Текст книги "Полет над разлукой"
Автор книги: Анна Берсенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 8
В метро полно было пьяных: наверное, разъезжались по домам после слишком бурного празднования на работе. Автобусы, кажется, вообще не ходили. Аля добежала до клуба пешком, по продуваемой ледяным ветром набережной.
Зал был украшен множеством разноцветных лампочек, которые к тому же отражались в каких-то зеркалах, мигали, мерцали, и в самом деле создавая ощущение праздника. Кажется, кто-то недавно говорил, что взяли нового осветителя; это было заметно.
Аля вспомнила, как Карталов рассказывал: главное в спектакле – актер и свет, на них можно все построить. Свет в ночном клубе был теперь поставлен вполне профессионально, только вот ей не хотелось быть актрисой в этом спектакле…
Все-таки она приоделась к празднику, заодно порадовавшись, что в «Терре» не додумались завести униформу для официанток. Провести новогоднюю ночь в каком-нибудь фартучке или наколочке на волосах было бы уж совсем противно. А так – Аля надела шелковую блузку темно-изумрудного цвета и атласные зеленые брючки, едва достававшие ей до щиколотки. Весь этот наряд, не украшенный ничем, блестел в пляшущем свете естественным, живым блеском ткани.
Впрочем, один раз мельком глянув в зеркало, Аля больше не обращала на себя внимания.
Народу собралось много – в основном, конечно, молодежь. Кто же еще станет проводить семейный праздник в ночном клубе?
Никогда Аля не жалела, что вся эта шумная, яркая, но внутренне нерадостная жизнь перестала быть ее жизнью, а сегодня пожалела. Уж лучше бы сидеть сейчас за столиком, даже и в «Терре», но только не думать о стаканах – ни о чистых, ни о грязных, – забыть о пепельницах, которые в мгновение ока наполняются окурками…
Але показалось, что разноцветные огоньки расплываются у нее в глазах, начинают плясать медленнее, сливаются в тусклое пятно… Она незаметно вытерла глаза, и свет опять стал ярким, дробным.
Но слезы то и дело набегали снова, в одно световое пятно сливались лампочки, лица, стаканы, антрекоты… Ей приходилось напрягать всю свою волю, чтобы выныривать из этого пятна и лавировать между столиками. Тем более что лица мыдлонов следовало запоминать, иначе очень легко было влипнуть так же, как Наташка. Выйдет какой-нибудь в туалет и сбежит, а ты его и не запомнила, вот и вкалывай потом забесплатно.
Аля запихивала все эти лица в свою память с таким усилием, что ей казалось, будто мозги у нее скрипят. Поэтому она не сразу сообразила, что в ответ на ее дежурное новогоднее приветствие только что усевшийся за столик мыдлон отвечает знакомым голосом:
– И тебя с Новым годом, Алечка! Что принесешь, то и буду.
Тут только Аля догадалась, что очередной клиент – Рома. Узнав его, она не испытала ни малейшей радости.
– Я смотрю, ты ради меня готов Новый год черт знает где встречать, – усмехнувшись, заметила она.
После этих слов наверняка можно было не опасаться, что он всю ночь будет надоедать ей ухаживаниями. Опровергать ее он тоже не станет. Скорее всего, сразу и уйдет.
Но, к ее удивлению, Рома ответил:
– Конечно. Лучше бы, правда, чтоб ты со мной за столиком сидела. Но хоть так.
– Ну-у, не знаю… – слегка растерявшись, протянула Аля; впрочем, растерянность тут же прошла. – Что заказывать будем? – поинтересовалась она.
Рома заказал салат из крабов. Аля хотела было ему посоветовать никаких салатов не заказывать: они почти наверняка будут состоять из того, что осталось несъеденным. Но тут же она подумала: да что он мне, родной? Пусть ест, что хочет!
Она с удовольствием подходила бы к нему пореже или не подходила бы вовсе. Но не получалось: Рома уселся у самой эстрады, кроме него, за длинным столом сидело еще человек семь, так что приходилось то и дело вытряхивать пепельницы, приносить то напитки, то закуски, вытирать стол – словом, делать все то, что положено делать официантке.
Каждый раз, подходя к этому столу, Аля старалась не смотреть в его глаза: их выражение казалось ей собачьим.
– Не надоело тебе здесь торчать? – наконец не выдержала она. – Странные вы люди! Новый год, сидели бы дома у елочки – нет, подавай им всю эту похабень… Ну что ты на меня смотришь?
– Да просто так, – пожал он плечами. – Подходишь – я смотрю. Разве плохо?
– Очень хорошо, просто восхитительно! Сейчас во-он тот, лысый, наблюет в тарелку – еще раз подойду, еще раз полюбуешься.
– Хочешь, я его отсюда выкину? – тут же предложил Рома.
Услышав эти слова, Аля не выдержала и расхохоталась.
– Ну, извини, – сказала она. – Понимаешь, настроение такое, что…
– Конечно, понимаю, – кивнул он. – Большая радость, бегать тут для всяких… А хочешь – уйдем отсюда? – неожиданно сказал он.
– Спасибо, – улыбнулась Аля. – Уйти бы неплохо, как потом обратно вернуться?
– А не надо возвращаться, – не отставал он.
– Придется, – пожала плечами Аля. – Жить-то надо, как, по-твоему? Или, думаешь, я здесь ради удовольствия работаю? Да что я тебе объясняю, как мальчику!
– Жить надо, – согласился он. – А ты живи со мной! Плюнь на все это. Будешь жить со мной, в театре в своем играть…
Музыка так гремела, мыдлоны орали и пели так громко, что Але показалось, будто она ослышалась.
– Что-что? – даже переспросила она. – Как ты сказал?
– Я говорю: уходи отсюда совсем, живи со мной. Я б на тебе женился, да ты за меня не пойдешь, наверно… Ну, хоть так пока поживи?
На сцене появился женоподобный Дед Мороз и мужиковатая Снегурочка: предполагалось, что такое сочетание должно выглядеть смешно.
– Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты! – закричали музыканты.
– Ты подарки нам принес?.. – грохнул зал.
Раздался шум, свист, хохот. Можно было отвечать не сразу, пережидая этот взрыв восторга.
Когда возгласы наконец стали потише и Снегурочка принялась поздравлять собравшихся, Аля произнесла:
– Ты что, всегда первым встречным в кабаке предложения делаешь?
– Не всегда. – Рома смотрел на нее все теми же влажными и ожидающими глазами. – Тебе только. Может, я в тебя влюбился. Не допускаешь такой мысли?
Ее и раньше удивляло, что в его речи мелькают слишком грамотные, хотя и казенные, обороты. Да и выглядел он вполне прилично – во всяком случае, его облик не вызывал ощущения пошлости, которая так и лезла из скоробогатых мужчин, посещавших «Терру».
В этот новогодний вечер Рома был одет ярче обычного. Но все равно – без попугайской пестряди и, как ни странно, даже в тон с Алей: зеленоватый клубный пиджак, в зеленых же тонах галстук с золотистыми разводами, светло-зеленая рубашка с пуговками на воротнике. Даже часы на его руке выглядели неброско, хотя и были явно дорогими, со множеством каких-то точек и окружностей на циферблате.
«А ведь он и есть тот самый, с которым не противно…» – вдруг подумала Аля.
Она удивилась холодности, с которой подумала об этом. Все-таки ведь это была мысль не только о нем, но и о себе – и отчего же такая отстраненность, такая вялость? Но особенно раздумывать было некогда: надо было что-то ему ответить, чтобы не слишком обидеть.
Аля впервые поймала себя на том, что ей не хочется его обидеть…
«Уже кое-что», – снова мелькнуло в голове.
И снова она удивилась тому, как спокойно наблюдает сама за собою – словно сценический этюд исполняет по заданию!
Но ответила она ему то, что думала, не высчитывая, как подействуют ее слова.
– Мысль такую я допускаю, – сказала Аля. – Ну и что? Рома, я с первого взгляда не влюбляюсь, к сожалению. И со второго тоже.
– Это я понял, – кивнул он.
– Откуда такая проницательность? – удивилась Аля.
– А тебя влюбленной трудно представить, – объяснил он. – Что ж, бывают и такие женщины.
– Да ты прямо философ, – улыбнулась Аля. – Вот и хорошо, что сообразил. Ладно, Рома, мне работать надо. Шел бы ты и правда домой, ей-богу! – бросила она, уже отбегая от длинного стола у эстрады.
Утро, как ни странно, наступило незаметно.
Окон в зале не было, так что догадаться о времени можно было, только взглянув на часы. По часам Аля и поняла, что уже шесть утра, а значит, скоро можно будет сдать выручку и наконец уйти домой.
Не усталость лежала у нее на сердце, а тоска, и совладать с нею было куда труднее, чем с усталостью.
Особенно тошно было вспоминать сам Новый год – тот момент, когда большие, блестящие, специально к этой ночи сделанные часы над эстрадой пробили двенадцать.
Годы шли, сама она менялась, вот уже и семья ее родителей исчезла в прошлом, а чувство Нового года оставалось неизменным: волшебное замирание двух стрелок на заветной цифре, торжественный бой курантов, хлопок шампанского, подарок под елкой…
Але противно было слышать, как хлопает шампанское за каждым столиком, звенят бокалы. Какой-то перепившийся мыдлон направил на нее горлышко бутылки – может быть, случайно, но морда у него при этом была довольная, и пенная струя обдала ее блузку.
Она еле удержалась от того, чтобы не стукнуть мыдлона подносом по голове. Плакать ей больше не хотелось, словно все слезы высохли в ней навсегда.
Рома на этот раз не стал ее звать, а сам подошел к стойке бара, где она только что загрузила на поднос очередную вереницу бокалов с коньяком.
– Поздравляю, Сашенька! – сказал он.
– Слушай, не называй ты меня так! – рассердилась Аля. – Меня Аля зовут, и никаких Сашенек!
– Поздравляю, Алечка, – послушно повторил Рома.
Тут Аля снова заставила себя вспомнить, что сердиться на него совершенно не за что.
– С Новым годом, Рома, – сказала она. – С новым счастьем.
– Хотелось бы! – улыбнулся он. – А это тебе, Алечка, к празднику.
Аля и опомниться не успела, как он извлек из кармана какой-то блестящий предмет и сделал руками неожиданное обнимающее движение. Волосы попали в маленькую застежку, Аля ойкнула и тут же почувствовала, что вокруг ее шеи обвилось ожерелье. Оно было теплым – наверное, нагрелось у Ромы в кармане.
Аля удивленно тронула ожерелье рукой, пальцами ощутила что-то похожее на лепесток цветка и машинально бросила взгляд в одно из зеркал, которыми изобиловал бар.
Это было именно ожерелье, она не ошиблась. Посередине тонкой плоской цепочки сплетались в причудливом узоре прозрачные цветы из драгоценных камней – аметистовые, рубиновые, топазовые. Самый красивый, в виде фиалки из александрита, попал в маленькую ямку под горлом и смотрелся особенно беззащитно. Аля прикоснулась к нему рукой, еще раз ощутила живое тепло камня на своем теле…
Тут она наконец сообразила, что это, пожалуй, слишком.
– Рома, это еще зачем? – укоризненно произнесла Аля. – Я не хочу принимать от тебя подарки!
– Почему? – удивился он. – Думаешь, дорого слишком? Так ведь если по доходам примерить, мне теперь эта цепочка – все равно что раньше букет цветов. Что, цветы уже нельзя девушке подарить? Или просто не нравится?
– Нравится, – призналась Аля. – Но как-то…
«А что я вообще-то ломаюсь? – вдруг подумала она. – Ну, понравилась я ему, подарил побрякушку. Можно подумать, это значит что-то, кроме желания хорошо выглядеть в собственных глазах! Мало мне Илья их дарил?.. – Она вспомнила полную дорогих безделушек шкатулку из оникса, оставленную на столике у зеркала в квартире Ильи. – Недешевый, конечно, подарочек… Так разве я его просила? Или, может, он ждет, что я ему за это на шею теперь брошусь?»
По всему Роминому виду было не похоже, чтобы он ожидал немедленной отдачи, но настроение у Али испортилось, даже не успев улучшиться.
– Что ж, спасибо, – пожав плечами, сказала она. – У тебя хороший вкус.
Она была уверена, что теперь-то он наконец обидится на ее холодный тон. Но он снова не обиделся.
– А тебе идет, – сказал Рома. – Шею как раз облегает. Очень красиво!
К счастью, компания, давно уже ожидавшая выпивки, принялась хором звать официантку. Можно было прекратить этот щекотливый разговор – обмен то ли колкостями, то ли любезностями.
Неопределенно махнув рукой, Аля подхватила поднос и направилась к столикам.
И вот ночь наконец закончилась, и можно было уйти – а она не чувствовала ни усталости, ни облегчения.
Официантка Люда, вдвоем с которой Аля работала в эту ночь, к утру была пьяна так, что еле держалась на ногах. Конечно, за этим делом вообще-то следили, но ведь Новый год – святое! Едва ли не за каждым столиком пытались угостить официанток, Аля устала улыбаться, отвергая предложения выпить в честь праздничка.
К тому же Ксении сегодня не было, работал Антон, который еще с вечера заявил:
– Хотите, девки, – напивайтесь, мне по барабану. Только чтоб бабки – копейка в копейку, я за вас свои докладывать не собираюсь!
Насчет сдачи и прочих денежных дел Людка была тверда. Видно, работа в холодной палатке приучила ее безошибочно считать деньги при любом градусе внутри и снаружи. Рассчитывая последнего мыдлона, она двумя руками держалась за стол, глаза у нее были мутные, но, когда он попытался всучить вдвое меньше денег, чем полагалось по счету, Людка протянула руку к мятому комку у него в кулаке и ловко вытащила нужную купюру. Тот даже восхитился ее виртуозностью.
– Ну, держи, девушка, на шампанское тебе, – икнул он, протягивая чаевые. – С Новым годом!
А в общем-то все было как всегда, несмотря на Новый год. Наверное, потому-то и было так тоскливо.
– Закончила, Алечка?
Рома снова оказался рядом с нею. Но на этот раз она только отметила про себя, что говорит он не «кончила», а «закончила», и это тоже придает его речи оттенок если не благородства, то хотя бы правильности.
Выглядел он теперь не очень свежо: все-таки ночь провел в громыхающем зале, да и выпил, наверное. Маленькие капельки пота поблескивали на лбу, круглое лицо казалось слегка помятым. Но глаза были устремлены на Алю с прежним ожиданием. И на ногах он держался твердо, и отставать от нее, судя по всему, не собирался.
– Знаешь что, Рома… – начала Аля.
Но тут в разговор вмешался бармен Антон.
– Девочки, девочки! – Он захлопал в ладоши, как будто созывал цыплят. – Зовите там, с кухни! Надо и нам теперь это дело отметить, что ж мы, не люди? Алька, давай, давай, посылай мыдлона на хер! Или это кадр твой? – поинтересовался он. – Тогда приглашай за стол, чего он тут встал, как член?
Это тоже происходило не впервые: персонал часто устраивал утренние посиделки, «чтоб расслабиться после трудовой ночи». Обычно Аля отговаривалась тем, что ей надо в институт. Но сегодня отговариваться было нечем. Даже на Рому сослаться было невозможно: его ведь тоже пригласили.
Не то чтобы ее беспокоило мнение коллектива, но и держаться с откровенным высокомерием она не привыкла. Вздохнув, Аля сказала:
– Рома, я с ребятами посижу.
– Я тоже, – без малейшего смущения откликнулся он. – Не помешаю, надо думать.
Народу собралось много: звукореж, осветители, рабочие, официантки и посудомойки. Все устали за ночь, поэтому выпивка подействовала мгновенно. Да и едва ли кто-нибудь, кроме Али, отказывал себе в этом удовольствии в течение ночи.
Под общий гул Аля украдкой разглядывала Рому – просто потому, что не было более интересного занятия.
Собственно, разглядывать-то было нечего: в его внешности не было ничего такого, что она не успела бы разглядеть за время их недолгого знакомства. Разве что глаза у него были выразительные. Но, задумчиво глядя в эти небольшие темные глаза, Аля размышляла только: собачьи они или скорее телячьи?
Вдруг она представила, как выглядит со стороны во время подобных размышлений – с элегическим взглядом, поволокой на глазах – и прыснула, как школьница на уроке. Рома посмотрел недоуменно, и она улыбнулась ему, словно извиняясь за дурацкие мысли. Он обрадованно улыбнулся в ответ.
«Неплохой мужик, наверное, – подумала Аля. – Странно даже, почему неженатый?»
Антон стучал ножом по бокалу, произносил тосты; правда, вскоре все дошли до бессловесной выпивки «за дам». Музыканты уже разошлись, но кто-то включил магнитофон, и музыка снова загремела на весь пустой зал.
Аля удивилась: неужели не надоело за ночь это громыханье? Но тут она почувствовала, что удивляется как-то медленно, словно нехотя, и догадалась, что начинает пьянеть.
В бокале у нее плескался любимый английский джин, который она по собственному вкусу разбавила тоником. В этом напитке Аля всегда была уверена: хмель от него был звонкий, легкий, и она неизменно контролировала свое состояние. Поэтому она и удивилась, почувствовав, что опьянела больше, чем ожидала, да еще так мгновенно.
«А, ладно! – мысленно махнула она рукой. – Старуха я, что ли, только и мечтаний, как бы до дому добраться? Выпью, расслаблюсь, возьму такси… Прямо сюда можно вызвать!»
Это была ее последняя ясная мысль. Решив, что незачем держать себя в руках, Аля расслабилась мгновенно, словно только этого и ждала всю ночь – хотя ведь всего полчаса назад совершенно не собиралась пить в компании клубных коллег.
А теперь ей даже танцевать захотелось!
– А что это мы сидим, не танцуем? – воскликнула она. – Ну-ка, девочки, давайте, вставайте!
– Да ведь но-ожки но-ют!.. – пробормотала пьяная Люда, которая вообще чуть под стол уже не сползала. – Всю-ю же но-очь…
– Всю ночь пахали, а теперь танцевать будем! – не унималась Аля.
Она первая вскочила, дернула было за руку Людку, но та только поерзала слегка на стуле и тут же уронила голову на стол.
Зато остальные охотно откликнулись на Алин призыв. Все-таки все они здесь были молоды, всем им хотелось жить на полную катушку – и как же не потанцевать в новогоднюю ночь, даже если это уже не ночь, а утро!
Они сидели за тем самым столом у эстрады, за которым сидел сегодня Рома. Аля одним легким движением взлетела на невысокие подмостки, чувствуя, как все тело начинает звенеть, трепетать в предвкушении танца. Она любила то ощущение, которое охватывало ее на сцене и которое она не могла ни назвать, ни объяснить. Оно приходило всегда: когда она показывала этюд в тридцать девятой аудитории ГИТИСа, когда впервые вышла на сцену Учебного театра… Даже теперь, на затоптанной эстраде, она почувствовала, как невидимый живой моторчик заводится у нее внутри, несмотря на пьяное головокружение.
Вдруг сквозь шум музыки и голосов всплыло воспоминание: она танцует на пятачке между столиками в коктебельском открытом ресторане и чувствует на себе влюбленный Максов взгляд…
Наверное, воспоминание пришло не случайно: Аля видела, что таким же взглядом смотрит на нее теперь Рома. Все повторялось, и все было по-другому.
Она была тогда другая – юная, полная счастливых предчувствий, несмотря на расставание с Ильей, несмотря ни на что! Море шумело в двух шагах от ресторана, Карадаг темнел могучей громадой, дрожала на воде лунная дорожка. Она чувствовала все это одновременно, вместе – дорожку, южную ночь, влюбленный взгляд – и все это наполняло ее силой, радостью…
Теперь же – прокуренный за ночь зал, напоминающий поле битвы, сдвинутые столы, в беспорядке опрокинутые стулья, груды грязной посуды, и мужчина, на которого она смотрит со смесью равнодушия и жалости.
Но танцевать ей хотелось – вопреки всему, – и Аля танцевала так самозабвенно, как давно уже не приходилось ей танцевать. Все ее тело жило какой-то отдельной, прекрасной жизнью – от всего свободное, гибкое, неуследимое.
В какой-то момент Але показалось, что ей уже не нужны ничьи взгляды, ничье восхищение. То, что происходило с нею во время этого стремительного, не имеющего названия танца, не нуждалось в стороннем внимании.
Да никто и не обращал на нее особенного внимания. Несколько девчонок танцевали рядом, мужчины продолжали выпивать. Правда, Антон снисходительно изобразил аплодисменты, но точно так же он похлопал бы, если бы кто-нибудь затянул песню или прошелся чечеткой по столу. Кажется, только Рома наблюдал за нею, но и этого Аля уже не замечала.
Она даже не помнила, как спрыгнула с эстрады, тут же выпила еще вина, или джина, или по бокалу того и другого. Ей не было весело, не было грустно; она не чувствовала ничего, кроме стремительного движения, которое не унималось у нее внутри, хотя она давно уже не танцевала, а просто сидела, закрыв глаза, откинувшись на спинку стула и вытянув ноги в черных открытых туфельках.
Глава 9
Аля открыла глаза от того, что кто-то тряс ее за плечо.
– Алечка, проснись, вставай, Алечка…
Голоса она не узнала, даже слова едва разобрала в пьяном тумане, но послушно открыла глаза.
Ромино лицо было совсем близко от ее лица и от этого расплывалось, качалось, кружилось… Она тряхнула головой, пытаясь остановить его лицо, но оно никак не хотело останавливаться, проясняться.
К тому же Аля не могла сообразить, где находится. В зале уже было темно, горели только две неяркие лампочки в баре. Музыка тоже не играла, а голоса доносились издалека, как сквозь вату – наверное, через стенку.
Аля чувствовала только, что она не дома, а значит, надо как-то напрячься, встать и добраться до дому, где бы она ни находилась.
Но одно дело – медленно, пьяно догадаться об этом, и совсем другое – действительно встать, сообразить, где выход, вспомнить, что надо надеть дубленку, сапоги… Сделать все это было просто невозможно!
– Пошли, пошли, Алечка, – повторял Рома, поднимая ее со стула. – Все уходят, сейчас уборщица придет.
«Пойду… – все так же медленно подумала она. – Говорит, надо уходить… Куда я уйду? Пойду с ним, куда поведет… Куда он меня ведет?»
Так, перекатывая в голове пустые слова, она пошла за Ромой к выходу из зала. Вернее, она шла не за ним, а рядом с ним: он обнимал ее за плечи, едва ли не помогал переставлять ноги. Она не видела, что у самой двери их догнал Антон и подал Роме ее дубленку, сумку и сапоги.
В вестибюле Аля сидела на банкетке у зеркала и остановившимся, отсутствующим взглядом смотрела, как, стоя на одном колене, Рома натягивает сапог ей на ногу, застегивает «молнию». Она не могла понять, что же это он делает.
Еще меньше она понимала, куда они идут, выйдя на улицу. Правда, здесь голова у нее немного прояснилась от свежего воздуха, но одновременно с этим прояснением Аля почувствовала тяжесть во всем теле. Как будто ртуть переливалась у нее внутри – из головы в тело и обратно, наполняя тяжестью то руки, то ноги, то виски.
На мгновение Але показалось, что она и на ногах-то держится, как неваляшка – только потому, что тяжесть перелилась в ноги.
Рома открыл дверцу машины, помог ей сесть на переднее сиденье. Она не спросила, куда они едут. И безразлично было, и все равно ведь она не могла двигаться самостоятельно – зачем же спрашивать понапрасну?
Он тоже молчал, выруливал то направо, то налево. Потом он закурил, и кабина наполнилась дымом, от которого Аля закашлялась, хотя вообще-то привыкла к пассивному курению: в ГИТИСе некурящих можно было пересчитать по пальцам. Рома тут же приоткрыл окно и выбросил сигарету; дым выдулся ветром.
Кажется, ехали они недолго – или просто пусты были улицы ранним утром первого января? Несколько раз их останавливали патрульные милиционеры, подозрительно разглядывали Рому, один даже заставил его подышать в трубочку.
Увидев милиционеров, Аля наконец спросила:
– Куда мы едем?
Но Рома не ответил, и она не стала переспрашивать.
Машина остановилась на просторной площадке перед кирпичным домом. Хмель в голове не проходил, только как-то изменился: перестал быть ртутным, тяжелым, а сделался зудящим, как мурашки в затекшей ноге.
Когда Аля шла по дорожке к подъезду, ей казалось, что затекли не ноги, а все тело, и все оно дребезжит, как оборвавшийся провод. Рома по-прежнему обнимал ее за плечи, а она по-прежнему этого не замечала.
Войдя наконец в его квартиру, Аля неожиданно почувствовала такое облегчение, как будто и в самом деле добралась до дому. Она села на пол в прихожей, пытаясь стащить сапоги и не понимая, почему не может это сделать.
– «Молнию», Алечка, – сказал Рома. – Дай-ка я!
Она послушно вытянула ногу. Ей было все равно, хотелось только, чтобы сапоги поскорее отделились от ее ног и можно было встать под душ.
– Сейчас я ванну налью, – словно угадав ее мысли, сказал Рома. – Хочешь, в комнату пока пойди, посиди на диване?
– Н-нет… – пробормотала Аля. – Я здесь посижу лучше…
При мысли о том, что снова надо заставить себя встать, снова куда-то идти – пусть даже просто в комнату, – ей становилось дурно.
Она слышала, как шумит вода в ванной, и все-таки пыталась встать, держась за стенку, чтобы пойти на этот мерный шум.
– Все, Алечка, готово. – Рома снова вырос перед нею, взял за руки, помогая подняться. – Помочь тебе помыться?
– Нет, не надо, нет! – Аля вскрикнула так испуганно, как будто он предлагал ей что-то непотребное. – Я сама, сама…
– Я тогда полотенце сейчас, – сказал он.
– Спасибо… – пробормотала она, уже не видя его.
Что-то смутное, давнее всплыло в памяти в эту минуту, а что – этого вспомнить она уже не могла.
Горячая ванна оказалась тем единственным, что было ей сейчас необходимо. Даже не для того чтобы протрезветь – Але совсем не хотелось трезветь, она, скорее всего, даже боялась заглянуть за ту черту, где кончалось опьянение. Но находиться в таком разладе со своим телом, в котором она находилась все это темное утро, было просто невыносимо.
Аля закрыла дверь изнутри. Задвижка была замысловатая, но знакомая ей по тем богатым домам, в которых она так много бывала с Ильей.
«Почему у всех одинаковые задвижки? – подумала она, как будто это было сейчас главным. – Золотые эти ручки, кнопки…»
Она с трудом стащила с себя одежду – хорошо еще, что мало было пуговиц и застежек – и уронила на пол, хотя ей показалось, что она кладет все это на какую-то полку.
Потом она смотрела, как наливается в огромную ванну зеленая вода. Под водой выстреливали очереди пузырьков; Аля не понимала, откуда они берутся; сообразить, что это джакузи, она была уже не в силах.
Но едва Аля погрузилась в воду, как сразу почувствовала легкие, быстрые удары этих пузырьков. Они словно прикасались ко всему ее телу одновременно, как мог бы прикасаться мужчина, которому хотелось бы всего ее тела одновременно – с такой же стремительной лаской.
Аля закрыла глаза, прислушиваясь к нежным, будоражащим прикосновениям. Мужчина, которому хотелось бы всего ее тела одновременно… Невидимые струйки напоминали о нем, будили в ее теле такое сильное желание, которое она почти успела забыть за эти годы.
И вдруг она вспомнила, что же так смущало ее память, когда она шла в ванную, сбрасывала на пол одежду, смотрела на свое обнаженное тело в свете ярких ламп!
Она вспомнила свою первую ночь с Ильей – когда он понес ее в ванную и мыл, любуясь ее смущением, смывал кровяные потеки с ее ног, губами собирал с плеч сияющие капли воды…
Даже сейчас, сквозь головокружение и туман в голове, она почувствовала, как начинает трепетать все ее тело. Аля не вспоминала его наяву, не он был героем ее снов, но желание, страсть, трепет – это было связано только с ним и теперь пришло, едва она вспомнила о нем.
Аля почувствовала, как все ее тело словно сливается с нею снова, перестает существовать отдельно, бестолково. И та сила, которая привела в гармонию ее тело, была сила желания.
Она все еще нетвердо держалась на ногах и едва не упала, оскользнувшись на лазурных плитках пола. Но движения ее больше не были ни бессмысленными, ни пустыми. Страсть, пронзившая ее несколько минут назад, оставалась в ее теле.
Аля завернулась в длинное полотенце, завязала его над грудью, оставив открытыми плечи. Полотенце было такого же лазурного цвета, как пол в ванной. К тому же оно оказалось таким теплым и таким мягким, что Аля почти не ощутила его на себе. Оказывается, она забыла снять ожерелье и только теперь нащупала его на шее.
В эту минуту она совершенно забыла, что находится в чужом доме, у почти незнакомого мужчины, что выходит к нему из ванной, едва прикрытая, и что сейчас совсем не время прислушиваться к своему телу так, как будто находишься в одиночестве.
Но как только она открыла дверь и оказалась в коридоре, а потом, ориентируясь на свет, прошла в комнату, все еще хватаясь руками за стены, хотя чувствовала себя гораздо увереннее, как ей тут же пришлось вспомнить о нем.
Рома сидел в кожаном кресле у торшера и вскочил, едва Аля вошла.
– С легким паром, Алечка! – радостно воскликнул он. – Как тебе цвет этот идет, надо же! Ну, тебе все идет…
– Рома, спасибо, – выговорила она, останавливаясь на краю ковра. – Я в себя хоть чуть-чуть пришла… Погоди, я посижу у тебя немного, а потом оденусь, погоди немного…
– А куда тебе торопиться? – негромко, как-то глуховато произнес он. – Ложись, Аля, я диван раздвинул… Хочешь – спи, ты за ночь устала.
Тут она заметила, что огромный кожаный диван действительно раздвинут и на нем белеет постель, которая показалась ей кружевной. Или это свет так ажурно падал от висящего над диваном бра?
Конечно, ей хотелось прилечь. Дело было даже не в усталости, а просто в том, что надо было окончательно прийти в себя, чтобы одеться, выйти на улицу. А пока ей казалось, что она все еще лежит в колышущейся воде и невидимые струйки будоражат ее тело.
– Я правда полежу, – сказала она, садясь на диван.
– Расслабься, Алечка, – кивнул Рома.
Но ее состояние меньше всего можно было назвать расслабленностью. Скорее растерянностью. Только теперь Аля со стороны все это увидела. Она лежит в постели, все тело ее трепещет, и здесь же, в комнате, стоит мужчина, которого она в общем-то даже не замечает…
Но он-то не может ее не замечать – наоборот!
«Да что это я – старуха, что ли? Что за размышления? – мелькнуло у нее в голове. – Пусть делает со мной что хочет – я сама не знаю, чего хочу, кого хочу…»
Рома не казался ей особенно чутким, и едва ли он уловил ее мысль, да еще мелькнувшую так мгновенно. Но его действия были словно прямым ответом на эту мысль.
Он подошел к дивану, наклонился над лежащей Алей, неуверенно протянул руку к узлу на полотенце.
– Ты ж сама не против, Алечка… – Голос у него стал хриплым, срывающимся. – А я умираю просто!..
Кажется, она тоже умирала. Секунды, пока он развязывал узел, показались ей вечностью. Она почти не видела его лица, хотя хмельной туман улетучился совершенно. Но, может быть, хмель все-таки не ушел из ее тела и дрожал теперь, переливался, ударял в голову горячими волнами.
За то время, что Аля была в ванной, Рома успел переодеться и теперь торопливо перебирал пальцами шелковый шнур на штанах, дергал «молнию» на куртке спортивного костюма.
– Сейчас я, Алечка, сейчас, – приговаривал он, и по его голосу казалось, что он сейчас задохнется.
Никогда с нею такого не было. С Ильей все было просто, как и должно быть между мужчиной и женщиной, которых влечет друг к другу. Она ведь и рассталась с ним не потому, что нарушилось что-нибудь в их интимной жизни, совсем не потому…
А все, что было потом… Да ничего и не было потом! Пошла как-то с Родькой Саломатиным на какую-то квартиру, которая с порога показалась ей грязной, запущенной. Он, конечно, сразу начал к ней приставать – для того и привел, а она решила, что сопротивляться не нужно, потому что ведь знала, для чего он ее сюда зовет, и сколько же можно строить из себя недотрогу, ради чего, ради кого?
