Текст книги "Тайна рождения"
Автор книги: Анна Князева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
«Не из болтливых, – подумала она одобрительно. – Тем лучше. Не будет надоедать мне».
– Пройдись, – приказала ей Елена Павловна, приблизившись. – Нужно двигаться, понимаешь?
Послушно кивнув, Варя пошла по пригорку, спустилась вниз, на какое-то время пропав из вида. Елена Павловна вдруг подумала, что если девушка сейчас бросится бежать, то никто из них не сможет догнать ее. Кучер был слишком стар для этого, а Глаша толстовата. Вообразить же бегущей себя, Елена Павловна просто не могла. Слишком много лет прошло с тех пор, как она бегала по полям, окружавшим ее Родники…
* * *
Но Варя и не думала убегать. Куда деваться крепостной девке, да еще и брюхатой? Куда ни беги, везде погибель найдешь… Она рассудила, что хозяйка ей пока не причинила никакого зла, даже по щеке не ударила, хотя Варя постоянно ожидала этого. Ведь кругом виновата перед графиней, никакого оправдания ей нет. Барин ведь не снасильничал, сама одурела от мимолетной ласки. Владимир Иванович по щеке погладил мимоходом в благодарность за то, что за его жеребцом хорошо смотрит, да шею слегка задел… А она уж и вспыхнула вся, спать ночами не могла, все его представляла.
А когда совсем невмоготу стало, будто случайно прижалась к барину всем телом прямо в конюшне, да и замерла так, чтоб он тоже прочувствовал. Уже почти месяц без жены он жил к тому времени, Варя знала, что мужик так долго не может. Лицо подняла да губ его коснулась, вроде как и не поцеловала вовсе. И он не выдержал… Что-то прорвалось в нем, сметя все запреты, в рот ее впился, сжал всю, торопясь познать руками юное тело под простым сарафаном. А под ним-то ничего и не было, она ж не благородная барышня панталоны носить! Горячая рука, как нырнула под подол, да так там и осталась, то поглаживая, то сжимая…
Прямо там, на копне сена, все и случилось. Варя думала, больнее будет в первый раз-то, но уж так ей хотелось впустить барина в себя, что и боли особой не почуяла. Так, заныло потом внизу живота, да вскоре и прошло. А кровь он с нее сам кружевным платком отер, да так нежно, так заботливо, как и мать родная с Варей никогда не обращалась…
И она поняла, что жизни ей теперь не будет без красивого барина. Дороже матери с отцом он ей стал за один час, дороже чести девичьей, которую отдала ему, не раздумывая. А на ночь Владимир Иванович увел ее к себе в спальню и велел остаться до утра. Слугам приказал воды нагреть, потом отослал всех да, как ребеночка, вымыл Вареньку в большом корыте. Потом в простыню завернул, да перенес на большую кровать под белым балдахином. На супружескую постель положил ее… А свечу не загасил, смотреть хотел на нее, любоваться. Да и ей в радость было его лицо видеть.
Да так заласкал ее барин, что Варя удивлялась наутро, как жива осталась? Столько любовной страсти она и представить-то не могла, не то что действительно пережить! Да она до сих пор и так уж строга к парням была, что даже матушка ей выговаривала, мол, в жизни тебя никто замуж не возьмет, дикую такую. А вот нашелся же единственный, ненаглядный! Самый красивый, самый благородный, самый нежный…
Варя готова была его всю ночь целовать, все его тело, ничего не стеснялась, будто все запреты из нее с первой кровью вытекли. И он тоже ее всю зацеловал, заставляя то пронзительно вскрикивать, то постанывать от наслаждения. Ночь пронеслась одним вихрем, от которого в голове мутилось, а в теле все сжималось и растекалось сладостью. Пятнадцать годков на свете прожила, а что такое счастье бывает, и не знала. Хотя не раз видела, как отец на матушку наваливается ночами, да покряхтывают они потихоньку, только никакой красоты в этом Варя не видела. И не верилось, что они также счастливы бывают в такие минуты…
А ее счастье с той поры каждую ночь повторялось. Но без зова барина она ни разу не приходила. Иногда Владимир Иванович будто забывал о ней, не хотел видеть. Потом уж Варя заприметила, что это случается именно после того, как он днем письмо от графини Елены Павловны получит. Хмурый он делался после этого, и на Варю вовсе не глядел. Видать, совесть его мучила. Только она уж знала: пара дней пройдет, и барину снова невмоготу станет без ее жарких ласк, без нежности ее бездонной. Ему больно нравилось, когда Варенька свои темные, густые волосы распускала и сверху на него садилась, чтоб он всю ее видел. Груди ее в его ладони опускались, согнутые колени сжимали его тело, она двигалась легко, будто танец любви исполняла.
Он раз обмолвился:
– За все годы так и не уговорил жену поменять позу. Великосветская стыдливость только губит любовь…
Но что барин свою жену любит, Варенька имела случай убедиться. Как-то увидела невзначай, как Владимир Иванович с миниатюрным портретом графини разговаривал, шептал ей что-то, а потом губами к овалу прижался. И сидел так долго, закрыв глаза, и покачивался как-то странно…
В тот момент у Вареньки впервые заныло сердце: «Что ж со мной-то будет?» Она ушла за деревню и долго бродила там, пытаясь свою тоску развеять, да запела, как часто бывало, во весь голос. А барин возьми да услышь! Прискакал к ней на том самом вороном жеребце Черныше, подхватил на руки:
– Какой у тебя, оказывается, чудный голос! Да равных тебе певиц, пожалуй, и в Петербурге не найдется. Какая чистота, какой диапазон, просто поразительно! Да тебе нужно всерьез учиться вокалу, что ты делаешь в этой глуши? Надо забрать тебя в столицу да выучить как следует. Грех такому таланту пропадать!
И он еще не раз заговаривал об этом, просил ее спеть и снова восхищался. Только вскоре Варенька обнаружила, что понесла, да так испугалась, что кинулась к барину, прежде чем матери, в ноги. Владимир Иванович весь побледнел и на какое-то время дара речи лишился. Потом пробормотал что-то вроде: «Дурак… Этого же следовало ожидать». Но ей сказал, правда, не очень уверенно:
– Ты не волнуйся, Варенька, бедная ты моя девочка, мы что-нибудь придумаем.
Но ласки его с того дня стали еще смелее, будто он решил, что теперь уж и вовсе бояться нечего. А вот Варе, наоборот, порой тошно делалось, и не оттого, что ребеночек внутри рос, а больше от страха, что скоро все кончится. Как только живот у нее расти начнет, так отец ее вожжами отстегает да за какого-нибудь Федьку-дурачка замуж спихнет, от позора подальше. Так у них не впервой в деревне случалось… Барин-то ее в жены не возьмет, это ж яснее ясно.
Только Варенька на это и не рассчитывала. Вообще ни о чем плохом не думала, кроме хорошего. Отдалась своей первой любви целиком, кинулась в нее, очертя голову. И счастливее, чем она, не было никого на свете! Если б только хоть чуть-чуть остереглась… Если б графиня не вернулась так внезапно…
Обернувшись, Варя увидела, что Елена Павловна следит за ней все тем же нехорошим взглядом, который заставлял ее всю сжиматься от страха. То ли убить ее замыслила графиня, то ли как-то иначе со свету сжить… А что доброго может быть на уме у женщины, которая своего мужа родного в постели с другой застала? Варе графиню и жаль было, и стыдно перед ней, да только все одно она и сама на нее как на врага смотрела. Только вся сила на стороне Елены Павловны, все крепостные в ее власти. Захочет – продаст такому злющему барину, что Варе свет не мил станет.
Петровские-то своих крестьян никогда не обижали, их за то все любили и вечно нахваливали перед другими. Тот же их сосед, Трипольский, когда наезжал в свое имение, первым делом порку прямо во дворе устраивал. Всегда находились виноватые… И девок он, говорили, прямо силой брал… Хотя видный такой, ему, поди, и так ни одна не отказала. Да, видать, любил он больно другим делать… Вон Елена Павловна от него сама не своя выскочила! Хотела Варя ее упредить, да решила помалкивать: не ее это ума дело. Кто знает, зачем графиня к соседу своему поехала? Может, дело какое, а она ей начнет про насильничанье рассказывать…
Варя отвела глаза. Красивая графиня-то… Еще лучше, чем на том портрете, что Владимир Иванович целовал, тоскуя. А что на Варю волком смотрит, так это понятно. Зато Глашке своей вовсю улыбается да переговаривается о чем-то. Другие слуги барыню всегда хвалили: хоть и держит марку, вольностей не позволяет, но зазря никого не обидит. Да и то верно, чего графине с крепостными дружбу водить? Не ровня, чай…
– Варя, вернись, пора ехать! – окликнула ее Елена Павловна.
Графине уже невмоготу было смотреть, как хороша эта юная девушка, какой свет от нее исходит, как от тех белых стволов, которые Варя обвивала руками. Лучше затолкать ее в темный угол кареты, а самой отвернуться к окну. И все-таки попытаться понять: хочет ли она того, что задумала, или это всего лишь глупая блажь?
* * *
Заночевать пришлось на постоялом дворе. Поколебавшись немного, Елена Павловна оставила Варю при себе, чтобы постоянно находилась под присмотром. У графини имелись соображения, как девушка могла исчезнуть из ее поля зрения: сбежала бы ночью да явилась бы в Петербург – не так и далеко даже пешком. Крестьяне, они привычные к ходьбе… А разыскать там графа Петровского не составит особого труда, даже если расспрашивать исключительно извозчиков и служанок. А уж Владимир Иванович не бросил бы свою любовницу на произвол судьбы в чужом для нее городе, арендовал бы для нее комнатку, где-нибудь неподалеку от них, да захаживал бы к Варе… проведать. Что скрывается за этим словом – и младенцу понятно…
Графиня была уверена, что все именно так в конце концов и произошло бы, если б она не нагрянула в Дубровку столь неожиданно. Владимир Иванович тайком перевез бы девушку в столицу, и Елена Павловна никогда и не узнала бы об этом. Вряд ли она обратила бы внимание на исчезновение дочери какого-то конюха… А уж управляющего ее муж сумел бы подкупить, чтобы тот и словом не обмолвился.
Поэтому Елена решила не спускать со своей соперницы глаз, ведь этот план вполне осуществить и сейчас. И тогда желанный Владимиром ребенок будет у него не с супругой, а с этой крепостной девкой. А за долгое время пути графиня уже успела не только примириться, но и вполне сжиться с дикой, как ей казалось поначалу, мыслью о том, что младенца вполне можно выдать за своего. Кто будет об этом знать? Глаша? Она предана ей до мозга костей… Тоже ведь из крепостных, могла всю жизнь навоз месить, а Елена Павловна забрала ее в Петербург, ввела в богатый дом, отдельную комнатку выделила. Слово поперек скажет – и назад, в навоз. Это Глаша понимала, и благодарила свою хозяйку каждым словом, каждым взглядом.
Других препятствий к осуществлению задуманного графиня Петровская уже не находила. Пусть только гулящая девка пикнуть посмеет, розгами до смерти запорют в Родниках, и отец с матерью не узнают! Ведь стоит запороть ее, стоит… Елена Павловна до боли стиснула зубы, пережидая очередной приступ ненависти к юной, хорошенькой крестьянке, обнаженное тело которой до сих пор мерещилось ей повсюду, а ее муж не мог насытиться им, не мог оторваться…
В постели с женой Владимир Иванович никогда не проявлял столько страсти. Их союз был больше духовным, чем плотским. Петровские могли говорить часами, и спорить, и обсуждать только что прочитанное или увиденное в театре. Их мнения не всегда совпадали, но тем было интереснее. И даже если они не соглашались друг с другом, их пальцы переплетались, подтверждая, что они вместе, что любят друг друга. И даже сейчас Елена верила, что муж действительно любит ее. Не мог же он, в самом деле, разговаривать о высоком с этой левкой! А только постелью любовь не ограничивается…
В двухкомнатном номере постоялого двора Елена Павловна велела Глаше занять диванчик в проходной, а Варе лечь на пол у порога. Не смогла отказать себе в удовольствии унизить любовницу мужа, указать ей истинное ее место. На пол, правда, набросали одеял, пледов, чтобы девка не застудилась и ребенку вреда не было. А то, что мать, как собака, на подстилке спит, младенцу не навредит. Да и мал еще очень…
Прежде чем лечь в постель, графиня несколько раз перешагнула через улегшуюся на полу девушку: все, что-нибудь забывала – то книжку взять, то дверь на ключ запереть да его с собой унести. Один раз пронесла ногу прямо над лицом Вари, которая зажмурилась от страха, и поймала неодобрительный Глашин взгляд, который, правда, тут же сменился глуповатым хихиканьем.
«Как бы девки не спелись, – подумала Елена Павловна с тревогой. – Да только Глашка не так глупа. Она прекрасно знает, чем для нее кончится симпатия к пленнице». Она внимательно посмотрела на свою горничную, и та тотчас услужливо подскочила:
– Чего изволите, Елена Павловна?
– Волосы мне расчеши, – приказала графиня. – Да не дергай, как вчера. Какая-то ты неловкая стала… Менять тебя пора, что ли?
Произнесла она это с нарочитой задумчивостью, будто и впрямь решала для себя, что делать. Переменившись в лице, Глаша бросилась искать расческу, и прикосновения ее в этот вечер были особенно осторожны и ласковы. Елене даже глаза хотелось закрыть от удовольствия. Только она не могла продемонстрировать девушкам хоть малейшую слабость. Пусть думают, что в ней этого нет вовсе. Пусть побаиваются. Так самой спокойнее.
Ночью графиня слышала, как Варя постанывает, ворочается – доски пола поскрипывали. Но разбудить ее Елена Павловна не решилась: потом еще не уснет со страху, а малышу сон матери только на пользу. Правда, кошмары, скорее во вред… Перевернувшись на спину, Елена раздумывала над этим какое-то время и пришла к мысли, что нужно перестать запугивать беременную, если ей хочется получить здорового ребенка безо всяких нервных припадков.
«Нужно воспринимать ее, как наседку, – решила Елена Павловна. – Она сама только некий естественный аппарат, но о нем нужно заботиться, чтобы не дал сбоев и довел дело до конца. Вот когда малыш родится, тогда можно будет отыграться на девке сполна!»
Елена и сама как-то успокоилась от этой мысли, утешилась отложенным мщением. А пока придется думать исключительно о ребенке, ведь им с графом нужен наследник, который сможет вести их дела еще лучше, чем они сами, и прославит род Петровских. Закрыв глаза, Елена Павловна сладко замечталась о том, как кудрявый малыш побежит к ней через большую залу, прыгнет на руки, расшалившись, стиснет ее шею. И в косых лучах солнца, падающих через французские окна, она закружится с ним в вальсе, прижимаясь лицом к его пухлой щечке, разгорячившейся от бега. А потом войдет Владимир, обнимет их обоих и прошепчет несколько слов любви…
Улыбнувшись в темноту, Елена уснула так крепко, что очнулась, когда комната уже была полна солнца. Оно словно вышло из ее мечты и осветило все кругам. «Хорошая примета», – подумала Елена и живо села на постели.
– Ой, барыня! – взмолилась Варя, увидев, что хозяйка проснулась. – Дозвольте на двор сходить, мочи нет терпеть…
Судя по всему, она уже давно не спала и, скорчившись, сидела на краешке стула, который поставила у порога спальни, чтобы сразу заметить, когда графиня откроет глаза. Глаша еще безмятежно спала.
«А ведь беременной, наверное, вредно терпеть!» – спохватилась Елена Павловна. Быстро выбравшись из постели, она надела шелковый халат и, сняв ночной чепец, кивком головы велела Варе следовать за ней. Та покорно засеменила следом.
Когда с утренними надобностями было покончено, Елена Павловна разбудила свою ленивую горничную и приказала распорядиться насчет утреннего кофе и завтрака. Покосившись на Варю, она велела подать к столу что-нибудь из фруктов, если здесь не выжимают сок. Малышу нужны витамины…
«И солнце нужно, и свежий воздух, – напомнила она себе. – А что, если уехать с нею вместе в Ниццу, да там ее потом и бросить… В публичный дом ее и без знания французского возьмут. Это же ее судьба – быть публичной девкой!»
Но, потягивая кофе, Елена Павловна сообразила, что в Ницце ей встретится множество знакомых, которые очень удивятся тому, что графиня Петровская таскает за собой беременную служанку – долго ведь это обстоятельство скрывать не удастся. А если потом Елена Павловна вернется в Петербург с младенцем, никто уже не поверит, что это она его родила.
Нет, нужно сидеть в глуши, в Родниках, и по возможности не общаться ни с кем из соседей. А если придется… Ну что ж, подушку подвязать можно. Сначала думку, потом и большую. Чтобы ни у кого никаких сомнений не возникло. А Варю всегда можно запереть в дальней комнате на случай визита гостей. Все равно ведь кто-нибудь пронюхает, что графиня Петровская прибыла в свое имение.
«Вот про мужа обязательно кто-нибудь спросит, – озабоченно подумала Елена, с неприязнью наблюдая, как Варя поедает бананы. – Нужно будет что-то придумать, как-то объяснить его отсутствие… Никто не поверит, конечно, что любящий супруг может без веской причины отправить беременную жену в глушь, где один земский врач на сто верст. Может, вызвать Владимира?» От этой мысли Елена содрогнулась, представив, что в этом случае ее жизнь превратится в пытку: «Следить за ними каждую минуту, умирая от ревности? О нет! Этого я не вынесу! Так и до страшного греха дойти недолго, убив их обоих и себя… Глупость какая! Я не собираюсь умирать только из-за того, что Владимир оказался слабее меня: я смогла оттолкнуть Трипольского, а он не смог отказать себе в удовольствии. Да разве для меня новость, что каждый барин время от времени брюхатит своих дворовых девок? Все семьи через это проходят… Просто у Владимира с этой девкой все было… словно они на равных. Как будто это… Клеопатра с Антонием, а не граф со своей крепостной. Не должно было это выглядеть именно так!»
А как все это должно происходить, Елене тоже трудно было представить. Может, как у того бородатого мужика с их кухаркой, которых она застала в детстве на сеновале. Вот там не было ни красоты, ни нежности, ни страсти. Что-то отвратительное, звериное… Если бы муж таким образом овладел этой девкой, возможно, Елена увидела бы в этом только комическую сторону. Конечно, поморщилась бы от брезгливости, но не почувствовала бы себя преданной. Ведь ей не нужна такая грубость! Но Владимир отдал другой свою заботливую нежность, свое безумное желание, которое, как Елена надеялась, обратит на нее, когда они встретятся после долгой разлуки.
Она бросила на жующую Варю взгляд, полный ненависти. Тупое, примитивное создание удостоилось любви лучшего мужчины на свете. А как иначе можно назвать то, что увидела Елена, если не любовью?
Почувствовав, что на нее смотрят, Варя замерла и часто заморгала, не решаясь спросить, чем опять провинилась? Ведь сама же хозяйка приказала есть… А Варя таких фруктов в жизни не пробовала. Она, конечно, понимала, что дополнительной провинности уже и не требуется, чтобы ненависть графини вспыхнула с новой силой. Стоит ей лишь вспомнить…
Сама Варя, как только вспоминала, в животе у нее все сладко сжималось. И так хотелось всем телом прильнуть к своему прекрасному возлюбленному, который сделал ее женщиной, будущей ее матерью, все счастье жизни дал познать… Вот только куда заведет ее это познание, Варя так до сих пор не знала. Что задумала графиня? Зачем везет ее в Родники? Если со свету сжить задумала, так зачем бананами кормит?
– Ты наелась? – холодно спросила Елена Павловна. – Пора ехать.
– Ой, пора, голубушка Елена Павловна, – засуетилась Глаша, вскакивая. – Солнце-то уж в зените, а дни все короче делаются. Засветло бы доехать!
Графиня встала:
– Надеюсь, доедем. Не хочу еще одну ночь на постоялом дворе провести. Это ведь не отель в Баден-Бадене.
– И то верно, – подхватила горничная, которую графиня брала с собой за границу. – Уж там красота какая в номерах! Все белое да золотое, цветы кругом… А здесь что? Убожество сплошное…
В дороге Варю опять замутило – то ли иностранный фрукт ее организм не принял, то ли трясло слишком на ухабах. Пришлось остановиться посреди поля и дожидаться, пока она справится со своим недомоганием. Елена Павловна вся содрогалась от непристойных звуков, и отошла подальше, стараясь вслушиваться в стрекот кузнечиков и звон невидимых в вышине жаворонков. Ее сердце уже трепетало от ощущения близости родных мест, где она в детстве провела столько чудесных дней! Их семейство выезжало в Родники каждое лето, и Елена наслаждалась здесь той свободой, которой не знала в Петербурге. Ей вдруг пришло в голову, что, если б они встретились с Владимиром где-нибудь на лоне природы, их первое узнавание друг друга произошло бы без той скованности и холодности с ее стороны, которые были в их первую брачную ночь. Распластаться бы, скинув всю одежду, на прогретой солнцем траве, понежиться, всем телом вбирая солнечные лучи, а потом принять своего любимого, глядя в пронзительно-синее небо, которое вобрало бы все их стоны и вскрики…
«Наверное, с этой Варькой все именно так и случилось, – подумала Елена Павловна с обидой. – Почему, выезжая в деревню, мы ни разу не позволили себе побыть такими естественными людьми, которые могут наслаждаться любовью на лоне природы? Чего мы стеснялись? Чужих взглядов? Друг друга? Самих себя? Всегда в темноте, будто мы воруем любовь… А с ней он был близок при свете дня. Интересно, это доставляет большее удовольствие, если видишь? И как это вообще происходит с чужими? Если бы я не убежала от Трипольского, я узнала бы это… Мне ведь невыносимо хотелось это узнать! Все болело потом».
Елена уже почти жалела о том, что оттолкнула Дмитрия, ведь он считался известным ловеласом, значит, был опытен в таких делах и мог доставить ей доселе не испытанное удовольствие. Но теперь уже поздно об этом думать. Не возвращаться же ради того, чтобы, наконец, отдаться ему!
Она весело подумала о том, что, может, стоит завести себе любовника в Родниках? Какого-нибудь дюжего кузнеца, у которого ладони, как лопаты, – обе ее груди в одной такой уместятся. У Елены в предвкушении сжалось сердце. Преступный, заведомо порочный плод, весь в червоточинах, но истекающий сладостным соком… Почему бы и нет? Владимир даже не посмеет ее в чем-либо упрекнуть. Долг, как известно, платежом красен.
К ней подбежала раскрасневшаяся Глаша:
– Матушка Елена Павловна, можно ехать!
– Что, лучше ей стало? – отрывисто спросила графиня, продолжая жадно вдыхать густой и пряный полевой дух.
– Да, вроде все уж. Она тяжелая, видать?
– Не твоего ума дело! – отрезала Елена. Потом, смягчившись, добавила: – От тебя ничего не скроешь. Я ее увезла от позора да от отцовского гнева. Но она должна помнить, что совершила смертный грех, и я этого не одобряю. Поэтому сторонись ее, поняла?
– Какие понять, – торопливо заверила Глаша, опять испугавшись многообещающего взгляда хозяйки.
Елена Павловна потрепала ее по щеке:
– Ну, и хорошо. Я тебе доверяю… пока.
Она решила закончить этим предостережением. Пускай ее глуповатая, как все девушки из народа, но шустрая горничная не забывается. В праве Елены Павловны сломать ее судьбу в два счета. Обе ее невольные спутницы должны это помнить…
Елена думала, что Варя уже снова забилась в угол кареты, но, приблизившись, неожиданно обнаружила, что та прильнула к старому дубу – единственному дереву, росшему у дороги. Что уж она нашептала ему, нажаловалась – неизвестно, но все лицо Вари было залито слезами.
– Прекрати реветь, – строго сказала Елена Павловна. – Это может навредить ребенку. Ты должна быть ровна и спокойна. И радоваться тому, что вообще жива до сих пор.
Во взгляде девушки проступил неподдельный ужас. Оттолкнувшись от дерева, она скользнула в карету, на ходу утираясь рукавом и громко шмыгая носом. Графиня посторонилась: ей неприятно было хотя бы невзначай коснуться этой грязнухи. Как мог Владимир пренебречь своей чистоплотностью, припасть к этому немытому телу? Какая гадость… Трипольский, по крайней мере, дворянин. И даже если б Елена не убежала от него, это в любом случае не стало бы такой грязью. Она была убеждена в этом, несмотря на то что на секунду позволила себе вообразить здоровенного кузнеца, обнимающего ее…
* * *
В Родники они прибыли уже в сумерках. По дороге Елена решила, что мужу необходимо приезжать к ней иногда. А на это время она будет запирать Варю на дальней делянке, про которую Владимир ничего не знал. Если у девки будет еда и вода, ничего ей не сделается за пару дней… А когда Варя достаточно отяжелеет, можно даже отправлять Глашу, чтоб та выпускала ее погулять, подышать свежим воздухом. Далеко с большим животом не убежишь… Тем более зима начнется, девка не рискнет пуститься в бега.
«Вот еще и зимняя одежда ей нужна, – с неудовольствием подумала Елена Павловна. – Гулять ей просто необходимо, насколько я знаю… К Пасхе родит? Значит, в мае я уже буду матерью!»
Ей живо представилось, как она с младенцем в кружевных пеленках на руках принимает гостей. Даже привиделось собственное счастливое, улыбающееся лицо, обращенное к сияющему Владимиру. Все поздравляют ее и что-нибудь дарят малышу, уже крещенному ребенком четы Петровских. И никакая безродная Варька не отберет у них этого счастья. Все прощено, все забыто…
Глаша первой выскочила из своей повозки:
– Приехали! Ой, хорошо-то как!
Опершись о руку кучера, Елена Павловна ступила на свою землю, прислушиваясь к радостно заволновавшемуся сердцу. Сколько воспоминаний нахлынуло разом, как много голосов зазвучало в памяти…
– Выходи, – бросила она Варе через плечо и, не дожидаясь ее, пошла к дому.
Так хотелось поскорее ступить на родной порог, услышать знакомое с детства поскрипывание ступеней лестницы, ведущей на второй этаж. Девочкой, она скатывалась по этой лестнице, навалившись животом на перила. И часто прилетала прямо в объятия отца, подкарауливавшего ее внизу. Он подбрасывал ее и ловил, а маленькая Леночка хохотала, ничего не боясь, никого не стесняясь. Ее светлые кудряшки взлетали легкими крылышками, словно пытаясь утянуть девочку в счастливый полет. Потом отец крепко целовал ее порозовевшую щеку и отпускал гулять. Наверное, он еще помнил, каким магическим притяжением для ребенка обладают и сад, и лес, и поле…
«Я привезу сюда своего малыша уже следующим летом. – Елене захотелось закричать от счастья. – И буду привозить каждый год».
Она хотела пообещать себе, что пригласит и родителей, которые отписали ей Родники в качестве приданого и больше сюда не ездили. Но, только представив, что ее ребенку может быть интереснее с дедом или с бабушкой, Елена сразу же отказалась от этой мысли. Это будет только ее малыш, и его любовь она готова разделить лишь с Владимиром.
А Варя… Ну при чем здесь Варя? Она только выносит малыша. Не становится же кормилица матерью только оттого, что дает ребенку грудь! А этой девке Елена даже подержать новорожденного не даст, не то что покормить! Сразу же увезет в Петербург. Там найдет ему кормилицу и няньку, Владимиру поручит заранее присмотреть чистоплотных и здоровых. Пусть поспрашивает у знакомых, распустит слух о близких родах жены, тогда никому и объяснять ничего не потребуется. Весь высший свет знал, что графиня Петровская отправилась за границу лечиться. Вот и результат! Еще и престиж докторов поднимется…
Усмехнувшись, Елена Павловна небрежно кивнула подбежавшему к ней управляющему и велела к утру подготовить отчет о делах. Потом вспомнила, что в Дубровке отдала такое же распоряжение, да уехала, так ничего и не проверив. «Ну, да ладно, – решила она. – Может, старый дурак хоть порядок в своих записях навел. В другой раз проверю».
Посылать за этим мужа она не считала возможным… Продать Дубровку, что ли, чтоб никакие недобрые воспоминания не тревожили? Согласится ли Владимир? Пожалуй, согласится, если предложить это сейчас, пока чувство вины еще гложет его. Правда, доход это имение дает неплохой, но лучше купить что-нибудь поближе к Петербургу, чтобы не приходилось столько времени пылиться в дороге… У Владимира, конечно, с этим местом связано много детских воспоминаний, как у нее с Родниками, ну, да не беда, рано или поздно приходится прощаться с прошлым. Сейчас – самое время. Тем более Владимиру и самому вряд ли захочется возвращаться туда, откуда его выгнали, как блудливого кобеля, с позором. Елена Павловна решила, что напишет мужу этим же вечером.
Нарушив все правила, она устроила Варю в соседней комнате. Маленькой, конечно, зато светлой и уютной – прямо перед окном клены, резные листья которых уже налились солнечным светом, пожелтели, покраснели, радуют глаз. Их комнаты даже дверью соединены, стоит только ключ повернуть… Елене Павловне было необходимо, чтобы девушка все время находилась под присмотром.
Сама графиня теперь занимала не свою бывшую детскую, а комнату родителей, которую сразу после свадьбы велела сделать более светлой, сменить портьеры и обновить мебель. То же Елена Павловна проделала и с остальным домом. Теперь здесь было радостно и современно, даже Владимир признавал, что в Родниках ему теперь нравится больше, чем в его родной Дубровке.
Нянька Елены приковыляла из своей избушки, что находилась неподалеку от барского дома. Теперь Пелагея стала совсем старушкой, но графиня помнила ее мягкие, чуть шершавые руки, которые поглаживали волосы девочки, любившей забираться к няньке на колени и слушать сказки. Пелагея знала их множество и рассказывала неспешно, чуть окая, что казалось Леночке просто волшебным. Ей до сих пор представлялось, что только так и нужно рассказывать всякие чудесные истории, придуманные в народе.
Завидев свою любимую нянюшку, Елена обрадовалась до слез. Пелагея являлась единственной крепостной, к кому молодая хозяйка не только не испытывала брезгливости, но и была привязана всем сердцем. Но, расцеловав старушку, Елена вдруг подумала с тревогой, что от здешних людей тоже не скроешь, что ребенка вынашивает Варя, а не она. А значит, неизбежно пойдут кривотолки и пересуды… Как она может появиться здесь следующим летом уже с ребенком? Елене Павловне, конечно, ничего не стоило заткнуть рот всем своим крепостным, но вот нянюшка Пелагея… От нее не скроешься, и ей не солжешь – она всегда свою любимицу насквозь видела.
– Хороша же ты стала! Всех красавиц, поди, в столице-то затмила? – между тем восхищалась Пелагея, по-свойски тормоша Елену, осматривая ее со всех сторон и откровенно любуясь. – Иди-ка к свечке поближе, дай разгляжу… Настоящая графинюшка, ничего не скажешь. С мужем пожаловала, аль нет?
– Владимир Иванович позднее подъедет, у него еще дела в Петербурге, – стараясь не отводить взгляда, солгала Елена.
Нянька мелко закивала:
– У господ завсегда дела найдутся… Давненько ты у нас не была, матушка. Стосковалась я уже.
Елена опять обняла старушку:
– И я соскучилась. Пойдем с тобой почаевничаем, как встарь?
– И то, – тут же согласилась Пелагея. – Покалякаем о нашем житье-бытье…
