Текст книги "И сердца боль"

Автор книги: Анна Климова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

43

Андрей вернулся домой в совершенно подавленном состоянии.

Маргарита Львовна, пытавшаяся выяснить, в чем дело, так и не добилась от сына вразумительного ответа.

Андрей не знал, как расценивать неожиданную Олину истерику в ресторане.

Или она лукавила, что в ее сердце нет больше «огонька», нет больше никаких чувств к нему?

Когда-то он любил ее так, как никого потом. Да и сейчас любил! И хотел показать это. Почему же она оттолкнула его? Что им мешало начать все с начала? Гордость? Обида? Странная смесь ненависти и подспудной любви? Что?

Андрей не знал этого тогда.

44

Он не находил себе покоя. Тяжесть на душе не давала дышать, спать, есть. Все валилось из рук.

В университете должны были вот-вот начаться занятия после обычного «картофельного десанта» на поля страны. Но мысли Андрея были далеки от учебы. Он не мог все оставить так. Не мог. Хотел что-то доказать себе… ей.

Наконец Андрей решил позвонить Оле. Она ответила. Он попросил еще об одной встрече.

– Хорошо, – согласилась Оля. – Тогда давай сегодня. Завтра я улетаю с группой в Лондон на переговоры.

45

Андрей тщательно готовился к этой встрече. Даже тщательнее, чем когда-либо. Это была решающая встреча. Возможно, последняя, если у него ничего не получится.

В комнату тихо вошла мать.

– Я знаю, ты опять встретил ее, – вздохнула она. – Андрей…

– Не нужно, мама! – перебил он ее раздраженно, пытаясь завязать дрожащими руками галстук. – Ты достаточно постаралась в свое время. Не нужно начинать снова.

– Я ничего не начинаю, – Маргарита Львовна повернула его к себе, ловко взялась вязать узел. – Просто я хочу, чтобы ты сегодня не ехал в город.

– Мама!

– Послушай! На улицах стреляют! Андрюша, это очень серьезно! Я не буду тебе больше ничего говорить. И возражать против твоих с ней отношений не буду. Можешь привести ее сюда…

– Нет! – сказал Андрей, как отрезал. – Чтобы ты наговорила ей гадостей, как тогда? Оставь, мама!

– Андрей!

Но он уже был на площадке.

Потом Андрей жалел, что не послушался мать на этот раз.

46

Как иногда удивительно развиваются события в этом мире. Люди случайные, ни в чем не повинные и ни о чем не подозревающие, оказываются втянутыми в жуткие дела и кровавые преступления. Они становятся жертвами, приносимыми на алтарь чьих-то жестоких идей, гнусной алчности и властолюбия сильных мира сего. И они гибнут, эти незаметные люди. Гаснут, как свечи. Ведь известно, что зло не любит света.

В ту ночь, с воскресенья на понедельник 3–4 октября 1993 года, в огромном городе вновь столкнулись лоб в лоб человеческие амбиции и жажда власти. Прозвучали выстрелы. Пролилась кровь.

Газеты, вышедшие уже после основных трагических событий, пестрели аршинными заголовками. В статьях клеймили «красно-коричневых», обвиняли всех и вся в трагедии, но прошло немного времени, и главные действующие лица, в которых тогда плевали и которые посылали народ под пули, уже мило улыбались с экранов телевизоров, словно не было слез матерей, горя…

Впрочем, сейчас мало кого волнует то, что происходит за стенами дома, квартиры. Люди утром вставали, завтракали и шли на работу, аккуратно обходя трупы, будто это самое обычное на свете дело – встретить по дороге на работу труп.

Однако сотни и тысячи остальных горожан с любопытством наблюдали за развитием основных событий: конечно, когда еще такое увидишь? В основном, страдали они.

Снайперы имели неповторимую возможность проявить свое «мастерство» на живых «мишенях».

Очевидцы утверждали, что во время стрельбы было совершенно непонятно, кто в кого стреляет. Скорее всего, пули рикошетили от бетонных стен домов и летели сами по себе – в любопытную толпу.

Удивительное существо воспитало наше государство! Хомо бесчувственный, вероятно, его можно назвать именно так. Это существо готово с разинутым ртом наблюдать, как пули срезают собрата, и одновременно обсуждать, кто же это такой меткий стреляет?

Погибали подростки. Люди шли на звуки стрельбы, как на представление. Тихими и темными переулками они подходили к самому месту событий. Когда танки стреляли по Белому дому, зеваки едва не заглядывали в жерла их пушек.

Бригады «скорой помощи» оказывались благоразумнее. Некоторые категорически отказывались подбирать раненых под огнем невидимых стрелков, предпочитая прятаться за стенами домов.

После телевидение показало интервью с матерями и близкими погибших. Кусочек металла, пущенный преступной рукой, ворвался в их судьбы, исковеркав и превратив жизнь живых в один отчаянный вопрос – за что?

Корреспонденты «Комсомолки» писали в первом же номере, вышедшем 5 октября 1993 года: «Перебежками добираемся до девятиэтажного дома на К-м переулке. У подъезда палка с белым флагом на конце и тянется кровавый след. На третьем этаже жильцы рассказали нам подробности: убита девушка лет 18, а возле нее долго сидел и плакал какой-то парень».

«…панорама парка перед Белым домом. В 20 метрах от ограды, уткнувшись лицом в листву, лежит человек в черном тренировочном костюме. На восьмом этаже нам сказали: «Все кричал, ворочался и кричал. Два часа назад умер».

Люди из окон наблюдали, как умерла девушка и как медленно истекал кровью человек!

Даже не поленились засечь время!

Воистину, непонятные существа – люди!

47

Оля была смертельно ранена… Андрей отговаривал ее идти на выстрелы, но она пошла…

Это случилось в каком-то переулке, в который они забрели. Увидев стонущего человека, как раз перед парком, она хотела броситься к нему, но откуда-то со стороны Белого дома ударила автоматная очередь.

– Сумасшедшая! Идиотка! Тебе жить надоело? – закричал на нее Андрей, оттянув обратно за спасательную стену. – Тут стреляют, дура! Пошли отсюда. Пусть они хоть руками друг друга передавят, нам то что? Я прошу тебя!

– Что же с тобой случилось, Андрей? – вдруг произнесла она с сожалением. – Я так зачитывалась твоими письмами! Ты куда-то шел, что-то делал! А сейчас? Куда ты идешь сейчас? И куда зовешь меня вместе с собой? Целый вечер ты говоришь только о себе! Посмотри на себя! – Оля яростно толкнула его в грудь. – Посмотри! Осторожный, самодовольный, серенький бюргер и сын бюргеров! Оставь, Андрей! Оставь!

Она вырвалась из его рук и скрылась в темноте, что-то ища. Андрей увидел ее уже с какой-то палкой, к которой она привязала свой белый шарф.

Не обращая внимания на Андрея, она устремилась к раненому, махая своим импровизированным флагом.

А Андрей стоял, не смея ее удерживать. И тут… Пуля пробила ей грудь. С фонтанчиком крови и кусочками плаща она прошла навылет. Он видел это… Как в замедленной съемке… Мерзкий шлепок – и Олю буквально опрокинуло на асфальт.

«Как? Почему? За что?» – пронеслось у него в голове.

Андрей стоял у стены, укрытый в переулке, а она лежала на мостовой, как сломанная кукла.

– За что?

Он медленно опустился на колени и пополз к ней. Ощупал.

Ему трудно было дышать, словно пуля попала и в него. Глаза заливали слезы отчаяния.

…Воздух свистел где-то под блузкой. У сердца…

Он вспомнил, что нужно закрыть чем-то… входное и выходное отверстия от ранения…

Андрей плакал, лихорадочно отрывая плотные листки из блокнота, и все повторяя:

– Что вы делаете, люди? За что, люди? За что?

Оля умерла через несколько минут так и не приходя в сознание.

А Андрей плакал, прижимая к себе неподвижное тело…

В темных окнах громадной коробки мелькали равнодушные призраки.

48

…Андрей прислушался к голосу, звучавшему из динамиков электрички. Следующая была его остановка – Млыновка.

Он все еще не понимал, почему баба Зоя позвала его через столько лет, ведь он предал Олю даже потом, после ее смерти. (Олю забрали из Москвы соседи из Млыновки. Больше родственников, кроме старенькой бабы Зои, у нее не было.) Он не поехал ни на похороны, ни на поминки, ни в последующие поминальные даты. Андрею было стыдно. Стыдно смотреть в глаза тех, чьи ожидания он тоже обманул. И еще ему было страшно увидеть Олю еще раз… уже неживой. Страшно ощущать горе потери так близко и всеобщее осуждение.

То время, четыре года назад, было для него самым страшным. Андрей впал в жесточайшую депрессию и только благодаря матери постепенно успокоился, смирился, снова начал жить.

И вот, через четыре года после смерти Оли, пришла телеграмма от человека, который знал его так мало и у которого было больше всего причин ненавидеть его, но этот человек позвал Андрея. И Андрей не мог ему отказать.

«Прыпынак Млынаўка», – прохрипел динамик.

Андрей, переступая через ноги сидящих, вышел в тамбур.

Электричка затормозила. Двери с шипением разошлись.

Он вышел на перрон, освещенный фонарями, как тогда, семь лет назад. Дорогу Андрей помнил. По дорожке, мимо сосенника, по темным улицам. Апрельский вечерний морозец прихватил дорожную грязь и лужицы, припорошил инеем прошлогоднюю траву. Серые заборы, светлые окна – все по-старому, ничего не изменилось, только у дороги кое-где виднелись столбики водяных колонок, которых тогда не было.

Вот и угловой дом бабы Зои. Одно окно светится.

И тут ему вдруг показалось, что там, в доме, ждет его Оля. Ждет давно. И Андрей не понимал, почему так долго не приезжал.

Воспоминания хлынули безудержным потоком – Кастрюковский луг, сено, оранжевое солнце, ручеек-речка Вилька, запах лета, девичьи податливые губы, чувство бесконечного полета и счастья, казавшегося вечным… Почему он не вернулся сюда, под эту крышу, если здесь обитало его счастье? Почему?

(«…серенький бюргер и сын бюргеров…»)

Андрей без сил прислонился к забору. Дыхание перехватило, голова закружилась. Только через минуту ему удалось справиться с вихрем чувств. Он открыл старую калитку. Никто не бросился ему под ноги с тявканьем. Во дворе тихо. Двери сарая и курятника открыты. Какой-то страшный, нежилой дух витал над этим местом.

Андрей поднялся по грязным ступенькам на темную веранду. Пахло мерзлой картошкой и прокисшей капустой. Он дернул дверь, вошел в теплую внутренность дома. На полу не было плетеных дорожек. Тихо. Из глубины дома льется свет. Андрей оставил сумку у порога, пошел туда, где был свет… и увидел бабу Зою. Она лежала на постели, чуть приподнятая подушками. У изголовья кровати горела лампа. Рядом с кроватью стол, заставленный лекарствами и питьем. В комнате было чисто и тепло.

Андрей подошел ближе, опустился на колени у ее постели. Баба Зоя открыла глаза, посмотрела невидяще в потолок.

– Баба Зоя, это я, Андрей.

Она повернула голову. Лицо ее еще больше сморщилось, а из глаз потекли скупые старческие слезы.

– Андрэйка, сынок, захварэла я… Думала, не дачакаюся ўжо. Каб яна прапала, немач гэта праклятая, – заговорила она неожиданно по-белорусски. – А ты ж, мой хлопчык! Не бачыліся даўно… Схуднеў як, ссунуўся…

Сам еле сдерживая слезы, Андрей улыбнулся: белорусский иногда казался забавным языком.

– Тое лета яшчэ адвалацэндалась, а ўзімку ўжо і ногі адняліся, і языком ледзве варушыла. Потым палепшала, але чую – смертухна мая ідзе… блізка… дакранаецца, аж у грудзях захланае… Цябе чакала, Андрэйка. Вы ж з Волечкай маёй, нібы два пальчыкі на адной руцэ. Такая мне радасць на старасць…

Слушая старуху, Андрей усиленно сглатывал стоявший в горле горький ком. Хотелось обнять эту святую женщину, которую не озлобили ни люди, ни годы, простившую ему все – и бегство, и предательство, и гибель единственно родного человека, которого по всем законам бытия никак не должна была пережить.

И горько, и сладко, и страшно сделалось Андрею. Не видел он еще таких людей. Не знал, что есть они. А оказалось, есть!

– Сыночак у цябе ёсць, Андрэйка. Сыночак, – сказала баба Зоя, потянувшись к нему с подушек. – Шэсць годзікаў ужо. У школку скора. Волечка прасіла не казаць, ну я і маўчала. Зараз нельга – адыходжу, хто за хлопцам даглядзіць? Не ў дзіцячы ж дом пры жывым бацьку!

Андрей задохнулся, зашарил глазами по морщинистому лицу бабы Зои.

– Сын? У меня сын?

– Так, так, Косцікам завуць. Волечка як памерла, яму два годзіка было…

Не сказала! Почему же Оля так ничего и не сказала? Почему? Да что же это такое! Шесть лет он ничего не знал!

Во дворе послышались шаги. Кто-то вошел.

– Теть Зой! Ты спишь? Извини, что мы так поздно. Я по дороге к Ане забежала, а потом этого разбойника искала. Оки с Любкиным оглоедом за станцию ходили. Еле выловила!

– И ничего не за станцию, – раздался детский голосок, – мы только у леса были.

Андрей поднялся с колен и вышел в зал.

Женщина ввела краснощекого малыша и замерла на пороге.

– Ой, здравствуйте!

– Здравствуйте, – кивнул Андрей, глядя только на кроху у ее ног.

– Привет! – весело поздоровалась кроха, по-детски картавя букву «р». – А ты кто?

Повисла неловкая пауза. Потом Андрей, сам удивляясь, что такие слова может произносить, сказал, смущенно пожав плечами:

– Я? Наверное, я буду твоим отцом.

На Андрея смотрело его же собственное маленькое лицо с огромными Олиными серыми глазами.

Через секунду дом огласил радостный вопль:

– У-р-р-ра!

49

Отец, держа сына за руку, пробирался между крашеными могильными оградами.

Ветреный апрель тащил по небу свинцовые тучи, но уже не охватывал стылым холодом. Мягко шуршала прошлогодняя трава. Тихо покачивались голые, но вот-вот готовые «взорваться» листочками, березы у старого края кладбища.

Отец и сын наконец нашли вертикальную мраморную плиту без оградки с фотографией и надписью:

«Филипович

Ольга Викторовна

24.03.1970 г. – 3.10.1993 г.

От безутешной бабушки».

– Тут лежит наша мама, да? – подергал руку Андрея Костик.

– Да. Мы постоим тихонько и попросим, чтобы она простила твоего папу, ладно?

– Ладно, – шепнул малыш с недетской серьезностью.

Только сейчас Андрей понял, какую боль носил в сердце и как упорно не хотел замечать эту боль. Понял, какое счастье подарила ему судьба и каким глупцом он оказался, легкомысленно упустив его, потеряв в суетности мира, со всеми его потрясениями, соблазнами и чудесами, самое главное – любящее сердце…

Андрей присел, потрогал песок на могиле.

Он не замечал своих слез и только бормотал четверостишие, которое вдруг вспомнил, хотя слышал его очень давно и не очень отчетливо:

 
– И сердца боль унять словами невозможно,
И крик души, как крик в промозглой темноте,
Понять, казалось бы, несложно,
Но уши слышат, видимо не те…
 

Зоя Михайловна, старая учительница, которую знали и любили все в поселке, умерла через три дня.

Андрей увез сына в Москву, но через несколько месяцев продал свое дело, квартиру и поселился в Минске.

Еще через год он женился на замечательной женщине Тане, которая была в Млыновке сиделкой для больной бабы Зои и нянькой для Костика. У них родились еще две девочки.

Сергей Петрович Коротков ушел от жены к той, которая все это время любила его и ждала.

Маргарита Львовна стала во главе одной из префектур города и никогда не подавала вида, что тяготится одиночеством.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.