Текст книги "Княжич Олекса. Сказ первый (СИ)"

Автор книги: Анна Архипова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

– Он мой! – выпалил Александр, выхватывая подаренный ему Мусудом турецкий лук. – Сейчас этот рыжебородый полетит с седла…

– А если промахнешься? Если попадешь в Ростислава? – попытался помещать ему кормилец, но Александр его не слушал.

– Не велика будет потеря, – произнес он холодно и Мусуду в этот миг показалось, что перед ним не Александр, а его отец Ярослав.

Княжич спустил тетиву.

Рыжебородый ушкуйник покачнулся, когда стрела впилась в его горло, в то незащищенное место между подбородком и воротом кольчуги. Продержался Звяга после меткого выстрела недолго – завалившись назад, он выпустил поводья и рухнул на землю. Упав, он не шевельнулся более. Княжич Ростислав остался в седле, но от ужаса ничего не предпринимал, беспомощно тараща глаза. Александровы телохранители подскакали к нему, взяли конские поводья и отвели коня и его наездника в лес.

Сторонники Водовика и ушкуйники, увидев, что Звягу свалили стрелой, растерялись и стали отступать. Первыми побежали ушкуйники – рассыпавшись по берегу, словно горох на столешнице, они кинулись в сосновый бор, ища убежища. Поредевшая новугородская сотня еще сражалась – помня о воинской чести. Однако наседавшие переяславские дружинники быстро рассеивали их и было понятно, что исход битвы предрешен.

Александр хмурился, размышляя о чем-то, потом оглянулся на татарина:

– Мусуд, труби в рог! Пусть прекратят сечу.

– Да ты что, княжич! – воскликнул телохранитель. – Добить их осталось – раз плюнуть.

– А зачем добивать? Это лучшие новугородские вои, каждый из них золотом ценится. Их не убивать надо, а заставлять нам служить, – ответил княжич. – Труби в рог!

Делать нечего – хоть отрядом и заправляет старшой, но сын князя – всегда сын князя. Мусуд приложился к рогу. Звук рога поднялся до вершин сосен, загудел на берегу, заставив сражающихся приостановиться. Воины князя Ярослава, решив, что дан сигнал к отступлению – развернули коней и покинули поле боя. Александр, окруженный охраной, направил своего скакуна им навстречу.

– Почему не велел добить их, княже? – спросил старшой отряда Алдопий, когда их кони поравнялись. Хоть Александр и дал слово отцу, что будет ниже травы и тише воды, однако властные замашки княжича понуждали Алдопия отступать перед Александром.

– Добрый воин всегда пригодится, – сказал Александр, кивая на новугородских конников, оставшихся на поле боя. – Я говорю от имени отца. Вот если откажутся сдаться и служить – всех перерезать. За мной!

– Стой! – Мусуд вновь перехватил коня княжича. – Не вздумай к ним приближаться сам. Кто их знает! Не мечом – так стрелой достанут. Пусть старшой идёт или же я.

Александр хотел возразить, но понял, что тот прав, да и не дело князя идти миром мирится со смутьянами. Тогда княжич указал на старшого Алдопия – пусть он идёт к ним и договаривается. Старшой, хлестнув коня, поспешил к месту битвы. Новугородские воины, не зная, что их ждёт, настороженно наблюдали за возвращением врагов и держали оружие наготове. Алдопий остановил коня и поднял вверх правую руку, давая знак, что будет говорить.

– От имени князя Ярослава Всеволодовича! Сложите оружие и к вам проявят снисхождение. Вы не погибнете и будете служить князю Ярославу верой и правдой. Сложите оружие!

Долго длилось молчание. Затем гордые новугородцы крикнули в ответ:

– Знаем мы, как Ярослав держит свое слово! Верить ему нельзя! Что так умрем – обманутые и повешенные, что так – бою, но уж лучше в бою, чем как собаки! Хватит медоточить, сражайтесь!

Старшой оглянулся назад, на Александра. Княжич сидел прямо, на его юном лице застыло каменное выражение. Мусуд видел, что Александр взбешен словами новугородцев – они оскорбили его отца! Татарин был уверен, что сейчас остатки мятежной конной сотни будут атакованы, но ошибся:

– Мусуд, дай мне подъехать и сказать им! – обратился к нему княжич.

– Прости, княже, но – нет, – ответил Мусуд, покачав головой.

Следующий миг для него слился с яркой вспышкой света, резкой болью и потрясением от осознания того, что Александр ударил его. Хлестнул витнем по лицу, углом задев глаза, отчего и сверкнули звезды в голове Мусуда! Ловко так ударил, неожиданно – наставник и заметить не успел!

– Олекса! – вскричал Мусуд, ослепнув на правый глаз, а вторым как сквозь туман видя удаляющегося княжича. Чуя, как горячая кровь течет по щеке, татарин пришпорил скакуна, но нагнал его только тогда, когда Александр уже поравнялся с Алдопием.

Княжич вскинул вверх руку и заговорил:

– Слушайте, храбрые новугородцы! Имя мое Александр Ярославович, я сын князя Ярослава Всеволодовича. Говорю вам от имени своего отца: к смерти приговорены лишь те, что бесчинствовали на этих землях, грабили и жгли – вы же, достойные воины, защитники своего отечества – ни в чем не повинны! За что вы желаете принять смерть? За грехи трусливого боярина Водовика? Хватит с него и его собственной смерти, когда предстанет он перед моим отцом! Вам же – лучшие новугородские мужи – нет нужды нести кару! Вот вам слово князя: вас не призовут к ответу, если сложите оружие сейчас, признаете власть князя Ярослава и будете служить ему верой и правдой! Я так сказал!

Услышав голос Александра, новугородские конники растерялись – они не ожидали, что в нападающем отряде будет сын князя Ярослава. Бесстрашие княжича удивило их – он подъехал так близко, что его можно было сразить стрелой! И на то были причины: сколько бед его отец принес этим землям, сколько горя! Убей они сейчас Александра – жестокий Ярослав на себе бы испытал то, что терпели новугородцы, хороня невинных младенцев и отроков, скончавшихся от голода!

Но Александр предлагал мир и прощение! Если княжич сейчас погибнет от их стрелы – им никогда уже не вернуться в родной Новугород, не увидеть дома и милых сердцу людей… В конце-концов кто-то из конников крикнул:

– Даешь слово князя?

– Слово князя! – крикнул в ответ Александр, так, чтобы его все услышали.

Новугородцы переглянулись меж собой. На землю упали мечи, копья, луки и колчаны со стрелами.

– Сдаемся на милость князя!

Лицо Александра просветлело, он кивнул Алдопию – давая понять, что дальше должен распоряжаться старшой. Алдопий дал знак и переяславские ратники направились к противникам, чтобы собрать брошенное оружие. Новугородцы не сопротивлялись, ожидая, что им прикажет победившая сторона.

– Солнце село, – заметил княжич, поглядев на небо. – Ночевать придётся на полдороге.

Он повернулся к Мусуду и замер как громом пораженный. Татарин остановил своего коня вплотную к нему, но не пытался силой оттащить Александра на безопасное расстояние; он просто замер за спиной мальчика с напряженно вытянутой рукой – готовый стремительно схватить княжича и, уберегая от вражеской стрелы, перебросить на свое седло. Лицо и шея Мусуда были окровавлены. Лоб, переносица и щека были рассечены ударом, один глаз, полуприкрытый разорванным веком, вспух и был так залит кровью, что нельзя было понять, что от него осталось. Но Мусуд не пытался остановить кровь, он не думал о ране, он думал только об Александре!

– Мусуд! – выдохнул княжич. Он ударил кормильца в порыве гнева, который, вспыхнув, застлал Александру разум, понуждая добиваться желаемого любым средством. В тот миг он был готов убить Мусуда, если тот встанет у него на пути! Но это было в тот миг! А сейчас…

Сейчас Александр, видя рану Мусуда, побледнел, чувствуя ужас перед собственным поступком.

Ночевать и вправду пришлось на полпути к Торжку.

Старшой приказал отряду остановится у разоренной веси кривичей, где после мора и ушкуйничих набегов не уцелела ни одна душа – остались только черные ямы на месте землянок с клочками вереска и гнилой соломы. Алдопий расставил дозор вокруг становища, позаботился о том, чтобы Водовик был надежно окружен да и новугородские ратники были под надлежащим присмотром.

Ярославовы дружинники расседлали коней, развели костры, пристроили котелки. Над становищем вскоре завитал запах жирной похлебки, радующий всякого, кто пережил нелегкий, полный опасностей день. Мужики переговаривались меж собой, добродушно посмеивались, хлебая похлебку – не забыв накормить и примкнувших к отряду новугородцев.

Александр сидел у костра молча, стороной от всех. Он вперился взглядом в огонь, не в силах видеть Мусуда, устроившегося неподалеку. Поджав ноги под себя, Мусуд устроился на земле; изредка грязной скомканной тряпицей промокая рану на месте глаза, продолжающую кровоточить, татарин меж тем прихлебывал сытное варево из деревянной плошки, отмахивался от мошкары, и порою перебрасывался словом-другим с кем-нибудь из мужиков. Он держал себя так, будто бы и не случилось ничего! Будто и не хлестнул его Александр витнем на виду у отцовских воев – словно Мусуд был каким-то холопищем, а не кормильцем и телохранителем!

Сделанного не воротишь! Натворил Александр дел: Мусуда унизил, слово быть послушным, данное отцу, напрочь позабыл… Впрочем, княжич твердо знал: кормилец будет защищать его перед Ярославом несмотря ни на что. Знал и то, что Мусуд никогда не припомнит ему случившегося и останется ему наставником и верным охранителем. Но от знания этого было так тяжко и тошно, что хотелось Александру сунуть руку в огонь, чтоб болью затмить мучавшие его мысли!

Вымолвить бы хоть что-нибудь, признать злую ошибку, средоумность свою, горячность! Да не умел княжич говорить слов раскаяния, не учили его им, не требовали с него этого никогда.

– Олекса, похлебка стынет, – сказал Мусуд, заметив, что мальчик не притронулся к своей еде. – Поешь, сил набирайся.

Александр сжал зубы, сделав вид, что не слышит его.

Во тьме за пролеском, со стороны торговой дороги, послышались лошадиное ржание, скрип колес и собачий лай. К становищу выехала, подпрыгивая на кочках, старая повозка запряженная худой клячей, вокруг которой вился взъерошенный полудикий пес. Из большого деревянного короба на повозке выглядывали чумазые лица детей и женщин, рядом шагали несколько крепких юношей.

– Эй! Чего потеряли здесь, оборванцы? – крикнули дозорные. – Чего во тьме шарашитесь?

Кляча остановилась и шумно фыркнула. Из короба выбрался старик в лохмотьях – кривой, тощий и такой косматый, что не мудрено его было принять за лешего. Старик поклонился подошедшему Алдопию и заговорил певучим голосом:

– Исполать вам! Пришли на огонек, добрые люди! Скоморохи мы – вольный народ, народ веселый – живем на дороге, идем куда глаза глядят, едим, что бог пошлет! Пустите к огоньку обогреться!

Алдопий нахмурился:

– Идите-ка вы, народ веселый, лучше туда, куда вас бог послал.

– К вам и послал, – живо ответствовал старик.

Старшой бросил коротко дозорным: «Гнать их в шею!» и пошел обратно к костру. Дозорные криками, пинками и тяжелыми оплеухами стали выпроваживать незваных гостей. Дети в коробе завыли, пес бросился на обидчиков, захлебываясь в бешенном лае. Когда Александр спросил Алдопия, что за шум там такой, тот пожал плечами:

– Ходят тут шатуны всякие, сраму не имут, обогреться просятся. Велел гнать.

– Отчего так? – удивился княжич. – Нам разве холоднее станет, если и они погреются? Кто они?

– Говорят – скоморохи.

– Скажи дозорным, пусть пропустят их к костру, – распорядился Александр. – От нас не убудет.

Алдопий, хоть и был недоволен этим решением, встал и отправился выполнять его. Нищих скоморохов допустили к огню, велев вести себя потише, по становищу не ходить да воинов разговорами не донимать. Гости, благодарные за приют, никому не мешали: рассадили детей обогреться, достали сухари и, запивая кипятком, принялись их жевать. Переяславские дружинники, пожалев их, отдали котелок с остатками похлебки.

– Благодарствуем, добрые люди! – косматый старик низко склонил голову. – Чем порадовать вас за доброту? Быличку рассказать, песней развлечь?

– А чего нет? Развлеки!

Старик поглядел на звездное небо, улыбнулся загадочно и, прочистив горло, запел:

Спой нам, песня-песенная, спой!

Про дела минувшие – стародавние!

Поведай быличку как Владимир-князь,

Как Владимир-князь, Ясно Солнышко,

Полюбил-то красну девицу!

Как посватался наш Володимир-князь

Ко княжне, да к Рогнеде-то полоцкой.

К девице ликом дивно-прекрасной,

К девице важной и баской!

Но отец Владимиру дочь не отдал,

Он рабом и холопищем князя назвал!

Огневился Владимир тогда, осерчал,

Княжество полоцкое поднял на меч –

Обидчикам должно мёртвыми лечь!

Мёртвецом и полёг полоцкий князь,

Над Рогнедой взял Владимир власть!

На победном пиру Владимир изрёк:

«Невеста плоха – то мне урок!

Други-соратники, верные мне!

Другую невесту доставьте ко мне!»

«Найдём, князь, невесту, дай только срок -

Землю прочешем, просеем песок!»

Богатыри-то Дунай и Добрыня

По свету отправились невесту искать.

Долго ль время шло, да и вышел срок!

Воротились богатыри славные -

Привели невест в терем княжеский.

Со всего-то свету девицы-красавицы.

Да и было их – что глазам не счесть.

Поклонилися князю Добрыня, Дунай –

«Исполнили долг, теперь выбирай!

И знатные есть и приятные станом.

И бедноватые и с богатым приданным».

Богатырям Владимир повелел:

«Красивых давайте, всего-то дел!»

Княжьи вои тогда невестам сказали:

«Кто хочет за князя? Красавиц он ждёт!

Кто щедро одарит – тот и пройдёт!»

Вот невесты златые украшенья снимают,

Дуная с Добрыней они одаряют.

Одна лишь Апраксия стоит в стороне:

«Не быть тому, чтобы мне

За красу приплачивать пришлось!

Не бывать тому, други милые!»

Засмеялись Добрыня с Дунаем:

«Оставайся одна! А мы невест доставляем!»

Вышли невесты, пред княжьими встали очами,

Владимира они развлекали речами.

Но не выбрал из них князь ни одной:

«Нет тут девицы, желаемой мной!»

Когда ж стали невесты домой собираться,

Апраксия к князю пришла попрощаться.

Увидел Владимир девицу такую!

Увидел Владимир красу неземную!

Подошел он к Апраксии, гордой девице,

Подошел он к Апраксии и подал десницу:

«Будь супругою моею!

Владей всем тем, чем я владею!

Верна будь и честна – клянись мне в этом!

Роди мне сыновей, как велят заветы!»

Белы руки ему подала свет-девица -

И будто взмахнула крыльями птица:

«Клянусь, не будет на всём свете -

Клянусь и буду я в ответе, -

Верней супруги и честней!

Подарю тебе я сильных, храбрых сыновей.

Ты будешь надо мной главою -

И в один умру я день с тобою!»

Спой нам, песня-песенная, спой!

Про дела минувшие – стародавние!… – закончил старик-скороморох запевом, положил руку на грудь и перевел дыхание.

Люди вокруг молчали – слыша отголоски прекрасного пения где-то в ночном лесном чреве и под куполом небес. Александр, прислушивавшийся к скомороху, не заметил приближения Мусуда. Княжич вздрогнул, когда кормилец накинул на него походный плащ, заботливо расправив складки на плечах.

– Холодает, Олекса, – только и сказал Мусуд.

Кормилец хотел было вернуться на свое место, но мальчик удержал его, положив свою ладонь на его мозолистую руку. Заглянув в лицо княжича, кормилец без слов понял всё, что творилось в душе Александра. Сжав его ладонь, Мусуд прошептал:

– Забудь, Олекса. Забудь!

Когда по полудню следующего дня отряд въехал в Торжок, Ярослав сам вышел встречать их. Стоя на широком крыльце, надвинув расшитую золотом и отороченную богатым мехом шапку на высокий лоб, князь пристально оглядывал прибывших. Он не сразу отыскал взглядом сына, нечаянно затерявшегося в числе ратников, увидев же Александра целым и невредимым, Ярослав с едва различимым облегчением перевел дух.

Алдопий, соскочив на землю, тут же согнулся в поклоне:

– Милостливый княже! Воля твоя исполнена!

– Приметил, приметил!.. – медленно ответил Ярослав, чье лицо при виде связанного боярина Водовика приняло хищное выражение. – В поруб его немедля!

– Милостливый княже! – продолжил Алдопий, когда Водовика уволокли двое крепких слуг. – Разоружили и воротили мы так же новугородскую сотню, что этот боярин самовольно увел с собою. Вои они славные, храбрые, каждый из них трех мужей стоит! Все они хотят служить тебе и повиноваться и ждут, когда разрешишь ты их судьбы!

Ярослав, не скрывая удивления, усмехнулся:

– Неужто вернуть удалось?

– Да, мой княже, они здесь.

– Что же! Любы мне богатыри, дороги умелые ратники! Коли воротились и служить желают – принимаю в свою дружину. Вот мое слово князя!

Князь дал знак Торопке Меньшому подойти и сказал:

– Пересчитай новугородских ратников, а затем проследи, чтоб каждого хорошо на постой устроили да заботой не обделили. Оружие им вернуть и определить в старшую дружину. Все ясно?

– Ясно, княже! Будет исполнено, – кивнул преданный гридник.

У новугородских конников отлегло от сердца при этих словах. Значит, не обманули их, сдержали слово!

Александр, нарочно выжидавший, когда отец решит судьбу ратников, вышел к крыльцу и почтительно склонился пред Ярославом. Тот едва заметно кивнул ему и обратился снова к Алдопию:

– Как показал себя мой сын? Слушался ли приказов?

Старшой, не в силах лгать, но и боясь поведать правду, смешался и потупил взор.

– Почему молчишь? – Ярослав прищурился сначала на него, следом на княжича. – Что скажешь ты, Александр? Сдержал ли ты слово, данное мне? Тоже молчишь?… Где твой кормилец? Мусуд!

Лик Мусуда, выступившего вперед, заставил Ярослава надолго замолчать. Помрачнев, князь обвел взглядом находящихся во дворе дружинников, мимоходом зацепив безучастного ко всему княжича Ростислава, затем снова впился в три виноватые фигуры.

– Позволь, князь пресветлый, мне рассказать всё и по порядку… – заговорил Мусуд.

– Отчего же ты один собираешься рассказывать? Прямо сейчас и будете все вместе меня речами тешить, – оборвал его Ярослав жестко. – А я послушаю!

В горнице Ярослав заставил сына сесть рядом с собою, а Алдопия и Мусуда поставил перед лицом и каждого из них пристрастно допросил. Пришлось кормильцу и старшому выложить все как было – без утайки. Мусуд, желая выгородить Александра, к рассказу своему прибавил такие слова:

– Глупец я, человек неразумный! Александр замыслил мудрое и благородное дело, а я, как ишак, уперся и помешать ему вздумал. Слава богу, княжич огрел меня как следует витнем, чтоб разум ко мне вернулся! Поделом мне! Тебе, князь Ярослав, следует наказать меня за мою оплошность, чтоб впрок было.

– Наказать, говоришь? – переспросил князь спокойно.

– Да, княже, – подтвердил татарин.

– Ну что, Олекса, скажешь? – Ярослав повернулся к Александру. – Правду он говорит? Наказать мне Мусуда?

Княжич не отвел глаз в сторону и без страха ответил:

– За хорошую службу не наказывают, а одаряют. Мусуд ни в чем не виноват.

– Стало быть, Алдопий – виноват?

– Нет. Только я.

– Милостливый княже!… – попробовал было Мусуд что-то возразить, но Ярослав жестом велел ему замолчать.

– Ты схватил боярина Водовика, вместо того, чтобы тихо сидеть в засаде, после чего самовольно приказал трубить в рог – дабы прекратить сечу и ударил Мусуда, когда он хотел помешать тебе сблизиться с врагом и надавать клятв по моему имени, которые ты не имел свободы давать? Так было?

– Так, – кивнул мальчик. – Всё так.

Князь задумался на миг, потом приказал Алдопию и Мусуду выйти, затворить дверь и никого не пускать в горницу. Мусуд, побледневший от тревоги за Александра, медлил, не решаясь оставить княжича наедине с грозным отцом.

– Мусуд, тебе княжеское слово не указ?! – вскричал на него Ярослав. – Ступай вон!

Когда дверные створы за Мусудом закрылись, Ярослав поднялся с резного кресла и прошелся по горнице, заложив руки за спину. Сидеть, когда князь-отец стоит в полный рост, было непочтительно, поэтому Александр тоже встал – серьезный, готовый выстоять перед отцовским гневом и принять наказание.

– Сдается мне, я давал тебе, Олекса, слишком много свободы! – начал Ярослав ровно. – Ты думаешь, когда ты на волка ходил охотой – мне сие по душе пришлось? Быть может, ты решил, что – будь я в вотчине – то позволил бы тебе идти на него, пусть и в окружении хранителей и охотников? Ты так думал, а?

– Думал, – признал княжич.

– Зря думал! Я не стал тебя корить за самовольство тогда и ты возомнил, что можешь поступать как пожелаешь и впредь? Так?

Александр промолчал в ответ – ему нечего было сказать. Сказать «нет» – значило солгать, сказать «да» – усугубить вину.

– Ты дал мне слово, – напомнил Ярослав. – Ты обещал!

– Прости, отец, – пробормотал княжич и, наконец, не выдержав тяжелого отцовского взгляда, опустил голову. – Прости меня!

Ярослав приблизился к сыну и сделал то, чего тот никак не ожидал: ухватив за плечи, притянул к себе и крепко обнял. Пораженный Александр замер, уткнувшись носом в широкую грудь отца и слыша биение его сердца: никогда Ярослав не обнимал своих сыновей! Выросший без ласки Александр и не ждал её, приученный довольствоваться холодным вниманием и редкими похвалами за заслуги.

– Сын! Сын! – глухо произнес Ярослав.

Порывисто вздохнув, князь отстранил Александра так же резко, как и заключил в объятия. Отступив, Ярослав вернулся в кресло, поглядел на княжича из-под нахмуренных бровей и сказал:

– Потому только не накажу тебя – что сообразил ты про новугородскую сотню весьма удачно. За смекалку тебя хвалю. Но учти, Олекса, ежели еще раз нарушишь данное мне слово – взбучку всю оставшуюся жизнь помнить будешь! Уразумел ли?

– Уразумел, отец, – тихо ответил княжич.

– Теперь ступай. Отдохни, сил набирайся.

Александр всё глядел на отца широко распахнутыми глазами и не сразу двинулся с места. Он был так взволнован, что кружилась голова; душа рвалась к отцу – в его объятия, чтобы снова ощутить то неожиданное тепло и силу рук. Эта вырвавшаяся у Ярослава искра чувств, поразила Александра: значит, отец любит его?

– Ступай уже, не стой истуканом, – повторил веление князь Ярослав.

Княжич склонился в поклоне, повернулся и вышел из горницы. Ничего не замечая вокруг себя, Александр прошел по терему, вышел на крыльцо и остановился там. Его окликнул Мусуд, но мальчик не обратил на него внимания и взглянул на татарина только тогда, когда тот в беспокойстве схватил его за руку.

– Ты чего, Олекса? – спросил Мусуд озабоченно. – Будто сам не свой!

Александр покачал головой и произнес спокойно:

– Ничего, Мусуд. Не тревожься.

Возвращение в сознание было для Звяги Рудницы мучительным.

Семь дней вожак ушкуйников находился между жизнью и смертью, плутая в лабиринтах потустороннего мира, окутанного сизым туманом и полного неясных звуков. Звяга видел в тумане то неподвижные каменные изваяния, замершие в вечности, то живых людей, движущихся, охваченных стремлениями, желаниями и не замечающими того, что они блуждают в липком и бесконечном сизом мареве. И сам ушкуйник плутал, не ведая дороги, пока, наконец, туман не стал рассеиваться, освобождая его – и Звяга вспомнил всё…

…Вспомнил, как, перебросив заплаканного княжича Ростислава на своё седло, он направил коня к лесной чаще, где скрывался боярин Водовик. Мальчишка не сопротивлялся и Звяге казалось, что дела его обстоят как нельзя лучше. Еще немного – и он скрылся бы за спасительными деревьями! Но горло вдруг пронзила такая неожиданная и оглушающая боль, что все мысли разом вылетели из головы Звяги Рудницы. Кровь ударила в нос, пеной забурлила в горле, не позволяя сделать и крохотного вдоха, тело стало непослушным, будто тряпичным и Звяга бессильно вывалился из седла. Он лежал на земле, не чуя ни рук ни ног… А потом – тьма, глубокая, всепоглощающая…

«Неужто я жив?» – подумал Рудница, едва разлепив веки. Над его головой находился полотняной полог, чувствовалась легкая качка и плеск воды.

– Ну что? Погостил на том свете, решил к нам воротиться? – раздался добродушный бас. Над Звягой склонился Илька Бык, исполинского роста ушкуйник, ударом кулака вбивавший гвозди в дерево, а врагов – в землю. Большим умом Илька не отличался, но ратоборствовал отменно – за что Звяга им особенно дорожил и называл другом.

Вожак ушкуйников попробовал было выдать из себя слово, да чуть не задохнулся от боли.

– Э-эй! – покачал головой Илька Бык. – Ты, батя наш, говорить пока не вздумай. Стрела тебе горло насквозь пробила, только чудом ты дышать не перестал! Вот заживет – тогда и наговоришься… Эх, батя, почему ж меня рядом с тобой не было, а?

Действительно, там, на речном берегу, где зацепила Звягу коварная стрела, Ильки рядом с ним не было. Три многовесельных ушкуя, старшим над которыми Ильку Быка поставил Рудница, задержались в низовьях Волаги; там Илька по поручению вожака распродал то, что ушкуйники нажили разбоем.

– Был бы я там – всё б по-нашему получилось, – вздыхал Илька. – Все ж думали, что тебя насмерть свалило! Выждав, когда княжьи ратники уехали с княжичем и Водовиком, ночью братья-ушкуи тебя нашли, чтоб предать земле по-божески. А ты жив еще! Оттащили они тебя на ушкуй, стрелу вынули да рану перевязали. Три ночи назад и я подоспел – с тех пор и сижу рядом с тобой, караулю. Эх, батя, батя!

Звяга Рудница пошевелил рукой, и, убедившись, что она его слушается, поднял её, желая в знак благодарности возложить её на голову преданного слугу. Илька, поняв намерение вожака, со слезами взял его ладонь и прижал к своему лбу. Затем Звяга выразительным жестом указал на свою рану.

– О ней спрашиваешь? – Илька достал два обломка стрелы: один с красивыми соколиными перьями, другой с длинным изящным наконечником из каленой стали. – Это она-родимая тебя, батя, свалила. Сразу видно: особенная, бронебойная, убить подобной – как клеймо именное поставить! Такие стрелы себе только богачи позволить могут. Ушкуи сказывали, что во вражеском отряде сын переяславского князя Ярослава был – молокосос еще, но с тем еще ратным норовом! Только он тебя, батя, такой стрелой мог подрезать!

Вожак взял у него обломок стрелы, не сводя с неё взгляда.

– А Водовика князь повесил, – продолжил Илька Бык. – Прямо в Торжке вздернул – так соглядатаи сообщили.

Судьба боярина Водовика Звягу не волновала – он думал о сыне князя Ярослава. Всю жизнь он, вожак ушкуйников, провел в ратоборстве: ходил на ушкуях по Волаге, по Хвалынскому морю, без страха бился, грабил, огнем жег, кровь лил – за то ему и дали прозвище «рудница», что значило «кровавый». За то и знали его – Звягу Рудницу – и на русских землях, и на булгарских, и на персидских! Сколько противников – сильных, умелых, коварных – восставало супротив него! И каждого Звяга уважил – кровь пустил да на тот свет отправил. А тут… Какой-то мальчишка! Пусть даже княжий сын, но всё-таки слабый и неопытный мальчишка!

«Всеми богами клянусь, – думал с ледяной яростью Звяга Рудница, – что найду этого выродка княжеского рода. Найду, и – пусть небеса будут свидетелями! – верну ему этот должок. Да еще надбавлю сверху за просрочку! Этот молокосос, считай, уже мертв – и только по ошибке его сердце все еще бьётся…»

– КОНЕЦ ПЕРВОГО СКАЗА –