Текст книги "Северный ветер (СИ)"
Автор книги: Анна Морева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Из-за плотно захлопнутой двери доносились громкие крики и ругань, сводившаяся к тому, что он – Максим – козёл и скотина, который обязательно пожалеет о том, что с ней так поступил.
– Уже жалею, детка! – парень лишь рассмеялся, привалившись к дверному косяку. Радостно. Игриво. Свободно. Во второй раз за день его одолевало такое прекрасное, шипящее искрами счастье, что он не мог думать ни о чем более, кроме своей удачи.
Напряжение, нервозность, глубинные страхи ушли без следа. Его внутренний сосуд был еще пуст и заброшен. Но постепенно в него вновь вливалась жизнь, пришедшая вместе со свободой от всех цепей, замков и угасших связей. Максим наполнял себя радостью, как наполняют бокал молоком дети на ночь, пытаясь избавиться от беспокойства и дурных снов. А ведь он и вправду изгнал их из своей жизни. Все. Почти все. Но ведь это не придел!
Подошедшая Сенька, довольно потерлась о ногу художника, будто упрашивая того окончательно опуститься на пол, побыть рядом с ней. Он так и сделал. Улыбаясь, сел на прохладный паркет у самой двери и прикрыл глаза. Кошка тут же забралась к нему на руки, громко мурча. Слишком давно он был столь весел и чист, слишком дано брал ее на руки, заставляя почувствовать себя не хищницей, а нужным, неотъемлемым от жизни художника существом. И плевать на кошачью гордость, если сейчас так спокойно и уютно в его руках. Всяко лучше, чем оставлять недавний подвиг Максима без внимания.
Не отходя от двери, как два сумасшедших, они просидели больше часа. Время уже перевалило во вторую половину дня, а художник и кошка все не могли насладиться тем покоем, что принес сегодняшний путь солнца по небу. Ни у кого не возникло даже мысли уйти в комнату, где было теплей и уютней. Нет. Они вместе заполняли те прорехи бытия, что во многом разрывали их жизнь, складывали из осколков упущенных возможностей и шансов ту судьбу, которую хотели видеть они.
Максим рассматривал свою кошку как-то по-новому. В голове ненавязчиво крутились идеи и отдельные фрагменты чего-то стоящего и важного. Внутренние всплохи ярких красок яростно контрастировали с угольно-черной шкуркой Сеньки, ее ушки все больше напоминали склоны египетских пирамид, а глаза пески пустыни. Одни цвета в мыслях художника сменялись другими, создавая какой-то магический калейдоскоп.
Но неожиданно эта мешанина в голове прекратилась. Будто кто-то важный с улыбкой нажал неведомый рычаг вдохновения, от чего художник, как кипятком ошпаренный, подскочил со своего места, и не думая отпускать кошку. Наконец-то в черепной коробке сложилась картина, забытая когда-то давно!
Он быстро перешел в рабочую комнату, усадив кошку на одну из широких полок с инструментами. Сменил холст, достал кисти, уже с порядком перепачканными в краске ручками. Медлить было нельзя! Нельзя так просто отпустить мысль, так неожиданно свалившуюся на темную макушку художника.
– Сиди и не шевелись особо, поняла? – зачем-то шикнул на Сеньку, прекрасно осознавая, что та итак поняла всё быстрее него. Уж в кого в кого, а в нее он верил безоговорочно.
Не задумываясь, работает быстро, на износ. Ни одной пустой или дурной мысли в голове – полная сосредоточенность на холсте. Широкие взмахи рукой отдаются линиями на полотне, резкими, непонятными для любого, кроме него, чертами. Работа должна быть кропотливой: в воображении слишком много мелких деталей, которые нельзя упустить или испортить. И все равно Максим не успокаивается ни на минуту, меняя кисть за кистью, краску за краской. Он сам задает себе этот бешеный темп, в отсутствии которого просто не смог бы ничего сделать. Это только в сказках желанные и хорошие полотна выходят путем долгих раздумий о тоне и фактуре. В реальности картины пишутся по-другому: на одном дыхании, растянувшемся на часы, единой мыслью и безумством, вобравшим в себя все грани человеческой сущности.
Сенька и вправду сидит не двигаясь. Даже своевольный хвост старается держать в первоначальном положении. Она впервые видит его именно таким. А может дело в том, что он рисует ее? Может быть от того слаженность и легкое сумасшествие кажутся необычными? Что бы это ни было, кошке нравится видеть это зрелище. Она настолько захвачена эмоциями художника, что почти находится под гипнозом, хотя и не осознает этого.
Не смотря на то, что Максим не останавливается ни на миг, работа затягивается. Время уже давно закатилось за полночь, возвещая о приходе нового дня. Руки и пальцы у него предательски ноют, но он продолжает рисовать, готовый вот-вот завершить картину. Художник уже знает, что сегодня не ляжет спать. Чтобы закончить, но не потерять связь с полотном. Чтобы быть уверенным в том, что привидевшаяся ему желтоокая богиня магии – не сон, а осязаемая реальность, запечатленная не только в его сознании и сердце, но и на холсте.
Когда художник заканчивает и устало опускается на пол, за окном уже начинает зарождаться робкий рассвет. Он и сам не верит в то, что полотно стоящее перед ним – дело его рук. Слишком уж много раз он отчаивался в своих работах, чтобы так легко принять свою небездарность.
Уставшая сидеть неподвижно кошка соскакивает с полки и заглядывает в холст, замирая. Видевшая сотни работ художника, она сама не знает, реально ли то, что находится у нее перед глазами, к сожалению, лишенными возможности различать цвета. Но от этого картина становится лишь глубже и нереальней.
Когда-нибудь поллотно увидят многие другие, и их поразит до самого сердца понимание того, что все в этом мире совершенно иначе, нежели нам кажется. Яркие краски, резкие отточенные линии. Черная кошка на картине будто склеена из разбитых кусочков темного стекла. Но это не отменяет ничего. Ни ее красоты, ни ее узнаваемости. Она все такая же: волшебная, магическая, будто сошедшая со страниц древней неизвестной никому истории, прекрасная и неизменная, пугающая и волнующая. Как сама магия, что приходит к людям нашего мира в обличиях животных под покровом ночных чудес.
Художник еще долго сидит перед картиной. Пальцы правой руки слегка дергаются, выдавая предельную усталость. Но вместо того, чтобы отдохнуть Максим берет с полки перекочевавший сюда почти забытый конверт. Сейчас он приобретает двойственной, сумбурное значение для жизни парня. Тот решил сыграть с Судьбой в последнюю игру, выход из которой находится среди бумаг, подписей и слов от мало знакомых ему лиц. Правила игры просты: если это приглашение вступить в ассоциацию художников, то он ни за что не отпустит Нину, если же нет... То чувства будут сжигать его долго и упорно, вместе с сердцем.
Конверт он вскрывает быстро, словно терпение уже и вправду на исходе, хотя теперь спешить некуда. Несколько минут уходит на то, чтобы вычленить из текста нужные слова. А затем по комнате разносится смех художника.
Он вновь выиграл! Вновь не потерял свое сердце!
***
Нина чувствовала себя виноватой. Впервые в жизни по своей воле она оставила Марка одного дома. А все ради чего? Ради того, чтобы в очередной раз забыться, позволив Алексу утащить себя на каток. В крытое помещение пускать с животными наотрез отказывались, а потому псу пришлось остаться дома в одиночестве.
Каток совершенно не спас гиблую уже ситуацию. Как не помогли ей теплые, даже горячие руки Алекса, попытавшегося согреть ее замерзшие пальцы. Девушка скорее хотела оказаться дома, где единственным любящим ее существом был Марк. Родной, милый и любимый пес, оставшийся без ее внимания на целых полтора часа.
Сейчас они шли по одному из проспектов города и молчали. Нина была мыслями слишком далеко, чтобы самой начать разговор, а Алекс оказался сегодня необычайно дерганым и сдержанным. Хотя обычно с легкостью мог завязать беседу, затянув в нее девушку. И не только эту.
Да, Нина более чем интересовала его. Красивая, умная, безмерно талантливая, пусть и не обращающая на это внимания, часто задумчивая она казалась ему самой совершенной загадкой, которую цепкий логический ум парня хотел разгадать. Разгадать, если можно, сломать, подчинив столь желанный объект себе, а потом избавиться, как от совершенно надоевшей игрушки. Так было не раз и не два. Только эта девушка почему-то не спешила влюбляться, сближаясь и припадая к его ногам. Это раздражало и выводило его из себя, уродуя всю картину той очередной легкой победы, которую рисовало его воображение. Но, кажется, он и в этот раз придумал "чем" можно сломать дух этой игрушки, совершенно не желавшей подчиняться чужому влиянию. Пусть грубо и "не по правилам", но он добьется всего, чего хочет.
– Нин, ты меня слушаешь?
– Нет, прости, отвлеклась, – девушка вынырнула из воспоминаний о художнике, которого еще неделю назад видела идущим вместе с Ириной по улице. Тогда она впервые испытала ревность, заметив, как та пытается теснее прижаться к Максиму. А он, казалось, и не был против. Во всяком случае, руку из её пальцев вырывать не пытался и даже ничего ей на это не говорил. Просто продолжал идти дальше, будто ничего и не происходило.
Жгучее тягостное чувство обухом ударило по голове, отразившись звоном в сердце. И лишь после этого Нина поняла, что умудрилась влюбиться в человека, которому, по сути, и не нужна. В гордого, эксцентричного, необыкновенного парня, живущего картинами, красками и карандашными зарисовками, даже не удосужившегося объяснить свое нежелание общаться с ней лично.
– Чтож, не больно и надо, – подумала она тогда, пытаясь убедить саму себя в том, что и он ей не слишком-то сдался.
Только фокус с самоубеждением не прошел. Дни становились все хуже и хуже, от чего прогулки с гитаристом вовсе перестали спасать. Несколько раз девушка порывалась поговорить с Максимом, поставив все точки в их отношениях, но, поднимаясь, так и останавливалась у его двери, боясь постучать и увидеть гневный взгляд зелёных глаз. Нет, совершить это было выше её сил. А потому Нина терпела и старалась больше думать о том, как по весне переберется из самого города в пригород, сменив квартиру на дом с садом и лесом, находившимся всего в нескольких километрах от него.
– Там-то уж точно все наладится, да и Марк будет счастлив, – успокаивала сердце девушка, понимая, что до весны еще нужно дожить.
– Опять? – Алекс поморщился, догадываясь, что ничем из нее это не выбить, и продолжил:
– Я говорил о том, что у нас с ребятами сейчас будет репетиция. И ты могла бы понаблюдать за ней. Развлечешься, развеешься. А то грустная ходишь, будто в жизни ничего хорошего не осталось. Ну же!
Подумав, Нина кивнула. Ей сейчас и вправду хотелось забыть обо всех проблемах и ненужных мыслях. И если что-то и в силах было ей помочь в этом, так это музыка.
Студия, в которой репетировали ребята, находилась в одном из полуподвальных помещений домов. Стены были обиты каким-то звукоизоляционным материалом, на полу покоился старый, оставшийся еще с прошлых хозяев, темный линолеум. Из вещей инструменты, диван со столом, да небольшое возвышение – импровизированная сцена.
Нина уже бывала здесь однажды. Только тогда здесь были и другие музыканты из группы, их девушки. Сейчас же комната казалась пустой и никому ненужной. С Алексом они были здесь одни.
– А где остальные? девушка огляделась, вешая куртку на крючок.
– Придут чуть позже, рано еще, – парень громко включил музыку и сел на стоящий у стены диван – Иди сюда.
Нина примостилась на противоположный край дивана. Нет, ей не было противно или неприятно находится с Алексом рядом, иначе не было бы и встреч. Скорее наоборот. Но девушка чувствовала, что с ним нужно сохранять дистанцию. Именно с этим человеком.
Она не знала интуиция это или нет, но ощущения неправильности от общения, встреч, касаний рук и его попыток обнять не проходило. Висело за спиной подобно топоту над головой невинно осужденного. Это чувство притупляло все остальные, заставляя пугаться, в глубине души, любых желаний парня стать ближе.
– Наверное, все дело в том, что не мой он человек, – подумала Нина, за своими мыслями не заметив насколько близко придвинулся к ней гитарист. Теперь его глаза смотрели к ней в душу и, кажется, видели насквозь. Она не успела выговорить и слово протеста, когда почувствовала руки парня на своих коленях. Их жар и тяжесть чувствовались даже сквозь плотные джинсы, заставляя нервные клетки реагировать на каждое прикосновение. Стало по-настоящему страшно.
– Саш, убери руки. Это не смешно, – она постаралась высвободиться.
– Да и я не клоун. – Он ухмыльнулся, притягивая девушку за сгиб ноги ближе к себе.
– Теперь-то она точно не сбежит, – самонадеянно подумал Алекс. На периферии его сознания громким рокотом звучало: «сломать, подчинить, растоптать». Ни одной другой мысли. Только желание силой взять все, что ему не отдали по доброй воле.
Его руки, задрав джемпер, коснулись узкой талии, с силой сжав ее. Девушка начала вырываться, окончательно поняв, насколько все далеко от шутки. Но ничего не помогало. Он был сильнее, больше, агрессивней. Настолько, что сознание терялось от мыслей о свободе, до которой было совсем близко и одновременно безумно далеко.
Щеку обожгло поцелуем. Неприятным, мерзким, пустым. Будто горячая сталь коснулась кожи, оставляя рубец если не на теле, то на душе. Еще один отпечатался на шее, неприкрытой вязаным джемпером, а в голову Нине ударил адреналин. Сбежавшие с талии руки до боли сжались на тонких хрупких запястьях, оставляя отчетливые красные следы. Она все же нашла силы оттолкнуть от себя парня и вскочить с дивана, чуть не упав на холодный пол.
Гитарист выглядел рассерженным и озадаченным. Видно не часто девушки отказывались у него от таких «прекрасных» подарков. Одно это выводило его из себя, доводя до пятен перед глазами от скрытой ярости.
– О господи, Нина, не корчь из себя недотрогу, – он тоже встал с дивана, кое-как смерив подступившие к горлу страсть и ненависть. Даже если учесть его весьма субтильное для взрослого парня телосложение вырваться второй раз у девушки никак не получилось бы.
– Прекрати, – твердо произнесла Нина, отступая к двери. В душе была сумятица, но она раз за разом пыталась взять себя в руки, разговаривая с парнем, как со свирепым хищником: спокойно и громко. Он им и был: тигром, нет, скорее шакалом, хитрым, злым, подбирающим то, что плохо лежит или не способно защититься от не слишком-то сильных лап.
Она отступала, понимая, что на каждый ее шаг к двери он сделает два своих. А Алекс продолжал наступать делая все нарочно медленно и плавно, будто заигравшись в какую-то свою игру. Это единственное, что дало девушке шанс выбраться наружу.
Когда спина уперлась в холодную железную дверь, она чуть не вскрикнула от испуга. Схватилась за нее и, дернув на себя, отворила. В помещение влетел холодный воздух с улицы, по которой в спешке бродили люди. Бросившийся было к ней Алекс остановился на полпути, вновь замедлившись. Теперь не так страшно, теперь легче...
– Быстро отойди от двери, идиотка. Иначе тебе же будет хуже.
– Врешь, – выдохнула она и, схватив куртку, бросилась наверх, не думая о том, чтобы остановиться или оглянуться. Сердце случало в бешеном ритме, грозя разорваться на части. До самого угла дома она бежала словно ошпаренная, прижимая куртку к груди. Лишь на перекрестке, в потоке удивленных людей она рискнула накинуть ее на плечи.
– Ну и дура! – разгорячено выкрикнул он ей вслед – Будешь и дальше гнаться за своими мечтами: сгинешь!
Парень кричал что-то еще, вымещая давившую на него злость в морозный воздух, все больше наполняющийся белыми слепящими глаза снежинками. Но девушка его уже не слышала. Она вновь бежала вперед, пытаясь оставить позади и свое прошлое, и свою боль, и ощущения прикосновений обжигающе горячих рук к запястьям. Оставить за спиной все, что мешает жить.
***
Тем же вечером Максим сидел у дверей ее квартиры с одной ясной мыслью: "сказать ей все". Прошло уже два дня с тех пор, как он закончил картину, но увидеть или поймать девушку в коридорах не получалось. Несколько раз днем он подходил к квартире Нины, стучался, звал, но ни разу не услышал даже шороха или звука. Она определенно угадывала те моменты, когда он решался наведаться к ней, и убегала из дома раньше, не оставив ни намека на свое присутствие.
В этот раз художник решил ждать до последнего. Даже если она – эта взбалмошная, хрупкая, странноватая девчонка – вернется домой лишь под утро, он все равно будет ждать здесь. Хотя в последнее верилось с трудом. Максим и через железную дверь слышал возню Марка у порога. Тот явно ждал хозяйку, а она бы не посмела оставить его одного надолго.
Он сбился со счета времени, когда совсем рядом заскрежетал лифт. Было слышно, как он с трудом передвигается в шахте, мечтая только о том, чтобы вновь замереть, примостившись на каком-нибудь тихом этаже. Повозившись, створки лифта открылись, выпуская в коридор Нину.
Волосы взбиты, будто перья. В них запутался снег и питерский воздух. В глазах недоумение и легкий страх. Но, завидев Максима, эта кутерьма во взгляде почему-то успокаивается, теряя былую рассеянность. С красных от холода губ срываются облачка пара. Нина плотнее кутается в теплую куртку, из-за чего пальцы почти побелели от напряжения.
Заметив ее разбитое состояние Максим поднимается с корточек, но не двигается с места. Он и здесь-то еле смиряет желание кинуться к ней и обнять, вернув глазам уверенность и затаенные смешинки. Вместо этого он ждет у двери, так же как ждет её преданный пес по ту сторону этой глупой перегородки.
– Можно мне войти?
Нина кивает, отпирая дверь. Входит сама, почти сразу натыкаясь на Марка, взволнованно уткнувшегося мордой ей в ладони. Включив свет, она гладит пса по шее и старается не заплакать, выпустив эмоции на волю. Нина уже чувствует подкативший к горлу откат от страха, потому и старается заменить его мелкими ненужными действиями. Последнее чего бы ей хотелось, так это то, чтобы Максим видел ее слабость.
Но он видит. Замечает всё: от слез в глазах до нервных жестов и подрагивающих рук. Смотреть на это больно и страшно, будто сам себе загоняешь иголки под кожу. Хочется утешить, понять, но художник совершенно не знает как. Поэтому, дождавшись, когда она снимет куртку, просто прижимает ее лицом к себе. Крепко, сильно и невообразимо нежно.
Нина вырывается, кричит что-то неразборчивая, но Максим не отпускает. Держит так заботливо, как может, словно боится упустить или потерять вновь. Рядом крутится Марк, понимающий, что от этого человека хозяйку защищать не нужно. У него и взгляд похожий. Такой же любящий и преданный. Вскоре девушка затихает, начиная плакать. Откат все же настиг ее, дав выход слезам и страхам. Пока она не успокоится окончательно, парень гладит ее по плечам и спине, говорит какой-то ласковый бред, выдыхая слова в непослушные волосы.
– Тихо, Мышка, тихо. Я здесь и все будет хорошо. Обязательно.
– Но... – Нина поднимает на него все еще влажные от слез глаза – Разве ты не...
– Я – "не". И в следующий раз, когда тебе что-то говорят незнакомые люди, верь меньше. Иначе с ума сойдешь.
– То есть...?!
– То и есть. Успокаивайся, – художник касается губами виска девушки, замирая на секунду. Глаза слегка расширяются, от охватившего губы чувства жара. А ведь она, кажется, и не заметила, что простыла.
– Так, все. Быстро в комнату и под одеяло. Заболеешь как-нибудь в следующий раз.
Отправив все еще всхлипывающую девушку в комнату под присмотром Марка, сам Максим идет на кухню. Здесь он знает все не хуже, чем она у него. Подогревает воду и возвращается уже с бокалом горячего чая, который вручает Нине.
– Что это? – художник задерживает взгляд на не прошедших за два часа следах от пальцах на ее запястьях. Ревность вновь холодной змеей скользит по сердцу, вынуждая его зажмуриться, чтобы хоть как-то скрыть это.
– Попытка закончить то, чего никогда не было, – девушка не хочет, чтобы он видел эти отметины. Только не он и только не сейчас. Но Максим, после ее слов, лишь мягко обхватывает до сих пор саднящие места соприкосновения с чужими пальцами. Его ладони холодные, успокаивающие. На миг ей вновь хочется заплакать, но она кое-как берет себя в руки.
– Ты цела?
– Если бы не так, то домой я бы вряд ли пришла. Нева в этом случае предпочтительнее, – пытается Нина отшутиться, но все выходит слишком серьезно.
– Ты – дурочка, Мышонок. Нашла тоже мне выход!
Когда девушка допивает чай, он сам сажает ее к себе на колени. Отпускать не хочется, как и не хочется расставаться. Нина и сама не против этих объятий. Так не страшно и не больно. Тепло, как когда-то в детстве, в те моменты, когда солнце заглядывало рано-рано утром в окно, поднимая обитателей старой квартиры.
– Знаешь, мышка, – тихий шепот касается ушка – Я люблю тебя.
– Это плохая шутка.
– Это не шутка.
– Тогда слова.
– Нет, не слова. Это я.
Нина рассмеялась, прижавшись к нему. Если это сон, то ее ответные слова будут услышаны лишь ей. Но она все же их произносит, вкладывая в признание нечто большее, чем любовь и нежность к художнику. Себя. Если бы в этот момент она видела его лицо, то, должно быть, узнала бы, как видит самый счастливый человек на свете.
Максим еще долго укачивает ее, как ребенка, в своих объятьях, заставляя расслабиться и почувствовать себя дома, в полной безопасности и любви. Так проходят несколько десятков минут, а когда девушка засыпает, художник укладывает ее на диван, накрывая одеялом. Марк тут же пристраивается рядом с хозяйкой, оставляя парню место за ее спиной.
Потухает свет. Снаружи дома бушует непогода. Подхватываемый ветром кабель раз за разом ударяется о стекло, от чего Нина испуганно просыпается, тут же оказавшись крепко прижатой к Максиму.
– Что это? – девушка сжимается в кольце его рук, вспоминая, что боится темноты.
– Это Северный ветер, не бойся, – художник совершенно ласково и нежно касается ее виска губами – Это Северный ветер.
