Текст книги "'Слушали - постановили'"

Автор книги: Анна Берзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Берзер Анна
'Слушали – постановили'

АННА БЕРЗЕР

"СЛУШАЛИ – ПОСТАНОВИЛИ"

Для того чтобы читатель до конца понял смысл и характер событий, которые встанут перед ним со страниц публикуемой ниже стенограммы, мы считаем необходимым сказать несколько слов.

Время действия этих событий – 24 марта 1953 года. Место действия улица Воровского, дом 52, особняк Союза писателей, где идет заседание Президиума вместе с активом писателей. Мишень поношения и разгрома писатель Василий Гроссман и его роман "За правое дело".

Стенограмма заседания Президиума правления Союза советских писателей отражает состояние советского общества в момент смерти "товарища Сталина". Именно в этот момент.

Не пытаясь определить, какой период сталинской эры был самым беспросветным, скажу только, что последний период его жизни имел свой законченно чудовищный облик.

У нас нет об этом времени книг и исследований, но собственная память и ненаписанная история нашей литературы помогают определить вехи этого периода.

Его начало – август 1946 года, отмеченный постановлением ЦК "О журналах "Звезда" и "Ленинград"", принятым по указанию Сталина. С этого времени забота Сталина о литературе становится прямой и неотступной. Литература для него – орудие в идеологической борьбе, в холодной сталинской войне. Постановлением "О журналах "Звезда" и "Ленинград"" открылась бесконечная борьба за идейность советской литературы против безыдейности.

Топтали Зощенко и Ахматову, били Андрея Платонова, разоблачали платоновщину и ахматовщину, били тех, кто их печатал, и тех, кто их хвалил, залили помоями "пошляка" Хазина, "упадочные" стихи Алигер и Берггольц, закрыли журнал "Ленинград", разгромили редакцию журнала "Звезда", а потом и журнала "Знамя". Разнесли "ущербную" повесть Казакевича "Двое в степи", "порочную" повесть Мельникова "Редакция", "вредную" пьесу Гроссмана, "реакционное" творчество Достоевского, "аполитичную" поэзию Пастернака, "клеветническую" детскую сказку Корнея Чуковского "Бибигон", "Одноэтажную Америку" Ильфа и Петрова, творчество Александра Грина и многое-многое другое.

С 1946 года по решению Сталина стала выходить специальная газета орган ЦК – "Культура и жизнь" для разгрома искусства по директивным указаниям Сталина. Газету эту шепотом прозвали "Культура и смерть", а потом "Смерть культуре".

В 1947 году Сталин взвихрил новую войну (не оставляя прежней): изнурительную глобальную борьбу с низкопоклонством по всем фронтам литературы, искусства, науки – с рабским пресмыкательством перед растленной культурой Запада. В ход пошли монографии и вступительные статьи, ученые записки и историко-литературные курсы. Громили учебники, ученые статьи, разгоняли ученые кафедры с лучшими профессорами, били менделистов-морганистов, "лжеученых" всех мастей и званий во всех науках всех республик.

В 1949 году взмыла ввысь новая кампания – борьба с безродными космополитами, "беспачпортными" бродягами, антипатриотами, критиками, которые, как это только что выяснилось, замыслили смести с лица земли все ценности русской культуры. Все это к 1950 году вылилось в борьбу с сионистами, агентами никому тогда не известного "Джойнта", а потом – в дело врачей-убийц, отравителей в белых халатах, диверсантов, поджигателей войны. В разгар этой кампании террор был направлен прежде всего против евреев. Но в атмосфере террора жили все советские люди. Одних арестовали, других (не хватит бумаги, чтобы всех назвать) изгоняли из жизни иными убийственными методами. Но мы не будем углубляться в историю. Наша задача только напомнить о том времени, чтобы легче было понять и представить, что именно в эти черные и мрачные дни, на выжженной, казалось, земле, на фоне карикатур с еврейским длинным носом, воя статей с огромными заголовками "Что такое Джойнт?", "Будьте бдительны!", фельетонов и статей об евреях-убийцах, о белых халатах, скрывающих американских шпионов, – что на этом фоне печатается благородный роман Гроссмана, исполненный любви, сострадания и уважения к людям.

Из нашего времени мы можем сказать, что это было победой литературы и символом того, что она жива. Роман Гроссмана "За правое дело" вышел в свет в конце 1952 года в журнале "Новый мир".

В чем причины этого чудесного события?

Прежде всего – мужество и непоколебимость писателя, создавшего этот роман и твердо стремящегося, чтобы он увидел свет.

Никто не знал, что шли последние месяцы жизни Сталина, Гроссману оставалось продержаться тридцать-сорок дней.

В январе все газеты, все страницы буквально забиты (яблоку негде упасть!): "Гениальный труд товарища Сталина!", "Экономические проблемы социализма в СССР!"...

В январе... "Врачи-убийцы, ставшие извергами рода человеческого, состоявшие наемными агентами иностранных разведок..."

"Вовси заявил на следствии, что он получил директиву об истреблении руководящих советских кадров через известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса..."

А в следующем январском номере передовая – "Бдительность". Под ней огромными буквами – "Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденом Ленина врача Тимашук Л. Ф...."

"За помощь, оказанную Правительству, в деле разоблачения врачей-убийц наградить..." "20 января 1953".

В начале февраля 1953 года передовая в "Литературной газете" называется "Принципиальность", а другая – "Быть правдивым и честным", где сказано, что "быть правдивым и честным" учит нас "товарищ Сталин". Публикуются новые материалы о "группе врачей-вредителей".

12 февраля 1953 г. – главный материал газеты: Аркадий Первенцев "Воспитание бдительности". О том, что необходимо "воспитывать" ее у маленьких детей – на примере новой пьесы писателя Цезаря Солодаря "У лесного озера", "которая остро и интересно ставит вопрос о бдительности с юного возраста".

Так движется время... Январь, февраль...

Гроссману осталось продержаться десять – пятнадцать дней.

Но не дремали сталинские опричники, которые выросли и сформировались в эти годы на разгромах и уничтожении. Один из самых оголтелых – Бубеннов, автор "Белой березы", в эти дни обратился прямо к Сталину по поводу романа Гроссмана. Он послал ему свой огромный донос. И по указанию Сталина этот донос в форме статьи Бубен-нова "О романе В. Гроссмана "За правое дело"" был напечатан в "Правде" 13 февраля 1953 г.

После этого "дело Гроссмана" стало расти, как "дело врачей". За роман снимали с работы, подлецы провоцировали разговоры о нем, ловили каждое неосторожное слово, чтобы передать и растоптать. По всем газетам и журналам прокатилась волна испепеленных ненавистью статей, по всем редакциям и издательствам – серия собраний с поношениями и проработками.

Роман был назван диверсией, от него отказались почти все, кто его хвалил, печатал, рекомендовал, называл, принимал.

В зловещей пустоте Гроссман остался один.

"Дело Гроссмана" было, наверно, последним злодейством Сталина. По неписаному ритуалу все должны были каяться, бить себя и бить других. Для этой цели и собрался Президиум правления Союза писателей вместе с активом 24 марта 1953 г. Собрался для выполнения прямых указаний Сталина тогда, когда самого Сталина уже девятнадцать дней не было на нашей земле. Как в "Страшной мести" и "Вии" Гоголя... И если вести исчисление по дням (а в эти страшные месяцы – по секундам и часам!), то к этому следует только добавить, что до светлого дня освобождения врачей – 4 апреля – остается десять дней. Но никому из присутствующих здесь не было дано даже смутного предчувствия о нем.

24 марта 1953 г.

СТЕНОГРАММА

заседания Президиума Правления Союза советских писателей вместе с активом писателей *

* На папке написано – "хранить постоянно". Я выполнила это предписание.

Повестка заседания:

О подготовке к XIV пленуму ССП.

О романе В. Гроссмана "За правое дело" и о работе редакции журнала "Новый мир".

Председательствует – А. А. Сурков

Тов. СУРКОВ:

На сегодняшнее заседание Президиума ССП, совместно с активом, предлагается следующая повестка дня:

1. О подготовке к XIV пленуму ССП.

2. О романе В. Гроссмана "За правое дело" и о работе редакции журнала "Новый мир".

Будут ли какие-нибудь предложения по объявленной повестке?

(Утверждается...)

Для доклада о романе Гроссмана и работе редакции журнала "Новый мир" слово предоставляется товарищу Фадееву *.

Тов. ФАДЕЕВ:

Я буду делать не доклад, а сообщение, причем у меня будут соединены вместе три вопроса: первый вопрос – о романе Гроссмана "За правое дело", второй вопрос – о работе редакции "Новый мир" и третий вопрос – некоторые идейные выводы из работы Союза советских писателей за время, прошедшее после XIX съезда партии...

Начну с первого вопроса – об оценке романа Гроссмана "За правое дело" и о том, что этот роман в таком виде появился, в печати. Большинство редакционной коллегии "Нового мира", а также большинство нашего Секретариата и Президиума сделало ошибку идейного характера. Разумеется, наибольшая ответственность за ошибку ложится на меня как на генерального секретаря Союза писателей и на Твардовского как на главного редактора журнала "Новый мир".

В чем суть этой ошибки? Как мы можем в общих чертах определить для себя тему романа Гроссмана?

Я могу в общих чертах определить ее так: советские люди в обороне Сталинграда. Потому что речь идет о первой книге, которая затрагивает пока оборону Сталинграда.

Именно этот характер темы наглядно показывает, в чем главный порок, идейный порок этого романа ** Он состоит в том, что для решения такой темы в центре романа поставлены люди, которые никак не могут выражать героизма советских людей в обороне Сталинграда. Там не показан героизм нашего рабочего класса, нашего колхозного крестьянства. Там не дана наша трудовая интеллигенция, потому что поставленная в центре событий семья Шапошниковых является такой частью нашей интеллигенции, которая не характерна для большинства советской интеллигенции. Я бы сказал, что в обрисовке этой семьи автором положен принцип будничности и эта печать будничности, незначительности дела, интересов, которыми занята эта семья и все, кто с ней связан, кладет печать на весь роман.

* В это время, в момент заседания, Фадеев – генеральный секретарь и председатель Правления Союза писателей; Секретари Правления – К. М. Симонов и А. А. Сурков. Почти все участники обсуждения – люди широко известные, о них написаны книги, монографии, статьи. Поэтому я не буду приводить справочный, биографический материал о них. За редким исключением... Мне важно подчеркнуть их служебное, аппаратное положение. Потому что главная моя задача – раскрыть азбуку сталинизма, запечатленную на этих страницах.

** "Это очень большой труд. Автор посвятил ему десять лет. Неоднократно роман перерабатывался... Дважды его редактировал А. А. Фадеев. Последняя редакция романа – Фадеева" – напомню, так говорила Клавдия Сергеевна Иванова на редакционном совете издательства "Советский писатель" 16 января 1953 г.

Теперь, на наших глазах, начинается этот тягостный, мучительный процесс отказа Фадеева от себя самого, будто он сам переламывает кости себе.

Дело в том, что в основе этого романа лежит очень реакционная, идеалистическая, антиленинская философия, которая выражена устами одного из действующих лиц романа, профессора Чепыжина, и затем находит свое проявление в целом ряде высказываний и, главным образом, в характере показа событий и людей на страницах романа.

Сущность этой философии не нова: о том, что развитие в мире совершается по кругу, что все возвращается "на круги своя". Таким образом, объяснение фашизма в германском народе сведено к тому, что в народах существуют извечные начала жизни – начало добра и начало зла. В зависимости от обстоятельств, так же как в отдельном человеке, – говорит автор, – на поверхность всплывает либо начало добра, либо начало зла.

Сущность фашизма в том, что начало зла выплыло наружу в германском народе. Это же антимарксистская, антиленинская концепция и философия истории! Дело в том, что она не новая и для самого Гроссмана, ибо он проводил ее и в своей пьесе "Если верить пифагорейцам". Но она не новая и в литературе с точки зрения той борьбы, которую нам пришлось вести с нашими идейными противниками. В частности, хочу вам напомнить дискуссию, которая велась на страницах "Литературной газеты" с группой существовавшего ранее журнала "Литературный критик", возглавлявшегося такими горе-теоретиками, как Лифшиц, Лукач и Гриб. И эти люди утверждали, что развитие совершается по кругу. И это было философией этих теоретиков в кавычках *. В работах Лифшица говорилось также о извечных началах "добра" и "зла", о теории круговорота...

* Такое чувство, будто Фадееву, как и всем остальным, в этой культово-сталинской истерии кажется, что мертвый Сталин с того света следит за каждым их словом еще более тщательно, чем живой. Только при этом условии можно сделать Лифшица ответственным за Гроссмана. Напомню, что "горе-теоретики" действительно были разгромлены по прямому указанию Сталина в течение тридцатых годов за излишне талантливо и индивидуально выраженную верности принципам марксизма, его философии, эстетике и теории, что не имело никакого отношения к вступающему в эти годы в литературу Гроссману. Критики эти группировались вокруг журнала "Литературный критик", который начал выходить в 1933 году и играл важную роль в литературной жизни того времени, боролся с догматизмом и вульгарным социологизмом (как отмечено во всех наших справочниках). В журнале были опубликованы главы из первого научного перевода "Эстетики" Гегеля, статьи о Канте, дискуссия о романе, статьи о Добролюбове и Белинском. Дьёрдь Лукач был венгерским коммунистом, писал статьи о Гёте и немецкой литературе, а Михаил Александрович Лифшиц был составителем сборников "Маркс и Энгельс об искусстве", "Ленин о культуре и искусстве", автором многих известных статей. В то время Лифшиц любимец студенческой молодежи, автору этих строк в ифлийские годы довелось много раз сидеть на его лекциях, блестящих и остро полемичных. Нашим учителем был Владимир Романович Гриб, автор статей о Лессинге и Бальзаке, он умер в 1940 г., очень молодым, и студенты восприняли его смерть как трагедию.

Журнал "Литературный критик" был ликвидирован в 1940 г. специальным постановлением ЦК ВКП(б) – "О литературной критике и библиографии". И Фадеев сделал его первым звеном в "деле Гроссмана".

И эта философия извечного круговорота лежит в основе романа Гроссмана.

Товарищи! Надо понимать реакционный смысл этой философии. Ведь это значит, что все то, что мы творим для построения коммунизма, – все это нам только воображается, так как все идет по пройденному кругу, все сводится к прежним положениям. То есть речь идет о философии, очень удобной для буржуазии. А она в корне противоречит нашей марксистско-ленинской философии.

"Диалектический метод, – пишет товарищ Сталин, – считает, что процесс развития следует понимать не как движение по кругу, не как простое повторение пройденного, а как движение поступательное, как движение по восходящей линии, как переход от старого качественного состояния к новому качественному состоянию, как развитие от простого к сложному, от низшего к высшему".

Товарищи говорили, что именно этим объясняется, что Гроссману, который исходит из понятия извечных начал жизни, ему все равно, кто стоит в центре его романа. Это – просто люди (хотя такое понятие в нашем классовом обществе не существует), это люди, которые не проникнуты пафосом борьбы, великими идеями преобразования общества, а наполнены своими будничными делами, будничным наполнением, – такие люди стоят в центре этого произведения.

Естественно, что главные силы преобразования общества, то есть коммунисты, которые есть в романе Гроссмана, например Новиков, Крымов, не могут представлять нашу партию, потому что они не обладают такими чертами, которые характеризуют деятелей ленинско-сталинского типа...

Это не значит, между прочим, что, вообще говоря, Гроссман не имел права в своем романе вывести такого профессора или ученого, который бы формулировал подобного рода философию. Раз уж она сформулирована Гроссманом, то значит, есть такие силы в действительности, которые заинтересованы в такой философии и могут ее выдвинуть. И поэтому не надо избегать показывать, если такие силы есть. Но, естественно, Гроссман должен был бы вступить в полемику с такого рода философией. Он должен был вывести человека, исповедующего такого рода философию, для того, чтобы опрокинуть ее во имя торжества марксистско-ленинской философии.

Естественно, что человек, который наделен обаянием Чепыжина и его патриотическим чувством, есть нарочито избранная фигура для того, чтобы оправдать эту философию, потому что с нашей точки зрения такого рода философию мог выразить человек не типа Чепыжина.

Я говорю это к тому, чтобы из критики романа Гроссмана не было возможности сделать вывод, что, вообще говоря, выведение людей, противостоящих нам, с враждебной философией, недопустимо в советской литературе. Наоборот, как известно, об этом речь шла и в докладе товарища Маленкова на XIX съезде партии, во всех дискуссиях, которые развернулись потом, – что мы можем и должны показывать всех людей, стоящих на нашем пути, наших противников, врагов, поскольку они есть в жизни, для того, чтобы мы могли отразить правду жизни в ее борьбе и противоречиях.

Следовательно, ошибка Гроссмана здесь состоит в том, что он вложил в уста симпатичного профессора Чепыжина реакционную идеалистическую философию, противостоящую философии марксизма-ленинизма, не противопоставив ей ничего, а подкрепив ее различными приемами, то есть таким образом дав понять читателю, что это есть философия автора.

В романе дана семья Шапошниковых. Не за то критикуют роман Гроссмана, что в советской действительности нет людей, живущих такой будничной жизнью, такая семья могла бы существовать благодаря недостаткам нашего воспитания и противоречиям нашего развития. У нас еще есть много людей, которые добросовестно несут свою государственную и общественную службу, выполняют свои обязанности, но которые настолько не воспитаны, что их интересы вращаются либо в узком кругу семьи, либо не вырастают за пределы будней и быта, одним словом, которые несут на себе большие пережитки обывательщины.

Показ такой семьи, с показом того, что она может быть и честной семьей, как это бывает в жизни, но в то же время с характеристикой таких ее сторон, которые будут изживаться по мере нашего поступательного развития, так как все члены нашего советского общества постепенно будут превращаться в деятелей ленинско-сталинского типа, по образцу, которым является наша партия, – такой показ закономерен. Но все дело в том, что Гроссман поставил эту семью, как символ советского общества, в центр романа и таким образом исказил перспективу.

В соответствии с этой теорией – "все вращается по кругу": и войны, и люди, участвующие в войнах, – все это окружено каким-то чувством обреченности. Можно ли сказать, что этот роман написан для общества, которое в условиях капиталистического окружения и военной угрозы готовит своих членов к тому, чтобы дать отпор агрессорам? Нет. Там много иногда неоправданных смертей, сгущена атмосфера некоторой обреченности, которая накладывает печать пессимизма на этот роман.

И это также проистекает из неверного мировоззрения, с которым роман написан. Все вращается по кругу: и войны все одинаковы, и жизни людей одинаковы. Они – трагичны, они делают попытки бороться, но в конце концов жизнь остается неизменной. В этом основа философии автора и его романа и проистекающих отсюда главных художественных недостатков, которые выражаются в принципиальной будничности большинства героев...

Это не значит, однако, что роман написан человеком, который не талантлив. Нет. Следы этого авторского таланта мы видим в ряде мест и в ряде образов, и Василий Гроссман обладает достаточным профессиональным уменьем. Здесь есть впечатляющие страницы, в частности, относящиеся к образам Вавилова и Березкина, к картине защиты вокзала, к ряду фронтовых картин, к изображению враждебного фашистского лагеря, – не всюду, но в некоторых местах. Изображение членов семьи Шапошниковых дано также с профессиональным уменьем. Однако эта сторона дела не может от нас, деятелей советской литературы, закрыть идейную порочность этого романа и проистекающих из этой идейной порочности его коренных слабостей, коренных недостатков в художественном изображении человека. Вот почему эта ошибка может быть признана крупной идейной ошибкой, она свидетельствует о том, что мы, люди, допустившие ее, не проявили достаточной идейной требовательности и, таким образом, способствовали проникновению в печать вещи, которая является вещью идейно порочной, идеологически вредной и способной обмануть неискушенного читателя *.

Каким образом получилось, что большинство Секретариата и Президиума, редакционная коллегия, где имеются очень опытные в литературном руководстве люди, могли просмотреть такие крупные идейные пороки этого романа? Были ли какие-нибудь голоса до появления романа в печати, которые бы сигнализировали о том, что в романе содержатся коренные пороки?

Да, эти голоса были, и их было не мало. Мне хочется разрушить распространяемое людьми, чуждыми духу нашего общества, представление о том, что напечатали хороший роман, потом кому-то в редакции "Правды" он не понравился, появились по директиве статьи, в результате этого начался пересмотр этих позиций. Ничего подобного. Такая постановка вопроса не соответствует духу нашего общества, и, по существу, вокруг этого романа шла длившаяся в течение ряда лет дискуссия. Только эта дискуссия не охватывала, к нашему великому прискорбию, широкие слои нашей общественности, а велась она в узкой среде редакторов и Секретариата и велась она на Президиуме...

Я должен сказать, что когда этот роман в его первом варианте появился в редакции журнала "Новый мир", когда редакцию возглавлял Симонов, то Борис Агапов ** выступил решительным образом против принятия романа, раскритиковав его за то, что в нем содержится чуждая духу нашего общества философия. Он не сформулировал ее так, как она сформулирована с помощью людей философски образованных, но он сказал, что он считает этот роман в основном неверным по своему коренному подходу. И остался при этом своем мнении.

* Полный отказ от самого себя, от своего живого естества, от того Фадеева, которому нравился роман Гроссмана... Отчаянно отработанная, изнурительная форма перелезания в "чужую кожу", в другую форму доказательств, отбора фактов, цитат, свидетельств. Превращение человека в манекен, в восковую фигуру было невыносимо тяжело в то время, как невыносимо оно и сейчас.

** Б. Н. Агапов – очеркист, член редколлегии "Нового мира".

Когда роман пришел в новую редакционную коллегию "Нового мира", разгорелась дискуссия вокруг этого романа. Эта дискуссия была перенесена на Секретариат Союза писателей. Я в этом Секретариате не участвовал. Это было 29 апреля 1950 года. На этом Секретариате, продолжая то, что он говорил на редакционной коллегии, с активной критикой по существу ошибок выступил Бубеннов. Он сказал в числе многих других очень интересных и верных вещей: "Где рабочий класс Сталинграда, защищавший Сталинград, делавший танки? В романе нет атмосферы обороны Сталинграда, настоящих его героев, партийной организации, рабочего класса. Есть какая-то огромная семья интеллигентов. Никто не говорит – пожалуйста, пишите об интеллигенции, героями Сталинграда могла быть интеллигенция и была. Но когда в центр романа ставится только семья интеллигенции, причем какой интеллигенции? Там была Женни Генриховна, бонна даже в этой семье. В нескольких главах описано, как пекут пирог, как его подают. Роман так напитан обывательщиной, мещанством, что это не советская интеллигентная семья, а откуда-то из прошлого. Это очень сложная семья. Когда весь этот мир выплыл на страницы романа о Сталинграде, то это звучит клеветой на защитников Сталинграда" *

* Бубеннов был в те дни как бы наследником мертвого бога на полумертвой земле и не спустился со своего Олимпа на это заседание. Все газеты были переполнены цитатами из него, им клялись, на него ссылались, на него равнялись. К этому стоит добавить, что и все последующие годы он проживет вполне благополучно – в большом почете. За всю мою жизнь до меня ни разу не долетела ни одна критическая, резкая и справедливая фраза о его "Белой березе", "Орлиной степи", "Стремнине" и других длинных и фальшивых сочинениях.

Он будет издавать однотомники, двухтомники, собрания сочинений, а в ноябре 1979 года в связи с его семидесятилетием писатель Иван Падерин напишет: "Его книги – художественная летопись истории борьбы и побед нашего народа"; "У Михаила Семеновича много друзей, почитателей его таланта, но он никогда и ничем не подчеркивает, прямо скажем, своего заметного положения в литературе... Никому не чуждо чувство самоутверждения, но не каждому дано выражать думы и чаяния своих современников с такой проникновенностью и бескорыстием, как это делает писатель Михаил Бубеннов. Свидетельство тому его яркие по краскам и глубокие по содержанию произведения о нашей жизни. Грани его таланта щедро искрятся радостью нетускнеющей любви ко всему прекрасному, что есть в природе и в людских душах". Он покинет этот мир, перевалив за семьдесят пять лет, на пороге нового времени.

Я должен сказать, что на том же заседании Секретариата, продолжая говорить то, что он говорил на заседании редколлегии, выступил и товарищ Катаев и сказал следующее *:

"Я прочитал примерно 1000 страниц, и мне кажется, что 300 из них надо выбросить... Редакция идет на компромисс. Если бы это был мой роман, я бы проплакал два месяца, а потом сказал: "Гори это все", и выкинул бы 300 страниц, – все эти пироги, сентиментальные сцены девушки с лейтенантом, штабные и госпитальные сцены – все это плохо".

И в заключение Катаев говорит: "Теперь его точка зрения на советского человека ясна. Он думал: "Раз человек совершает героический поступок, будем искать, где же он обыкновенный человек". А он должен был поступить наоборот, сказать: вот был обыкновенный человек, но стал лицом к лицу с врагом и в горниле этого огня становился все лучше и заблестел, как серебро".

Еще в апреле 1950 года Катаев направил центр внимания на неправильную философию романа. Он говорит, что Толстой полемизировал с Пьером, а у нас морально-политическое единство, и мы мыслим так, как указывает партия. "А здесь – философская самодеятельность, которая обедняет роман".

Речь идет не о том, что человек, исповедующий философию марксизма-ленинизма, не должен самостоятельно думать, но не нужно заниматься "самодеятельной", чуждой духу марксизма-ленинизма философией.

И новая дискуссия разгорелась на Секретариате 6 октября 1950 года. На этой дискуссии все названные товарищи подтвердили свою точку зрения. К ним присоединился и товарищ Кожевников **. Он также говорил, что:

* Валентин Катаев был тогда членом редколлегии "Нового мира".

** Эта речь в какой-то мере проливает свет и на историю публикации романа "За правое дело". Сейчас Фадеев пытается опереться на тех, кто был раньше против него.

"...Хотя сами по себе эти люди написаны очень интересно. Эти люди написаны с точки зрения художественной очень живо. Они имеют свое своеобразие, и их ощущаешь. Но вот эти герои, эта мирная жизнь советских людей, вступивших в войну, эта портретная галерея людей не то что не показана, но не показаны наши общественные силы в этих людях. Я понимаю, что руководителям империалистического лагеря противопоставлены замыслы нашего народа, но я ждал, как сильно может быть противопоставлен сам народ. Но в изображении этих героев главной общественной силы нашего народа я не увидел. И характеристики тех черт, которые после изображения сил и замыслов, обрушенных на нашу родину, я хотел увидеть в нашей стране, не подготовленной к борьбе, – представителей той части народа, которая выдержала главный удар, – этого я не увидел. В героях нет тех боевых черт, когда люди руководствуются своим сознанием, то есть тем, что мы называем чувством советского патриотизма" *.

Вы видите, что у нас были серьезные голоса, которые правильно характеризовали роман в основном. Они не могли дать ему той философской характеристики, которую я дал сейчас, основываясь на статье в журнале "Коммунист" **, но все же они ударяли по верной линии.

* У Кожевникова впереди – еще долгая жизнь, большое количество неудобочитаемых книг, роковая роль в истории романа Гроссмана "Жизнь и судьба".

Депутат Верховного Совета, Герой Социалистического Труда, Лауреат Сталинской премии, Секретарь правлений Союзов писателей СССР и РСФСР. И до конца жизни, в течение почти сорока лет – главный редактор журнала "Знамя". Не было в истории журналистики, начиная с Булгарина, такого "долголетия". Все в какой-то момент летели со своих мест. Но у Кожевникова была ясная программа, о которой он поведал мне в 1954 году, приглашая на работу.

– У каждого журнала должно быть свое направление, – сказал он тогда.

– У вас какое? – спросила я его с надеждой.

– Не сделать ошибку – такое наше направление! – прокричал он. И победил, в славе и почете прожив до октября 1984 г.

** Приведем короткую цитату, характеризующую глубину философских толкований журнала "Коммунист": "Доморощенная философия В. Гроссмана и его главного героя Чепыжина состоит из обрывков идеалистической философии энергетизма, "подсознательного" фрейдизма, мистико-дуалистической философии извечной борьбы двух неизменных и вечных начал в мире: добра и зла, света и тьмы" (Лекторский А. Роман, искажающий образы советских людей // Коммунист, 1953, № 3).

Далее, когда роман вышел в свет, на дискуссии в секции прозы этот роман был поднят на необычайный пьедестал.

Таким образом, вы видите, что было достаточно голосов общественности, которые бы могли нас, людей, ошибившихся в оценке этого романа, своевременно насторожить, заставить призадуматься и внимательно изучить вопрос. Но почему этого не произошло? Этого не произошло потому, что у нас сложилось такое положение в Союзе писателей, при котором судьба и решение многих вопросов идейного порядка, судьба произведений, формулировок тех или иных серьезных современных проблем, направление дискуссий очень часто зависят от мнения нескольких человек руководства, то есть у нас нет того принятого в любом нормально действующем организме (а в таком организме, как наш, творческий, особенно должно быть принято) принципа коллегиальности, широкого обсуждения, свободной дискуссии, творческого обмена мнениями...