Текст книги "Черное платье на десерт"

Автор книги: Анна Данилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Анна Данилова
Черное платье на десерт

Автор благодарит консультанта Виталия Вахидова.

Глава 1

– Говорите, разбилась насмерть? – Изольда Хлуднева, старший следователь по особо важным делам областной прокуратуры, положила телефонную трубку, которую слушала около пяти минут, не проронив ни звука, после чего выплеснула остатки кофе в корзину с бумагами и зажала только что выбитую щелчком из новой пачки сигарету между зубами. Прикурила от золотой зажигалки. – Выезжаем!

Залитая солнечным светом Набережная шелестела нежной майской листвой, а с Волги тянуло свежестью и тонким рыбным духом. На гранитных розовых ступенях, ведущих от летнего кинотеатра к пристани, рядом с которой высился сверкающий на солнце массив гостиницы «Братислава», лежало тело, прикрытое белой прямоугольной простыней. Проступившая сквозь ткань кровь уже успела подсохнуть, когда Изольда вышла из машины и бодрым шагом спустилась к погибшей.

– Уберите простынку! – приказала она приехавшему с ней оперу Вадиму Чашину и только после этого привычным движением сняла черные очки. Сощурилась, глядя на распростертое перед ней тело, обтянутое ярким, канареечно-желтым шелковым платьем с черной каймой по краям. Залитые кровью неестественно вывернутые ноги и раскинутые руки. Длинные накладные волосы были забраны в высокий конский хвост и теперь веером рассыпались вокруг бледного, в кровоподтеках лица с размазанной на губах помадой и явно накладными ресницами.

– Странно, почему она босая? – Изольда раздавила подошвой узкой туфли окурок и сунула в рот новую сигарету. – Думаю, она прилетела сюда из гостиничного номера… Бедняжка…

* * *

Я хорошо помню тот пасмурный майский день, когда началось это безумие, – сначала шел холодный скупой дождь, а потом вдруг выпало немного снега… Я увидела этого мужчину сквозь стекло купейного окна, когда он, ежась от холодного ветра с дождем и снегом, покупал сигареты у какой-то женщины на станции. В черном плаще, бледный, с грустным лицом, он приковал мой взгляд настолько, что, когда поезд тронулся и женщина с сигаретами на лотке заскользила назад, сама я, подавшись вперед, чуть не свалила со столика стакан с минералкой… До этого момента я ехала в купе одна, возвращалась с моря – пристанища ленивых эпикурейцев, разочарованных в русской зиме с ее холодами и морозами (к сонмищу которых причисляла себя с самого рождения и нисколько не стыдилась этого). Там я много спала, дышала на довольно безлюдном в это время года черноморском пляже свежим соленым воздухом и читала.

Представьте мое удивление, когда мужчина в черном плаще заглянул в купе – а ведь я была уверена, что он остался где-то на перроне.

– Можно?

Я пожала плечами: как будто от меня что-то зависело. У него есть билет, стало быть, дальнейший путь мы продолжим вместе. Проводница уже через пять минут после появления нового пассажира принесла в купе сразу два стакана горячего чая с лимоном.

– Газет свежих хотите? – спросила она, с удовольствием, как мне показалось, разглядывая моего попутчика.

Он отказался, снял плащ, оставшись во всем темном, джинсовом, выпил чаю, а второй стакан придвинул ко мне:

– А это вам.

Я молчала, чтобы он не подумал, что я жажду завязать с ним дорожную, пошлую беседу. Молча кивнув, я отпила несколько глотков. Пожалуй, это было самым ярким событием того вечера, поскольку, покончив со своим чаем, мужчина забрался на верхнюю полку и уснул. А утром мы приехали в С., вышли из поезда и, пожелав друг другу всего хорошего, сели в разные такси и разъехались в противоположные стороны.

Мы могли бы больше никогда не встретиться, и тогда ничего бы не произошло… Но тем же вечером в ночном клубе «Ротонда», куда я заглянула, чтобы повидаться с друзьями, я снова увидела моего попутчика.

Он сидел спиной ко мне в самом дальнем углу тускло освещенного желтоватым светом бара и пил. Его одинокая темная фигура вызвала во мне трепет, а к щекам прилила кровь, как если бы мне стало стыдно за собственные мысли. Я уже не слышала, что говорили мне мои соседи по столику, по поводу чего так громко смеялись; мне хотелось одного: покинуть это шумное заведение с гремящей музыкой, толпой танцующих распаренных девиц в мини-юбках и прозрачных блузках и бритоголовых юнцов с серьгами в оттопыренных ушах, и оказаться на свежем воздухе, в синих сумерках уходящего дня. Но только с ним, с тем единственным мужчиной, присутствие которого заставило мою кровь закипеть в жилах… Это было не изведанное мною прежде чувство, о котором я так много слышала и которого ждала, чтобы упиться этим любовным ядом, а уж потом – будь что будет. Я полюбила этого мужчину, его бледное лицо под копной темных спутанных волос, грустные глаза, низкий бархатный голос и его руки с длинными красивыми пальцами, которые видела всего лишь несколько раз еще там, в поезде, когда он снимал с себя плащ…

Внезапно я словно оглохла – все звуки бара превратились в густое звуковое желе, которое отделило меня от внешнего мира, я даже не слышала, кто из моих подвыпивших друзей просил меня остаться, не замечала, кто пытался удержать за рукав… Я решила выйти одна на темную улицу, где, на мое счастье, уже перестал идти дождь и было удивительно тепло.

Ждать, когда следом за мной выйдет ОН, было глупо. Мне ничего не оставалось, как побрести по тускло освещенному бульвару в сторону стоянки такси, чтобы добраться домой и позвонить Изольде, своей тетке. Только она была способна выбить из моей головы смурь и привести мои мысли в относительный порядок. Моя мать уехала с отчимом в Африку в какую-то зоологическую экспедицию и обещала вернуться лишь к зиме. Я скучала по ней, писала и отправляла им, в их африканское пекло, письма, которые, как мне всегда казалось, не доходили до них – сгорали в жарком, огненном воздухе… Изольда, мамина сестра, опекала меня и подкармливала, когда я спускала все присланные мамочкой доллары на нелепые путешествия и выходки…

«Ротонда» находилась на Набережной, в самом ее цветущем и красивом месте, возле отреставрированной белоснежной каменной беседки с белыми колоннами – приютом влюбленных. Я тоже целовалась в ней когда-то с мальчишками, но это было очень давно. Сейчас же, освещенная со всех сторон прожекторами, эта беседка – поистине архитектурный шедевр – казалась сотканной из жесткого белого кружева и была чудо как хороша. Не желая привлекать к себе внимание праздношатающегося вокруг бара молодняка, я спустилась по гранитным ступеням к воде, посидела немного на каменном, теплом, прогретом дневным солнцем парапете (и куда делась непогода, ветер и утренний дождь со снегом?!), после чего стала подниматься наверх, к основной аллее, казавшейся и вовсе праздничной из-за светящихся разноцветными огнями витрин бара и ресторана, расположенных на первом этаже гостиницы «Братислава». Как вдруг увидела на ступенях нечто странное – коряво нарисованный жирным белым мелом силуэт. Так, я видела в кино, фиксируют положение трупа – небрежно и грубо, словно отделяя мелом мертвое от живого.

Белая меловая линия только издали казалась силуэтом, а вблизи я поняла, что она дробится по трем ступеням, как если бы тело лежало поперек лестницы.

Не помню, как я оказалась на верхней смотровой площадке. Зубы мои стучали. Мне показалось, что за мной кто-то идет, и этот кто-то, наверно, пришел сюда, чтобы еще раз взглянуть на место, где он накануне убил свою жертву… Ведь убийцы всегда возвращаются туда, где совершили преступление…

Маленькая тень скользнула по парапету, кто-то, похожий на черное юркое животное, – должно быть, подросток, которого затошнило от выпитого пива, смешанного в желудке с дешевым вином, – нырнул в кусты – и оттуда донеслись характерные звуки…

Я кинулась к палатке, торгующей пивом и сигаретами, чтобы уже оттуда, по ярко освещенной улице, добраться до стоянки, как вдруг услышала:

– Не бойся…

Медленно поворачивая голову, я, счастливая, уже знала, кому принадлежит этот голос.

– Не бойся, не убегай, это просто мальчишка…

А я уже ничего не боялась. В голову ударила теплая пьяная волна, и я, охваченная сладостным ожиданием, смотрела, как мужчина, который несколько минут назад скучал в баре, не подозревая о моем существовании, медленно подходит ко мне.

– Привет, ты не узнаешь меня?

– В купе… – выдавила я из себя первое, что пришло в голову. – Вы ехали со мной в одном купе.

– Варнава.

– Не поняла…

– Имя у меня такое – Варнава.

Он смеялся надо мной заранее, словно давал понять, как он ко мне относится и что может себе позволить со мной в дальнейшем.

– Конкордия, – тоже как можно серьезнее представилась я.

– Да нет, я не шутил…

– Тогда Валентина.

– Я могу вас проводить. Здесь полно пьяных.

И мы медленно двинулись в сторону речного порта.

– Какое у вас странное имя… Варнава. Так сразу и не запомнишь.

– А вы и не запоминайте. Куда вас отвезти? – Мы уже приблизились к стоянке такси, и к нам подошли двое водителей.

– На Ильинскую площадь, – сказала я, все еще не веря своему счастью. Ведь я назвала свой адрес, а не Изольдин. Зачем ему знать, где живет моя тетка. Хотя приглашать его в гости вот так сразу я тоже пока не собиралась. Мне было интересно, как станет складываться все само собой помимо моей воли. Все и сложилось. Быстро, словно мозаика в детском калейдоскопе, набитом цветными стеклышками: утром я проснулась в его постели.

Большая квартира с множеством просторных прохладных пустующих комнат, где из мебели лишь в спальне с зеркальными стенами стояла огромная кровать да в дальней комнате – большой шкаф, в котором я нашла несколько женских платьев и коробки с туфлями. В ванной комнате также обнаружились следы пребывания женщины, причем женщины, ни в чем себе не отказывающей… Каждая вещь таила энергетику хозяйки, начиная от деревянной щетки для волос и кончая обтянутыми парчой сверкающими туфельками в шкафу.

Варнавы не было, он оставил записку: «У меня кончился кофе».

Я всегда подозревала, что мужчины сделаны из качественно другого материала, нежели женщины. Неужели он подумал, что чашка кофе может заменить мне его присутствие, его утренний нежный поцелуй?.. Но он ушел, растворился в гудящем рассветном городе, в его магазинах, улицах и светофорах… Другое дело, что я за время его отсутствия успела осмотреть квартиру. Это доставило мне если не удовольствие, то хотя бы позволило сделать кое-какие выводы относительно личной жизни Варнавы. Судя по уровню жизни, представленному здесь скудной, хотя и дорогой мебелью да кое-какими бытовыми вещами, купленными в магазине Дюпона, мой новый любовник ни в чем не нуждался. Разве что в женской ласке. Его драгоценная возлюбленная либо бросила его, либо он сам расстался с ней, не выдержав конкуренции с ее остальными любовниками – женщина, носящая такие открытые и стильные платья, которые не шли у меня из головы, и пользующаяся вместо нафталина пачулями, этой ароматнейшей индийской травкой, которой благоухали ее вещи, не могла ограничить свою интимную жизнь одним мужчиной. Это была шикарная женщина, ревность к которой у меня уже переходила все границы, когда вернулся Варнава.

– Мне не нужен твой кофе, – встретила я его словами, которые сами, словно черные бабочки, слетели с моих губ и растворились в моей ненависти к неизвестной мне сопернице. – Я и имя-то твое успела забыть, не говоря об остальном. Тебя бросили, и ты решил утешиться мною…

Я заготовила еще много слов, они так и теснились в моей голове и сердце, возникая из раненой души и поднимаясь к самому горлу, но Варнава прижал меня к себе и поцеловал. Это был не утренний нежный поцелуй, которого я так жаждала, едва открыв глаза и вспомнив, что натворила… Это был жадный и страстный поцелуй мужчины, провожающего свою женщину на смерть. Ни больше – ни меньше.

– Ее больше нет, – шептал он хрипло в перерыве между поцелуями и яростно сжимал мои плечи, чтобы вновь и вновь впиться губами в губы, – ее больше нет… Ты прости меня, но ты права, и рана моя глубока… Очень глубока.

Я вырвалась из его безумных и сильных рук и закрыла рот ладонью – мне не нужны были его поцелуи, реанимированные страстью к другой женщине. Они не принадлежали мне, как не принадлежал мне и этот мужчина. Я разрыдалась.

* * *

– Может, это его прозвище? – предположила Изольда, выслушав мой отчаянный и слезливый рассказ, когда я приехала к ней в прокуратуру и, рухнув там на стул, уронила голову на руки и затряслась, как дешевая актриса-инженю на пробах. – Варнава. Никогда прежде не слышала такого имени. Слушай, птица ты моя бескрылая и безмозглая, тебе что, моих рассказов мало? Значит, ты подцепила его в «Ротонде» и поехала, как идиотка, к нему домой? В первый же вечер? А ты знаешь, что именно возле «Ротонды», прямо на лестнице, ведущей на смотровую площадку, вчера утром нашли труп молодой женщины… На, смотри…

С этими словами Изольда достала из ящика письменного стола папку и швырнула ее мне. Из нее выскользнули большие цветные снимки: труп женщины в желтом платье, заснятый в разных ракурсах. И много крови, очень много крови. Особенно впечатляюще выглядела белая простыня, пропитанная красным…

– Ее что, изнасиловали? – спросила я, потому что навряд ли такую красивую женщину могли убить, предварительно не насладившись ее телом. Во всяком случае, такой вывод я сделала, исходя из моего знакомства, пусть и поверхностного, с практикой Изольды. У нее было очень много дел, связанных с убийствами. Женщин, как правило, перед тем, как убить, насиловали. Мужчины удовлетворяли таким образом свою первобытную сущность. Быть может, поэтому моя тетка испытывала жгучую неприязнь к существам мужского пола и жила в гордом одиночестве, находя удовольствие лишь в хороших сигаретах, качественной водке и общении с моей семьей. Она даже не любила тратить деньги – не ходила по магазинам, не покупала себе ничего НЕфункционального, за что мы с мамой всегда ее ругали и безуспешно пытались сделать из нее нормальную жизнелюбивую женщину.

– Нет, ее, похоже, сбросили из окна гостиницы или она выбросилась сама, пока еще мы не знаем. Сейчас главное для нас – это установить личность потерпевшей. Представь себе – она жила до последнего момента, вплоть до удара о гранит… И мужчина, который с ней это совершил (а я уверена, что убийца – мужчина), был ее возлюбленным, ты только посмотри, как несчастная накрашена и одета. В таком виде ходят только на свидания. Мы ждем, может, поступит заявление об исчезновении… Кроме того, ведется работа в «Братиславе», уверена, там ее видели и знают. Другое дело, что после ее гибели мало кто захочет давать какие-либо показания. Кстати, хотела тебя спросить, сейчас что, в моде такие платья? Я хоть и не спец, но мне кажется, что такой фасон был в моде лет пятьдесят тому назад. А вот почему она босая – вообще не понимаю. Разве что туфельки слетели во время полета… Или же их надо искать в одном из номеров гостиницы.

– Я почему-то уверена, что она не сама выбросилась из окна, ей наверняка помогли…

– Пока ничего конкретного сказать не могу… – задумчиво откликнулась Изольда, после чего вернулась к вопросу о платье: – Так что ты думаешь относительно ее странного и вызывающего наряда?

Но я не могла говорить. Перед моими глазами стоял Варнава, я даже видела его шевелящиеся губы, а потом видение поплыло, и откуда-то появился раскрытый шкаф с женскими платьями. Мне показалось, что среди них было такое же платье, желтое с черной каймой. Или у меня что-то с головой.

– Это несовременное платье, немодное. Но красивое, стильное…

Мне стало нехорошо. Я вдруг почувствовала себя свиньей. Разве можно было уезжать от него, когда он находился в таком состоянии? У него умерла любимая девушка, а я разоралась, устроила скандал и даже демонстративно пошла в ванную комнату, чтобы смыть со своего лица поцелуи Варнавы, предварительно с отвращением в голосе известив его об этом. Мне не было прощения.

– Я не сказала тебе самого главного – у него умерла девушка.

– Кто? У кого? – Изольда посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, поскольку вдруг оказалось, что я в эту минуту меньше всего думаю о погибшей, фотографии которой все еще находились у меня в руках. – Господи, это ты все про своего ненормального, как его… Варнаву? Боже мой, ну и имечко…

– …И он набросился на меня и стал целовать. А я повела себя как идиотка. Убежала. Что мне теперь делать?

– Сиди себе дома, продолжай изучать английский и напиши письмо родителям (она и отчима считала моим родителем, кстати, вполне справедливо). Вот приедут они осенью, отдохнут месячишко, а потом поедете туда уже вместе.

Изольда имела в виду исполнение моей давней мечты – участие в маминой экспедиции в качестве оператора. Знание английского языка Изольда считала непременным условием вхождения во взрослую жизнь, хотя сама она могла произнести на английском всего пару-тройку слов типа «о'key» и «all right».

– Я же серьезно… Ты что, не понимаешь, он нужен мне, со мной случилось несчастье, я…

Я не могла в этих казенных стенах произнести слово «любовь». Слишком уж затасканным оно было и могло прозвучать пошло. Но как мне объяснить Изольде, что при имени Варнавы у меня подкашиваются ноги, что я должна его увидеть, должна быть рядом с ним…

– Хочешь взглянуть на платье? – вдруг спросила меня тетка и, раскурив очередную сигарету, повернулась к сейфу и загремела ключами. Через минуту на соседнем столе уже лежало желтое окровавленное платье.

– Этот материал называется твил, он очень хорош в носке, – меланхолично произнесла я, продолжая шмыгать носом. – Его можно купить сейчас в каждом магазине. Он не мнется и хорошо стирается. Даже кровь отойдет, если постараться. Это я к тому, что платье хоть и старомодного фасона, а сшито в наше время. Оно почти новое. Ты не могла бы мне дать один снимок, чтобы я кое-что проверила…

Я не собиралась пока говорить ей о своем предположении, что уже видела сегодня похожее платье, – решила повременить.

– Мне кажется, что у меня есть журнал с этим фасоном… – с легкостью соврала я.

Изольда, этот бронтозавр в юбке, нисколько не смущаясь, протянула мне один из самых кровавых снимков, где голова мертвой женщины была дана крупным планом… Предчувствие ледяным комом подкатило к сердцу и откатило, оставив холод и страх. Страх, что я больше никогда не увижу Варнаву.

– Поезжай домой, хорошенько поешь и обязательно прими свои таблетки – не хватало тебе только принести в подоле… Я же отвечаю за тебя, птичка. И выспись, на тебе лица нет. А ходить в «Ротонду» не советую. Я знаю, что ты меня не послушаешь, ты взрослая девочка, тебе скоро двадцать три, за плечами университет… Но я же не виновата, что у тебя ума как не было, так и нет…

Она чмокнула меня в щеку, приобняла.

Я любила Изольду почти так же сильно, как маму.

* * *

Вадим Чашин, заглянув в кабинет Хлудневой, расплылся в улыбке:

– Приветствую вас, Изольда Павловна…

– Ты, я вижу, сияешь как медный грош. Нашел убийцу? – Она устало улыбнулась и предложила Чашину кофе. – Пей, у меня полный термос… Рассказывай, не томи…

– Да нет, убийцу я пока не нашел. Да и вообще не уверен, что этот убийца существует. Главное, что, как мне кажется, я выяснил личность погибшей. Ее зовут Вера Холодкова.

– Проститутка?

Вадим развел руками.

– Так я и знала. Едва увидела это дурацкое платье, накладные ресницы, ее прическу, так почему-то сразу подумала, что она из ночных бабочек. Да и Желтков звонил, – Изольда имела в виду судмедэксперта, – сказал, что у девушки печень ни к черту, вся разрушена, что пила она как сапожник, курила, ну и все такое…

– Ее опознали по фотографии практически все работники «Братиславы», включая горничных, с которыми она была на короткой ноге, и все, как один, утверждали, что на Вере было явно чужое платье, во всяком случае, это – не в ее стиле…

– Вадим! Какой еще стиль?! О чем ты? Разве у таких девиц вообще может быть свой стиль?..

– Напрасно вы так, Изольда Павловна, ведь каждая женщина одевается по-своему, даже проститутка. И мне показалось, что это замечание свидетельниц о стиле – весьма ценное. Заметьте, у Веры Холодковой свои волосы были короткими, – Вадим провел ребром ладони чуть пониже своего уха, – а хвост себе прицепила, словно они у нее длинные. Спрашивается, зачем это ей понадобилось?

– Так им же по штату положено держать себя в форме, время от времени менять внешность, следить за собой… – презрительно хмыкнула Изольда, и по ее внешнему виду было нетрудно догадаться, что об убитой у нее уже успело сложиться определенное мнение.

– В том-то и дело, что раньше она никогда не пользовалась этим хвостом, а носила прическу, которую можно было назвать скорее «растрепанный мальчик» (так охарактеризовала ее администраторша), а одевалась Вера вполне современно, предпочитала темные цвета, облегающие платья, да и вообще считалась одной из самых дорогих девушек в гостинице…

– И это при том, что она пила?.. Кстати, ты не хочешь встретиться с Иконниковым? – осторожно, чтобы случайным словом не свести на нет работу Вадима, спросила Изольда, намекая на то, что встреча с профессионалом – человеком, который занимается исключительно проститутками и является главной фигурой в местной полиции нравов, – была бы нелишней.

– Я звонил ему, и он обещал перезвонить вам, чтобы поконкретнее договориться о встрече, ведь Иконников может рассказать вам о Вере куда больше моего… Я вкратце изложил ему факты, и мне показалось, что он совершенно не удивился, узнав, что Вера закончила жизнь таким вот образом…

– Она, случайно, не наркоманка? Хотя Желтков наверняка сказал бы мне об этом… – задумчиво произнесла Изольда.

– Кажется, нет, но Иконников, повторяю, знает о ней больше, чем я. А пока могу сообщить только то, что Вера Холодкова в последнее время появлялась в «Братиславе» довольно редко и что только за последний год у нее появилась машина – подержанный «Форд», – шуба из чернобурки, бриллианты…

– Это все рассказала тебе администраторша? Интересно, сколько Вера платила этой даме за то, чтобы ее впускали в гостиницу?.. Ну да ладно… Бог с ними, они сами выбрали эту дорогу. Но девушку все равно жаль.

– Извините меня, Изольда Павловна, но я опять про стиль… Вы же сами заметили, что на Холодковой было необычное платье, какие сейчас не носят, да и прическа была странноватая…

– Вадим, к чему ты клонишь?

– А к тому, что все это было надето на ней НЕ СЛУЧАЙНО. Навряд ли Вера встала утром и подумала: «А почему бы мне не сшить себе идиотское платье?»

– Оно вовсе и не идиотское…

– …и не изменить прическу? Думаю, что за всем этим кроется причина, раскрыть которую, я надеюсь, мне помогут все, кто знал Холодкову…

– Вот и займись этим, хотя мне кажется, что она сама выпрыгнула в окно, как это делают многие наркоманы…

Они поговорили еще немного, наметили план действий, и, лишь когда Вадим ушел, Изольда снова, в который уже раз, поймала себя на том, что слишком уж откровенно выдала свои чувства по отношению к совершенно незнакомой ей особе, заслуживающей, быть может, и более снисходительного отношения к себе уже по той причине, что ее нет в живых…

Чертова раздражительность! Изольда порой едва сдерживала себя, чтобы не сорваться на милого симпатягу Чашина, не считая других своих коллег из угро и прокуратуры, и все из-за того, что ночь она спала неспокойно, если вообще спала… Нервы? Быть может. Хотя раздражительность могла быть вызвана не столько самой бессонницей, сколько причиной, по которой эта коварная злодейка нахально поселилась в ее доме.

Ночь в тихой большой квартире полнилась тревожными мыслями, которые, словно обретая реальные очертания, метались по стенам синими зигзагообразными тенями, разрываемыми на части всполохами света от уличных фонарей. В такие минуты Изольда, обняв колени и вся сжавшись, сидела на постели с широко раскрытыми глазами и смотрела в одну точку, пытаясь сосредоточиться и понять, что же все-таки с ней происходит, откуда эта душевная дисгармония, внутренний страх перед чем-то неизвестным, живущим рядом с ней и мешающим нормальной жизни. Безусловно, работа, тяжелая и требующая неимоверного нервного напряжения, играла в этом пограничном с депрессией состоянии не последнюю роль, но при анализе прошедшего дня, который черно-белой хроникой прокручивался в мозгу, не возникало того леденящего душу ужаса, накатывающего на нее, какой вызывали события, относящиеся, казалось бы, к совершенно другой сфере ее жизни…

Почему-то, находясь на грани сна и яви, ей все чаще и чаще рисовалась в воображении детская песочница, мимо которой она проходила каждый день, но которая именно в дневные часы не производила на нее никакого впечатления. А вот по ночам, мучаясь бессонницей, Изольда представляла себе играющих там детей и даже слышала, как ей казалось, их нежные воркующие голоса и смех. Быть может, все дело было в материнском инстинкте, оказавшемся по воле судьбы невостребованным?..

А однажды произошло событие, и вовсе испугавшее ее. Как ей показалось, оно несло в себе элемент чуть ли не мистики. В дверь квартиры Изольды позвонила женщина и сказала, что дочь Изольды засыпала песком глаза ее дочери… Незнакомка громко обвиняла Изольду, что та не следит за своим ребенком и ее девочка может в результате этой шалости с песком остаться без глаз. Самое удивительное в этом происшествии заключалось в том, что Изольда, у которой никогда не было детей и уже, наверное, не могло быть, вдруг поверила этой женщине и пошла за ней, чтобы взглянуть на девочку, которую приняли за ее дочь. Но выйти из подъезда она так и не осмелилась, вдруг резко остановилась, посмотрела в глаза продолжавшей шуметь женщине и, покраснев и страшно смутившись, сказала, что у нее нет детей и что та спутала ее с кем-то…

Возможно, случись такое с другой женщиной, не так болезненно воспринимающей все связанное с темой материнства или самой успевшей стать матерью, та отнеслась бы этому нелепому недоразумению совершенно спокойно. Что же касается Изольды, то ей подобные ситуации казались знаками, на которые невозможно было не обратить внимания. Да и как можно было, скажем, остаться равнодушной ей, закомплексованной донельзя бездетной женщине, когда на ее имя вдруг откуда ни возьмись приходят посылки с детскими вещами? И ни письма, ни обратного адреса, ничего, что могло бы пролить свет на эти странные факты. Сначала ползунки с детским питанием и сосками, затем какие-то игрушки и свитеры, а потом и вовсе ботиночки на меху…

…Раздался звонок – Изольда вздрогнула и взяла трубку. Она вновь вернулась в реальность и теперь отчетливо слышала голос Бориса Иконникова, который готов был прийти к ней уже через четверть часа.

– Хорошо, я жду тебя, Борис…

Она вздохнула и, пользуясь тем, что она в кабинете одна и может позволить себе многое из того, что не принято демонстрировать в присутствии посетителей, встала и с наслаждением потянулась, расправив затекшие мышцы спины. Затем ее взгляд упал на фотографию погибшей Веры Холодковой, и мысли заработали совершенно в другом направлении…

* * *

Наступил июнь, прошло уже почти две недели с нашей встречи, а Варнава мне так и не позвонил, хотя у него был мой телефон. Изольда несколько раз приезжала ко мне, привозила раннюю зелень и, глядя на меня, распластанную на диване с потухшим взглядом, ругалась, кляня на чем свет стоит «идиота Варнавку».

– Хочешь, я найду его тебе и приведу за руку, а то и в наручниках, ты меня знаешь.

Я знала, что ради меня она готова на все. Но Изольда уходила, а я оставалась наедине со своими переживаниями и мыслями. Я не понимала, как могло случиться подобное: я стала зависима от совершенно незнакомого мне человека. Что же за зло такое – любовь? И разве можно назвать это мучительное и изнуряющее чувство таким нежным и светлым словом?

И вот однажды, слегка приведя себя в порядок, я пошла к нему. Если бы на месте его дома я увидела груду дымящихся обломков, то, скажу честно, обрадовалась бы. Это могло бы означать, что он НЕ МОГ позвонить мне, потому что его не было в живых. Или же он был ранен… Но дом, как назло, стоял на месте и сверкал своими промытыми окнами.

Поднявшись на площадку, я села прямо на коврик возле его двери и обхватила колени руками. «Пусть, – рассуждала я прозрачными от усталости и слабыми от великой тоски остатками мозгов, – пусть он видит, что я готова унизиться. Ведь это же болезнь, ваша любовь… Главное, чтобы он был в городе. А я только увижу его и уйду». Мне как-то не приходила в голову мысль, что он может сам уйти из жизни от тоски, от безысходности…

Наверно, я потеряла сознание, потому что очнулась, когда надо мной склонилось знакомое лицо. Испуганные глаза смотрели долго и пристально.

– Ты заболела, Валентина? Ну-ка поднимайся… Что это ты здесь сидишь? Белая как бумага… Тебе плохо?

Варнава помог мне подняться и дома уложил меня в ту самую постель, где я в ту памятную ночь казалась ему его покойной, то есть пока еще живой и здоровой, жаждущей плотской любви возлюбленной.

– Я люблю тебя и болею, когда тебя не вижу… – проронила я, собрав последние силы. – Что же мне делать?

Он положил мою голову к себе на колени и принялся гладить мой лоб, губы.

– Я не знаю, не знаю, что делать… Я не звонил, чтобы ты забыла меня. Прости, если сможешь, за ту ночь. Но мне сейчас так худо, так худо…

Он был так красив, что я, протянув к нему руки, тоже стала гладить его ставшие еще более седыми густые шелковистые волосы. Мутные синие глаза Варнавы были воспалены, веки порозовели.

– Расскажи мне о ней… – попросила я. – Я буду слушать и представлять… Только не гони меня от себя.

Откуда во мне взялось это чувство, что мы знакомы с ним всю жизнь, но когда-то давно расстались, быть может, даже в другой жизни, а теперь вот встретились, но он меня не узнает?..

– Ее звали Елена, фамилия у нее была очень странная, винная – Пунш. Она и была – как вино…

Он произнес эти слова и замолчал, словно пробовал их на вкус, смаковал; быть может, в эту минуту он видел ее, свою ромово-сахарную, пылающую Пунш, высокую и стройную, грациозную и улыбающуюся туманной, прощальной улыбкой…

Мне не терпелось спросить его о том, как его любимая умерла. А может быть, она жива и умерла лишь для него, ведь влюбленный мужчина, так же как влюбленная женщина (а этой болезнью я уже успела заразиться от него, наверное, в поезде), склонен к преувеличениям и суицидным, мазохистским метафорам. Но я не решалась: боялась спугнуть его откровения – этих доверившихся мне диких голубей, опустившихся возле моих ног клевать сладкие зерна покоя…

Вдруг он приподнялся с постели, где прилег рядом со мной, снял со своих колен мою дурную голову и сел прямо, озираясь по сторонам, как человек, который только что заметил, что находится не там, где предполагал.