Текст книги "Ловец мелкого жемчуга"
Автор книги: Анна Берсенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 7
«Вот это и есть нехорошая квартирка, – думал Георгий. – А никакие не черти. Да лучше б там сто чертей собралось, чем две эти суки!»
Нинка была права: мат оказался самым надежным способом общения с Любой и Зоей Малолетниковыми. Георгий быстро убедился в том, что любые человеческие слова до них просто не доходят – так же, как и любые интонации, кроме крика. Он даже начал подозревать, что уши у сестер имеют какой-то врожденный дефект, из-за которого они воспринимают звуки только выше определенного уровня децибелов.
И черт бы с ними, с сестрами, но вскоре Георгий заметил, что даже мысли у него стали матерными, а когда он заговаривает вслух, то сразу начинает орать во весь голос. И ведь для этого не было никаких причин, кроме ежедневного общения с Малолетниковыми! Сам по себе обмен не представлял особенных сложностей – так, привычные неувязки, с которыми он давно уже научился справляться.
Оказалось, например, что в квартире имеется еще одна комната, принадлежавшая покойной бабушке и каким-то непонятным образом проданная. Кем проданная, когда – этого ни Люба, ни Зоя объяснить не могли, но каждая была уверена, что комнату захапала и потихоньку продала сестра. При этом комната стояла пустая и отыскать ее хозяина не представлялось возможным.
Чтобы вернуть комнату, пришлось подавать в суд. Люба и Зоя затеяли долгий визгливый спор о том, кто должен это сделать, и Георгию с трудом удалось добиться от них доверенности на представление их же интересов в суде. Вообще, они с трудом смирились с тем, что придется доверить ему ведение всего этого обмена. Да, кажется, и не совсем смирились: каждая то и дело начинала задавать какие-то идиотские вопросы, целью которых было, видимо, поймать его на каком-нибудь обмане, и он чувствовал, что уже с трудом сдерживается, чтобы не послать обеих куда подальше вместе с их долбаной квартиркой. Но сделать это было уже невозможно: покупатель, друг Матвея Казакова, заплатил ровно столько, сколько ему было сказано, причем отдал все деньги вперед и даже без расписки. Георгий не представлял, как стал бы теперь объяснять свой отказ… Да и парень этот, Денис, оказался хороший, поэтому не выполнить обещанное было бы особенно стыдно.
Сестер Малолетниковых Денис видел только один раз, да и то мельком, когда приходил смотреть квартиру. Но они произвели на него неизгладимое впечатление. Точнее, не они, а их дети.
– Слушай, Жора, – слегка смущаясь, сказал он, выйдя на улицу под липы и отдуваясь, словно вынырнул из-под воды, – ты им дай завтра… Ну, баксов сто, что ли. Типа от меня. Хоть игрушек пусть купят детишкам, одежку поприличней. Жалко же смотреть…
– Ладно, – хмуро кивнул Георгий. – Только лучше я сам куплю. Думаешь, они на игрушки хоть копейку потратят, если до сих пор не тратили? Тем более сто баксов.
– И то верно, – согласился Денис. – Ну, блин, бабы! И чего рожали, спрашивается?
Это был один из тех риторических вопросов, которые десятками возникали при знакомстве с сестрами Малолетниковыми.
Сегодня предстояла очередная эпопея: доставить Любу и Зою в опекунский совет, который, из-за детей, должен был дать разрешение на обмен.
Георгий открыл квартиру своим ключом: дважды наткнувшись на запертую дверь, он вырвал его у сестриц с боем, пригрозив, что просто выломает дверь, если еще раз придет, как договорились, и не застанет никого дома.
– Люба, Зоя! – крикнул он с порога. – Готовы?
– Ну какое – готовы? – недовольно проворчала Зоя, выходя из комнаты. На ней был линялый халат и шлепанцы. – Мне убираться сейчас, утром не успела, к зубному ходила. Просила Любку, так она, сволочуга…
– Потом уберешься, – не дослушав, перебил Георгий. – Люба где?
– Ага – потом! – В Зоином голосе зазвенели знакомые нотки, которые обычно предшествовали истерике. – Тебе хорошо говорить, у тебя работа непыльная, а я, москвичка коренная, и за свою, дерьмовую, зубами держусь! Чем мальчишку буду кормить, если выпрут, а?
– Со-би-рай-ся! – В ответ на Зоину истерику голос Георгия уже сам собою приобретал нужный тон. – Люба! Быстрее, такси ждет.
К счастью, Люба появилась не в халате, а одетая «на выход» в зеленое трикотажное платье с люрексом.
– Всегда из-за Зойки херня какая-нибудь! – хмыкнула она. – Я бы тоже могла по врачам в рабочее время шастать. Еще я за нее убираться буду! Мне своих подъездов хватает, чего я во дворе ломаться должна? Может, у меня у самой радикулит, так я же ей не жалуюсь!
– Детей с собой возьмем, – не слушая больше ни Зою, ни Любу, сказал Георгий.
– На хера? – удивилась Люба. – Дома посидят, не маленькие. Зойкин вон кабан какой, присмотрит за сестричкой.
– Маленькие, – отрезал он. – Шесть лет пацану, забыла? А твоей сколько, помнишь? Подожгут квартиру, возись потом, – добавил он, чтобы Любе были понятнее мотивы его поведения.
Он знал, что Любина Катенька боится оставаться одна. Катенька сама ему об этом сказала – именно в тот раз, когда он не застал ее мамашу дома и дожидался на лестнице.
– Мама скоро придет, – донеслось тогда из-за двери. – Я бы вас впустила, но она ключ забрала. Вы нас из квартиры будете выселять, да?
– Я не буду выселять. – Георгий улыбнулся, расслышав такие взрослые слова, произнесенные совсем детским голоском. – Я вам помогу в другую квартиру переехать, и вы там вдвоем с мамой будете жить.
– Это хорошо, – с прежней серьезностью произнес детский голос. – А то в этой квартире есть пустая комната, и я ее боюсь.
– Почему? – спросил Георгий. – Она же пустая и запертая, чего ее бояться?
– Ага, а вдруг не пустая? – сказала девочка. – Мне один раз приснилось, что там живет лиса и что она умеет выходить прямо через закрытую дверь. Знаете, как я испугалась!
– Да ведь лиса не страшная, – уверенно сказал Георгий. – Она рыжая, пушистая, ее и гладить приятно.
– А вы гладили лису? – В детском голосе прозвучал просто-таки священный трепет.
– Нет, я не гладил. – Он снова не удержался от улыбки. – Но мне кажется, что так оно и есть. Меня зовут Георгий, а тебя?
– Катя.
– А лет тебе сколько, а, Катя?
– Пять.
– Я думал, больше, – удивился он. – Очень уж ты рассудительная.
– Не-а, это Сашке больше, ему шесть, – объяснила Катя. – А меня мама на год позже родила. Она тете Зое позавидовала, вот и родила, а так бы не стала: она детей вообще-то не любит.
– Хм… – Георгий опешил от такого объяснения. – Это тебе мама сказала? – осторожно поинтересовался он.
– Не, это тетя Зоя Сашке сказала, а он мне. А вы знаете, что у кошки не ноги, а лапы? – вдруг спросила Катя.
– Догадываюсь, – засмеялся Георгий. – А у тебя кошка есть?
– Не-а… Я бы очень хотела котеночка, но с улицы мама не разрешает брать, говорит, что выбросит дрянь приблудную. Если бы купленный был, она бы пожалела выбрасывать. Но где ж его купишь? Они же дорогие, да?
– Да нет, не очень, – ответил Георгий.
Котенка он принес Катеньке уже назавтра – купил в подземном переходе на Пушкинской площади. Девочка оказалась права: узнав, что котенок купленный, Люба даже не заикнулась о том, чтобы его выбросить.
– Сибирский, – удовлетворенно заметила она. – Вон шерсть какая, хоть варежки вяжи. Дорогой небось?
– А то! – хмыкнул Георгий. – Качественный кот.
– А чего рыжего купил? – поморщилась Люба. – Я трехцветных люблю, они крысоловки.
– В память обо мне, – усмехнулся Георгий.
– Ну, пускай живет, – решила Люба. – Не выкидывать же теперь, раз деньги плачены. Только если гадить начнет…
– Не начнет, – уверенно сказал Георгий. – Он породистый, такие не гадят.
«А хоть и начнет, – подумал он, – у тебя тут и не заметишь».
Играя с рыжим котенком, Катенька стала меньше бояться лису, живущую в пустой комнате, но все-таки Георгию жалко было оставлять ее одну. Тем более что Зоин Сашка, зная Катенькины страхи, нарочно пугал ее ведьмами и привидениями.
Из дому удалось выйти только через полчаса. Зоя вдруг вспомнила, что дите не кормлено, и пришлось ждать, пока под мамашины причитания о том, что дети совсем зажрались, харчами перебирают, Сашка, давясь, съест холодные макароны с тушенкой.
– Может, и лучше, что детей покажем, – сказала Люба, когда такси остановилось возле дома, в котором находился опекунский совет. – Увидят – сразу разрешение дадут на обмен.
– И так дадут, – сказал Георгий. – Ты, главное, рот не открывай, чтоб людей не пугать. А дети пока в автоматы поиграют, нечего им по коридорам слоняться.
Он отвел Сашку и Катеньку в зал игровых автоматов, который приметил поблизости еще вчера, когда ездил договариваться о приходе Любы и Зои, накупил жетонов и заплатил девушке, дежурившей в зале, чтобы она приглядывала за детьми.
– Отсюда ни шагу, – распорядился он. – А если жалоб на вас не будет, мороженое за мной. Слышишь, Сашка? Но если Катя скажет, что ты ее обижал…
– Ябеда твоя Катька, – недовольно проворчал мальчишка. – Назло настучит, хоть и не буду обижать!
– Не волнуйся, я тебе не мама – разберусь, назло или не назло, – пригрозил Георгий. – Ладно, развлекайтесь.
И, вздохнув, отправился в опекунский совет, предвидя очередной скандал. Малолетниковы обожали скандалы и просто не могли себе представить, что с людьми можно общаться иначе.
Георгий впервые остался в Москве летом – если, конечно, не считать того июля, когда он поступал во ВГИК. Но тогда он даже не замечал такой мелочи, как жара. Впрочем, и нынешняя жара, от которой стонали все, кому не удалось уехать на дачу, не слишком ему досаждала – после таганрогской-то степной, пронзительной жары. Мучило только отсутствие воды – настоящей, в которой приятно было бы плавать. Нинка сказала, что в Москве лучше всего купаться в Серебряном Бору или в Терлецких прудах, и они ездили туда, но времени на это не всегда хватало, да и грязная вода городских водоемов плохо заменяла море.
Гораздо тяжелее, чем жара, оказалось завершение Любы-Зоиного обмена. То есть все, собственно, было уже сделано. После бесконечных совещаний с какими-то невменяемыми подругами, после скандалов из-за якобы данных этими подругами плохих советов две квартиры для сестер были куплены – и в самом деле в разных концах Москвы: на Мичуринском проспекте и в Строгино.
«И чего им разъезжаться? – думал Георгий. – Одни же на всем белом свете, на хрен никому не нужны обе, а ненависти друг к другу – как у злейших врагов. Родная кровь называется!»
Но ему и в кошмарном сне не приснилось бы напомнить об этом Любе и Зое. Он не чаял наконец отделаться от них, и ему все равно было, будут они общаться или нет.
И вот именно теперь, когда обмен был, по сути, уже завершен, оказалось, что обе сестры, словно сговорившись, не хотят выезжать из квартиры! Георгий даже растерялся, когда столкнулся с этим впервые.
– Не поеду, пока вторую группу не оформлю! – уперлась Люба. – Тут поликлиника рядом, а там на автобусе черт знает сколько ехать и очереди небось!
Зная ее способность что-либо оформить, да хотя бы куда-нибудь вовремя прийти, Георгий понял, что оформлением инвалидности тоже придется заниматься ему. Это оказалось делом нелегким, потому что при вечном Любином оханье и нытье ее болезни никак не тянули на вторую группу. И опять пришлось давать взятки, на этот раз в поликлинике, и караулить Любу, чтобы вовремя втолкнуть ее в нужный кабинет…
И в это же время стеклить Зоину лоджию. Зоя заявила, что иначе не переедет ни за что, хотя всю жизнь обходилась без балкона и наверняка стала бы использовать лоджию только как склад для какого-нибудь хлама.
Можно было, конечно, в очередной раз наорать на обеих сестриц и заставить их заниматься всем этим самостоятельно, тем более что под причитания о том, что они расстаются с родным домом, Малолетниковы добились от Георгия внушительной доплаты к полученным квартирам. Но сильно давить на них было уже нельзя: невозможно было предвидеть, какой фортель выкинет их психика, а Денис уже нервничал, не понимая, почему нельзя поскорее начать ремонт, раз все уже оформлено.
– Твои-то вчера в суд бегали, – сообщила Георгию председательша домоуправления, когда он в очередной раз зашел туда за какими-то малолетниковскими справками.
– Зачем еще? – насторожился он.
– А немка в квартиру над ними заселилась, – хихикнула председательша. – И кондиционер повесила – ну, жара же. Так они говорят, на окно им капает.
– Чего он им на окно делает?! – поразился Георгий. – Да у них его и не видно от грязи, окна!
– Может, и не видно, а капли разглядели. Да-а, Иваныч, повезло тебе с ними! Когда переедут-то?
– Спроси что-нибудь полегче, – хмуро пробормотал Георгий. – В суд они бегали! По делу не вытащишь их, а тут пожалуйста, сообразили! Ладно, пойду разбираться.
Зоя и Люба были дома и наперебой принялись рассказывать про «эту сволочь-немчуру», которая отравляет им жизнь своим паскудным кондиционером, «как будто нельзя, как все люди, просто комнату проветривать».
– Вот и переезжали бы поскорее, – напомнил он. – Какое вам теперь дело до ее кондиционера?
– Как это какое?! – взвилась Люба. – Для того, что ли, папаша наш Москву защищал, чтоб они теперь тут себя хозяевами чувствовали?! Не-ет, я не я буду, если правды не добьюсь! Я без этого отсюда не выеду…
Услышав «не выеду», Георгий поспешил сказать:
– Ладно, не заводись. Можно же поговорить с человеком, попросить.
– Вот ты и проси, – отрезала Люба. – А я не обязана ее просить. Благотворительница хренова!
– Почему благотворительница? – удивился он.
– Да она тут какая-то гуманитарная организация, – объяснила Люба. – Детей наших своей жратвой химической травят.
– Ладно, пойду поговорю, – примирительно сказал он. – Только учти, три дня вам на сборы.
– Ишь, быстрый какой! – хмыкнула Люба. – Вещей-то сколько накопилось, ведь вся жизнь, вся как есть! Да у меня и сумок столько нету.
– Куплю сумки, – сказал Георгий. – Завтра привезу, собирайся.
Дверь квартиры на четвертом этаже распахнулась сразу же, как только он позвонил. – Здравствуйте, – сказал Георгий. – Я ваш сосед снизу, то есть почти сосед – по просьбе соседей. Можно с вами поговорить?
«Может, она по-русски и не понимает?» – запоздало подумал он.
Но немка, открывшая дверь, поняла его прекрасно. Ее лицо почему-то просияло.
– Да-да, конечно! – сказала она, отступая от порога. – Я сразу хотелось поговорить, но эти женщины так плохо коммуникабельные! Вы представляете их интересы?
– В общем, да, – кивнул Георгий. – Хотя затрудняюсь вам объяснить, в чем состоят их интересы.
– Проходите, пожалуйста, в жилую комнату, – пригласила она. – Кофе, чай? Или пиво, минеральная вода, ведь очень жарко?
– Да ничего не надо, – отказался он. – Я на минутку, не беспокойтесь.
Он смотрел с удивлением, не понимая, почему не может отвести от нее взгляд. На вид немке было чуть за двадцать, она была невысокая, но в этом как раз не было ничего удивительного: ему все женщины, кроме длинноногой Нинки, казались либо невысокими, либо маленькими. Правда, она была необычно одета – в светлый мужской костюм в тоненькую голубую полоску, в котором почему-то выглядела необыкновенно женственно. На ногах у нее были пестрые соломенные тапочки. Но Георгий сразу почувствовал, что в облике этой маленькой немки его удивила, конечно, не одежда…
У нее был необыкновенный взгляд, он никогда такого не видел: полный неподдельного, живого интереса ко всему, что встречается на пути, – в данном случае к этому грандиозному рыжему человеку, который застыл на пороге ее квартиры. Глаза у маленькой немки были огромные, серо-голубые, с ясными лучиками, расходящимися от зрачков. И своими лучистыми глазами она смотрела на Георгия с этим вот веселым интересом.
– Вы можете пройти, – повторила она. – Я хотела бы все объяснять.
Георгий наконец оторвался от созерцания ее глаз и пошел вслед за нею по коридору.
Квартира была маленькая – видимо, выгороженная много лет назад из обычной, как у Малолетниковых, – но чистенькая, просто сияющая, наверняка только что отремонтированная. На белых стенах висели эстампы в тонких рамах, мебель была так проста и изящна, что ее как будто и не было вовсе. Георгий заметил только диван из светлого соснового дерева, да и то потому, что обивка была сделана в виде чехла из гладкой зеленой ткани, с крупными разноцветными пуговицами.
– Пожалуйста, посмотрите, – сказала немка, указывая на вставленный в окно кондиционер. – Кондишен был написан в контракт. Когда я поселилась в квартире, он уже имелся. Возможно, его сделали неправильно, я не могу это отрицать, потому что я не знаю, кто его сделали. Но я попросила посмотреть, как он падает на стекло к этим женщинам. Ведь это разумно, да?
– Разумно, – улыбнулся Георгий. – И что они вам ответили?
– Они не разрешили мне посмотреть, потому что не хотят, чтобы неизвестные люди входили к ним в квартиру, так я поняла их слова. Возможно, я поняла неправильно?
– Правильно вы их поняли, – вздохнул Георгий.
Он без труда представил, как Люба и Зоя наперебой орали что-нибудь вроде того, что не позволят тут шляться всяким лахудрам или еще чего похлеще.
– Но почему? – В лучистых глазах мелькнуло какое-то детское удивление. – Почему нельзя посмотреть? Я хотела бы вызывать мастера, чтобы он исправил кондишен. Или я заплатила бы для них компенсацию.
– Вот компенсацию не надо! – быстро возразил Георгий. – Нечего там компенсировать. Вы, пожалуйста, больше об этом не беспокойтесь и к ним не ходите. Я сам с ними поговорю, а то вас они, пожалуй, не поймут.
– Да, я еще не очень хорошо говорю по-русски, – кивнула она. – У меня еще маленькая говорильная практика. – Отлично вы говорите! – горячо возразил Георгий. – Я даже удивился. Вы давно в Москве?
– Нет-нет, – покачала она головой. – Я научилась в университете в Кельне, я славистка. Я приехала в Москву только один день вчера. У меня контракт на год, корреспондировать для одного женского журнала. И еще работа для гуманитарный фонд. Извините! – Она вдруг улыбнулась. – Я забыла… как это… представляться! Ульрике Баумгартен.
Назвавшись, Георгий осторожно пожал протянутую ему маленькую руку и удивился тому, как не по-женски крепко Ульрике ответила на его рукопожатие.
– В общем, не беспокойтесь, – повторил он. – Не берите в голову, так по-русски говорят.
– Спасибо. – Когда она улыбалась, глаза ее светились еще яснее, как будто в них мелькало солнце. – Скажите, я могу вас попросить? Если вы сейчас не очень несвободен…
– Конечно! – Он не мог сдержать улыбку, глядя в ее ясные глаза. – Надо что-нибудь передвинуть?
– О нет! – засмеялась Ульрике. – Вы думаете, вас можно попросить только передвинувать, потому что вы такой большой?
– Да нет, – смутился Георгий. – Что угодно можно попросить.
– Понимаете, – объяснила она, – я немного занимаюсь переводом. Это необходимо для моей, возможно, будущей докторской работы. У вас называется кандидатская диссертация. Я хочу писать про поэзию Иосифа Бродского. Вы знаете такой поэт?
– Знаю, – кивнул Георгий и тут же испугался, что Ульрике сейчас что-нибудь спросит о Бродском, а он, конечно, не сумеет ответить, потому что имеет о нем самое приблизительное представление.
– Тогда, может быть, вы немного мне объясняете. Я не совсем понимала вот здесь, где отметила маркером. Вы можете прочитать?
Георгий подошел вслед за Ульрике к письменному столу, взял в руки отпечатанный на принтере листок и прочитал:
Я люблю родные поля, лощины,
реки, озера, холмов морщины.
Все хорошо. Но дерьмо мужчины:
в теле, а духом слабы.
Это я верный закон накнокал.
Все утирается ясный сокол.
Господа, разбейте хоть пару стекол!
Как только терпят бабы?
Прочитав, Георгий расхохотался.
– И что же вам непонятно? – спросил он. – «Накнокал»?
– Да, – кивнула Ульрике. – Но не только.
– «Накнокал» – ну, это что-то вроде «открыл». Открыл закон. Знаете, как Ньютон открыл закон всемирного тяготения. Только здесь жаргон.
– Зачем здесь жаргон? – удивилась Ульрике. – Но хорошо, я отмечу. – Она что-то черкнула на полях. – Но и еще. Почему он говорит так про мужчины? Зачем разбить стекол? Без этого нельзя быть не дерьмо?
Глаза у нее стали такими серьезными, в них светилось такое искреннее недоумение, что Георгий растерялся.
– Понимаете, – сказал он, – иногда действительно нельзя. Но об этом не думаешь, это само собой получается.
– Вам приходилось это делать? – тут же спросила Ульрике. – Разбить стекол?
– Да приходилось… – смутился он. – Хотя я совсем не собирался это делать.
– Эта этика… как сказать… мэн харт-бэллс…. Я думаю, это признак патриархальной культуры. – Она пожала плечами.
– Что значит «мэн харт-бэллс»? – заинтересовался он.
Ульрике рассмеялась, и на ее щеке на секунду, в самом начале смеха, появилась нежная ямочка.
– Так говорят американцы, – объяснила она. – По-русски, наверное, будет… Мужчина с твердыми… шарами?
– Не совсем с шарами, но смысл понятен, – улыбнулся Георгий.
– Это очень патриархально, очень несовременно, – повторила она. – Можно, я спрашиваю еще?
– Конечно, – кивнул Георгий.
– Но тогда я принесу пить, да? – предложила Ульрике.
Он смотрел, как она легко двигается по комнате, шурша по ковролину смешными соломенными тапочками, как изящны и точны ее движения, когда она открывает стеклянный шкафчик, достает сверкающе-прозрачные тяжелые стаканы, открывает другой шкафчик, достает алые полотняные салфетки, кладет и ставит все это на стеклянный столик возле дивана… Предметы сами собою ложились ей в руки, и невозможно было представить, чтобы что-нибудь разбилось, разлилось, рассыпалось.
Ульрике принесла из кухни две маленькие запотевшие бутылочки воды «Перье» и две такие же – светлого пива «Гаффель», большую бутылку апельсинового сока, вазочку с крекерами. Наконец она села рядом с Георгием на диван и снова взяла в руки листок со стихами.
– Теперь еще вот здесь, – сказала она. – «Можно в профкоме занять, но это все равно, что занять у бабы». Я понимаю о профком, это советская реалия, да? Если ты брал кредит у профсоюза, то становился в зависимость от тоталитарной системы. Но почему это надо сравнить с одолжить деньги у женщины?
– Ну, понимаете… – проговорил Георгий. Он представить не мог, как объяснить ей эти слова, хотя ему они были совершенно понятны. – Наверное, он говорит о том случае, когда мужчина занимает деньги у женщины, с которой живет, и знает, что не отдаст. То есть он только делает вид, что занимает, а на самом деле берет деньги у женщины просто так, насовсем, как альфонс, понимаете?
– Не очень понимаю, – покачала головой Ульрике. – Что значит – альфонс? А, я догадалась – жиголо! Вам приходилось это делать? – уточнила она.
– Нет, не приходилось, – улыбнулся Георгий.
– Но тогда почему вы понимаете, что он имеет в виду именно это?
– Это понятно само собой, – сказал он.
– Как все это странно! – задумчиво проговорила Ульрике. Лучистые глаза на мгновение погрустнели. – Понятно само собой, а я не понимаю. Я так много здесь не понимаю…
– Ничего страшного, – успокоил ее Георгий. – Да и зачем вам это понимать?
– Это важно, – покачала головой она. – Ведь я собираюсь здесь работать, я должна понимать менталитет. Скажите, – вдруг спросила она, – я могу иногда просить вас мне помочь? Просто объяснять, как сейчас?
– Можете, – сказал он. – Я буду очень рад, если смогу хоть чем-нибудь вам помочь, правда!
Они сидели совсем рядом, и Георгий чувствовал ее внимательный взгляд, как чувствуют живое прикосновение. Как будто ясные лучики продлялись из ее глаз и касались его лица.
– Сейчас я уже должна пойти на мою работу, – сказала Ульрике. – Я очень благодарна вам, очень!
– Да не за что. – Георгий слегка тряхнул головой, словно стараясь отделаться от этого ощущения – от прикосновения ее взгляда. Хотя ему совсем не хотелось от него отделываться. – Вы звоните мне, Ульрике, если что.
– Да, Георг. – Она кивнула, и ее глаза снова засветились этим чудесным, серьезным и веселым светом. – Я запишу ваш телефон, и вот моя визитная карточка.
Георгий проводил ее на улицу. Ульрике села за руль синей «шестерки» с желтыми номерами. Он знал, что такие номера дают машинам иностранных корреспондентов.
«Как же она по Москве будет ездить?» – подумал он, с удивлением чувствуя, как сердце сжимается от тревоги за эту маленькую немку с лучистым взглядом.
Впрочем, он тут же понял, что уже и не удивляется своей тревоге за нее.