Текст книги "Опыт нелюбви"
Автор книги: Анна Берсенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Может, тебе мятной воды сделать? – забеспокоилась Сашка. – А, Кир? А то ты что-то сильно опьянела.
Мятная вода являлась самым легким способом вытрезвления. За ней следовал нашатырный спирт, который следовало разболтать в воде и выпить, чтобы прийти в себя мгновенно. К десятому классу вся их честная компания освоила эти способы не хуже, чем способы незаметной доставки портвейна из магазина домой в обертке из лаваша.
– Не надо, – покачала головой Кира. – Мне хорошо. Мне легко. Я усну и во сне его увижу.
– Раз так, то ладно, – давясь смехом, кивнула Сашка. – Только сильно-то к нему хоть во сне не присматривайся. Закрой глаза и отдайся страсти.
Глава 11
«Снова напиться, что ли?» – подумала Кира.
Она подумала об этом с самым настоящим отчаянием. Все валилось у нее из рук, а взгляд в зеркало доводил до слез. Она не нравилась себе категорически, бесповоротно! И дело было даже не в том, что себе не нравилась, а в том, что сознавала: она не может понравиться никому, потому что производит впечатление абсолютно бестолковое.
Будь Кира советом директоров, она ни за что не доверила бы сколько-нибудь солидный пост женщине, у которой юбка собирается бесформенными поперечными складками и едва не расходится по швам из-за непотребной округлости бедер, а блузка на груди натянута так, что, кажется, вот-вот пуговицы во все стороны брызнут. И на пиджаке то же самое.
Пиджак Кира застегивать не стала: все-таки меньше будет заметно, что он ей тесен. А тесен он ей стал потому, что в издательстве «Транспорт» деловой костюм был ей не нужен, и она сто лет его не надевала. Ну, по крайней мере, месяца два. И это были два зимних месяца, и как всегда зимой, она за это время, конечно, поправилась.
Как назло, обнаружилось это непосредственно перед выходом из дому. Кира выгладила костюм с вечера, но примерить его не удосужилась. И вот теперь пожалуйста, любуйся в зеркало, как твои дурацкие формы его распирают!
Кира уныло провела щеткой по голове. Волосы у нее мало того что были какие-то разноцветные, так еще и лежали странно: и не вились, и ровными не были. Ее прическа являла собою из-за этого нечто вроде торчащих в разные стороны перьев курицы-пеструшки, и что с ними можно сделать, было непонятно. Во всяком случае, Кира этого не понимала.
Она вообще ничего во всем этом не понимала – как одежду выбирать, как причесываться… Она с юности ничего в этом не понимала и уже перестала об этом думать. Есть же в жизни каждого человека какие-то области, которые для него абсолютная терра инкогнита. И ничего, все при этом как-то живут же, просто не лезут в то, чего им понять не дано. Вот и она не лезла в область всех этих одежно-причесочных мелочей, хотя и считалось, что в этом как рыба в воде должна себя чувствовать женщина ее возраста. Не лезла – и ничуть из-за этого не переживала. Пока не оказалось, что женщина эта, то есть она, Кира, претендует на руководящую должность в солидной компании, а значит, обязана уметь прилично одеться по крайней мере на собеседование.
«Может, не ходить? – трусливо подумала Кира. – Я же и так не на паперти отираюсь. Кто сказал, что у меня должна быть какая-то другая работа?»
Но трусость и нерешительность все-таки не относились к главным ее качествам. А напор как раз относился, несмотря на склонность к самоуничижению; такой вот парадокс.
Она сердито отвернулась от зеркала. Не время сейчас копаться в своем сознании и размышлять о его парадоксах!
Когда поезд метро вдруг остановился в туннеле, а потом поехал медленно, рывками, Кира не обратила на это внимания. Это тоже было особенностью ее сознания: обращать внимание лишь на главные, определяющие черты внешнего мира. Подробности движения метропоездов к этому главному явно не относились, а потому в Кирином сознании и не задерживались.
Но когда машинист объявил, что поезд дальше не пойдет, потому что на линии авария, и пассажирам предлагается двигаться дальше наземным транспортом, – она встрепенулась. Этого еще не хватало! Кира ничего в этих краях не знала и понятия не имела, как доехать отсюда поверху до Пятой Парковой улицы.
Она с трудом выбралась из метро. Автобусы и маршрутки уходили битком набитые. Плотная толпа стояла вдоль дороги. Те, кто пробились к проезжей части, отчаянно махали руками проезжающим машинам, остальные бестолково топтались у вереницы киосков.
– Смысла нет тут стоять, – услышала Кира. – Пошли пешком, Кать, по дороге будем машину ловить.
С этими словами женщина лет пятидесяти пошла вдоль дороги, и подруга ее двинулась за ней.
– А к Пятой Парковой в какую сторону? – крикнула им вслед Кира.
– А за нами идите, – ответили они. – Нам тоже туда.
Дожидаться ее женщины, впрочем, не стали. Да и мудрено было ее дождаться: Кира ковыляла медленно, то и дело оскальзываясь на островках льда, не сбитого с тротуара. Ковыляла она потому, что вышла из дому в туфлях.
Обувь была еще одним предметом ее неприятных утренних размышлений.
Критически изучив свои сапоги, Кира поняла, что явиться в таких на собеседование просто невозможно: каблуки у них были стесаны, да, собственно, это и не каблуки были, а танкетка, которую, кажется, во времена маминой молодости называли «манка». Для хождения по зимним московским улицам эта нескользящая «манка» была очень даже удобна, но для того чтобы предстать перед советом директоров… Кира поежилась, вообразив, как она будет выглядеть. Ей представился почему-то сверкающий паркет, и что она стоит одна в центре огромного торжественного зала… Бр-р, даже подумать про дурацкую «манку» неприятно!
Надеть мамины сапоги было невозможно: нога у той была тридцать девятого размера, а у Киры – аристократического тридцать четвертого. Даже аристократизм приходился ей некстати! Да и не сильно-то отличалось качество маминых сапог от Кириных: деньги-то в семье были общие.
Взять с собой приличные туфли на каблуках и переодеться в туалете? Нетрудно догадаться, как глупо это будет выглядеть, когда она, точно первоклашка, начнет возиться со сменной обувью. И куда, кстати, девать пакет с сапогами? Прийти на заседание, держа его в руке? Или попросить улыбчивую рецепционную девушку повесить пакет на гвоздик?
В результате этих размышлений Кира решила, что лучше надеть туфли еще дома. Дойдет как-нибудь от метро, не мерзлота же вечная в Москве.
И вот теперь она ковыляла в туфлях на каблуках по ледяным колдобинам. С одного каблука сразу же сорвалась набойка, и он стал царапать асфальт с отвратительным металлическим скрежетом. Кира представила, как с точно таким же скрежетом она пройдется сначала по мрамору холла, потом по паркету зала – ей все же представлялся именно торжественный зал, – где будет проходить совет директоров… Стало совсем тошно.
Но уже через пять минут оказалось, что сорванная набойка – еще не венец мучений. Кира шла у самой кромки тротуара, то и дело размахивая руками, чтобы привлечь внимание проезжающих машин; так делала не она одна, а вся вереница людей, идущих от метро. От одной машины пришлось отпрыгнуть, потому что неслась она, казалось, прямо на тротуар, на Киру. Прыжок получился неудачный: машина обдала веером грязно-рыжих брызг, а каблук туфли – тот, что был еще с набойкой, – треснул и подломился.
Кира сидела на тротуаре и потирала щиколотку. Туфлю она держала в руке. Каблук лежал рядом на асфальте. Есть ли смысл его поднимать? Наверное, нет.
Странно, что мысли ее вдруг потекли так ровно и спокойно. Да, она наконец почувствовала себя спокойной. Впервые за все это идиотское утро.
«Идти туда смысла, конечно, тоже теперь уже нет, – размышляла она. – Но просто взять и не прийти – неприлично. Я обещала, меня ждут. Надо позвонить и предупредить, чтобы не ждали. Где здесь автомат?»
Она надела туфлю и поднялась с асфальта. Из-за сломанного каблука казалось, что одна нога у нее стала короче другой. Кира огляделась. Телефонного автомата в обозримом пространстве не было.
«Придется все-таки идти», – подумала она.
Следовало поторопиться – времени оставалось в обрез. Кира подняла с асфальта сломанный каблук – может, туфли еще удастся починить? – и собралась уже двинуться дальше по прежнему пути, когда у обочины остановилась машина. Хоть в этом ей наконец повезло! Если можно назвать везением то, что с ней сегодня происходит. Да и разве только сегодня?
Стекло задней дверцы опустилось.
– Почему пешком? – спросил Длугач.
Кира не удивилась его появлению. Она с самого начала это заметила: что воспринимает его появление как нечто само собой разумеющееся.
– Метро сломалось, – ответила она, поспешно пряча за спину руку с каблуком.
– Всё? – поинтересовался он.
– Может, и не всё. Но на «Измайловской» всем сказали выходить.
– Так ты с «Измайловской» пешком идешь?
– Ну да.
– А такси взять?
– Такси не взять. Людей много, все останавливают.
– Про себя надо думать, а не про всех. Садись.
Дверца машины открылась. Длугач сдвинулся влево, освобождая для Киры место рядом с собою. Отказываться было бы глупо: Кира и вообще не любила жеманничать, и тем более странно ее жеманство выглядело бы с учетом того, что она опаздывает к нему же на собеседование.
В машине было так тепло, что она чуть не заурчала, как помойная кошка, которой удалось пробраться в подъезд. Длугач молчал и даже, кажется, не смотрел в ее сторону. Точно она не знала, смотрит он или нет, потому что сама-то боялась на него глянуть. Хотя того волнения, которое всегда охватывало при мыслях о нем, сейчас все-таки не было: каблучные переживания отвлекли ее от переживаний более сложного порядка.
Длугач молчал всю дорогу. Наверное, он и сесть рядом с ним предложил только потому, что рядом с водителем сидел здоровенный шкаф с бритым затылком – охранник его, надо полагать.
«От кого они все охраняются? – подумала Кира. – Что у них за мир, что за отношения в этом их мире между людьми?»
Отвлеченные размышления всегда помогали ей сосредоточиться. Но сейчас они скользили только по краю сознания, не собирая его в пучок. Мысли, которые она чувствовала рядом с собою – мысли этого молчащего мужчины, – были слишком непонятны, чужды, и это мешало ей, как мешало бы какому-нибудь сложному электронному прибору наличие рядом огромного космического тела с неизученными, но сильными импульсами.
Машина проехала через ворота и остановилась у входа в центральное здание.
– Тебе сюда, – сказал Длугач.
– А вам? – глупо спросила Кира.
Он не ответил. Охранник вышел из машины, открыл заднюю дверцу. Кира выбралась из теплого машинного нутра. За десять минут, пока они ехали, поднялся ветер. Он толкнул ее сзади, будто коленкой наподдал. Кире показалось, что она не идет ко входу, а катится колобком. У двери она оглянулась. Машины Длугача уже не было.
Девушка на рецепции была другая, но улыбка у нее была та же, что и у предыдущей девушки. Казалось, улыбка переходит от одной девушки к другой, когда они принимают друг у друга дежурство.
– Вас ждут, Кира Леонидовна, – сказала девушка с этой переходящей улыбкой. И, увидев, что Кира направляется к лифту, добавила: – Пальто оставьте, пожалуйста, вон там, в гардеробе. А потом поднимайтесь в конференц-зал на третьем этаже.
Незачем было, значит, громоздить в голове какие-то дурацкие конструкции из-за такой ерунды, как смена обуви. Что с того, что прошлый раз Кира разделась в приемной у Длугача? Можно же было сообразить, что здесь должен быть гардероб для посетителей! И брести по льду в туфлях, и ломать каблук уж точно было ни к чему. Переобулась бы сейчас…
«Но ты этого уже не сделала, – сказала себе Кира. – И думать теперь об этом незачем. Поздно».
Ей необходимо было произнести это и, может, даже вслух надо было это произнести, потому что ковылять через весь холл на одном каблуке, да еще зная, что улыбчивая девушка провожает тебя любопытным и снисходительным взглядом, было крайне неудобно. Чтобы не сказать больше.
Больше Кире сказал гардеробщик, суетливый старичок, которому она сдала пальто.
– Девушка, девушка! – позвал он, когда Кира уже направилась к выходу. – Подождите!
Она оглянулась.
– У вас юбочка… это… Могу иголку дать, – сказал он.
Кира посмотрела в зеркало, выворотив шею так, что даже уши затрещали.
Юбка лопнула сзади. В разрыве виднелось белое кружево.
– Давайте иголку, – сказала Кира. – А черные нитки у вас есть?
Он посмотрел на нее с опаской – наверное, очень уж сосредоточенный и мрачный был у нее вид, – кивнул и протянул игольницу. Кира перекрутила юбку задом наперед, присела на банкетку и, задрав юбку, принялась зашивать ее крупными стежками. Хорошо, что разорвалась хотя бы по шву. И хорошо, что кое-как сшивать куски ткани она научилась. Бабушка вот умела всего такого гораздо больше. Хотя тоже, как Кира, не любила ни шить, ни вышивать, ни стирать, ни окна мыть. Не любила, но все это умела. Им невозможно было не уметь. Такая у них была жизнь. Мгновенно затянет в пучину мелочей, если ты духом слаб или просто не умеешь с житейскими мелочами сладить.
Все эти мысли мелькали у Киры в голове быстро, как иголка у нее в руке.
– Спасибо, – сказала она, возвращая иголку гардеробщику.
Хоть юбка вроде бы зашита была крепко, но Кира чувствовала теперь все свои движения. Ей казалось, что при каждом ее шаге черные нитки поскрипывают в натянутом шве. Да и стежки наверняка видны снаружи.
Только об этом она и думала, когда поднималась на третий этаж. Ну и об отломанном каблуке, конечно. Интересно, стоять ей придется или все-таки сидеть перед этим советом директоров? Почему, кстати, во множественном числе? Ведь директор должен быть один. Или нет?
Стоять посередине зала, как Пушкин на лицейском экзамене, Кире, по счастью, не пришлось. И конференц-зал оказался небольшим – не бескрайним паркетным полем, каким он ей представлялся. Директора в количестве семи человек сидели вдоль буквы «т», в форме которой были поставлены два стола.
У перекладины этой буквы сидел Длугач. Кире предложили место в самом конце буквенной ножки. Это было удачно: меньше пришлось идти от двери, и меньше, значит, было заметно отсутствие одного каблука. Но когда она садилась, шов на юбке затрещал и, похоже, все-таки разошелся или даже лопнул. Поэтому, едва усевшись, Кира сразу же начала думать, как она будет вставать.
Взгляды директоров казались ей недоуменными. Или они были просто чересчур внимательными?
– Ну что, Кира Леонидовна, – сказал один из директоров, – с биографией вашей мы ознакомились. И что же вас заставляет претендовать на должность главного редактора экономического издания?
Вопрос был сформулирован неточно. И по сути, и по грамматической конструкции.
– Ничто не заставляет, – ответила Кира. – Но Виктор Григорьевич решил, что я могу претендовать на эту должность. Я пришла на собеседование с вами, потому что он сказал мне прийти.
– Вы так доверяете Виктору Григорьевичу? – усмехнулся второй из сидящих вдоль буквы «т».
На директора чего бы то ни было он был совсем не похож. Кира полагала, что люди, сделавшие карьеру, понимают, что голову следует мыть ежедневно, да и за прической своей следят. А у этого голова была не только не мыта, но и не стрижена; неприятные сальные пряди нависали на уши. Впрочем, что ей за дело до его гигиенических привычек?
– У меня нет никаких оснований не доверять Виктору Григорьевичу, – сказала она.
– Да? – Немытый посмотрел искоса, как скворец. – А вот моя мудрая еврейская бабушка меня с детства учила: «Не доверяй никому и никогда».
– Не хотелось бы обидеть вашу бабушку… – начала Кира.
– Она умерла, – перебил он.
– Тем более. Но высказанная ею максима, к сожалению, является признаком не мудрости, а подростковой недальновидности. Или некоторых индивидуальных черт характера, которые, может быть, житейски объяснимы, но мудрости не способствуют.
– Вы думаете? – хмыкнул он.
– Уверена. «Не доверяй никому и никогда», – слишком поверхностное и однобокое утверждение, чтобы построить на нем жизнь.
– А вот меня это правило ни разу не подводило.
Кире показалось, что он произнес это с обидой. Все-таки не надо ей было делать ему замечание, да еще жестким тоном. Люди не любят, когда им без обиняков говоришь, что они ошибаются, сколько раз ведь уже убеждалась!
Она посмотрела на Длугача. Он сидел напротив нее неподвижно, как камень. Но сидел он на дальнем конце стола, к тому же солнце, неожиданно прорезавшееся сквозь тучи, освещало его сзади, поэтому Кира не могла разглядеть выражения его лица. Хотя, может, если бы и разглядела, то и выражение его, и он сам все равно не сделались бы для нее яснее.
– А все-таки, – снова вмешался в разговор первый директор, – какая у вас мотивация для того, чтобы идти на эту работу? Кроме материальной. Только, пожалуйста, не говорите, что вы хотите попробовать себя в новой сфере деятельности. Это и так понятно.
– Кроме тех, что вы сейчас назвали, других мотивов у меня нет.
Кира произнесла это и сразу поняла, что солгала. А может, и не солгала. Ведь то, что ее тянет к Виктору Длугачу, не может, наверное, считаться серьезной мотивацией для работы?
– А вообще-то, – добавила она, – в нашем поведении вполне могут и даже должны быть логические дыры. Мы далеко не всегда можем объяснить, почему действуем так, а не иначе. Но это совсем не значит, что мы действуем неправильно.
– Это вы про женскую интуицию? – поморщился внук своей бабушки. – Она только в постели хороша. А получению прибыли способствуют, знаете ли, другие индивидуальные качества, – добавил он с подчеркнутой язвительностью.
– А Шекспир вот, например, вообще не упоминает о мотивации, – с той же язвительностью отрезала Кира. – Только когда над ней иронизирует. И Библия тоже. И Аристотель сказал: «Какая разница, если поступок уже совершен?»
Ей вдруг стало совершенно все равно, возьмут ее на работу или не возьмут. Ледяные колдобины, сломанный каблук, разорванная юбка, насмешливое любопытство рецепционной девушки, суетливая опаска гардеробщика, язвительность этого директора с сальными волосами и псевдомудрой бабушкой… Все это свалилось на нее так быстро, что волноваться стало как-то бессмысленно. Поэтому Киру охватило вдохновение.
– Вы уверены, что сможете сделать такую газету, которой до сих пор не было? – спросил Длугач.
Он впервые нарушил молчание, и то ли от этого, то ли по другой какой-то причине его слова прозвучали как главные. Кира поняла, что он знает ее ответ. Да она и сама его знала.
– Уверена, – глядя в его далекие невидимые глаза, сказала Кира.
Глава 12
Легко было говорить «уверена», пока думала, что работы этой ей не видать! А вот когда после совета директоров, который снился Кире всю ночь в виде разветвленного кошмара и заставил ее проснуться в холодном поту в половине пятого утра, – когда на следующий день ей позвонила секретарша Длугача и сказала, что с понедельника она может приступать к формированию редакции, а через неделю Виктор Григорьевич просит представить ему концепцию в общем виде…
– Он просит вас написать, какой вы видите газету, – не поняв, с чем связано Кирино гробовое молчание, пояснила секретарша. – К его возвращению из командировки. Вы слышите, Кира Леонидовна? Алло!
Вот тут-то изображать уверенность было уже затруднительно.
«Все-таки они меня приняли. И юбка не помогла», – глупо подумала она.
Юбка в самом деле разошлась по наново зашитому шву, когда Кира садилась за стол, а когда собеседование закончилось и она встала, то дырку, конечно, заметил весь совет директоров – не спиной же ей было к выходу пятиться. И каблук отломанный они, наверное, заметили тоже, и…
И почему после этой юбки, и каблука, и ее ни на чем не основанной самоуверенности, – почему после всего этого ее все-таки приняли на работу? Да она сама себя ни за что не приняла бы!
Но они ее приняли, и в понедельник Кира отправилась в редакцию газеты «Экономические материалы», чтобы познакомиться с коллективом и решить, кого из этого коллектива она возьмет работать в новую газету, которой, согласно завышенным ожиданиям Виктора Длугача, не должно быть равной на бескрайних российских просторах.
Все это – что она должна набрать в старом коллективе новый, который будет работать на территории Длугача, – сообщила секретарша Инга Алексеевна, когда Кира наконец отмерла у телефонной трубки и смогла задавать связные вопросы.
– В одном здании с Виктором Григорьевичем? – уточнила она.
– На территории, – повторила Инга Алексеевна. – В цехе белого. Там сейчас ремонт делают.
Что значит эта бессмысленная фраза, Кира не поняла. Но переспрашивать лишний раз не стала.
Она шла в старую редакцию с тяжелыми предчувствиями и в предчувствиях своих не ошиблась. Такой невыносимой работы, как знакомство с этим обреченным коллективом, ей не приходилось выполнять никогда в жизни.
Все выходные накануне этого похода Кира провела в библиотеке за чтением подшивок «Экономических материалов» и американских книжек по издательскому менеджменту. Газета, за исключением некоторых статей, казалась ей скучной, а американские книжки – фантастическими или по меньшей мере сомнительными: разве можно здесь и теперь осуществить то, что в них написано?
Но в общем-то все, о чем говорили эти книжки, было Кире понятно. Это даже настораживало: неужели управлять людьми и процессами вот так вот нетрудно, неужели логика этого занятия так очевидна?
– Конечно, – пожала плечами мама, когда Кира рассказала ей о своей новой работе и о панике, которая ее в связи с этой работой охватывала. – Ничего во всем этом хитрого нет. Уж если я бухгалтерию освоила, то почему же тебе издательское дело не освоить?
Мама действительно освоила бухгалтерские премудрости в совершенстве, причем очень быстро. Этому можно было удивляться, потому что до рождения Киры она училась, как и папа, на филфаке, и любые цифры, не говоря про какую-то там бухгалтерию, были для нее в те времена темным лесом. Но потом настали другие времена, за знание метафор и литературных течений платить перестали, у папы это не вызвало ничего, кроме отчаянного раздражения, и мама пошла на краткосрочные бухгалтерские курсы, после которых бабушка через кого-то из своих бесчисленных знакомых устроила ее в бухгалтерию Гостелерадио. Уже через год мама так наловчилась, что могла бы не в пыльноватую контору, а в крупную фирму устроиться. Но в крупной фирме от нее потребовалась бы слишком большая самоотдача, а отдаваться мама могла только папиным делам, ни на что другое у нее не оставалось ни сил, ни времени.
– Освоишь, Кира, освоишь, – уверенно сказала она. – Ты начальница прирожденная, как бабушка твоя была. А навыки – дело наживное.
– Бабушка ни над кем не начальствовала, – напомнила Кира.
– Ты думаешь? – усмехнулась мама. – Я при ней слово сказать боялась. Да и на работе все перед ней по струнке ходили, хотя она даже не заведовала ничем – изучала свои восточные рукописи, и всё. Но вот только глянет с недовольством – мороз по коже. А почему, поди пойми. Такая уж натура. А что она в начальники не лезла… Такие времена были. Она от всего этого, советского, подальше старалась держаться. Принципиально. Ну а теперь времена другие, и из тебя начальница выйдет хоть куда.
Наверное, мама была права; Кира сама это сознавала, и не без тщеславия. Но ее первый день в «Экономических материалах»…
К вечеру этого дня в голове у нее звенело от многообразия интонаций в диапазоне от вызова до угодливости, с которыми разговаривали с нею незнакомые люди, от уверений и жалоб этих людей, от их просьб войти в положение – умирающая мать, больной муж, маленькие дети… Она не могла разобрать, правду ли они говорят, не понимала, сможет ли с ними работать, и даже не столько – сможет ли сама, сколько – будет ли от их работы какой-нибудь толк.
– Кира Леонидовна, ведь я в этой газете со дня основания! И в последнее время – сплошные нервы!
Перед Кирой сидела женщина с огромными перепуганными глазами и нервно теребила бумажный носовой платок. Казалось, скажи Кира одно неосторожное слово, и этот платок мгновенно промокнет от проливных слез. Звали женщину Галина Рюриковна, но она попросила называть ее просто Галиной или даже лучше Галей, хоть и была намного старше Киры.
– Почему же в последнее время сплошные нервы, Галина? – спросила Кира.
– Потому что меня подсиживают! Подставляют, как теперь принято говорить.
– В чем это выражается?
– Вам уже про меня наговорили, я уверена! – В платочке появилась дыра, и Галина Рюриковна нервно бросила его на пол. Потом спохватилась и подняла. – Сказали, что я визирую сомнительные документы, да?
Ничего подобного Кире никто не говорил, да она и не просила никого говорить ей о коллегах. Каждый из тех, с кем она сегодня беседовала, интересовал ее только сам по себе, а сплетни не интересовали уж точно.
– Понимаете, у меня украли печать, – торопливо, почти лихорадочно принялась объяснять Галина Рюриковна. – Меня не любят, с этим ничего не поделать, я принципиальная, а таких не любят, вы же понимаете, потому что…
– Что за печать, Галина? – перебила Кира.
– Это наша внутренняя, прежний главный редактор завел, я должна была визировать… Конечно, не великие распоряжения, но все же. Мы многим экономическую информацию из наших баз предоставляем, за деньги, а на это требуются основания, вы же понимаете, ну вот, у меня была печать. И ее украли. А потом мне намекнули, что она всплывет на каких-нибудь сомнительных документах. И что меня за это посадить можно будет, ну, или уволить – точно…
От ее лихорадочной речи можно было сойти с ума. Ее мнительность напоминала паранойю. При мысли о том, что придется с ней работать, становилось не по себе. Но базы, которые она создала, находились в идеальном состоянии, Кира сама не раз в этом убеждалась во время своей работы в «Транспорте».
– Всплыла? – сухо поинтересовалась Кира.
– Что?
Галина Рюриковна замолчала, словно споткнулась.
– Печать на сомнительных документах?
– Нет… – растерянно проговорила та.
– Галина, извините за банальность, но давайте будем отвечать на неприятности по мере их поступления, – сказала Кира. – Вы на обед собирались? Обедайте, пожалуйста.
По счастью, за этот день Кира наслушалась не только утомительных, но и смешных историй, которые поднимали настроение.
– Муженек дорогой каждый день канючит: «Ленка, ну чего ты панику поднимаешь? У меня на фирме просто задержка зарплаты». А я ему: «Полгода задержки не бывает! Это, милый мой, уже беременность, само не рассосется. Делай давай что-нибудь, бизнесмен хренов!»
Эта Ленка, Елена Савельева, была здесь одним из нескольких пишущих журналистов – в основном сотрудники редакции не писали сами, а перерабатывали на свой лад то, что было написано другими. Статьи Савельевой понравились Кире, и сама эта неунывающая Ленка понравилась тоже; ее-то уж точно надо было взять в новую газету.
Вообще же Кира с интересом отметила, что ее личные впечатления от людей совершенно совпали со впечатлением от их статей, которые она предварительно прочитала.
И целый день крутилась у нее в голове еще одна банальность из разряда тех, что она высказала Галине Рюриковне: «Не боги горшки обжигают».
И еще крутилась мысль о том, где она станет брать рекламу для газеты и кто у нее будет рекламой заниматься – в нынешних «Экономических материалах» реклама была на редкость тухлая.
В общем, в наблюдениях, идеях и банальностях недостатка не было, и к концу дня, несмотря на усталость, Кира почувствовала даже осторожный прилив оптимизма.
С этим чувством она и отправилась домой писать концепцию для такой газеты, какой до сих пор не было. Да, про себя она называла ее только так, хотя оснований для гордого наименования еще никаких не имелось.
Кроме прямого вопроса Длугача, на который она без колебаний ответила: «Уверена».
