Текст книги "Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма"
Автор книги: Анна Лёвенхаупт Цзин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Анна Лёвенхаупт Цзин
Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма
Anna Lowenhaupt Tsing
The Mushroom at the End of the World
On the Possibility of L ife in Capitalist Ruins
Princeton University Press
All rights reserved. No part of this book may be reproduced or transmitted in any form or by any means, electronic or mechanical, including photocopying, recording or by any information storage and retrieval system, without permission in writing from the Publisher.
Copyright © 2015 by Princeton University Press
© Шаши Мартынова, перевод, 2017
© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2017
© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС»/ IRIS Foundation, 2017
Благодатная мешанина
Со времен эпохи Просвещения западные философы описывали нам Природу как величественную и всеобъемлющую, но одновременно бездеятельную и механистичную. Природа была для них сценическим задником и основой волевой преднамеренности Человека, способного укротить Природу и властвовать над нею. Напоминать нам о кипучей жизни всего живого – и человеческого, и нет – оставили всяким выдумщикам, в том числе внецивилизационным и не-западным сказителям.
С тех пор произошло немало всего, что подорвало подобное разделение труда. Во-первых, это самое укрощение и властвование привело к такому кавардаку, что не ясно, может ли вообще продолжаться жизнь на планете. Во-вторых, межвидовая мешанина всего живого, какая раньше казалась невозможной, ныне – предмет серьезного обсуждения среди биологов и экологов, в том числе споров о том, насколько необходимо для всего живого взаимодействие множества разных организмов. Пренебрегая остальными живыми существами, люди не выживут. В-третьих, женщины и мужчины по всему свету настойчиво претендуют на тот статус, которым когда-то был наделен Человек. Наше необузданное присутствие на Земле подрывает свойственную христианству моральную установку на мужское доминирование, которая отделяет Человека от Природы.
Пришла пора по-новому изложить истинную историю, выходящую за пределы основных цивилизационных принципов. Вне Человека и Природы все тварное может вернуться к жизни, а мужчины и женщины – выражать себя без оглядки на диктат устаревшей воображаемой рациональности. Такие истории – более не ночные шепотки, они, оказывается, бывают и реальными, и сказочными одновременно. Иначе как еще объяснить, что жизнь, невзирая на устроенную нами разруху, все еще длится?
Отслеживая путь гриба, эта книга предлагает как раз такие истории. В отличие от большинства академических трудов, она – буйство коротких глав. Мне хотелось, чтобы эта совокупность глав, подобно прущим после дождя грибам, стала изобильным уловом, искушением искать дальше, избытком всего. Устройство любой главы – открытое собрание без конечной даты, а не логический механизм: все они намекают на гораздо большее – там, в реальности. Они переплетаются между собой и перебивают друг друга – подражая лоскутности мира, который я пытаюсь описать. Фотографии вплетают в эту историю дополнительную нить, однако не иллюстрируют ее напрямую. Снимки в этой книге призваны скорее представить дух моих доводов, нежели сцены, которые я изображаю.
Вообразите: «первая природа» означает экологические взаимосвязи (в том числе и с людьми), а «вторая» – капиталистические преобразования окружающей среды. Такое применение этих понятий, отличное от более распространенного, восходит к «Мегаполису Природы» Уильяма Кронона[1]1
William Cronon, Nature’s metropolis (New York: W.W. Norton, 1992). – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. автора.
[Закрыть]. В моей книге появляется и «третья природа» – та, что умудряется выживать вопреки капитализму. Чтобы эту третью природу хотя бы заметить, необходимо избавиться от убеждения, будто у природы одно-единственное направление движения – вперед. Подобно умозрительным частицам в квантовом поле, в поле вероятности возникает и исчезает множество вариантов будущего, и третья природа рождается как раз в такой временнóй полифонии. Однако истории прогресса ослепили нас. Чтобы разглядеть мир вне таких историй, эта книга обрисовывает переплетенные тропы жизни бессрочно, их собрания – без конечной даты, а то, как они согласованно сливаются, – в естественных для них временны´х ритмах. Мои пробы изложения и доводы следуют друг за другом.
Эта книга основывается на полевых наблюдениях, сделанных за несколько сезонов сбора мацутакэ с 2004 по 2011 год в Соединенных Штатах, Японии, Канаде, Китае и Финляндии, а также на беседах с учеными, лесниками и торговцами мацутакэ – и здесь, и в Дании, Швеции и Турции. Возможно, моя личная грибная тропа еще не пройдена до конца – мацутакэ зовут меня из таких далеких мест, как Марокко, Корея и Бутан. Надеюсь, читатели, знакомясь с дальнейшим текстом, хоть отчасти разделят со мной эту «грибную лихорадку».
Под лесной подстилкой простирается тело грибницы – путаные сети, они оплетают корни и камни в почве задолго до того, как породят сами грибы. Книги возникают из подобных же скрытых союзов. Список отдельных людей – совсем не то же самое, и поэтому я начну с коллег и наших связей, благодаря которым появилась эта книга. В отличие от современнейших этнографических, исследования, на которых основана эта книга, – результат экспериментов в сотрудничестве. Более того, вопросы, показавшиеся мне достойными изучения, прорезались в увлеченных обсуждениях, где я была всего лишь одним из многих участников.
Эта книга проросла из работы Исследовательской группы миров мацутакэ; в нашей группе – Тимоти Чой, Либа Файер, Элейн Гэн, Майкл Хэтэуэй, Мияко Иноуэ, Сихо Сацука и я. Во всей истории антропологии этнография всегда оставалась уделом одиночек, наша же группа взялась за новую антропологию, основанную на постоянно развивающемся сотрудничестве. Задача этнографии – понять, как мыслить себе то или иное положение вещей вместе с теми, кто предоставляет сведения о нем: исследовательские понятия складываются вместе с исследованием, а не до него. Как применить этот метод, работая совместно с другими исследователями, причем в условиях, когда каждый набирает данные из разных местных источников? Наша группа решила: пусть цели нашего изучения складываются сами, в ходе сотрудничества внутри группы, а не будут поставлены загодя, как это принято в большой науке. К этой задаче мы подступились, пробуя разнообразные способы исследования, оценки и записи.
С этой книги начинается минисерия «Миры мацутакэ»; Майкл Хэтэуэй и Сихо Сацука отвечают за дальнейшие издания. Считайте это приключенческой историей, где сюжет разворачивается последовательно в нескольких книгах. Наше любопытство к мирам мацутакэ в один том не уместить – и одним голосом не выразить, поэтому ожидайте – и узнаете, что же было дальше. Кроме того, наши книги соединяют в себе и другие жанры, в том числе очерки и статьи[2]2
См.: Matsutake Worlds Research Group, «A new form of collaboration in cultural anthropology: Matsutake worlds», American Ethnologist, 36, № 2 (2009). P. 380–403; Matsutake Worlds Research Group, «Strong collaboration as a method for multi-sited ethnography: On mycorrhizal relations», в: Multi-sited ethnography: Theory, praxis, and locality in contemporary research, ed. Mark-Anthony Falzon. P. 197–214 (Farnham, UK: Ashgate, 2009); Anna Tsing, Shiho Satsuka, «Diverging understandings of forest management in matsutake science», Economic Botany, 62, № 3 (2008). P. 244–256. Специальный выпуск статей группы находится в стадии подготовки.
[Закрыть]. Благодаря усилиям всей команды, а также кинематографиста Сары Досы, мы с Элейн Гэн создали интернет-пространство для историй грибников, ученых, торговцев и лесников с нескольких континентов: www.matsutakeworlds.org. Опыт Элейн Гэн в искусстве и науке помог возникнуть и более широким видам сотрудничества[3]3
Elaine Gan, Anna Tsing, «Some experiments in the representation of time: Fungal clock», статья, представленная на ежегодном съезде Американской антропологической ассоциации, San Francisco, 2012; Gan, Tsing, «Fungal time in the satoyama forest», анимация: Natalie McKeever, видеоинсталляция, Университет Сиднея, 2013.
[Закрыть]. Фильм Сары Досы «Последний сезон» – продолжение разговоров на ту же тему[4]4
Sara Dosa, The last season (Filament Productions, 2014). Фильм освещает отношения двух сборщиков мацутакэ в Орегоне: белого ветерана первой Индокитайской войны и камбоджийского беженца.
[Закрыть].
Изучение мацутакэ выводит исследователя не только за пределы внутридисциплинарного знания, но и в места, где разнообразие языков, историй, условий окружающей среды и культурных традиций формируют целые миры. Файер, Иноуэ и Сацука – исследователи Японии, Чой и Хэтэуэй – Китая. Я в нашей группе занималась выходцами из Юго-Восточной Азии – работала с грибниками из Лаоса и Камбоджи на тихоокеанском побережье США. Выяснилось, впрочем, что мне нужна помощь. Сотрудничество с Йорлейфюром Йонссоном и содействие Лю Ванга и Дэвида Фэна оказались для моей работы с азиатами в Соединенных Штатах чрезвычайно важны[5]5
Речь о: Hjorleifur Jonsson, Slow anthropology: Negotiating difference with the Iu Mien (Ithaca, NY: Cornell University Southeast Asia Program Publications, 2014) – эта книга возникла благодаря нашему сотрудничеству и продолжающимся исследованиям Йонссоном народа яо.
[Закрыть]. Эрик Джоунз, Кэтрин Линч и Ребекка Маклэйн из Института культуры и экологии ввели меня в грибной мир и остались потрясающими коллегами. Вдохновила меня и встреча с Беверли Браун. Эми Питерсон познакомила меня с японо-американским сообществом мацутакэ и объяснила, что тут к чему. Со Сью Хилтон мы вместе смотрели на сосны. Люо Вэньхун влилась в команду в Юньнане. В Киото потрясающим проводником и коллегой стал Нобору Исикава. В Финляндии все организовывала Эйра-Майя Савонен. Важность подобных связей я осознавала в каждой своей поездке.
Есть и множество других связей, благодаря которым рождаются книги. Эта опирается в особенности на две разновидности интеллектуальных систем – местную и более широкую. Мне посчастливилось ознакомиться с феминистскими исследованиями в Университете Калифорнии, Санта-Крус, частично – учась у Донны Хэрэуэй. Здесь я поняла, как можно объединить естественнонаучные и культурологические исследования посредством не одной лишь критики, но и через знание об общей картине мира. Один из плодов наших усилий – многовидовое сказительство. Ученое феминистское сообщество в Санта-Крусе и далее продолжает поддерживать мою работу. Благодаря ему я также повстречалась со многими своими будущими напарниками. Эндрю Мэтьюз любезно помог мне возобновить знакомство с лесом. Кирстен Радестэм беседовала со мной об Орегоне. Я узнала много нового, разговаривая с Джереми Кэмблом, Зэкэри Кейплом, Роузэнн Коэн, Розой Фисек, Колином Хоугом, Кэти Оуверстрит, Беттиной Стётцер и многими другими.
Меж тем сила критического феминистского исследования капитализма в Санта-Крусе и за его пределами вдохновила мой интерес к капитализму вне его героических ипостасей. Моя увлеченность марксистскими понятиями, вопреки их иногда неуклюжим отношениям с насыщенным описанием[6]6
В антропологии – описание человеческого поведения и поступков, которое объясняет не только сами эти явления, но и контекст, в котором они принимают смысл, понятный для окружающих. – Примеч. пер.
[Закрыть], обусловлена глубокими наблюдениями моих коллег-феминисток, в том числе Лисы Роуфел и Силвии Янагисако. Институт углубленных феминистских исследований, Университет Калифорнии в Санта-Крусе, подтолкнул мои первые попытки структурно описать общемировые сети сбыта как устройства перевода, как описывают их исследовательские группы из Университета Торонто (куда меня пригласила Таня Ли) и в Университете Миннесоты (где я оказалась по приглашению Кэрен Хо). Считаю удачей поддержку, полученную от Джули Грэм незадолго до ее кончины. Видение «экономического многообразия», которое они с Кэтрин Гибсон выдвинули первыми, помогло не только мне, но и многим ученым. Необходимы были и обсуждения власти и неравенства – с Джеймсом Клиффордом, Розой Фисек, Сьюзен Хардинг, Гейл Хершэттер, Меган Муди, Брегье ван Экелен и многими другими в Санта-Крусе.
Ничего бы не вышло и без многочисленных грантов и договоренностей с различными институтами. Подъемные средства, полученные от Университета Калифорнии в рамках исследовательской программы по Тихоокеанскому кольцу, помогли на первых этапах моей работы. Фонд Toyota оплатил совместное исследование Исследовательской группы миров мацутакэ в Китае и Японии. Университет Калифорнии в Санта-Крусе утвердил мне оплачиваемые отпуска, в которых я смогла продолжать изучение темы. Благодаря Нильсу Бубандту и Университету Орхуса я начала формировать единое представление и принялась работать над этой книгой в спокойной и вдохновляющей обстановке. Стипендия Мемориального фонда Джона Саймона Гуггенхайма в 2010/2011 году дала возможность написать весь текст. Окончание работы над книгой пришлось на начало исследования Университета Орхуса в рамках проекта «Антропоцен», финансируемого Датским национальным фондом исследований. Я признательна за эти возможности.
Возникли и отдельные люди, которые вычитывали черновики, обсуждали со мной нерешенные вопросы и в целом помогли книге состояться. Меня любезно слушали, читали мои тексты и комментировали их Наталия Бричет, Зэкэри Кейпл, Ален Кристи, Полла Эброн, Сьюзен Фридмен, Элейн Гэн, Скотт Гилберт, Донна Хэрэуэй, Сьюзен Хардинг, Фрида Хастрёп, Майкл Хэтэуэй, Гейл Хершэттер, Крегг Хетерингтон, Растен Хогнесс, Эндрю Мэтьюз, Джеймс Скотт, Хитер Суонсон и Сьюзен Райт. Мияко Иноуэ подготовила новые переводы поэзии. Кэти Четкович оказалась необходимым советчиком в письме и размышлениях.
В эту книгу включены фотографии исключительно благодаря щедрой поддержке Элейн Гэн в их подготовке. Все снимки были сделаны в ходе моей работы, однако я взяла на себя смелость использовать несколько фотографий, сделанных моим помощником Лю Вангом во время наших совместных трудов (снимки, предшествующие главам 9, 10 и 14, а также нижний снимок в интерлюдии «Выслеживание»). Остальные я сделала сама. Элейн Гэн вместе с Лорой Райт подготовили их к печати. Заставки, отделяющие друг от друга разделы внутри глав, также нарисовала Элейн Гэн. Это грибные споры, дождь, микориза и сами грибы. Изучение этих картинок я оставляю читателю.
Еще в одном громадном долгу я перед многими людьми, согласившимися со мной разговаривать и работать на всех местах моих полевых исследований. Грибники бросали сбор, ученые отвлекались от своих изысканий, предприниматели выделяли время в деловых расписаниях. Я им признательна. И все же во имя права людей на личную жизнь многие имена в этой книге вымышлены. Исключения – публичные фигуры, в том числе ученые, а также те, кто высказывался в общественных пространствах. Не указывать имена таких людей было бы неуважением к ним. Этими же соображениями я руководствовалась, приводя те или иные географические названия: города я называю, однако, поскольку эта книга – первоначально не исследование жизни отдельных деревень, их названия я не привожу, чтобы не нарушать границы личного пространства людей.
Книга опирается на смешанные источники, и поэтому я выношу ссылки на них в сноски, а не составляю объединенную библиографию. В китайских, японских и хмонгских именах первую букву фамилии при первом упоминании я дала полужирным шрифтом. Это позволило мне менять порядок приведения фамилий – в зависимости от того, когда имя автора возникло в моем исследовании.
Некоторые главы этой книги получили развитие в других контекстах. Некоторые встречаются достаточно часто, и поэтому скажу о них отдельно: глава 3 – краткое содержание более протяженной статьи, которую я опубликовала в Common Knowledge, 18, № 3 (2012), на страницах 505–524. Глава 6 взята из материала под названием «Волен в лесу», из: Rhetorics of insecurity, ed. Zeynep Gambetti and Marcial Godoy-Anativia (New York: New York University Press, 2013). Глава 9 получила развитие в развернутой статье в Hau, 3, № 1 (2013), с. 21–43. Глава 16 включает материал из статьи в Economic Botany, 62, № 3 (2008), с. 244–256, и, хотя речь лишь о части этой главы, она примечательна, поскольку журнальная статья была написана совместно с Сихо Сацукой. Третья интерлюдия существует в расширенной версии в Philosophy, Activism, Nature, 10 (2013), с. 6–14.
Пролог
Осенний аромат
Гряда Такамато, заполонили, ширятся шляпки,
всё запрудили, буйно —
чудо осеннего аромата.
– Из собрания японской поэзии VIII века «Манъёсю»[7]7
Мияко Иноуэ любезно согласилась подготовить этот перевод вместе со мной: мы стремились добиться одновременно и образности, и дословности. Другой перевод см. в: Matsutake Research Association, ed., Matsutake (яп., Kyoto: Matsutake Research Association, 1964), на титуле: «Аромат сосновых грибов. Тропа на вершину Такамацу, к Деревне Высоких Сосен, преграждена кольцами и рядами стремительно поднимающихся шляпок (сосновых грибов). Они источают притягательный осенний аромат, что премного меня освежает…»
[Закрыть]
Что вы делаете, когда мир начинает рушиться? Я отправляюсь на прогулку и, если не на шутку повезет, нахожу грибы. Грибы приводят меня в чувство, но не как цветы – буйством красок и запахов, – а тем, что появляются внезапно, напоминая мне об удаче, которая словно сама идет в руки. И тогда я понимаю, что найдутся радости и среди ужаса неопределенности.
Ужасы, разумеется, всегда есть – и не для одной меня. Климат на планете идет вразнос, развитие промышленности, как выяснилось, куда смертоноснее для Земли, чем можно было вообразить еще 100 лет назад. Экономика более не источник ни роста, ни оптимизма: со следующим кризисом можно потерять любую имеющуюся работу. И дело не только в моих опасениях новых катастроф: мне недостает историй о том, куда – и зачем – все катится, за которые можно было бы цепляться. Когда-то прекарность (ненадеждность, неустойчивость) жизни казалась уделом обездоленных. Ныне же, кажется, прекарна жизнь любого из нас, даже когда у нас какое-то время не пусто в карманах. Сегодня, в отличие от середины ХХ века, когда поэты и философы мирового севера чувствовали себя в заточении из-за избытка стабильности, многие из нас, хоть на севере, хоть на юге, оказались в условиях беспредельной смуты.
Эта книга рассказывает о моих странствиях с грибами – и об исследовании неопределенности и условий прекарности, то есть жизни без обещаний устойчивости. Я читала о том, что, когда в 1991 году распался Советский Союз, тысячи сибиряков, внезапно лишившись государственных гарантий, ринулись в леса собирать грибы[8]8
Sveta Yamin-Pasternak, How the devils went deaf: Ethnomycology, cuisine, and perception of landscape in the Russian far north (докторская диссертация, Университет Аляски, Фэрбэнкс, 2007).
[Закрыть]. Не те грибы вели меня, но все-таки речь именно об этом: неуправляемая жизнь грибов – и дар нам, и проводник, когда управляемый мир, который, казалось, у нас был, нам отказывает.
Грибов я вам предложить не могу, однако надеюсь, что вы вместе со мной насладитесь «осенним ароматом», воспетым в стихотворении, с которого начинается пролог. Это запах мацутакэ – душистых лесных грибов, высоко ценимых в Японии. Мацутакэ зачинают осень, за это их и любят. От их запаха пробуждается печаль утраты легкодоступных летних богатств, и этот же дух напоминает о яркой красочности и обостренных чувствах осенней поры. Такая чувствительность потребуется, когда завершится беззаботное лето мирового прогресса: осенний аромат ведет меня к обыденной жизни, где нет никаких гарантий. Эта книга – не критика грез о модернизации и прогрессе, предлагавших в ХХ веке ви´дение устойчивости: многие аналитики развеяли эти грезы и до меня. Я же осмысляю воображаемые испытания в жизни без подпорок, что позволяли нам, всем вместе, считать, будто мы знаем, куда идем. Если поддаться грибному притяжению, мацутакэ способны отправить нас в пространство любопытства, которое, на мой взгляд, есть первое условие совместного выживания в смутные времена.
Вот как представлено такое испытание в одной радикальной брошюре:
Говорят, когда в 1945 году ядерная бомба уничтожила Хиросиму, первым, что пробилось на выжженной земле, оказался гриб мацутакэ[10]10
Первыми эту историю рассказали мне китайские торговцы мацутакэ, но я сочла ее местной легендой, однако некий ученый, получивший образование в Японии, подтвердил, что эта история мелькала в японских газетах еще в 1990-е. Я ее пока не обнаружила. И все же, поскольку бомбардировка произошла в августе, по времени она совпадает с сезоном мацутакэ. Насколько радиоактивными были те грибы – по-прежнему загадка. Один японский ученый сказал мне, что собирался исследовать радиоактивность хиросимских мацутакэ, но власти велели ему держаться от этой темы подальше. Американская бомба взорвалась более чем в полукилометре над городом, а потому официально считается, что радиоактивность втянуло в мировую систему ветров и местное загрязнение незначительно.
[Закрыть].
Покорение атома стало пиком человеческих мечтаний о власти над природой. И оно же оказалось началом конца этих мечтаний. Бомба в Хиросиме все изменила. Внезапно мы осознали, что людям по силам лишить эту планету самой возможности жизни – намеренно ли, нечаянно ли. Это осознание лишь укрепилось, когда мы узнали о загрязнении окружающей среды, массовом вымирании биологических видов и изменениях климата. Нынешняя «прекарность наполовину» – судьба планеты: с какими человеческими вмешательствами в природу мы способны сосуществовать? Что бы там ни говорили об устойчивом развитии, какова вероятность того, что мы сумеем передать пригодное для жизни пространство нашим многовидовым наследникам?
Бомбардировка Хиросимы вскрыла и вторую сторону сегодняшней неустойчивости: неожиданную противоречивость послевоенного развития. Война завершилась, и модернизация, подкрепленная американскими бомбами, виделась многообещающей. Всем на пользу. Движение к будущему представлялось вполне понятным – а нынче что же? С одной стороны, нет в мире такого места, которого не коснулась бы мировая политическая экономика, основанная на послевоенном аппарате развития. С другой – пусть даже перспективы развития все еще манят нас, мы, похоже, растеряли средства для этого развития. Модернизация, казалось бы, должна была насытить мир (и коммунистический, и капиталистический) рабочими местами – более того, обеспечить «стандартную занятость», с устойчивым заработком и льготами. В наши дни такая работа – редкость, большинство людей полагается на куда менее постоянные источники дохода. Парадокс нашего времени: все надеются на капитализм, но почти ни у кого нет так называемой постоянной работы.
Жить в годину смуты требует куда больше, чем нападки на тех, кто нас в эту смуту вверг (хотя, думается, и это полезно, я не возражаю). Можно было бы оглядеться по сторонам и заметить этот странный новый мир – и напрячь фантазию, чтобы схватить его очертания. И вот тут-то грибы приходят нам на выручку. Стремление мацутакэ пробиться и на выжженной земле дает нам возможность исследовать руины, ставшие домом для всех нас.
Мацутакэ – дикорастущий гриб, обитающий в лесах, которых коснулась рука человека. Подобно крысам, енотам и тараканам, эти грибы готовы терпеть кое-какие экологические безобразия, учиненные человечеством. Но мацутакэ – не вредители: это ценный гурманский продукт – по крайней мере в Японии, где из-за цен на них иногда выходит, что это самые дорогие грибы на планете. Благодаря их способности питать деревья, мацутакэ помогают лесам расти и в бедственных условиях. Пути мацутакэ подсказывают нам возможности сосуществования в обстоятельствах экологических неурядиц. Это не повод все портить и дальше. И все же мацутакэ являют нам одну из разновидностей сотруднического выживания.
Мацутакэ высвечивают и трещины в мировой политической экономике. За последние 30 лет мацутакэ стали общемировым товаром, их собирают в лесах по всему северному полушарию и везут свежими в Японию. Многие охотники на мацутакэ – перемещенные и разрозненные культурные меньшинства. На Тихоокеанском северо-западе США, к примеру, большинство коммерческих сборщиков мацутакэ – беженцы из Лаоса и Камбоджи. Из-за высоких цен мацутакэ вносят заметный вклад в доходы людей, где бы эти грибы ни собирали, и даже поддерживают культурное возрождение.
Торговля мацутакэ, однако, едва ли ведет к развитию грез ХХ века. Большинство сборщиков, с которыми мне довелось беседовать, делится кошмарными историями бесприютности и утрат. Коммерческое собирательство оказывается куда лучшим способом выживать для тех, кому больше нечем зарабатывать на хлеб. Но что же это все-таки за экономика? Сборщики грибов работают на себя, никакие компании их не нанимают. Нет у них ни зарплат, ни льгот – собиратели просто продают, что нашли. Бывают годы, когда грибов мало или нет вовсе, и грибники сидят без доходов. Коммерческое собирательство лесных грибов – ярчайший пример прекарного образа жизни, без всяких гарантий.
Эта книга рассматривает историю прекарного образа жизни в прекарных условиях, отслеживая торговлю и экологию мацутакэ. В каждом случае мне открывалась лоскутность – мозаика бессрочной путаницы переплетенных жизненных путей, где каждый ведет к очередной мозаике временны´х ритмов и пространственных взаимоотношений. Я считаю, что лишь признание нынешней неясности как всепланетной позволит нам осознать, что таково положение дел в нашем мире. Покуда авторитетные оценки требуют исходить из роста, экспертам не разглядеть разнородности пространства и времени, даже там, где это очевидно простым участникам и наблюдателям. И все же теории неоднородности по-прежнему существуют лишь в зачатке. Постичь мозаичность и непредсказуемость, связанные с нашим текущим положением, можно, заново открыв врата воображения. Задача книги – содействовать в этом, и грибы нам в помощь.
О торговле. Капитализм сообщает современной торговле ее ограничения и возможности. Вместе с тем, идя по стопам Маркса, изучавшие капитализм в ХХ веке воспринимали прогресс так, что видели одно лишь могучее течение, а все остальное в расчет не принимали. Эта книга показывает, как можно изучать капитализм без таких вот ущербных установок – сочетая пристальное внимание к миру во всей его неопределенности с вопросами о том, как именно прирастает материальное благосостояние. Как бы выглядел капитализм, если не воспринимать экономический рост как данность? Выглядел бы он лоскутно: накопление капитала возможно, потому что капиталу свойственно производить стоимость без всякого плана, то есть рывками.
Об экологии. Представление о прогрессивной человеческой власти породило в гуманитариях видение природы как романтического пространства антимодернизма[11]11
В этой книге я объединяю в понятии «гуманитарий» и тех, кто изучал гуманитарные науки, и тех, кто занимается общественными. Применяя это понятие в противовес «естественнонаучникам», я опираюсь на то, что Ч.П. Сноу именовал «двумя культурами» (Charles Percy Snow, The Two Cultures (1959; London: Cambridge University Press, 2001). В категорию гуманитариев я включаю и тех, кто зовет себя «постгуманитариями».
[Закрыть]. Меж тем для ученых ХХ века прогресс естественным образом сформировал изучение ландшафтов. Допущение об экономической экспансии проникло и в формулировки популяционной биологии. Новые веяния в экологии позволили мыслить иначе – во внимание приняли межвидовые взаимодействия и истории их нарушений. Ныне, во времена сниженных ожиданий, я ищу природные пространства, основанные на нарушениях, где многие биологические виды иногда обитают вместе, но без союзничества или соперничества.
Я отказываюсь сводить экономику к экологии или наоборот, однако между экономикой и окружающей средой имеется связь, которую все же необходимо сразу обозначить: история накопления материальных богатств путем превращения людей и неодушевленных объектов в источники вложения средств. Эта история подпитывала стремление инвесторов видеть и людей, и вещи как отчужденные друг от друга, то есть способные существовать сами по себе, будто взаимное переплетение жизни не имеет значения[12]12
Маркс применял понятие «отчуждение», в особенности рассуждая об отделенности трудящегося от самого труда и его плодов, а также от других трудящихся. Karl Marx, Economic and philosophical manuscripts of 1844 (Mineola, NY: Dover Books, 2007). Я использую это понятие шире и рассматриваю разобщенность предметов и людей от процессов добычи средств к существованию.
[Закрыть]. Посредством отчуждения люди и предметы делаются движимым имуществом, их можно изъять из мира их жизни каким-нибудь транспортом, способным преодолевать любые расстояния, и обменять на другие активы, из других жизненных миров, где угодно[13]13
Отчуждение было присуще в ХХ веке и промышленному социализму под руководством государства. Поскольку он все больше устаревает, я его не рассматриваю.
[Закрыть]. Это совсем не то же самое, что считать других частью жизненного мира – к примеру, питаясь или питая кого-то другого. В этом случае многовидовые обитаемые пространства остаются на своих местах. Отчуждение устраняет взаимные переплетения внутри обитаемого пространства. Греза об отчуждении питает видоизменение ландшафта, в котором значение имеет лишь один отдельно стоящий ресурс, все остальное же представляется сорняками или мусором. Учитывать взаимные переплетения внутри обитаемого пространства в таком случае неэффективно и, вероятно, устарело. Когда отдельно взятый ресурс в том или ином месте более нельзя производить, это место можно забросить. Вся древесина добыта, нефть исчерпана, почвы под посадку более не приносят урожай. Поиск ресурса возобновляется в другом месте. Вот так упрощение ради отчуждения порождает разруху – места, заброшенные ради возобновления эксплуатации ресурса где-то еще.
Ландшафты ныне усеяны подобными развалинами по всему свету. А такие места, тем не менее, могут быть живы – невзирая на их объявленную смерть: заброшенные источники ресурсов иногда порождают новую многовидовую и многокультурную жизнь. Во всепланетарном состоянии неустойчивости у нас нет другого выбора – нам необходимо высматривать жизнь на руинах.
Первый шаг – вернуть себе пытливость. Достаточно отказаться от упрощающего нарратива прогресса – и откроются узлы и биение сердца этой самой лоскутности. Можно начать с мацутакэ: сколько бы я ни узнавала о них, всякий раз изумляюсь.
Эта книга не о Японии, но читателю, чтобы лучше понять ее, нужно знать кое-что о японских мацутакэ[14]14
Этот раздел опирается на: Okamura Toshihisa, Matsutake no bunkashi [The cultural history of matsutake] (Tokyo: Yama to Keikokusha, 2005). Фусако Симура любезно перевел для меня эту книгу. Дополнительно ознакомиться с темой грибов в японской культуре можно по: R. Gordon Wasson, «Mushrooms and Japanese culture», Transactions of the Asiatic Society of Japan, 11 (1973). P. 5–25; Neda Hitoshi, Kinoko hakubutsukan [Mushroom museum] (Tokyo: Yasaka Shobô, 2003).
[Закрыть]. Впервые мацутакэ встречаются в письменных источниках в стихотворении VIII века, с которого начинается этот пролог. Уже тогда этот гриб почитали как душистого провозвестника осени. Мацутакэ расплодились близ Нары и Киото, где люди вырубили леса ради постройки храмов и на дрова для кузниц. Tricholoma matsutake распространились в Японии именно из-за человеческого вмешательства в природу. Все потому, что чаще всего растение-хозяин для этого гриба – японская красная сосна[15]15
Другое русскоязычное название – сосна густоцветная. – Примеч. пер.
[Закрыть] (Pinus densiflora), она созревает в минерализованных почвах, открытых солнечному свету в результате порубки леса человеком. Когда лесам в Японии дают вырасти заново, без человеческого вмешательства, сосны оказываются в тени лиственных растений и не дают поросли.
По мере вырубки лесов красная сосна распространилась по всей Японии, и мацутакэ стали ценным подарком, который преподносят в красивых коробочках, выложенных папоротником. Такими подношениями чествовали знать. К периоду Эдо (1603–1868) зажиточные обыватели – купцы, например, – тоже приобщились к мацутакэ. Этот гриб стал одним из символов времен года – как знак осени. Походы за мацутакэ осенью стали для людей тем же, что и созерцание цветущей сакуры по весне. Мацутакэ сделался любимым предметом поэтов.
Как и в других японских стихах о природе, отсылки к времени года помогали создать настроение. Мацутакэ вошел в совокупность более старых примет осени, среди них, например, зов оленя или полнолуние во время осеннего равноденствия. Надвигающаяся оголенность зимы окрашивала осень зарождающимся одиночеством на грани с ностальгией, и приведенные выше стихотворные строки – как раз в таком настроении. Мацутакэ был удовольствием для избранных, знак удачи тех, кто может жить в изысканных образах природы, радостью для утонченного вкуса[17]17
Харуо Сиранэ называет это «второй природой»; см.: Japan and the culture of the four seasons: Nature, literature, and the arts (New York: Columbia University Press, 2012).
[Закрыть]. Поэтому, когда крестьяне, готовясь к выездам знати на природу, иногда «подсаживали» мацутакэ (то есть искусно вкапывали грибы в землю там, где мацутакэ сами по себе не росли), никто не возражал. Мацутакэ стали частью идеальной смены времен года, и ценили их не только в поэзии, но и в других искусствах, от чайной церемонии до театра.
Эпоха Эдо завершилась с реставрацией Мэйдзи, и началась стремительная модернизация Японии. Вырубка лесов продолжалась – в пользу сосен и мацутакэ. В окрестностях Киото «мацутакэ» стало собирательным названием для любых грибов. В начале ХХ века мацутакэ разрослись повсеместно. К середине 1950-х, впрочем, положение изменилось. Сельское редколесье вырубили ради посадок строевого дерева, замостили в ходе урбанизации провинциальных территорий, или же их забросили, переселившись в города, сами крестьяне. Ископаемое топливо вытеснило дрова и уголь, селяне больше не использовали редколесные участки, и те покрылись густыми чащами лиственных деревьев. Склоны холмов, когда-то усеянные мацутакэ, стали теперь для сосен слишком тенистыми. Уязвимые из-за недостатка света сосны убила нематода. К середине 1970-х мацутакэ по всей Японии сделались редкостью.
Однако в то время в Японии происходил быстрый экономический рост, и на мацутакэ был спрос – как на исключительно дорогой подарок, разновидность взятки или поощрения. Цены на мацутакэ взлетели до небес. Знание о том, что мацутакэ растут и в других частях света, вдруг оказалось востребованным. Путешественники и жители зарубежья принялись слать мацутакэ в Японию; возникли импортеры, желавшие поучаствовать в международной торговле мацутакэ, и в дело бросились сборщики-неяпонцы. Поначалу обнаружились грибы всех цветов и разновидностей; их можно было счесть за мацутакэ, поскольку они источали соответствующий запах. Возникло множество новых научных названий – мацутакэ в лесах по всему северному полушарию внезапно обратили на себя внимание. За последние 20 лет в названиях навели порядок. По всей Евразии большинство мацутакэ ныне именуются Tricholoma matsutake[19]19
Вопрос, один ли и тот же вид T. caligatum из Южной Европы и Северной Африки (который тоже продают как мацутакэ), еще не решен. Довод в пользу того, что это разные виды, см. в: I. Kytovuori, «The Tricholoma caligatum group in Europe and North Africa», Karstenia, 28, № 2 (1988). P. 65–77. T. caligatum с северо-запада Америки – совершенно другой вид, но и его продают как мацутакэ. См.: Ra Lim, Alison Fischer, Mary Berbee, and Shannon M. Berch, «Is the booted tricholoma in British Columbia really Japanese matsutake?», BC Journal of Ecosystems and Management, 3, № 1 (2003). P. 61–67.
[Закрыть]. В Северной Америке T. matsutake, судя по всему, имеется только на востоке и в горах Мексики. На западе Северной Америки местные мацутакэ считаются другим видом, T. magnivelare[20]20
Голотип T. magnivelare – с востока США, и еще может оказаться, что это T. matsutake (из личного разговора с Дэвидом Аророй, 2007). Мацутакэ с северо-востока Америки понадобится другое научное название.
[Закрыть]. Некоторые ученые, впрочем, полагают, что общее название «мацутакэ» лучше всего определяет эти душистые грибы, поскольку динамика видообразования по-прежнему неясна[21]21
Недавние классификационные исследования см. в: Hitoshi Murata, Yuko Ota, Muneyoshi Yamaguchi, Akiyoshi Yamada, Shinichiro Katahata, Yuichiro Otsuka, Katsuhiko Babasaki, and Hitoshi Neda, «Mobile DNA distributions refine the phylogeny of “matsutake” mushrooms, Tricholoma sect. Caligata», Mycorrhiza, 23, № 6 (2013). P. 447–461. Дополнительно о взглядах ученых на биоразнообразие мацутакэ см. в главе 17.
[Закрыть]. Я следую этой логике – кроме тех случаев, когда речь идет о вопросах классификации.
