Текст книги "Слабости сильной женщины"
Автор книги: Анна Берсенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 11
Хороший все-таки человек Женька Стрепет!
Это было первое, что подумала Лера в день своего появления в офисе. Со всеми его капризами, благоговейным отношением к собственному здоровью и благополучию, со всей скукотой, которой иногда так и веяло от него!
За четыре месяца, что она отсутствовала, дела «Московского гостя» не пошатнулись. Конечно, все ее «семеро козлят» работали на «отлично». Конечно, Зоська была скрупулезна и надежна. И конечно, Лера сумела так наладить работу, что сбить ее было не так-то просто.
И все же мало ли кто мог воспользоваться отсутствием «президентши» с ее стремительными и неотменимыми решениями! А Женька никому воспользоваться не дал: тут же взял все под контроль, подключил к работе коммерческого директора «Горизонта», у которого раньше никогда голова не болела о делах «Московского гостя», – и словно законсервировал все до появления Леры.
– Спасибо, Женя, – сказала она, когда в первый же день, немного разобравшись в делах, заехала в «Горизонт». – Дела идут отлично, хоть сейчас проект какой-нибудь новенький раскручивай. Все работает как часы!
– Да брось ты! – ответил Женька, и Лера улыбнулась, увидев, как знакомо он махнул при этом рукой и тут же аккуратно поправил запонку. – Как твое здоровье?
– В порядке, Женечка, – успокоила его Лера. – Я прекрасно отдохнула.
– Ну и слава богу. Тогда приступай. А то все ведь действительно так себе работает, по заведенному. Во-первых, надо, чтобы ты срочно нашла подрядчика для своего строительства. С прежним, сама понимаешь, я тут расстался, пока ты болела… – сказал Женька, бросая на нее быстрый взгляд.
– И где… прежний подрядчик? – спросила Лера.
– В Сибирь отправился, – усмехнулся Стрепет. – На неопределенный период, чтобы не навлекать на себя лишние неприятности.
– Жень, я тебе деньги должна отдать, – сказала Лера. – Ты прости меня, ради бога…
– При чем здесь «прости»! – ответил Женька.
– Нет, я хочу с процентами отдать… – начала было Лера.
– Дело не в процентах, – остановил ее он. – Дело в том, что ты повела себя как последняя дура, извини за точное слово.
– Я испугалась, Женя, – тихо сказала она. – Я так испугалась, что совсем соображать перестала. Никогда со мной такого не было. Ведь я, не поверишь, из дому выходила – и то мне казалось, что за мной следят: куда я пойду…
– Но ты же все равно ко мне заходила! Зачем надо было выдумывать какие-то глупости про дачу? Неужели ты думаешь, мы не нашли бы способа прояснить это в два счета! Для чего мы держим службу безопасности, чтобы наши сотрудники сами брались за такие дела?
– Все, Женя, – решительно сказала она. – Больше не буду дурой, можешь мне поверить. А подрядчика нового я найду быстро. Из-под земли достану, вот увидишь.
«Благодарность, благодарность… – думала Лера, выходя из стрепетовского респектабельного кабинета. – Такое спокойное, такое завершенное чувство – как к Женьке…»
И вдруг она поняла, почему вертится у нее в голове это слово! Благодарность и любовь – ведь она давно знала, что это несовместимо!
Лера даже вспомнила, как поразила ее эта мысль, когда она, пятнадцатилетняя девчонка, прочитала об этом у Тургенева: о том, что из любого чувства может возникнуть любовь, даже из ненависти – только не из благодарности…
Она, кажется, даже говорила тогда об этом с Еленой Васильевной, и та объясняла ей что-то, и рассказывала о Тургеневе и Виардо. Но что именно – Лера теперь не помнила…
Работалось ей спокойно. Ей и жилось спокойно, и Лера радовалась этому. Любимый ребенок, любимая работа – ведь это очень много, это не у каждого есть. Чего же еще желать?
Даже Зоська, из врожденной деликатности старавшаяся не заговаривать с Лерой ни о чем, что могло быть для нее болезненно, – даже Зоська сказала однажды:
– Ты так переменилась, Лер… Не узнать тебя!
– Да? – переспросила Лера. – А в чем, Зося, можешь ты сказать?
Это действительно было ей интересно. Лера чувствовала, что даже ее отношение к одежде переменилось. Ей теперь было не то чтобы все равно, что надевать, но она больше не вкладывала в выбор одежды того таинственного и волнующего смысла, который вкладывала прежде. Она просто выбирала теперь платье – элегантное, изящное, соответствующее ее вкусу, – надевала это платье и не думала о том облике, который при этом возникал.
И сейчас, вопросительно глядя на Зоську и ожидая от нее ответа, Лера выглядела именно так – элегантно, изящно. На ней был костюм из тонкой шерсти, драпирующейся мягкими волнами, шелковая блузка с небрежно завязанным легким шарфиком, все это переливалось всеми оттенками от бежевого до кремового. В сочетании с золотящимися волосами Лерин наряд выглядел эффектно, и она это знала. И знала, что нужно ей все это ровно настолько, чтобы соответствовать своему статусу, своему имиджу преуспевающей и интересной женщины.
Именно такой женщиной она была прежде, такой оставалась теперь – что же изменилось?
– Не знаю… – медленно произнесла Зоська. – Словами и не скажешь… Спокойная какая-то стала.
– Это плохо? – удивилась Лера.
– Наверное, хорошо. Но для тебя – странно. Как будто тебе ничего уже не интересно.
– Ну что ты, Жозефиночка! – убежденно сказала Лера. – Мне многое интересно – Аленка, работа, и вообще… А мы с тобой вот сто лет уже не говорили, я ведь даже не знаю, как у тебя-то дела? – спросила она, чтобы переменить не слишком приятную тему.
– Как всегда, – пожала плечами Зоська. – Какие у меня могут быть дела?
– Замуж не собираешься?
В устах другого человека этот вопрос, обращенный к невзрачной и не пользующейся успехом у мужчин Зоське, мог бы показаться бестактным. Но они с Лерой так давно знали друг друга, что могли говорить прямо.
– Да ну их! – махнула рукой Зоська. – С какой радости?
– Ты все та же, – улыбнулась Лера. – Или… Жозефиночка, это… все потому же?
– Из-за Мити? – спокойно спросила Зоська. – Не знаю я, Лер. Наверное, все-таки нет. Конечно, если бы раньше… Если бы я раньше хоть на минутку заметила, что ему интересна, может, я бы теперь переживала. А так – я привыкла… Да мне кажется, я уже и с ним бы не смогла.
– Ну что ты, в самом деле! – возмутилась Лера. – Ты же совсем молодая, жизнь у тебя налажена. С чего вдруг такой пессимизм?
– А что, стремиться замуж – это оптимизм? – усмехнулась Зоська. – Я и правда не вижу в этом смысла. Я ведь ко всем людям хорошо отношусь, ты знаешь. Но то, что мужики из себя строят… Ведь нет ничего, что женщина хуже них бы делала! Даже если сил физических не хватает – так она придумает что-нибудь такое, что мужчине и в голову не придет. Каково при этом наблюдать, как они себя высшими существами считают? Твой вот бывший, Котик твой… – Зося быстро взглянула на Леру, словно проверяя, можно ли говорить о ее бывшем муже. – Классический пример!
– Ну почему? – возразила Лера. – Он ведь вообще-то хороший человек, и талантливый. Просто время так повернулось, он растерялся, не мог сориентироваться… Это с каждым может быть.
– Да брось ты, – поморщилась Зоська. – Талантливый, время!.. Может, он и сто раз талантливый со своими улитками, а все равно он – бледная немочь, и все. И половина из них такие, а другие сорок восемь процентов – алкоголики. А все равно каждый чего-то о себе мнит, каждый считает себя… Ну, разве не права я, ты мне скажи?
– Не знаю, Зосенька, – улыбнулась Лера. – Может быть, и права… Феминисточка ты моя!
– А почему ты смеешься? – неожиданно обиделась Зоська. – Ты ведь понятия не имеешь о феминизме! А это, между прочим, во всем мире сейчас чуть ли не самое влиятельное движение. Что же, все такие уж дуры? Да к феминисткам как раз такие, как ты, и приходят – умные, красивые, независимые!
– Нет, я же ничего… – начала оправдываться Лера. – Феминистки так феминистки. А что, Зосенька, – спросила она с любопытством, – ты, значит, в самом деле входишь в это движение?
– Да, – кивнула Зоська. – И знаешь, это единственное, что как-то увлекает. Смысл жизни появляется.
– Неужели? – удивилась Лера. – Вот так, из-за движения – смысл жизни?
– Ты бы лучше в клуб к нам когда-нибудь пришла, – снова обиделась Зоська. – Тогда бы не иронизировала. Феминистки, между прочим, не то же самое, что лесбиянки, стесняться нечего.
Как ни странно, при всем своем неуемном интересе к жизни, Лера Вологдина никогда не входила ни в одно движение, не принадлежала ни к одной партии. Ни к особой партии комсомольских активистов, весьма влиятельной на истфаке в годы ее учебы, ни к объединению защитников Белого дома – хотя провела у этого самого дома две ночи. Жизнь привлекала ее сама по себе, без поисков смысла. И уж тем более не было у нее потребности искать этот смысл в рядах какого бы то ни было движения.
И вдруг, в неполные тридцать лет, она впервые задумалась именно о смысле жизни.
«Сколько можно жить как растение? – уговаривала себя Лера. – Ведь это мне только вредило всегда – жить эмоциями, настроениями… Нравилось искусство изучать – училась в аспирантуре. Бизнесом занялась – если отбросить меркантильные частности, то и сказать ведь смешно, почему! Понравилось, что какие-то ниточки начинаются у меня на ладони… Это может быть стимулом к бизнесу? Но должна же жизнь подчиняться хоть какой-нибудь выразимой логике!»
Конечно, Лера немного преувеличивала. Она вовсе не выглядела безалаберно-импульсивным существом, и ее повседневные поступки были вполне логичны и четки. А как иначе, когда от тебя зависит множество людей, которым дела нет до твоих эмоций?
Но она думала о том, что происходило в глубине ее души, и не находила там ни стройности, ни ясности…
– Зось, – сказала она однажды, когда разговор их был уже почти забыт, – ты отвела бы меня и правда к феминисткам твоим, а? Интересно же…
Они договорились встретиться прямо у клуба на Остоженке.
– Вывеска там есть какая-нибудь? – спросила Лера. – Называется он как – ну, «Амазонка», «Далила», еще как-нибудь?
– Вот познакомишься – перестанешь издеваться, – пробурчала Зоська. – В тебе-то откуда такая косность, не понимаю!
Лера немного опоздала из-за непробиваемой пробки на Тверском бульваре, и они с Зоськой вошли в небольшой уютный зальчик в полуподвале, когда заседание уже началось.
Женщин в зале было немного, человек тридцать, они сидели за столиками и слушали докладчицу, сидевшую в центре зала. На столиках стояли бокалы с разноцветными коктейлями, кофейные чашечки. Лера тут же оценила утонченный вкус, с которым был оформлен зал: никакой роскоши, но и никакой неряшливости. Картины на стенах, авангардистские скульптуры в углах – ничего лишнего, ничего, что могло бы создать впечатление пошлости.
Она почему-то сразу решила, что все оформлено в соответствии со вкусом председательницы – такое сильное ощущение незаурядности производила эта женщина, сидевшая рядом с докладчицей. На вид ей было лет тридцать пять, у нее было чуть скуластое лицо с огромными темными глазами. Именно из-за этих глаз лицо казалось таким выразительным, что всякий внимательный взгляд тут же выделял ее среди собравшихся.
– Это Марина Зельдович, – прошептала Зоська, увидев, что Лера смотрит на председательницу. – Она главная тут у нас. Такая умница, вот ты увидишь!
Леру настолько заинтересовала Марина Зельдович, что она почти не слушала докладчицу. К тому же ей и так было известно все, что та рассказывала про женские образы в итальянском кинематографе.
– Вы и есть Валерия Вологдина? – спросила Марина, подходя к ним с Зоськой, когда окончен был и доклад, и обсуждение. – Мне Зося много о вас рассказывала, и я очень рада, что у вас возникло желание быть с нами.
В огромных глазах Марины светился ум и внимательный интерес к собеседнице.
– Я не могу сказать так определенно, что у меня возникло желание быть с вами, – сказала Лера. – Мне просто интересно было понять, отчего у людей появляется ощущение, что их жизнь имеет смысл.
Время незаметно шло в этом клубе. Женщины разговаривали, переходя от стола к столу, смеялись, спорили. Им явно было приятно общество друг друга. Да и сами они были приятными – действительно, как говорила Зоська, все они производили впечатление умных, независимых и вполне уверенных в себе.
«Отчего же во мне такое равнодушие? – с удивлением думала Лера. – Мне даже познакомиться ни с кем не хочется – как странно!»
Это действительно было настолько странно для нее, и Лера чувствовала себя из-за этого настолько стесненно, что вскоре начала поглядывать на часы, а потом и вовсе незаметно поднялась и, не простившись даже с Зоськой, проскользнула к выходу.
Лера уже надевала плащ у зеркала в небольшом вестибюле, когда услышала голос Марины:
– Вы уходите, Валерия?
– Да, – смутилась Лера. – Понимаете, мне нужно самой обо всем подумать… Мне как-то не совсем понятно, для чего все это.
– А вам это и не может быть понятно – вот так, сразу, – спокойно ответила Марина. – Ведь вы просто посмотрели на нас со стороны, что же можно понять?
Лера смотрела на Марину и понимала, что чувство, которое вызывает у нее эта женщина, – что угодно, только не неприязнь. Марина была изящна, миниатюрна, маленькое шанелевское платьице выгодно подчеркивало достоинства ее фигуры. Ее длинные прямые волосы падали на плечи, оттеняя бледность выразительного лица.
– Как вы могли понять за какой-нибудь час, что представляет собой феминизм? – повторила она.
– А что он собой представляет? – тут же спросила Лера. – Это трудно объяснить в двух словах?
– Почему? – пожала плечами Марина. – Нетрудно. Вот вам, например, было бы приятно, если бы ваш муж сказал: «Дорогая жена, твое дело – дети, кухня и церковь, сиди дома, знай свое место»?
– Мой муж не говорил ничего подобного, – улыбнулась Лера. – Он просто взял и ушел, потому что ему, упрощенно говоря, не нравился мой образ жизни. И чем я могла его удержать? Сознанием того, что я права?
– В этом и состоит наша задача! – с неожиданной горячностью воскликнула Марина. – Ведь феминизм – это тот же антирасизм, вы понимаете? Чтобы каждая женщина могла жить в соответствии со своими склонностями и потребностями, чтобы никто никого не дискриминировал! Что можно против этого возразить?
– Ничего, – кивнула Лера. – Я пойду, Марина, мне пора.
На лице Марины отразилось сожаление, и Лере тут же показалось, будто она совершает что-то бестактное.
– Извините, – мягко сказала она. – Я обязательно приду еще как-нибудь. У меня просто сейчас дела, поэтому я и спешу.
– А вы не хотите принять участие в нашей конференции? – спросила Марина.
– Нет, – быстро ответила Лера.
– Но почему? Это будет международная конференция в Риме, приедут очень интересные люди – по моему впечатлению, цвет женщин всего мира. Разве это не интересно? Если вы действительно хотите понять, чем мы занимаемся…
– Спасибо, – сказала Лера. – Если получится, я тоже непременно поеду. У нашей фирмы сейчас как раз появляются новые интересы именно в Риме. Спасибо!
С этими словами Лера кивнула Марине и вышла на улицу.
То, что все это не для нее, Лера поняла сразу.
«Но почему? – думала она. – Ведь я и сама такая – неглупая, независимая, одинокая. И я со всем согласна, о чем она говорила, я действительно не могу возражать… Почему же?»
Все было нормально в этот промозглый осенний вечер. Она познакомилась с новыми людьми, с которыми, правда, ей не слишком хотелось продолжать знакомство, – но мало ли с кем приходилось ей знакомиться ежедневно!
Лера понять не могла, почему эта ничего не значащая встреча вдруг разрушила душевный покой, который так нелегко ей дался, почему в таком угнетенном состоянии духа ехала она под холодным дождем по бульварам домой.
Глава 12
Конференция, на которую приглашала Марина, должна была, оказывается, состояться не вообще когда-нибудь, а в феврале. Вскоре после вечера в клубе на Остоженке Лера получила приглашение в конверте с логотипом международной феминистской организации и, почему-то вздохнув, послала факс, подтверждающий свое участие.
Она думала, что то неожиданное чувство угнетенности и тоски, которое появилось у нее после встречи с Мариной Зельдович, вскоре пройдет без следа. Но оно не проходило, и едва ли Марина была в этом виновата…
Странные мысли посещали Леру в те редкие минуты, когда отпускали дела и когда она не занята была Аленкой. И она старалась, чтобы таких минут было как можно меньше.
В эти минуты она осознавала такую безнадежную неприкаянность, как будто была странницей без приюта. Это было удивительно, потому что именно теперь Лера ездила гораздо меньше, чем в начале своей работы, когда приходилось мотаться по всему белу свету, налаживая связи, лично все проверяя и пробуя. Теперь же у нее было достаточно людей, в которых она могла быть уверена, ее «Московский гость» работал вполне успешно – а ощущение странничества пришло именно сейчас…
Она физически ощущала его, даже без перемещения в пространстве, и оно начало угнетать ее почему-то именно после разговора с Мариной.
Лера ведь и не видела ее больше в Москве, ни разу не поддавшись на уговоры Зоськи еще раз сходить в клуб на Остоженке.
– В Риме увидимся, – сказала она. – Я не хочу обязываться, ты понимаешь? Я специально переговоры с Альбертини перенесла на февраль, вот и поеду по делам. А заодно на конференцию зайду.
Переговоры с синьором Альбертини, за которые так старательно пряталась Лера, касались строительства бизнес-центра в Москве, в котором тот собирался принять участие вместе с холдингом «Горизонт» и который должен был стать центром всей «приемной» деятельности «Московского гостя» в столице. Это был большой проект, и у Леры были все основания ехать для предварительных консультаций в Италию.
Впрочем, не меньше оснований было просто пригласить синьора Альбертини в Москву, и хватило бы на переговоры одного дня.
Как и в первую свою встречу с феминистками в Москве, Лера опоздала к началу и вошла в конференц-зал отеля «Санта-Бальбина» как раз в тот момент, когда Марина Зельдович заканчивала свой доклад.
Но и усевшись наконец на свое место, Лера почти не слушала, о чем говорит Марина. Она смотрела на ее раскрасневшееся, взволнованное лицо, на то, как она поправляет тонкими пальцами прядь волос, падающую на глаза; слушала, как страстно звучит на весь зал ее голос.
Кажется, Марина говорила о том же, о чем говорила Лере – тогда, в вестибюле у зеркала: о равных правах, об антирасизме, о трудности преодоления традиционных русских представлений…
Это было неважно. Это было неважно потому, что Лере вдруг показалось, будто ясные, отчетливые слова звучат где-то у нее внутри – и слова эти никак не были связаны ни с тем, что говорила Марина, ни с ее взволнованным голосом…
Слова эти были печальны.
После Марины к микрофону подошла полная пожилая немка. Она говорила последовательно и четко, и Лера рассеянно слушала ее, ожидая момента, чтобы уйти. О равных правах на профессию, о необходимости скорректировать законодательство…
«Господи, – подумала Лера, – что я делаю здесь?»
Ее место располагалось очень неудачно – почти в центре небольшого полукруглого зала – и ей пришлось, извиняясь, второй раз пробираться по рядам, встречая недовольные и презрительные взгляды.
Она едва не плакала, выбравшись наконец в фойе и почти упав в огромное кресло у черного мраморного камина. Она смотрела на жаркие языки пламени и чувствовала, как дрожь поднимается у нее внутри.
– Лера, что с вами? – услышала она голос Марины и вздрогнула от неожиданности. – Вам плохо?
– Нет-нет, спасибо, – сказала Лера, поднимая голову и стараясь унять эту неожиданную дрожь.
– Мне показалось, с вами что-то случилось, – произнесла Марина, внимательно глядя на нее. – Вы стали такая бледная…
– Марина, извините меня, – сказала Лера. – Я не должна была сюда приходить, извините меня! Есть же вещи, про которые знаешь, что не должен их делать. Просто так, без объяснений, не должен и все, правда? И я не должна была сюда приходить… Я перестала чувствовать токи жизни, вы понимаете? И какие права могут сделать меня счастливой, если это случилось со мной?
Это были именно те слова! Лера смогла ясно произнести их только сейчас, но они давно печально звенели в ней: токи жизни… Forse de la nature, сила природы, волшебное чутье жизни – все это вдруг исчезло, и Лера почувствовала, как у жаркого камина пробирает ее озноб.
Это было хуже, чем просто одиночество, это была утрата чего-то, составлявшего самую суть ее души и судьбы, – то, что никогда не покидало ее…
– Вы не виноваты в этом, – поспешно добавила она, глядя, какое изумление и непонимание выражается на Маринином лице. – Это не из-за вас произошло, это раньше… Просто когда я оказалась среди вас, это стало для меня очевидным. Я утратила – и ничем не заменить. Я вот смотрю сейчас на огонь – и даже не вижу, какого он цвета… Извините меня за эти глупости, они не имеют отношения ни к кому, кроме меня. Не сердитесь, Марина!
С этими словами Лера встала и почти побежала вниз по широкой черномраморной лестнице.
– Погодите, Лера, куда же вы! – крикнула ей вслед Марина. – Куда вы сейчас? Прямо в Москву?
– Да. То есть нет, не в Москву, – ответила Лера, останавливаясь посредине лестницы. Ей показалось, что Марина собирается что-то поручить ей в Москве, и не хотелось обманывать ее ожиданий. – Я должна еще… У меня дела еще… Я сейчас в Венецию, да! – неожиданно для себя сказала она.
– Дела в Венеции, – усмехнулась Марина. – По дороге из Рима… Как занята эта женщина – ей нет дела ни до чего, кроме собственных дел!.. Что ж, желаю успехов в вашем бизнесе!
И, резко развернувшись на высоких каблучках, Марина быстро пошла обратно в конференц-зал.
Лера сама не знала, почему вдруг вырвались у нее слова о Венеции. Но все остальное было правдой. Она действительно не различала сейчас даже цветов, не видела ни огня, ни резного каменного кружева над камином в холле. Краски мира словно пропали для нее, утраченные вместе с неведомым, неназываемым и неизвестно когда исчезнувшим чувством жизни…
Собственно говоря, в таком состоянии совершенно нечего было делать в Венеции. Она и по римским улицам шла в какой-то странной растерянности. Ведь это Рим, вечный город, великий город! А это Малый Авентин – вон купол Святого Петра виднеется вдали над невысокими крышами…
Лера думала об этом – и понимала, что не чувствует ничего. Она несколько раз бывала в Риме, ее всегда восхищал этот город, и потому контраст с сегодняшним ее состоянием был особенно ощутим.
Пошел мокрый тяжелый снег, она медленно брела по виа Эрколе Роза к собору Святого Петра и заставляла себя думать: может быть, в такую же погоду шел по этой же дороге заговорщик Катилина, и тогда еще не было даже великого собора, а вечный город уже был… Да мало ли кто мог таким вот точно днем идти по этим улицам, мало ли кого видел этот город!
И вдруг Лере показалось, что именно величие мегаполиса подавляет ее сейчас, заставляет теряться в нем, исчезать, как снежинку, мгновенно тающую на рукаве пальто.
«А может быть, я не случайно сказала – в Венецию? – подумала она. – Может быть, надо сделать что-то самое простое – например, переменить пространство – и все встанет на свои места?»
Эта мысль показалась Лере такой точной и естественной, что она даже улыбнулась, даже вспомнила, что в сумке у нее есть зонтик и зря она мокнет в своем новом жемчужно-сером пальто под римским снегом.
И Венеция вспомнилась ей – удивительная, неуловимая в своем очаровании, как отражение в поднявшейся воде на площади Сан-Марко. Вот где сияла и трепетала волшебная forse de la nature, которой Лере так не хватало сейчас!..
Она быстро выбралась на широкую центральную улицу и тут же махнула рукой, останавливая такси.
На венецианский вокзал Лера приехала поздним вечером: пришлось довольно долго сидеть на вокзале в Риме, потому что она попала как раз в паузу между поездами.
Лера пила кофе в вокзальном кафе и смотрела сквозь стеклянную стену, как беззвучно ссорится парочка у газетного киоска. Девушка то и дело порывалась уйти, парень удерживал ее, потом поворачивался и уходил сам, потом возвращался, сделав не больше трех шагов…
В каждом движении этих рассерженных ребят кипела жизнь, взрывался темперамент, и видно было, что мир для них полон ярких красок, сильных чувств и безудержных желаний.
Лера едва не опоздала на поезд, разглядывая людей за прозрачной стеной кафе и думая о своем. Вернее, не думая, а пытаясь обуздать ту холодную, но лихорадочную дрожь, которую чувствовала у себя внутри.
Поезд напоминал подмосковную электричку – с толпой веселых небритых парней в коридоре, с хохочущими девушками и открываемыми бутылками. Время от времени парочки уединялись в купе – если можно было назвать уединением их объятия и поцелуи за прозрачными дверями.
Во всем этом шуме и веселье время шло быстро. Лера не заметила, как промелькнули шесть часов дороги.
Хотя сама она чувствовала себя совершенно выключенной из этой неутомимой жизни, как будто бы все еще наблюдала ее сквозь стену кафе.
«А мне-то казалось, что исчезла пугающая пустота, что она была связана только с тем, что произошло с Аленкой, – думала Лера, глядя, как мелькают за окном поезда маленькие, сияющие в темноте февральского вечера станции. – А она осталась, только изменилась немного – пустота и холод неприкаянности… Зачем я еду, куда?»
Холод был не только в душе. Лера совсем замерзла, стоя на причале прямо за углом железнодорожного вокзала и пряча нос в тонкий сиреневый шарф в ожидании катера. Она бывала в Венеции, и ей даже не надо было теперь расспрашивать, куда следует ехать, где можно снять комнату в пансионе и сколько это будет стоить. Она везде бывала, все видела, жизнь ее была в последние годы такой насыщенной, что ей позавидовал бы любой.
Но она не знала, зачем ей плыть на стареньком катере по Канале Гранде, куда она хочет попасть…
На мгновение ей показалось, что Венеция вообще исчезла – как исчезла картина с той, отраженной Венецией, которая так поразила однажды ее воображение в начале нового, неведомого пути.
Ей показалось, что нет города, который она когда-то знала и любила, еще ни разу в нем не побывав, а есть другой город – очень красивый, который она весь обошла не раз, в котором у нее есть деловые партнеры и в котором у нее нет никого.
Лера оглянулась на здание вокзала, как будто хотела вернуться, как будто можно было просто выйти на другой станции. Но над невзрачным зданием подтверждающе светилась надпись VENEZIA, и оттуда шли люди с чемоданами и дорожными сумками – наверное, прибыл следующий поезд. Люди спешили к причалу, выясняли расписание катеров, спорили и смеялись.
Наверное, она выглядела глупо, стоя на причале у воды, всех пропуская вперед и все никак не решаясь отправиться дальше – словно ей предстояло не ступить на палубу, а прыгнуть в темную поблескивающую воду.
– Сан-Марко, синьора! – крикнули ей наконец с подошедшего катера. – Поскорее, если вам надо на Сан-Марко, катера теперь долго не будет!
– Синьора сама не знает, куда ей надо, – пробормотала Лера.
Она уже собиралась что-то ответить мрачноватого вида мужчине, кричавшему с катера, а потом, может быть, все-таки повернуться и идти обратно, в здание вокзала – как вдруг услышала:
– Синьора, видно, еще не решила, в какую точку Европы ей отправиться.
Она узнала Митю прежде чем обернулась и прежде чем прижалась замерзшей щекой к отвороту его пальто.
Она никогда не удивлялась, видя его перед собою – в гулкой арке их двора, в стамбульском отеле или на холодном венецианском причале… Она просто не успевала удивиться, как ей уже казалось, что он был здесь всегда.
– Митя, – прошептала Лера, не отрывая щеки от его плеча, – а здесь что же ты делаешь? Изучаешь итальянскую музыку?
– Здесь я разыскиваю тебя, – сказал он, прикасаясь губами к ее виску; она слышала биенье его сердца сквозь пальто. – Разыскиваю тебя по всему по белу свету… Пойдем, подружка моя любимая, ты же совсем замерзла.
Они спустились по ступенькам причала и шагнули на катер – весь скрипящий, как будто он вот-вот должен был развалиться под их шагами.
– Но как же можно было меня здесь найти, Митя? – спросила Лера, не отпуская его руки, словно он мог исчезнуть.
– Не так уж трудно. Позвонил из Вены, мама сказала, что ты в Риме, Зоська дала, к моему огромному удивлению, адрес какой-то феминистской конференции. А уже в Риме, по указанному адресу, какая-то дама с горящими глазами и абсолютно холодным лицом сказала, что ты отправилась в Венецию.
– А если бы я не задержалась из-за поездов, если бы не стояла здесь неизвестно зачем? – спросила Лера. – Как же ты нашел бы меня?
– «Если бы» не бывает, – улыбнулся Митя, и Лера увидела, как утонул отраженный от воды свет в уголках его глаз. – Как я мог тебя не найти, когда я только это и делаю всю жизнь?
Катер плыл по Канале Гранде не слишком быстро, темнели палаццо, стоящие в воде, темнели и поблескивали Митины глаза.
– А вдруг туман будет? – спросила Лера. – Ты знаешь, какой здесь бывает туман? Неделями ничего не видно в двух шагах, даже катера не ходят, не говоря уже про самолеты.
– Знаю, – кивнул Митя. – У меня здесь были концерты в Ла Фениче, и я потом на неделю застрял из-за тумана. И какая это была неделя!.. Но сейчас тумана не будет.
Лера не спросила, откуда Митя знает, что тумана не будет. Раз он сказал, значит, тумана и быть не может.
Людей на катере было много, но ей казалось, что они одни на скрипящей, ржавой палубе. Она держалась за Митино плечо, ремень его сумки то и дело соскальзывал, Митя подхватывал его, приподнимая локоть, и Лерина рука вздрагивала на его плече.
– Сейчас – Риальто, – сказал он. – Ты знаешь, где хочешь выйти?
– Нет, – покачала головой Лера.
Он больше ни о чем ее не спрашивал, и они вышли на пристани Сан-Марко.
Ни в одном из окон маленького отеля, расположенного в лабиринтах узких улиц близ площади, уже не горел свет. Даже портье открыл не сразу.
– К сожалению, синьоры, у нас все занято, – начал было он, но тут же узнал Митю. – О, маэстро, неужели это вы? Но почему же вы не забронировали номер заранее, ах, как же это возможно! – Потом он удивленно оглядел их. – Вы без вещей? – спросил портье. – И даже без скрипки?
– Скрипка осталась в Вене, – объяснил Митя. – Я не знал, где и как долго мне придется разыскивать синьору, и, согласитесь, затруднительно было бы это делать, таская за собой Гварнери.
– Это очень жаль, – сказал портье, и сожаление действительно тут же отразилось на его крупном, дородном лице. – Я не могу забыть ваш концерт, маэстро, это сильнейшее впечатление моей жизни! Вы были так любезны, когда подарили мне контрамарку…
– На этот раз у меня не будет концертов, – сказал Митя. – И все-таки мне не хотелось бы, чтобы синьора замерзла на улице…
