Текст книги "Германия. Свой среди своих"

Автор книги: Анна Мосьпанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

• выплату денежных компенсаций по болезни.

Теперь о тех услугах, которые оплачивают частные больничные кассы:

• зубная имплантология и установка дорогостоящих зубных протезов из наиболее качественных материалов;

• оплата пребывания в одноместных и двухместных палатах в клиниках по выбору пациента (при обычной страховке в палате обычно три-четыре человека);

• альтернативная медицина (это очень важный момент. Дело в том, что ни одна государственная больничная касса не оплатит вам никакую фитотерапию, аюрведу и прочие изыски. Гомеопатию тоже не оплатит. Между тем услуги «альтернативщиков» в Германии весьма недешевы и очень популярны. Частные же больничные кассы покрывают все расходы, включая оплату альтернативных лекарственных препаратов). Сюда же, кстати, относится и массаж;

• оплата стоимости очков и контактных линз (еще до недавнего времени государственные больничные кассы оплачивали подбор и изготовление очков. Времена изменились, услуги сотрудников оптик подорожали, и государственные кассы отказались покрывать расходы «на глаза». Выходов два – или платить из своего кармана, или быть застрахованным в частной кассе.)

• Если вы въезжаете в страну как турист, то очень желательно приобрести медицинскую страховку до того, как вы пересечете границу Германии. Разумеется, в случае непредвиденных обстоятельств вас не оставят умирать на улице и окажут необходимую помощь. И в любой больнице в принципе можно оплатить указанные услуги наличными. Другое дело, что суммы могут, мягко говоря, зашкаливать. Поэтому разумнее иметь документ, гарантирующий, что в случае наступления «страхового случая» вы не пойдете по миру с протянутой рукой и получите качественное обслуживание.

• Если же все-таки произошла ситуация, в которой вам необходима помощь врачей, а страховки нет (мы рассматриваем вариант, когда вы находитесь в стране как турист), то при оформлении в клинике обязательно необходимо указать, что вы лечитесь как ПРИВАТНЫЙ пациент и оплачиваете услуги самостоятельно. О том, каким образом вы это делаете – по безналичному расчету или непосредственно в кассе больницы, решается в каждом индивидуальном случае.

• Теперь представим другую ситуацию: у вашего родственника сильные боли в груди. Время позднее. Машины нет. Что делать? Разумеется, вызывать скорую, причем немедленно. Вызов скорой помощи оплачивает больничная касса. Если скорая приезжает к пациенту, пребывающему в стране временно, то вызов оплачивается за счет его страховки или он делает это сам – после того, как ему будет выставлен соответствующий счет.

• Я знаю очень многих наших бывших соотечественников, которые просто боятся вызывать скорую помощь, так как не уверены, что их потом не обяжут оплатить выезд из своего кармана. Следует помнить, что вызов бригады скорой помощи по таким поводам, как несчастные случаи, сильные кровотечения, огнестрельные ранения, колото-резаные раны головы, шеи, корпуса, сильные боли неустановленной природы, внезапный паралич, остановка дыхания, отравления, утопление, угроза суицида, начинающиеся роды, взрывы и поражения электрическим током, любые несчастные случаи с детьми, а также абсолютно все аварии на транспорте ВСЕГДА ОПЛАЧИВАЮТСЯ БОЛЬНИЧНОЙ КАССОЙ.

Другое дело, если вам пришло в голову вызвать скорую, потому что у вас температура тридцать семь и четыре и голова раскалывается. А за аспирином бежать неохота. Или, скажем, похмелье. И, опять же, нужен аспирин. А бежать за ним некому, ибо всем остальным лекарство нужно точно так же, как и вам. И вам в голову приходит светлая идея: «А не вызвать ли мне карету скорой помощи?» Они, разумеется, приедут. Но, скорее всего, впоследствии выставят вам счет на кругленькую сумму.

• Если вам все же необходим доктор (вспоминаем, что у нас тридцать семь и четыре и скорую вызывать нельзя. Но чувствуем мы себя плохо, и нам нужно лекарство), а обычные праксисы уже закрыты (скажем, в полвосьмого вечера), то на этот случай в каждом городе существует Notfallpraxis – своего рода пункт неотложной помощи. Узнать о его нахождении можно в Интернете, набрав в Google название города, в котором вы находитесь. Кроме того, при необходимости вы можете подъехать в любую близлежащую больницу, где вас обязаны принять в любое время суток. Со страховкой или без. По серьезному или не очень поводу. Просто потому, что вы обратились за медицинской помощью.

• И последнее: медицина в Германии находится на очень высоком уровне развития. Если, не дай Бог, вам случится попасть в стационар, то вы можете быть уверены, что в самый разгар лечения не кончатся медикаменты, что постель будет чиста, обед – съедобен, ну а качество чисто медицинских услуг… Могу сказать только одно: с некоторых пор в Германию устремился поток пациентов из Америки и богатых арабских стран. Пациентов, которые платят за лечение из своего кармана. Это о чем-то да говорит.

13. Немного о стереотипах

Ох, сколько же стереотипов в отношении немцев я наслушалась в свое время от якобы «знающих» людей… Немцы, вроде бы, это и не люди вовсе, а самые настоящие роботы, полностью лишенные чувства юмора, не умеющие шутить не только над собой, но даже и над другими.

Не соглашусь, причем категорически. Немцы наделены отличным чувством юмора – тонким, элегантным и порой очень едким. Как-то мы со старшим сыном рассматривали сайты заводчиков кошачьей породы «невская маскарадная» (Neva Masquarade). Эта порода – практически разновидность всем известной русской сибирской кошки, к тому же появившаяся в Германии сравнительно недавно, после падения «железного занавеса». Соответственно, хозяева вовсю стараются сохранить «близость к корням». Смотреть на это было невероятно весело.

Первым в наши сети попал роскошный трехмесячный экземпляр по имени Виталий.

– Не иначе хозяева – фанаты братьев Кличко, – заметил ребенок. – Давай посмотрим, кто там еще есть в помете.

Разумеется, в помете оказался крупный, щекастый Володья.

Наряду с «братьями-боксерами» в ассортименте находились очаровательно-рыжий Царь Петр со слегка косящими плутовскими глазищами величиной с хорошую тарелку и почему-то блондинистая Аннушка.

Я искала Маргариту, Берлиоза и Коровьева, но не нашла. Это все же наши родные, посконные ассоциации.

Зато были обнаружены Аркаша, Альоша и Вассилий, почему-то с двумя «с». Подозреваю, что исключительно из уважения.

– Это мальчик или девочка? – поинтересовался ребенок, указывая на очаровательное существо с двойным именем Яша-Яна. – Они что, пол определить не смогли?

Дальше нам попались голубоглазый Ярослав и его не менее синеокая подружка Янислава – хотя я, признаться, ждала Ольгу, и вяловатый, слегка оплывший Распутин.

На одном из сайтов мне встретился изящный, дымчато-серый Валентин – боюсь даже предположить, кого имели в виду, и кокетливая желтоглазая Юлия.

Мы перебирали объявления очень долго, ожидая встречи с Альонушкой, Машенькой и тремя медведями. Но в основном попадались Иваны и Катьюши. Ну и кто скажет, что у немцев нет чувства юмора?

Следующий стереотип, о котором очень часто приходится слышать: немцы никогда и не при каких обстоятельствах не любят вспоминать о Второй мировой войне. Это тема – табу, и вспоминать об этом как бы неприлично. Якобы немцы, пережившие советскую оккупацию, реагируют на любое упоминание о «русских» со смесью ужаса и брезгливости, а молодые вообще понятия не имеют о том, что была такая война. Об этом мы еще обязательно поговорим с вами отдельно, потому что рассказать в двух словах о том, что испытывают и чувствуют сегодняшние немцы, не так-то просто.

А пока я хочу рассказать вам о встрече с человеком, чья судьба может быть идеальной иллюстрацией того, что прошлое никуда не исчезает.

Он подсел ко мне сам. Точнее, сначала помог, а потом подсел. Я летела в командировку в Лондон, рейс был последний, вечерний, и самолет был полупустой.

В данном случае человек просто повел себя по-джентльменски. Я воевала со своим рюкзаком, который несмотря на небольшие габариты никак не хотел укладываться на полку над сидением. Сначала я его уложила, потом вспомнила, что внутри бумаги, начала вытаскивать назад, потом – снова укладывать.

Мужчина, идущий по проходу, увидел, что в неравной борьбе с рюкзаком я явно проигрываю. Let me help you! [16]16
  Позвольте вам помочь (англ.).


[Закрыть]Уложил багаж, улыбнулся и пошел дальше. Сел через ряд. Я пристроилась у окошка и набрала телефон, пока мы еще не взлетели, чтобы договориться с коллегами о встрече на следующий день. Говорили мы по-русски. Я договорила, попрощалась, отвернулась к окну, закрыла глаза.

– Можно к вам? Я услышал русский язык. Сто лет не говорил по-русски.

Я неохотно повернула голову. У него были умные карие глаза в лучиках «гусиных лапок», крупные черты лица, практически квадратный подбородок. Глубокие морщины, идущие от крыльев носа. Когда-то, наверное, он был ярким блондином. Сейчас в волосах проглядывало много седины, но они по-прежнему были густыми и очень ухоженными. Блондин с карими глазами – редкое сочетание, запоминающееся. На вид ему было лет пятьдесят восемь – шестьдесят. Может, чуть больше.

На нем был элегантный костюм. Человек, путешествующий в десять вечера в костюме, из кармашка пиджака которого торчит платочек в цвет галстука, вряд ли работает дальнобойщиком или лесорубом. Скорее всего, какой-то бизнесмен, передвигающийся между странами с одним ноутбуком. Впоследствии так и оказалось, кстати говоря.

– Вы в Лондон по делам или в гости? – по-русски он говорил с сильным акцентом, но очень правильно, чисто. Такое ощущение, что язык когда-то активно использовался, а затем был отложен куда-то в закоулки памяти – не за ненадобностью, а потому что было не с кем общаться.

– По делам, – ответила я, – на один день. Послезавтра утром назад, в Германию. А вы?

– Я живу в Англии. В пригороде Лондона. А бизнес частично в Голландии. Вот и летаю туда-сюда.

Перекинулись еще парой слов о погоде, кризисе и падении курса доллара. Обычный small-talk [17]17
  Легкий, бессодержательный разговор на общие темы (англ.).


[Закрыть], занявший пять минут. Вроде бы, все. Но у меня было явное ощущение, что человек хочет о чем-то поговорить. Какое-то шестое чувство. И я спросила его, откуда такой хороший русский.

Он улыбнулся как-то очень светло, благодарно, и медленно, словно сам с собой, заговорил.

– Я ведь родился в России. В СССР, точнее, в лагере. На северо-востоке. Там, где только снега и непролазные леса. Мой отец был военнопленным. Они работали на лесоповале. А мама… Мама была поваром в лагерной столовой. Она литовка по национальности была, но из обрусевших. Прекрасно по-русски говорила, любила очень русскую культуру [18]18
  Я, пока его слушала, все время вспоминала фильм Никиты Михалкова «12». Там у героя Гафта была очень похожая история. Только отец был евреем, а мать – красавицей-литовкой.


[Закрыть].

– Мама потом рассказывала, что это не был случайный секс, – продолжал между тем сосед. – Это была любовь… как это… с первой буквы.

– С первого взгляда, – машинально поправила я и тут же мысленно себя отругала. Боялась сбить его с мысли.

– Да, с первого взгляда. Спасибо. Извините мой русский. You know what [19]19
  Вы знаете, что (англ.).


[Закрыть]мне хочется говорить об этом по-русски. Всегда хотелось. Но как-то не с кем было. А вам, мне показалось, может быть интересно. Да, мама… Любовь у них приключилась. Или страсть, whatever [20]20
  Неважно, как вам будет угодно (англ.).


[Закрыть]… Ну вот. Мама забеременела. Об этом, разумеется, в какой-то момент стало известно лагерному начальству. Когда уже скрывать было невозможно, маме дали меня родить, а потом посадили. За связь с фашистом, вы понимаете, да? Было это в 1948 году. Маму посадили. Меня отдали в дом для детей без родителей.

– А папа?

– Папа отсидел и вернулся в Германию. От мамы у него ничего не осталось. Только брошь в виде цветочка такого. Синего. Василия? Васиня? Василька! Вспомнил. В виде василька. А у мамы вообще ничего не осталось. Только одна фотография папы в военной форме (она ее прятала всю жизнь, боялась очень). Там на обратной стороне был написан адрес папиных родственников в Западной Германии, куда он собирался потом вернуться. А потом маму выпустили. Тогда умер Сталин, и всех выпустили, многих. И она стала меня искать. По всем домам детей. Детским домам. Вам интересно?

А я сидела как замороженная, боясь, что сейчас он перестанет рассказывать. Передумает, смутится, потеряет интерес. Мало ли. И я не узнаю, чем все кончилось.

– Мама искала меня очень долго, но нашла. Я был тощий, со зверями в голове. Такими, как кузнечики, только маленькими, черными. Они еще прыгали везде.

– Вшами, – подсказываю почти шепотом.

– Да, вшами. И голодный очень. Мама говорит, она купила на вокзале у старушки банку с молоком козла. Женского козла.

– Козы.

– Козы. Да, спасибо! Вы поправляйте, пожалуйста. Я очень хочу чистый русский язык. Вижу, вам неудобно. Вы поправляйте. Я так благодарен, когда по-русски… Очень много русских сейчас в Лондоне. Очень. Но как-то никогда не хотелось рассказывать об этом. Что я сын немецкого солдата. Всегда боялся без ума… безумно… реакции. Ненависти. Да… Козы молока мама купила. Принесла с собой банку, когда меня забирать пришла. А я у нее на глазах всю ее выпил. Три раза литр. Три литра, говорят?

– Да. И что же дальше? Куда вы с мамой подались потом? У нее же, наверное, был запрет на передвижение? На въезд в Москву?

– На передвижение? Sorry, i don't understand [21]21
  Извините, я не понимаю (англ.).


[Закрыть]передвижение. Мама решила ехать к родственникам в Литву. Мы поселились на хуторе. Далеко от Вильнюса, в глубине. Мама… мама устроилась работать в магазин продуктов. Я ходил в школу. Все было хорошо вроде бы, но мама очень хотела найти отца. Всю жизнь. Она красивая была очень. Даже тюрьма ее не испортила. Многие предлагали ей стать engaged [22]22
  Обручиться, связать себя словом (англ.).


[Закрыть]… не знаю, как по-русски… и потом стать женой. Но она всегда отказывалась. Она всю жизнь хотела найти папу. А потом… мы оказались в Польше. В социалистической Польше. Это был тот же СССР, только более мягкий.

– Как вам это удалось?

Он как-то замялся, смутился. По лицу проскользнула тень, и я поняла, что это та тема, о которой он вряд ли сможет рассказать. Точнее, вряд ли захочет. Что-то там было такое, о чем ему не хотелось говорить. Так оно и оказалось.

– О… это сложная история. Там… нам помогали. Мама нашла один путь. Но пришлось нарушать закон. Документы всякие. Не чистые? Не такие, как у всех. В общем, мы оказались в Польше, – слегка скомкал он эту часть истории, но, увидев, что я совершенно не настаиваю на подробностях, продолжил даже с некоторым воодушевлением. – В Польше мама очень боялась, что нас посадят. Что ее снова посадят. Мы хотели уехать дальше, в Германию.

– А мама уже нашла вашего отца? Она знала, где он?

– Нет. Она ничего не знала. Но была уверена, что отец ее не забыл, что он ее помнит и любит. Дальше нам снова помогли. Одна гуманитарная организация. Я не помню названия, простите. Мы попали в Западную Германию. Под Штутгарт. Мама нашла отца! Отец уже был давно женат. У меня есть сводный брат. Он младше меня на восемь лет. Врачом работает. Ушистом? Ушином? Уши лечит, да, да. Так вот. Отец ушел от той женщины, и мы стали жить вместе. Поженились они уже много позже. Когда мама… мамины документы сделали правильно. А я потом учился в Германии.

Выучил язык быстро очень, школу закончил. Потом университет. А потом уехал в Англию.

А родители остались в Германии. Любили они друг друга без умов. Без ума. Всю жизнь. Мама умерла давно уже, десять лет назад почти. Все время мечтала съездить в Литву, на родину. Но так и не съездила. Боялась, наверное. Но меня воспитала так, что я – русский. Советский даже. Мы никогда не говорили о том, что отец воевал против СССР и почему. Эта тема была закупорена. Закрыта, как на замок.

И отец никогда не говорил об этом. Мы дома не говорили по-русски больше. Мама не хотела, чтобы люди знали. Только между собой иногда мы с ней шептались. Она не хотела, чтобы я язык забыл.

А отец… Отец умер всего два года назад. Последние годы жил со мной в Англии. Старый стал совсем, больной. И все время говорил: «Сынок, какое счастье, что твоя мама меня нашла. Что я узнал о тебе. Поздно, но узнал. Твоя мать – великая женщина. Я по сравнению с ней – ничто. Это благодаря ей мы были вместе».

– Вот так вот, – неожиданно оборвал он тогда свой рассказ, – наверное, я вас утомил? Заболтал совсем. А вон уже и огни показались… Мы приземляемся. Знаете, всю жизнь хотелось рассказать кому-то. Но как-то не доводилось. Сначала нельзя было, потом… Потом некому. А вам почему-то захотел рассказать. И легче стало. Ну что ж. Был рад встрече. Вы часто летаете этим рейсом? Значит, еще обязательно увидимся.

Мы приземлились. Он вытащил мой проклятый рюкзак, поцеловал мне руку и пошел, не оглядываясь, по проходу…

А я весь вечер была под впечатлением этой истории. Истории, опровергающей все стереотипы. Истории любви, которая началась в лагерном бараке и была обречена с самого начала. Обречена, потому что ее участники по всем официальным законам не имели никакого права на счастье. Но оно тем не менее было. Поздно и вопреки всему, но эти люди какое-то количество лет были счастливы.

Наконец, еще одно очень распространенное заблуждение, передаваемое из уст в уста, – что немцы якобы совсем не любят детей. Не любят и не рожают. Именно в силу того, что женщины очень долгое время мечтали о том, чтобы работать наравне с мужчинами и иметь равные с ними права, сама идея традиционной семьи в Германии будто бы совершенно утеряна. И пресловутая «протестантская этика», о которой в свое время писал великий немецкий историк и социолог Макс Вебер, давным-давно устарела. Нет никаких семейных ценностей, а есть только гедонизм и желание получать удовольствие любой ценой.

Вот лишь немногие из самых распространенных утверждений, которые приходится то и дело слышать не только от случайных «знатоков», но порой и из уст весьма компетентных специалистов по немецкой культуре.

– Да немки вообще не хотят рожать… А если и рожают, то одного и в сорок лет.

– Немцы никогда в жизни не возьмут в семью чужого ребенка – они для этого слишком брезгливы.

– Немцы предпочитают детям собачек и кошечек…

Конечно же, нет дыма без огня. И что-то в этом есть. Немецкие пары действительно предпочитают поздно обзаводиться детьми – сначала они путешествуют по миру, потом делают карьеру, обустраивают дом, подготавливают материальную базу. Детей обычно заводят после тридцати. Впрочем, это совершенно типично не только для Германии, но и для всей Западной Европы.

Но вот утверждение о том, что немцы никогда в жизни не возьмут в семью чужого ребенка, в корне неверно. К сожалению, несмотря на все успехи медицины количество бездетных пар в стране по-прежнему велико, и очередь на усыновление может растянуться на годы.

Немецкие пары берут любых детей. Кривых, косых, с тяжелыми увечьями. Никого также не смущают происхождение ребенка, разрез глаз, цвет кожи. С одной стороны, отчасти это связано с тем, что вероятность получить белокурого, голубоглазого и абсолютно здорового ребенка действительно минимальна. С другой стороны, здесь не принято скрывать усыновление. То есть никто не будет стыдливо отводить глаза на вопрос ребенка «Почему я не похож на вас с мамой?». Скорее всего, ему скажут в лоб, что его усыновили, а при желании расскажут и о предыдущей семейной истории. В немецком обществе принято считать, что ребенок имеет полное право знать о том, откуда он родом и кто его родители. И если биологические родители были чернокожими алкоголиками, а сейчас малыш живет в добропорядочной белой бездетной семье, то никому не придет в голову придумывать небылицы о том, что «у тебя гены прабабушки, поэтому ты такой черненький».

Много лет назад я гуляла на детской площадке со своим сыном, которому на тот момент было лет пять. Неожиданно меня окликнули:

– Привет! Можно мне ваш самокат на минутку?

Обернувшись, я увидела темненького мальчика лет восьми. Не мулата, а совершенно чернокожего ребенка. На черной мордочке сияли белоснежные зубы. Улыбка – до ушей.

– Так можно?

– Бери, конечно! Мой сын пока там, в песке играется. Покатайся здесь по кругу.

– Спасибо! – мальчишка схватил самокат и с восторгом унесся прочь. Прошло минут десять. Я уже начала было подумывать о том, что не видать мне самоката… В этот момент ребенок появился с противоположной стороны аллеи. Как ни в чем не бывало.

– Вот! Классно было! – мальчик аккуратно положил самокат на землю.

– А ты что, совсем один гуляешь? А мама с папой где? – поинтересовалась я скорее для проформы.

– Да мы в гостях у папиных друзей. Мама с папой там за столом сидят. И брат мой с сестрой тоже. А мне скучно очень стало. Меня выпустили погулять. А вон и папа идет!

Я повернулась в сторону, куда указывал мальчик. По аллее к нам направлялся высокий мужчина. Белый.

Мальчик, поймав мой взгляд, доверчиво сообщил:

– Меня усыновили. Два года назад. Знаете, откуда я? У меня самые лучшие мама и папа в мире. И братик у меня чудесный. Ему год всего. И еще…

Ослепительно сверкали белки глаз, задорно подскакивали пружинки волос.

Мужчина – крупный, атлетически сложенный блондин лет тридцати восьми – сорока, улыбаясь, подошел к нам.

– Вы уже познакомились с моим сыном? А вашему мальчику сколько? Джастин, ты познакомился с мальчиком?

В этот момент у него запищал телефон. СМС. Он быстренько пролистал сообщение.

– Джастин, еще пять минут. Мама с Оливией уже выходят. А Лукас спать хочет. Надо ехать домой.

Повернулся ко мне.

– Джастин вам уже похвастался тем, что его усыновили? Сказал, что у него есть брат и сестра? Ну чего вы так смущаетесь? Не удивляйтесь. Джастин обожает рассказывать о том, откуда он родом, и очень гордится тем, что у него есть семья, брат, сестра. Безумно их любит. Я бы удивился, если бы он промолчал.

Наверное, у меня на лице все же было написано смущение, потому что мужчина вдруг рассмеялся:

– Вы так очаровательно смущаетесь. Хотите спросить, зачем нам это было надо?

– Да ничего я не хотела спрашивать. И не думала ничего. Простите, если я вас смутила.

– Да бросьте вы! Все думают. Многие шепчутся за спиной. Ищут какой-то подвох во всем этом. Нет никакого подвоха. И мы не бездетные были. У нас дочке старшей двенадцать лет. А Джастин… Вы когда-нибудь бывали там?

– Где – там?

– Да неважно, где. Там везде одно и то же. Где-то чуть лучше. В странах, что побогаче. В Анголе, например. В ЮАР, само собой. А так… Везде очень страшно. Бурунди, Сьерра-Леоне, Мали, Судан, Чад… Перечислять можно до бесконечности. Голод, дикая антисанитария, гниющие фрукты в сточных канавах, запахи, от которых хочется лезть на стенку. И самое главное – отсутствие чистой питьевой воды. Собственно, это и была наша работа. Наш проект. Я летал туда с гуманитарной миссией на три месяца. Жена с дочкой были дома.

Джастина я увидел у дороги. Он сидел в пыли с пустой бутылкой из-под кока-колы в руках и смотрел на проезжающие машины совершенно пустыми глазами…

Мужчина затушил сигарету. Тут же прикурил следующую. Мне показалось, что он сейчас вообще не со мной разговаривает. Так он был погружен в самого себя. Дети продолжали возиться с какими-то жуками-пауками. Причем мой, будучи значительно младше, играл наравне с Джастином, смотрел на него с открытым ртом и готов был повторять каждое его движение.

– Мы его подобрали, посадили в машину, привезли в ближайший приют. Ему три года тогда было. Где мама с папой – неизвестно. Дико голодный, худой, грязный. Весь в каких-то струпьях. Ой, страшно вспомнить. Вошли туда… Я не знаю, зачем вам сейчас все это рассказываю… И не спрашиваете меня, зачем нам это было надо…

У него снова запищал телефон.

– Да? А, ну тогда переодевайтесь, и как готовы будете – звони. Мы с Джастином подойдем. Мы здесь, в парке. Ага. Ну, целую…

И уже сыну: «Джастин, сейчас мама Лукасу брюки сменит, помоет его и поедем».

– Ну вот, приехали в этот приют. Мы знали куда. Накануне там как раз одна французская гуманитарная организация была. Еду привезли, одежду какую-то. А у меня был выходной. Так я с Паскалем, с приятелем, вместе туда ездил. Зрелище… ой, не дай Бог. Эти пружинные кровати… Мухи… Духота. Нет, дети более-менее сытые и даже ухоженные. Настолько, насколько можно быть ухоженным в таких условиях.

Помолчал.

– Привезли мы Джастина туда. Директор смотрит на него и говорит: «Вы, европейцы, чудесные люди. На той неделе англичане были. Привезли девочку лет пяти. Подобрали где-то в канаве. До этого – итальянцы… Слава Богу, что подбираете и привозите. Но всех бездомных детей невозможно подобрать, накормить и обогреть. И вывезти всех детей из страны тоже нереально. Единственная возможность – что-то менять здесь. На месте. И нам очень-очень помогают. Но это – капля в море… Давайте сюда вашего героя». И забрал его. Мы уехали. У меня все ребенок этот из головы не шел. Не знаю почему. Даже не могу объяснить. Да и нет этому разумного объяснения.

Я улетел через неделю домой. Долго маялся, потом рассказал жене. Просто, пока там не окажешься, не можешь представить, что это и как это. Мы живем не просто на другом континенте – на другой планете. И вроде повидал я этой нищеты, и болезней всяких, и чего хочешь. Работа такая. А вот… короче говоря, через четыре месяца мне нужно было лететь туда снова. Я взял с собой супругу. Мы приехали в этот приют. Джастин окреп, возмужал даже, поправился. Но все равно… Эти условия.

Моя жена рыдала весь вечер. А потом сама сказала: «Давай возьмем его. Мы, конечно, не Джоли с Питтом. И не Мадонна. Нам, скорее всего, не разрешат. Но попробовать-то стоит». Дальше можно писать книгу о том, как мы собирали документы и через что нам пришлось пройти, чтобы доказать свое право на усыновление. При отсутствии явных причин и наличии своего родного ребенка. Но добились. Привезли его сюда…

– Я понимаю, что вы сейчас думаете. То же самое, наверное, что и директор того приюта. Что всех детей вывезти из страны нельзя. И это не решение. И вообще, зачем это все… Я не могу однозначно ответить на вопрос «зачем». Но вот с тех пор, как увидел его на той обочине… Одинокого, маленького… Что-то в жизни изменилось.

Знаете, мы никогда от него не скрывали его происхождение. Да и смешно это было бы. Он сюда приехал уже совершенно сознательным ребенком. Все понимал. Язык выучил очень быстро немецкий. В школу пошел. А год назад у нас Лукас родился. До сих пор даже близкие приятели некоторый подвох во всей этой истории ищут. Устал объяснять.

Я бы туда туристические поездки продавал, а не на сафари в Кению. Такой вот тур по трущобам в реальных условиях… А приюту тому мы до сих пор помогаем. Сами по себе. Я с тех пор там еще три раза был. По работе. Но поддерживаем мы его из своих частных средств. А… вот и моя жена!

Он помахал рукой.

Я обернулась. По аллее шла женщина, катившая коляску с карапузом в зеленой панамке и смешных детских темных очках, и девочка-подросток в ультракоротких шортиках и маечке на тоненьких бретельках. Женщина… По закону жанра она должна была бы быть кикиморой болотной. Эдаким синим чулком, неизвестно чем заманившим такого мужчину. Видимо, добротой и чистотой, присущей святым. Ну, так было бы правильно. Но правильно не получалось. Женщина же была молода, эффектна, с отличной фигурой и длинными рыжими волосами.

Все в этой картинке, в этой семье было слишком нереально, слишком слащаво, слишком по-голливудски. Слишком много всяких-разных «слишком». Киношной внешности родители, любящие друг друга, очаровательные дети, один из которых – сирота из нищей африканской глубинки, достаток, успех… Каждый эпизод мог бы существовать по отдельности, а вместе – как щербет. Вроде, и вкусно, но дико сладко, и рот вяжет. Но именно это и подкупало. И завораживало. Сладкая, приторная история из тех, что любят в Голливуде. Но – живая.

После той встречи прошло где-то полгода, и мы увиделись еще раз. Тогда, на детской площадке, мы обменялись телефонами, и через некоторое время они позвонили, предложили встретиться.

Мы сидели в ресторане за бокалом вина с отцом мальчика в ожидании мамы, которая должна была подойти чуть позже.

– Знаете, с Джастином произошла интересная метаморфоза, – начал он. – Через некоторое время после нашей с вами встречи мне нужно было снова уезжать. Мы запустили новый проект, закупили оборудование по очистке питьевой воды и должны были провести там несколько недель, чтобы обучить местных жителей в деревнях пользоваться не самой сложной, но все же техникой. Джастин знал о моих приготовлениях – я и до этого неоднократно туда летал, но раньше он никогда не интересовался своим прошлым и своим происхождением. И вдруг очень активно и очень настойчиво начал просить меня взять его с собой. О, вот и моя жена!

К нашему столу уже спешила мама Джастина.

– Я рассказываю, как Джастин попросил меня взять его с собой. Помнишь, да?

– Ой, знаете, – вступила она в разговор, – я была категорически против. Категорически! Даже слушать ничего не хотела. Зачем ему это видеть? Какой смысл? У мужа работа такая – это понятно. Но ребенку-то зачем? Нет, у него сделаны все специальные прививки. Дело не в этом. Просто к чему? Но Джастин проявил невероятное упорство. И сказал фразу, от которой мы оба просто обалдели: «Я там родился и хочу посмотреть на свою страну сейчас, когда я уже взрослый. Хочу понять, как там живут». Взрослый он, понимаете! Мы долго думали, решали, как бы это сделать, чтоб не в ущерб школе и вообще. Но…

– Но мы привыкли уважать мнение своих детей, – это уже снова отец. – И мы поехали. Джастин должен был провести со мной там неделю. Потом мой коллега должен был вернуть его домой, а я – остаться в стране еще на определенный срок. Приехали. В то место, где я его забрал, где приют этот был, попали не сразу. Поездили еще по стране. Джастин смотрел на все широко распахнутыми глазами. Он ведь не помнит Африку такой. То есть помнит, но не в таких подробностях. Ужасался, конечно, нищете и грязи, но как-то… тихо, что ли. Про себя. А потом мы приехали в этот приют.

И тут его прорвало! Днем он еще крепился. Мы привезли детям игрушек, продукты всякие. Плюс у нас еще было оборудование с собой. Директор там остался тот же. Он помнит Джастина. Джастин ходил по комнатам, пытался общаться с детьми. Улыбался, играл. На немецком ему говорить уже намного легче, но он виду не подавал. Днем.

Помолчал. Жена тихонько погладила его по руке.

– А там как раз еще канализацию прорвало, простите, не к столу будет сказано. Вонь стоит дикая. Нет, там рабочие с утра копошились, но все равно. И мухи эти жуткие. И еда у них там – не приведи господи! То есть лучше так, чем вообще никак, но все же. Джастин походил-походил вокруг, но есть не стал, хотя ему и предлагали… Вечером мы уехали в гостиницу. И он как начал рыдать… Полчаса я не мог из него вытрясти ни слова. «Что случилось, сынок?» – спрашиваю. А он…