Текст книги "Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма"
Автор книги: Анна Лёвенхаупт Цзин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
2. Смешение как сотрудничество
Я хотела, чтобы кто-нибудь сказал мне, что все будет хорошо, но увы.
Как же сборище становится «событием», то есть чем-то бóльшим, нежели простая сумма составляющих? Вариант ответа: смешение. Из-за соприкосновений в нас остаются примеси, мы уступаем кому-то и при этом меняемся. Благодаря примесям преобразуются проекты творения миров, при этом могут возникать совместные миры – и новые направления[36]36
Многоклеточная жизнь стала возможной благодаря множественным взаимным бактериальным смешениям; см.: Lynn Margulis, Dorion Sagan, What is life? Berkeley: University of California Press, 2000.
[Закрыть]. В каждом из нас есть история смешения, чистота – не выход. Помнить о прекарности ценно потому, что она не дает нам забыть: меняться вместе с обстоятельствами – суть выживания.
Но что есть выживание? В распространенной американской фантазии выживание сводится исключительно к спасению себя посредством противостояния другим. «Выживание», судя по американским сериалам или фильмам о неизведанных планетах, – синоним захвата и экспансии. Я это понятие в таком смысле применять не буду. Прошу вас допустить другое его значение. Эта книга предполагает, что оставаться в живых – для любого биологического вида – значит находиться в пригодных для жизни сотрудничествах. Сотрудничество означает совместную деятельность (невзирая на границы и различия), а это приводит к смешению. Без сотрудничества мы все умрем.
Распространенные фантазии еще полбеды: выживание в режиме «один против всех» поддерживает немало ученых. Ученые считали выживанием проталкивание индивидуальных интересов – будь «индивид» биологическим видом, популяцией, организмом или геном, – хоть человеческих, хоть нет. Возьмем, к примеру, две главные науки-близнецов ХХ века: неоклассическую экономику и популяционную генетику. Обе дисциплины начали завладевать умами в начале ХХ века – с формулировками столь смелыми, что они преобразили современное знание. Популяционная генетика подтолкнула «современный синтез» биологии, объединив эволюционную теорию и генетику. Неоклассическая экономика перелицевала экономическую политику, создав собственным воображением современную экономику. У ученых из той и другой областей общего друг с другом было немного, но в их областях, тем не менее, установились похожие системы мышления. Сердцевина обеих – изолированный деятель, стремящийся упрочить собственное положение, будь то воспроизводство или материальное благосостояние. «Эгоистичный ген» Ричарда Докинза хорошо иллюстрирует это представление применимо ко многим жизненным сферам: именно способность генов (или организмов, или популяций) блюсти собственные интересы питает эволюцию[37]37
Richard Dawkins, The selfish gene (Oxford: Oxford University Press, 1976). [Рус. изд.: Докинз Р., Эгоистичный ген / Пер. Н. Фоминой. М.: АСТ, Corpus, 2013. – Примеч. пер.]
[Закрыть]. Сходно и жизнь Homo economicus, человека экономического, есть последовательность наилучших выборов в собственную пользу.
Допущение об изолированности породило взрыв возможностей нового знания. Мышление в понятиях самодостаточности и, следовательно, индивидуальных интересов (в любом масштабе) позволило не брать в расчет взаимное смешивание, то есть преобразование через соприкосновение. Изолированные индивидуумы от соприкосновений не меняются. Преследуя свои интересы, они участвуют в соприкосновениях, но в результате остаются при своих. Примечать что бы то ни было, дабы отслеживать таких неизменных индивидуумов, не обязательно. В целях анализа «стандартным» индивидуумом можно обозначать целую общность. Знание, таким образом, можно организовать одной лишь логикой. Исключив возможность преобразующих соприкосновений, можно заменить естественную историю и этнографию математикой. Продуктивность такого упрощения и придала мощи этим двум наукам-близнецам, а очевидная подложность исходной предпосылки все более забывалась[38]38
Многие критики отказывались от «эгоистичности» этих допущений и помещали в эти уравнения альтруизм. Неувязка же не в эгоистичности, а в изолированности.
[Закрыть]. Так экономика и экология стали полями алгоритмов прогресса как экспансии.
Задача неустойчивого выживания помогает нам увидеть, чтó тут не так. Шаткость – состояние, в котором мы сознаем нашу уязвимость. Чтобы выжить, нам нужна помощь, а помощь – всегда действие другого, намеренное или нет. Если я вывихну лодыжку, крепкая палка поможет мне ходить, и я приму ее содействие. И вот уж я – подвижное соприкосновение, женщина-с-палкой. С трудом представляю себе испытание, с каким могла бы справиться без помощи других – людей или предметов. Лишь бесцеремонная привилегированность позволяет нам воображать – вопреки фактам, – будто нам по силам выживать в одиночку.
Если выживание всегда связано с другими, оно – неизбежно – неопределенно и зависит от преобразований «я-и-другой». Наши сотрудничества меняют нас – и внутри вида, и между видами. Важнейшее для жизни на Земле происходит именно в этих преобразованиях, а не в каскадах решений, принятых изолированными индивидуумами. Не стратегии экспансии и завоевания нужно нам искать, а истории, развивающиеся во взаимных смешениях. Так как же все-таки сборище становится «событием»?
Сотрудничество есть деятельность поверх границ различий, но это не невинное многообразие изолированных эволюционных путей. Эволюция наших «самостей» уже имеет примеси историй соприкосновения, мы смешиваемся с другими еще до того, как вступим в какое-либо новое сотрудничество. Более того, мы причастны, «примешаны» к проектам, которые наносят нам наибольший вред. Многообразие, позволяющее нам входить в сотрудничества, возникает из историй уничтожения, империализма и всего прочего. Смешением многообразие и создается.
Это меняет воображаемую нами деятельность и в отношении имен, в том числе названий народностей и биологических видов. Если сами категории неустойчивы, необходимо следить за тем, как они возникают в результате соприкосновений. Употребление названия должно влечь за собой готовность отследить ассамбляжи, в которых эти категории закрепляются[39]39
Название биологического вида – полезная эвристическая характеристика организма, но оно не запечатлевает ни особенности этого организма, ни его положение внутри коллективных преобразований, иногда стремительных. С названием народности та же незадача. Но обходиться совсем без названий и того хуже: тогда придется считать, что все деревья или все азиаты выглядят одинаково. Мне нужны названия, которые помогают примечать, однако при этом еще и подвижны.
[Закрыть]. Лишь отсюда я могу вернуться к встрече с мацутакэ и с тем человеком из народа яо, в лесу Каскадных гор. Что это значит – быть яо или быть лесом? Эти наименования просочились в нашу встречу из историй преобразующего краха, пусть даже новые сотрудничества их и поменяли.
Национальными заказниками Орегона управляет Лесная служба США, ее цель – консервация лесов как национального ресурса. При этом консервационный статус этого места безнадежно подпорчен столетней историей вырубки и упадка. Смешение создает леса, попутно преобразуя их. Вот почему, чтобы понять то или иное место, необходимо не только подсчитывать, но и подмечать.
Орегонские леса сыграли ключевую роль в формировании Лесной службы Соединенных Штатов в начале ХХ века, когда лесники искали способы консервации, какие поддержали бы и воротилы-лесозаготовители[40]40
Harold Steen, The U.S. Forest Service: A history (1976; Seattle: University of Washington Press, centennial ed., 2004); William Robbins, American forestry (Lincoln: University of Nebraska Press, 1985).
[Закрыть]. Крупнейшим результатом стала борьба с пожарами: и лесозаготовители, и лесники оказались в этом единодушны. Меж тем лесозаготовители стремились вырубить желтую сосну, столь впечатлившую белых первопроходцев в восточных Каскадных горах. Величественные рощи желтой сосны были вырублены уже к 1980-м. Оказалось, она не может плодиться без периодических пожаров, которые Лесная служба пресекла. А вот елям и узловатым скрученным соснам без пожаров самое раздолье – если, конечно, считать раздольем еще более плотные и легковоспламеняющиеся чащобы живых, мертвых и умирающих деревьев[41]41
О сходных экологических условиях в Синих горах Орегона см.: Nancy Langston, Forest dreams, forest nightmares (Seattle: University of Washington Press, 1996). Более полное описание экологической ситуации на востоке Каскадных гор см. главу 14.
[Закрыть]. На протяжении нескольких десятилетий Лесная служба, с одной стороны, пыталась вернуть в лес желтую сосну, а с другой – проредить, порубить или иными способами сдержать рост горючей ели и чащ скрученных сосен. Желтая и скрученная сосны – а также ель – обрели совместную жизнь благодаря человеческому вмешательству и стали обитателями пространства с примесным биологическим многообразием.
Как ни удивительно, в этом испорченном промышленном ландшафте возникла новая ценность: мацутакэ. Мацутакэ растут особенно хорошо под взрослыми скрученными соснами, а взрослым скрученным соснам несть числа в восточных Каскадных горах – из-за предотвращения лесных пожаров. Вырубка желтых сосен и противопожарные меры привели к распространению скрученной сосны, и борьба с пожарами позволяет ей дожить до зрелости, невзирая на ее горючесть. Орегонские мацутакэ заводятся под 40–50-летними и более зрелыми скрученными соснами, а это стало возможным лишь благодаря профилактике пожаров[42]42
Из беседы с лесничим Филом Крусом, октябрь 2004.
[Закрыть]
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
