Текст книги "Алый шар луны"

Автор книги: Анна Данилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Почему ты так защищаешь ее? Ты разве не знаешь, что она развелась с Володей? У нее был прекрасный муж, он ее просто обожал… А ей, видите ли, понадобилась свобода! Захочу – пойду налево, захочу – направо…

– Но это ее выбор, и его надо уважать! Она вправе принимать решения и жить так, как она того хочет. Ты ведь тоже сделала свой выбор, и теперь ты здесь… Вероятно, ее не устраивала жизнь с Володей.

– Да ты его просто не знаешь! Порядочнее человека я еще не встречала. В смысле… ты-то – мой муж, я имею в виду, до встречи с тобой. Словом, ты понял. Так вот, думаю, сестра моя просто не могла привыкнуть к тому, что его никогда нет дома. Он – следователь прокуратуры, расследует дела, связанные с убийствами. Она благодаря ему много чего узнала и поняла, она черпала свои сюжеты из его практики… А потом, когда стала известной, бросила его, как использованный материал.

– Почему ты так относишься к Полине? Что случилось?

– Я очень люблю ее, ясно тебе, но не хочу, чтобы она вмешивалась в мою жизнь!

– Но разве она вмешивается?

– Она приехала, понимаешь?

– Не понимаю. Давай уже спать… Ты как себя чувствуешь?

Слезы душили меня. Я не могла разобраться – что произошло за какие-то пару дней, что мы не разговаривали с Милой? Почему она восприняла мой приезд так негативно? Неужели она не хотела меня увидеть, не соскучилась по мне?

Меня так и подмывало распахнуть дверь их спальни и сказать ей, что я ни минуты не останусь больше в этом доме, где меня не желают видеть. Я даже взялась за ручку двери… Но потом я все же заставила себя дойти до своей комнаты и расплакалась уже там.

Где-то в глубине души я понимала, что произошло. Она слишком долго прожила вместе с Тихим, она привыкла к нему, к своему вынужденному одиночеству, когда ей приходилось подолгу оставаться дома одной, и вдруг такая эмоциональная встряска – приезд близкого человека…

Стоп! У меня даже слезы просохли, когда мне в голову пришла мысль о том, что именно заставляет Милу так нервничать, так переживать. Я – близкий ей человек, слишком много знаю о ее прошлой жизни, о ее похождениях. Может, она так дорожит своими отношениями с мужем, что боится – я случайно проговорюсь и скажу что-то лишнее? Выдам ее с головой, со всеми ее беспорядочными связями и увлечениями, намекну ее мужу, какой безалаберный образ жизни она вела в Москве, опускаясь даже до откровенного пьянства? И что единственное, чего ей удалось избежать в своей сумасшедшей жизни, – это наркотики. Вот этой беды в нашей семье, слава богу, не случилось.

С другой стороны, я с трудом допускала, что она боится предательства с моей стороны. Здесь дело может быть в том, что один мой приезд напомнил ей о чем-то нехорошем, о том, что она пыталась забыть. Может, с ней случились какие-то разочарования, она ощущала боль, стыд… И тут уже как бы она сама ни при чем, и все дело в ее подсознании. Одно мое появление могло потянуть за собой целый ворох тяжелых ассоциаций.

От этих размышлений мне стало чуть легче, но все равно захотелось почему-то как можно скорее покинуть этот дом.

Быть может, поэтому я уже на следующий день, не простившись с сестрой, села в поезд и поехала в Новый Уренгой.

6

Мама рассказывала ей, что она провела в беспамятстве неделю. Не то что она была без сознания, нет. Она лежала с открытыми глазами на кровати и смотрела в потолок. Не реагировала ни на звуки, ни на свет… Пригласили доктора, сначала – терапевта. Мама вынуждена была рассказать ему о перенесенном дочерью стрессе, и вот тогда в доме появился психиатр. Он задавал Наде какие-то вопросы, много, тысячу вопросов, от которых ей почему-то хотелось спрятаться под одеяло, а он все спрашивал, спрашивал; и что-то помечал в своем толстом блокноте, ставил какие-то галочки. Она понимала, что это тест, он просто хочет понять, что с ней произошло и насколько ее состояние безнадежно. Но тест все равно не мог бы измерить всю кровавую глубину ее переживаний, ее душевную смерть. Тело могло дышать, оно требовало немного еды и питья, а вот душа не требовала ничего, кроме покоя. Хотелось забыть Егора, забыть вместе со всем, что было у нее с ним хорошего, забыть, чтобы не было так больно. Но – не забывалось. Надя лежала с открытыми глазами и чувствовала, как слезы вытекают из глаз и катятся почему-то к ушам, в разные стороны… Впитываются в подушку. И так ей становилось неуютно, словно она лежала на мокром постельном белье, которое от слез – хоть выжимай…

– Время все лечит, доченька. Таких паразитов, как твой Егор, полно… Они тракторами проходят по жизни таких вот молодых и наивных девушек, как ты. И Стеллу не проклинай, не надо, ты сама ее помучила, ты же знаешь, ты же все понимаешь… – причитала мама, меняя ей постель или пытаясь напоить ее куриным бульоном. – Со Стеллой он обойдется так же. Это тип мужчины такой… Забудь его! Может, он и любил тебя, но потом что-то с ним произошло… Может, приворожила его Стелла! Это вы раньше подругами были, а когда между вами мужчина встал, все дружеские отношения сразу прекратились, это закон такой. Но ты должна понять, что, кроме мужчин, в жизни есть и другие радости, радость жизни, наконец! Все забудется, говорю же, время все залечит, и раны твои зарубцуются. У меня тоже в жизни были разочарования, я так плакала, что, кажется, должна была ослепнуть… И так рыдала, что разодрала себе горло! И я ничего не замечала, и все вокруг напоминало мне об этом человеке… Но выжила ведь. Другого парня встретила твоего отца, Надя, вышла за него замуж, ты вот родилась, и я обрела настоящее счастье. Да ты и сама прекрасно понимаешь, что жизнь не стоит на месте, что раны затягиваются, новая кожа нарастает, слезы высыхают, все восстанавливается…

Она слушала мать и понимала каждое ее слово, понимала, но не пропускала внутрь себя, словно все это не имело к ней ровно никакого отношения. Да, кто-то, может, и восстановился, но только Надя никогда не найдет в себе силы встать и тем более начать новую жизнь. Да и как жить, если буквально каждая вещь в квартире и каждая улица в городе, где они бывали вместе, будет теперь напоминать ей о Егоре? Или о Стелле? А если еще она будет встречать эту парочку – нос к носу? Что ей тогда делать? Притвориться, что она их не замечает? Но ведь это же невозможно! Она готова броситься к Стелле и впиться ногтями в ее розовое гладкое лицо… Да, вот что – именно ненависть сможет придать ей сил. Войди сейчас Стелла в ее комнату, разве не подскочит Надя с постели, разве не сорвется она со своих влажных от слез простыней, чтобы броситься на предательницу с кулаками? Нет, лучше всего нож. Надо положить нож под подушку и ждать, когда она появится… А она может! Выкатит свои огромные бесстыдные глазищи и скажет, что пришла проведать болящую… И вот тут-то Надя и бросится на нее с ножом, и всадит его прямо ей в грудь, в сердце, а потом – в шею, чтобы проколоть сонную артерию, чтобы кровь била фонтаном, чтобы она, теплая и густая, залило лицо Нади, чтобы она почувствовала, как силы Стеллы перетекают в нее…

Она казнила ее в своих мыслях много раз, и каждый раз казнь была изощренной, жестокой.

А однажды утром Надя вдруг захотела есть. Она попросила маму сварить ей манную молочную кашу.

– Ма, и положи побольше сахару. И масло.

Глядя, как плавится в середине манного поля слиток желтого, почти золотого масла, она ощутила сильнейший голод. Она ела кашу, обжигаясь и жадно глотая, макая в сладкую вязкость кусочки мягкой булки. Мама поставила перед ней большую чашку с чаем. Никогда еще такая простая еда не приносила Наде столько удовольствия.

– Слава богу, слава богу… – суетилась вокруг нее мама, раскладывая на постели чистую пижаму и полотенца. – Сейчас пойдем в ванную, я тебя искупаю, мы расчешемся, я приведу тебя в порядок… Господи, как же я рада, что у тебя появился аппетит!

Еще через неделю, в течение которой Надя планировала убийство Стеллы (Егора ей убивать не хотелось, она старалась не думать о нем вообще!), но так ничего и не придумала, она заявила маме, что ей надоело сидеть дома, что она готова выйти на работу.

– Ты уверена, что сможешь продержаться на ногах целый день? – спросила мама.

– Я попробую.

Она мысленно вышла из дома, сделала несколько шагов к своей автобусной остановке, вспомнила путь на работу и вдруг поняла, что в ее жизни чего-то, вернее, кого-то не хватает… Котенок! Сима!

– Ма, а где Сима?

– Я унесла ее к соседям.

– Зачем?

– А ты не понимаешь?

– Понимаю. Но Сима ни в чем не виновата! Я уже привыкла к ней…

– Но ты о ней не спрашивала все это время… Я подумала, что сделала все правильно, – растерялась мама, которая больше всего боялась травмировать дочь.

– Принеси мне ее обратно.

– Не нужно этого делать. Ты снова будешь вспоминать о нем. Не надо, послушайся мать.

– Ты убила ее?

– Кого, кошку? Да ты с ума сошла, Надя! Что за мысли?!

– Обыкновенные мысли. Где Сима?

– Говорю же – отдала. Соседке.

– Какой еще соседке?

– Ты ее не знаешь… – смутилась мама. – Когда-то давно мы жили в одном доме… Это одна моя старая знакомая. Я даже не знаю, где она живет!

– Значит, вернуть Симу ты не сможешь, так?

– Да, скорее всего, не смогу. Но почему тебя так взволновала судьба кошки, которая будет напоминать тебе…

– Все, хватит… Я поняла. Ты всегда будешь вмешиваться в мою жизнь и решать, что мне нужно, а что нет!

– Но я была уверена, что поступила правильно…

Надя понимала, что с ней что-то происходит и что она не должна так кричать на мать, делавшую все, чтобы только облегчить ее страдания, но какие-то грубые слова, упреки так и слетали с ее воспаленных губ…

Она нашла в себе силы выйти из дома, доехать до магазина и купить отрез трехцветного – белое с рыжим и темным – густого плюша, вернуться и раскроить круглую наволочку, которая напоминала бы ей о кошке Симе. Остальное дошила мама. Получилась оригинальная мягкая подушка, которую Надя сразу же утащила к себе в комнату и, забравшись в постель, положила себе под голову.

Ей трудно было объяснить даже самой себе, зачем ей подушка, напоминавшая о Симе, которая, в свою очередь, напоминала бы ей о Егоре – а его, по логике вещей (и подчиняясь инстинкту самосохранения), Наде следовало забыть. Возможно, эта подушка заменила ей и Егора, и кошку – близких существ, с которыми прежде ей было так приятно и уютно спать. Подушку можно было обнять, можно было в нее поплакать, ее можно было согреть своим теплом…

Она вернулась на работу, но никакого интереса к жизни не почувствовала. Ей были отвратительны все ее коллеги по службе, она испытывала отвращение к стенам офиса, где ей приходилось проводить большую часть своего времени. Ей даже кофе в офисе казался горьким, словно отравленным. Все изменилось в ее восприятии жизни, и не было ничего, что хоть как-то разбавило бы ее одиночество и добавило в черно-серые тона обыденности теплые, жизнеутверждающие краски. Ее не радовали даже деньги, хотя раньше ей хотелось иметь много денег, чтобы с их помощью отправиться куда-нибудь в теплые края, подальше от холодного Уренгоя, подальше от этой стужи…

Теперь, при виде пачек денег, проходивших по долгу службы через ее руки, у нее появилась навязчивая идея сделать так, чтобы и все остальные вокруг нее тоже испытали некий дискомфорт, чтобы они тоже почувствовали, что значит отсутствие радости в жизни. А поскольку радость многих людей была напрямую связана все же с деньгами и с их количеством, то Наде захотелось сделать так, чтобы в один прекрасный день никто из сотрудников организации, где она работала, не получил причитающихся им денег. Чтобы они утром подошли к кассе – получить долгожданные денежки, – а окошечко кассы так и не открылось бы…

Она уже видела растерянные лица сослуживцев, а потом – и перепуганные физиономии охранников их офиса… Сейф пуст!!! Вот это событие! И пусть пропадут не такие уж и большие деньги – несколько десятков тысяч долларов, – все равно, это ощутимо ударит по карманам многих.

Надя все спланировала с особой тщательностью. Купила заранее билет на поезд, следующий в Москву; вечером, приняв у инкассатора деньги, сложила их в сейф, чтобы утром раздать работникам, и, дождавшись, когда все уйдут, выпила чаю вдвоем с уборщицей; открыла сейф, спокойно забрала все восемьдесят тысяч долларов, сложила их в большую спортивную сумку и, никем не замеченная, покинула офис. Дошла пешком до автобусной остановки и не спеша добралась до дома. Поужинала с матерью и уже перед самым сном объявила ей, что она не может больше оставаться в этом городе, где ей все напоминает о Егоре, что ей просто необходимо сменить обстановку, а потому она завтра утром уезжает в Москву. Мать внутренне была готова к тому, что Надя придумает что-то такое, что поможет ей выкарабкаться из поглотившей ее меланхолии, а потому совершенно не удивилась принятому дочерью решению.

– Хорошо, поезжай. Только не исчезай из поля зрения, звони…

Мать принесла две тысячи долларов, что были в доме.

– Вот. Пока – это. Конечно, это не деньги, но я могу сходить в банк и принести тебе еще. Вот только думаю, что лучше я буду тебе их в Москву сама высылать. А то украдут еще в поезде… Ты же поедешь на поезде? На самолете дорого, а ты вроде никуда не торопишься… Прокатишься в спокойной обстановке, у тебя появится время все обдумать…

Надя хотела полететь на самолете, но она боялась, что ее багаж станут осматривать. А этого допустить она не могла, поэтому предпочла поехать на поезде, а по пути сменить еще пару составов. В тот поезд, на который у нее был куплен билет, она не села. Дождалась следующего, договорилась с проводницей, сказала, что ей надо проехать всего несколько станций…

Представляя себе во временнóм режиме весь ход событий у нее на работе, связанный с кражей денег, она могла приблизительно предположить, когда ее хватятся. А потому так все рассчитала, что поезд тронулся за два часа до того момента, когда ее стали бы искать. И это при том, что уборщица вспомнит, кто оставался в офисе последним и пил с ней чай… При другом раскладе ее вообще могли бы начать искать лишь через сутки, а то и больше. Понятное дело, что, вычислив Надю (сопоставив кражу денег с ее исчезновением), они непременно придут к матери. Вот мать жалко… Ей изрядно потреплют нервы. Но, с другой стороны, мать ни при чем, она не может отвечать за поступки своей воровки-дочери! Ее допросят, а потом оставят в покое. На телефон поставят прослушку, чтобы в случае, если дочь позвонит, вычислить, где она находится. Но звонить в ближайшие месяцы Надя никому не собирается. Она затеряется в Москве, как песчинка, она начнет новую жизнь и, быть может, выйдет замуж, изменит фамилию… Да, конечно, она воровка, она украла большую сумму денег, но зато благодаря этому она останется жива, она выживет, несмотря на обрушившиеся на нее черноту и беспросветность. Без денег далеко не уедешь, да и работу сейчас найти трудно…

К тому же она чувствовала, что ей нужна встряска, сильная эмоциональная встряска, которая поможет преодолеть внутренний кризис.

Вот так и случилось, что она оказалась в поезде, в теплом уютном купе в обнимку со своей «кошкой», набитой деньгами. Она положила ее под голову. На вопрос соседки по купе (они ехали вдвоем), куда она направляется, Надя честно ответила – в Москву. А потом, утомленная переживаниями и ощущая сильную физическую слабость, уснула…

7

В поезде из Сургута в Уренгой я старалась представить себе атмосферу того дня, когда в поезде совершилось убийство. Вероятно, все так вот и происходило – за окном плыла заснеженная тайга, в купе позвякивали чашки с чаем, пахло лимоном. Соседка по купе, Екатерина Андреевна, пыталась, наверное, угостить Надю своими припасами, а Надя отказывалась. Она нервничала, у нее пропал аппетит. И все потому, что она везла с собой крупную сумму денег. Вопрос: где она эти деньги взяла? Одолжила? Сняла со своего счета в банке? Украла? Скорее всего, украла. Иначе положила бы их на свою банковскую карту, а не прятала купюры в дурацкую подушку, рискуя потерять ее или оказаться обворованной.

Очень странной была эта девушка Надя… И погибла она странно.

Я вспомнила про Володю, о том, что сказала Мила о моем бывшем муже, но почему-то угрызений совести не испытала. Как ни старалась. Что было, то прошло. Но все равно, хорошо, что мы остались с ним друзьями… Так, размышляя о своей прошлой жизни (будущую я себе еще даже не представляла, да и не хотела этого делать), под стук колес, я заснула. А когда проснулась, мне едва хватило времени, чтобы умыться и привести себя в порядок – мы подъезжали к городу Новый Уренгой.

Я была налегке, с одной лишь большой и уютной дамской сумкой, а потому из поезда я, можно сказать, выпорхнула, остановила такси и назвала адрес: микрорайон Мирный, дом 1, корпус 2.

– И откуда же вы к нам прибыли? – поинтересовался любопытный и явно скучающий водитель.

– Из Москвы.

– И как там столица?

– Нормально. Холодно там, вернее…

– И у нас холодно. – И водитель задумался о чем-то своем.

Я же рассматривала в окно город, пыталась понять – как можно так долго, годы и годы, жить в постоянном холоде? Хотя что я знала об Уренгое? Да ничего, кроме того, что здесь газ, холод, и что я приехала сюда по делу, которого, в сущности, и не было, и что я везу матери погибшей девушки, Нади Агренич, наволочку от подушки, содержимое которой сейчас лежит на моем банковском счете.

Я спросила себя, рисуя на запотевшем стекле салона ромашки: а как бы я сама отреагировала, если бы, к примеру, ко мне притащилась незнакомая женщина и начала рассказывать очень странную историю о том, что моя, скажем, подруга три года назад оставила в поезде сто тысяч долларов – в подушке, и что мне теперь предлагается взять эти деньги себе, и это при том, что подруга погибла… Конечно, пример с подругой был не очень-то удачным, но я не могла придумать аналогичную ситуацию применительно к собственной персоне. Но, что бы я ни придумывала, получалось, что, скорее всего, я спустила бы эту женщину с лестницы или вызвала милицию. Это – на мой характер. Всем известно, что там, где есть большие деньги, пахнет криминалом. А у меня криминала в жизни и так хватает, вернее, не в жизни, а в моих книгах. И уж кто-кто, а я-то знаю, как следует себя вести, чтобы не вляпаться в нехорошую историю.

Однако сейчас мне была уготована (вернее, я сама себе ее «уготовила») роль непонятной посетительницы с еще более непонятным поручением или даже миссией. И это меня, по-хорошему, следовало бы спустить с лестницы.

– Добрый день… – Я стояла перед дверью квартиры номер 185 с самым нерешительным видом. – Вы – Агренич?

Женщина, открывшая мне дверь, выглядела довольно молодо и даже привлекательно. Природная красота в сочетании с умным и грустным взглядом больших карих глаз. Одета она была в темное домашнее платье.

– Да.

– Извините, я не знаю вашего имени-отчества… Вы – мама Надежды Агренич?

Мне показалось, что женщину будто током ударило: она дернулась и словно на несколько мгновений отключилась, хотя и продолжала смотреть на меня немигающими глазами.

– Да… – наконец ответила она. Вздохнула и пригласила меня войти: – Проходите, пожалуйста.

Она сразу поняла, что раз мой визит связан с ее погибшей дочерью, то и не впустить меня она не может, возможно даже, не имеет права. И что, вероятно, подобных визитов, связанных с именем ее дочери, она вынесла не так уж и мало.

Я от волнения забыла разуться и прошла в комнату, где на большом столе были разложены картонные лекала и вырезанные из красной плотной материи детали одежды.

– Меня зовут Вера Петровна. Присаживайтесь. Давайте я налью вам чаю.

Я согласилась, хотя понимала, что рискую остаться без чая, когда Вера Петровна поймет, кто я такая и зачем приехала.

И только после того как размешала сахар в чашке, я заговорила. Я начала издалека, с того творческого вечера, когда я познакомилась с Екатериной Андреевной Ревиной. Старалась говорить спокойно, но, представляя свой рассказ со стороны, все равно казалась самой себе неубедительной. Выслушав мой рассказ, Вера Петровна сказала:

– Если бы я не знала вас в лицо (а ваш снимок на обложках книг трудно не запомнить), то подумала бы, что вижу перед собой сумасшедшую. Но вы – Полина Пухова, писательница, и вряд ли вы придумали всю эту историю, чтобы просто так рассказать ее мне и тем более чтобы совершить для этого такой долгий путь из Москвы к нам, в Уренгой. Тем более что вы упомянули кошку… подушку…

Я, опомнившись, достала из сумки то, что осталось от подушки – наволочку из цветного плюша, недостающее звено моего рассказа, – и положила ее на стол.

По щекам Веры Петровны покатились слезы. И я поняла, что эта милая сердцу ее дочери вещь растрогала ее до глубины души.

– Да, это ее подушка, ее… Но тела-то не нашли, и я надеялась… Понимаете, моя дочь исчезла при загадочных обстоятельствах… Вернее, обстоятельства скорее носили криминальный характер. Понимаете, ее исчезновение, как мне думается, должно было быть обставлено таким образом, чтобы мы все поверили в ее смерть, но сама она должна была остаться в живых… Чтобы запутать следствие, понимаете?

– Нет.

– Конечно… Вы же ничего не знаете! Наде, перед тем как все это случилось, пришлось перенести сильнейший стресс. У нее был роман с одним молодым человеком, а он накануне свадьбы ушел от нее к ее лучшей подруге – Стелле… И поскольку этот молодой человек был первой любовью Нади и она успела сильно привязаться к нему, то его предательство она расценила как конец света. Как катастрофу, как стихийное бедствие… Она хотела спастись от той черной бездны, в которую погружалась все глубже и глубже. Она потеряла вкус к жизни и могла погибнуть, покончить с собой. Она была на грани, понимаете?

Я понимала.

– И вот в какой-то момент она приняла решение исчезнуть из города. Начать новую жизнь! Но для этого требовались деньги. Я дала ей, но совсем немного… А остальное – крупную сумму, как раз ту, о которой вы упомянули, – она украла из сейфа той организации, в которой работала! Как вы понимаете, мне трудно говорить об этом, ведь получается, что моя дочь – воровка… Но это был поступок от отчаяния! Думаю, что она была не в себе, когда это совершала. Так вот… – продолжила Вера Петровна с жаром. – Сразу после того как стало известно о краже денег и о том, что под подозрение попала Надя, да плюс еще эти страшные убийства, произошедшие в поезде, следующем в Москву… Словом, я уже и не знала, что думать! Я много часов провела в кабинете следователя, пытаясь услышать, почему они решили, что убили Надю, тем более что она как пассажирка была зарегистрирована совсем в другом поезде, – но ответа так и не получила… я ждала, что найдут эту вот подушку… Ну, и деньги, конечно. Однако про деньги так никто ничего и не сказал, и можно было подумать, что их украли те люди, сбежавшие из колонии… Но тогда в купе непременно нашлась бы эта подушка… Понимаете, это не простая вещь, это было такое вот теплое и мягкое воспоминание о родном доме, обо мне, о ее неудавшейся любви, о радости и счастье. И бандитам эта подушка не была интересна. Другое дело, если бы в этой подушке были деньги, и бандиты об этом знали бы. Но они не могли этого знать. Я же так часто представляла себе этот бандитский налет на поезд… Не думаю, что у этих извергов было время на то, чтобы прощупывать какие-то там детские подушки.

Я слушала ее и понимала, что именно она собирается мне сказать, куда ведут ее рассуждения. И вот наконец я это услышала.

– Тот факт, что моя Надя ехала в этом вагоне, был взят из показаний свидетелей, описавших ее и эту подушку. К тому же в купе проводницы нашли сумку с вещами, и я их опознала – это были вещи моей дочери. И все равно, это еще не показатель того, что ее нет в живых! Надя могла перейти в другое купе, в другой вагон, а потом и в другой поезд, главное – запутать следы…

– Вы верите, что ваша дочь жива?

– Верила. Но теперь, после того как вы рассказали мне, что деньги у вас, я понимаю, что Нади больше нет. Если бы она была жива, то сбежала бы с деньгами…

– Получается, что я убила вашу последнюю надежду?

Мои слова прозвучали страшно, ведь имя Надя – оно же и Надежда. Получалось, словно это я убила Надежду… Мне стало не по себе.

– И где же деньги? – В ее голосе прозвучала насмешка.

– Я не осмелилась везти такую крупную сумму в самолете. Не была уверена, что нас не досматривают… Деньги на моей карте, и я готова вернуть их прямо сейчас. Хотя думаю, что такую сумму надо будет заказать. А еще лучше – оформить банковский перевод на ваше имя.

– И тогда деньги окажутся на моем счету? И все работники банка будут знать, что деньги у меня? Да вы что?! Это невозможно.

– Смотря что вы собираетесь с ними делать. Но это, как вы понимаете, уже не мое дело… Однако я должна вам вернуть эти деньги и оформить расписку по всем правилам. Как вы понимаете, мне тоже ни к чему неприятности.

– И вы еще спрашиваете, что я собираюсь делать с этими деньгами? Вернуть, конечно! И тоже официально. Другое дело – меня же непременно спросят, откуда у меня эти деньги? И что же мне ответить?

– Я помогу вам и сама все объясню.

– Вы готовы помочь мне выпутаться из этой унизительной для меня истории?

– Думаю, ваши знакомые перестанут на вас коситься, когда вы вернете деньги и об этом узнает весь город.

Она не успела отреагировать на мои слова, как я решила переменить тему и задать Агренич несколько вопросов:

– Скажите, пожалуйста, Вера Петровна, та кровь, в тамбуре, действительно принадлежит вашей дочери?

– К сожалению, да. Я не верила в это, не хотела верить, а потому настояла на генетической экспертизе. Знаете, я должна немного отвлечься, чтобы кое-что рассказать. Поскольку мне крайне важно было узнать, действительно ли в этом поезде ехала моя дочь (а для сомнений у меня причины имелись, уж поверьте, тем более что в купе, где она предположительно провела несколько часов, не обнаружили ее вещи и документы), то я наняла адвоката и стала слезно его просить, чтобы следствие назначило генетическую экспертизу… И вот тут-то я узнала довольно многое по этой теме. Помимо того, что это весьма дорогостоящая экспертиза, так и назначают ее лишь в исключительных случаях. Ведь следователь прокуратуры, ведущий расследование убийства Нади, а также работающий над делом об убийстве проводницы, должен нести свой запрос об экспертизе на подпись прокурору… И тут вылезла другая проблема, о которой я, конечно же, никогда не задумывалась. Следственные органы неохотно назначают подобные экспертизы, поскольку по их результатам разваливаются многочисленные, спешно сляпанные дела. Узников стали освобождать, к примеру. Сидит человек двадцать лет в тюрьме за изнасилование, а потом выясняется (если родственники настояли на экспертизе), что он никого не насиловал…

– Да, я понимаю. И что же?

– А я настояла на экспертизе, мне важно было знать – Надина ли эта кровь?

– И что же? – повторила я.

– Да, к сожалению, это была ее кровь. Не так много, но… все равно. Обнаружили также вещество: микрочастицы слизистой оболочки носа – словом, ей разбили нос. И ее… изнасиловали. В деле имеются сведения об образцах спермы, взятых на анализ…

– Все-таки изнасиловали?

– Да… Я даже знаю кто.

– И кто же?

– Опарин Никита Владимирович. Я это имя никогда не забуду…

– Кажется, его труп нашли на насыпи? Он погиб!

– Да. Но это, знаете, как-то не утешает.

– Но почему же тогда не нашли вашу дочь? – Назвать Надю Агренич трупом в присутствии матери у меня язык не повернулся.

– Думаю, плохо искали. Я нанимала людей, привозила их в тот район, неподалеку от станции Войновка, и мы прочесывали каждый куст, но так ничего и не нашли.

– Так, может, она жива?

– Но будь она жива, то неужели за три года Надя не дала бы о себе знать? Мне, своей матери?! Уж нашла бы какой-нибудь способ… Нет, Нади нет, и я не должна тешить себя какими-то иллюзиями. Но, знаете, мне сейчас в голову пришла одна мысль. Ведь вы же, Полина, – творческая личность, и вы наверняка когда-нибудь используете материал этого дела в своем очередном романе. Вот я и подумала… А не могли бы вы придумать счастливый финал этой страшной истории? Чтобы моя дочь в конечном счете оказалась жива… Предположим, она действительно выпала из вагона, разбила голову, потеряла память… словом, все по закону жанра…

И она разрыдалась. Мне было страшно неудобно перед этой несчастной женщиной, которая никак не могла привыкнуть к мысли, что ее дочери больше нет в живых.

Немного успокоившись, она осушила слезы носовым платком, тяжело и как-то судорожно вздохнула, после чего сказала, словно ободряя саму себя:

– Я тоже уеду отсюда… Сначала на какое-то время, а потом, может, и насовсем. Я тоже не железная, и мне тоже все здесь напоминает о Наденьке. Мне вон сестра позвонила, сказала, что ужасно соскучилась и хотела бы повидаться со мной. Она думает, что я совсем бедная, сказала, что вышлет деньги на дорогу и встретит меня в Москве. Сама-то она во Владимире живет. Хотите еще чаю? Вы уж простите меня, Полина, что-то я раскисла совсем… Но ваш приезд столько всего всколыхнул в моей душе… И опять же – эти деньги! Конечно, вернув их, я буду чувствовать себя совсем по-другому. Вы уж подумайте, как все это устроить официально. Тут все зависит от вас. И, конечно же, я ужасно благодарна вам, что вы решились приехать к нам, в такую даль, чтобы разрулить эту ситуацию… Вы – удивительный человек! Да, кстати говоря, вам есть где остановиться?

– По правде говоря, я еще нигде не была, с вокзала отправилась прямо к вам. Но, думаю, в вашем городе найдется приличная гостиница?

– Ну зачем вам гостиница, когда вы спокойно можете остановиться у меня? И мне будет спокойнее, в том смысле – может, меня оставят мои кошмары… Будем вместе чай пить… А хотите, я вам что-нибудь сошью, на память?

И тут я вспомнила, что не спросила ее, кто и зачем сшил эту кошку-подушку.

– О, это удивительная история! Знаете, их роман так красиво начинался. Они познакомились случайно, неподалеку от цветочного магазина, где Надя выбирала у кого-то с рук котенка… Потом Егор купил ей в этом магазине большущий букет роз и сказал, что Надя похожа на одну девушку на картине. Егор специально подарил Наде альбом с этим портретом. На самом деле она очень похожа на эту девушку с кошкой. Да я вам сейчас его покажу!

Вера Петровна принесла альбом Ренуара, раскрыла его на заложенной засохшим цветком колокольчика странице с портретом «Мадемуазель Жюли Мане с кошкой».

– Видите? Кошка. Обычная трехцветная кошка… Егор сказал еще тогда Наде, что такая кошка принесет ей счастье. Так у Нади появился котенок, совершенно прелестная кошечка Сима, которую я, чтобы дочке после разрыва с Егором ничего не напоминало об этой истории, отдала одной своей знакомой. И что бы вы думали? Все получилось наоборот! Когда Надя немного пришла в себя, то сразу же вспомнила о котенке. Потребовала принести ей Симу, но вернуть ее было уже невозможно. Да и я оставалась при своем мнении, что не следует ей бередить печальные воспоминания. И тогда Надя купила вот эту ткань, и мы с ней сшили эту подушку. Не знаю, что уж происходило в ее душе, но она с тех самых пор, получается, до самой смерти (?!), с ней не расставалась. Она воспринимала подушку-кошку как нечто живое, теплое и спала с ней в обнимку. А с собой взяла ее как самую дорогую вещь… Видите, она и деньги туда положила… Бедняжка моя… – И Вера Петровна снова всхлипнула.