живучим, пытается встать.

–  Эээ, еще один из шервудских голодранцев? —протянул возвышающийся надо мной верховой, поигрывая мечом. – Тем лучше, награда будет щедрее! Брось копье, волчара, и молись, чтобы я взял тебя живьем!

Пресвятая Богородица, на меня взирал сверху вниз Симон де Моллар собственной персоной! Значит, командир наемников все-таки залечил дырки в шкуре, которыми наградил его Робин, и лично вышел на тропу войны?

Как же, получишь ты меня живьем, гнусавый ублюдок, жди!

Я упал на одно колено и врезал копьем по бабкам лошади нормана, а сделав обратное движение, послал в аут очухавшегося было хозяина копья.

Много раз мы с шервудскими парнями спорили, сможет ли пеший вот эдак сбросить верхового с седла. Я утверждал, что может, – и теперь доказал свою правоту. Несчастный коняга с верещанием рухнул на колени; де Моллар выронил меч и, не удержавшись в седле, перелетел через лошадиную шею...

Как раз этот момент чертова кляча первого нормана выбрала, чтобы промчаться между изгородью и мной. Могучий толчок ее плеча сбил меня с ног, а мгновенье спустя на меня приземлился командир наемников.

Когда на тебя обрушиваются семьдесят килограммов, упакованных в твердое железо, поневоле на несколько секунд перестаешь дышать и соображать. С хрипом втянув в себя воздух, я мотнул головой и сквозь карусель разноцветных пятен перед глазами увидел стремительно опускающийся на меня длинный кинжал.

Лезвие почти ударило меня в лицо, но я перехватил руку де Молара, извернулся, и мы поменялись местами. Может, норман и был натаскан на драку с применением холодного оружия, но он понятия не имел о борьбе в партере, поэтому вскоре я уже лежал на противнике боком, нажимая левым предплечьем ему на грудь. И все-таки мне здорово досталось при падении этого бугая... Каждый вдох отзывался болью в груди, поэтому, как я ни стискивал запястье де Молара в попытках отвести лезвие, теперь направленное мне в горло снизу вверх, я никак не мог победить в этом отчаянном армрестлинге.

Мы сражались за кинжал, рыча русские и французские ругательства, как вдруг сверху раздалось хлопанье крыльев, резкий клекочущий крик, и на лицо нормана рухнула растрепанная пестрая фурия. Сокол Катарины пустил в ход одновременно когти и клюв, в мгновение ока превратив физиономию де Моллара в кровавые клочья.

С жутким криком командир наемников схватил терзающую его бестию, но тут рядом раздался еще один дикий неистовый клич, и тонкая рука, подхватив кинжал де Моллара, вонзила длинное лезвие в горло нормана над кольчужным воротником.

Несколько секунд спустя командир наемников был мертв, как буква закона, а потрепанный сокол с трудом взлетел и опустился на плечо своей хозяйки...

Я вскочил на ноги, озираясь в поисках остальных противников... Но о них можно было уже не беспокоиться.

Неподалеку перегнувшийся с лошади Ричард Ли вытаскивал свой меч из груди распростертого на спине наемника, Мач обшаривал карманы нормана, схлопотавшего арбалетную стрелу; за поясом мальчишки торчал окровавленный нож.

Убедившись, что мы остались победителями на поле боя, я повернулся к Катарине, которая поглаживала встрепанного сокола, но при этом смотрела на меня. Рыжие волосы девушки казались сейчас еще ярче по сравнению с ее мертвенно-бледным лицом, синие глаза потемнели до черноты.

–  Джо-он... Ты цел? – странным, колеблющимся голосом спросила Катарина.

Я кивнул и шагнул к ней, боясь, что она потеряет сознание, – такой у нее был вид. Но дочь крестоносца не упала в обморок. Успокоив сокола, убедившись, что с ним и со мной все в порядке, она взглянула на распростертого у ее ног де Моллара – и плюнула на его труп.