Текст книги "Соло тишины"

Автор книги: Анна Абаимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Теперь он спал.

В этом своём сне неожиданно для самого себя подумал, что возможно, погибнув в столь юном возрасте, девочка эта превратилась в ангела, и этот ангел явился ему совсем недавно, после того, как он совершил своё преступление. Просто уж как-то слишком та девочка, которую он повстречал в дачном посёлке минувшим вечером, была похожа на ту, которая утонула когда-то на его глазах давным-давно. Теперь он даже проникся к ней особенной любовью и хотел, чтобы когда-нибудь она пришла к нему в гости снова. А пока, в своём сне, он видел ту, другую, и очень хотел бы вернуться туда, в прошлое, и всё там изменить, и ещё знал, что это излюбленная мечта всех фантастов. Однако никому ещё не удавалось повернуть время вспять и переделать что-то заново.

Вдруг в своём сне он бросился спасать ту девочку. Побежал по пирсу и спрыгнул с него там же, где скрылась под водой несчастная упавшая. Совсем забыл, что плохо плавает, и тотчас начал тонуть, но это, как ни странно, его не испугало, потому что он погрузился наконец в тишину, столь любимую им и столь редко встречающуюся в современном мире. Тем не менее он даже с юных лет знал её настоящую высокую цену.

Тишина окутала его и в реальности – так же, как во сне.

Смолкли не только звуки, раздающиеся прежде беспрестанно со всех сторон, но и те, которые терзали сердце… Тогда давным-давно на море он понял, что тишина гораздо важнее музыки, быть может поэтому в музыкальных произведениях композиторы усиленно манипулируют паузами. И эти их манипуляции всегда придают звучащим нотам особый смысл. А люди, обладающие здравомыслием, весьма ценят паузы в жизни: ночь, выходные дни и прогулки в парке. Но самую главную паузу постичь дано не каждому и не всегда. Только, наверное, прошедшие почти весь жизненный путь подозревают, что это такое.

После той столь интригующей поездки на море мальчик забросил музыку, перестал ходить в музыкальную школу, а все его инструменты покрылись пылью. Зато он стал прислушиваться ко всему окружающему – к так называемым звукам жизни, и стал усиленно выискивать хотя бы редкие минуты тишины… Особенно грезил о такой тишине, которую уже ничто не сможет нарушить – именно такая, как ему казалось, наступила в его жизни сейчас. Возможно все годы, которые не удавалось выспаться, человек этот мысленно и неосознанно замышлял способы её достичь. Теперь же всё больше погружался в сон, глубокий, долгий и такой желанный, который, как дорогой деликатес, по карману был далеко не каждому.

…Больше той ночью ему ничего не приснилось.

Он просто отдыха и мозг его освобождался от всякой ерунды. Хотя и ангелы, которые, как он верил, живут в исключительной тишине, тоже не прилетали. Только одинокая муха, проснувшаяся вдруг в этот разгар весны, даже не зажужжала, а торопливо проползла по струне балалайки, отчего раздался едва слышный и непонятный звук. Но спящий не проснулся, а лишь перевернулся на другой бок. И всё-таки он не утонул в море, которое видел в этом своём беспокойном сне, а в скором времени вынырнул, очнулся и какое-то время пребывал в растерянности, пытаясь понять, что произошло, где он и кто такой.

Осознание этого давалось с трудом, потому что на самом деле совсем не просто было принять тот факт, что ты переступил черту, и что эта черта отделяет тебя от остального мира, и может быть здесь, за этой чертой, есть какие-то другие люди, похожие на тебя, но с ними ещё предстояло познакомиться. Пока же следовало узнать получше самого себя, и весь дрожа от напряжения, во всей полноте теперь осознавая содеянное, человек вскочил с кровати…

***

Наступило утро. Столь волнующее первое утро его новой жизни.

В глубине души сохранялась ещё тишина: ни музыки, ни звуков, ни каких-либо разговоров с самим собой не осталось. Зато теперь там поселился страх, и это была боязнь не столько правосудия и возмездия, сколько самого себя.

Впервые за последние годы он выспался крепко хорошим здоровым сном и теперь все мысли его стали здравыми, они резко отличались от тех, которые обуревали его ещё вчера, и от этого диссонанса можно было сойти с ума. Хотелось куда-нибудь немедленно убежать, но человек понимал – от себя не убежишь. К удивлению своему заметил, что время уже близится к полудню, а значит проспал он около двенадцати часов, и показалось невероятным, что за это продолжительное время никакие посторонние звуки не потревожили – такого никогда не случалось прежде и возможно даже, это было хорошим знаком… Знаком его новой жизни.

Не завтракая, не умываясь и не расчёсываясь, человек выбежал на улицу.

Возможно поэтому все сумасшедшие и выглядят так неопрятно, что утрами сильно торопятся. Просто что-то всё время гонит их куда-то и они не успевают придавать значение тем мелочам, на которых обычно зациклены нормальные люди. Утро наступившее для этого человека было поистине необычным – он ощутил небывалую свежесть воздуха и прилив сил, а ещё необыкновенную свежесть мыслей. Прежде он всегда поднимался утром с тяжёлой головой, утомлённый бессонницей и доведённый до стресса непрестанным шумом: голосами, скрипами, стуками и отголосками включенного у соседей телевизора – всё это сливалось в единый гул и бесконечно раздражало. Минувшей ночью звуки не беспокоили и ему стало интересно – столь ненавистные ему соседи живы или погибли всё-таки на пожаре. В любом случае даже если они не погибли, квартира их ещё долго будет пустовать. Но всё же осознавать себя преступником было тревожно, и другая мысль, которая заглушала все остальные, терзала особенно.

«Что я наделал?» – так думал злоумышленник, торопливо идя по улице, сам не зная куда.

Встал на мосту, который соединял два берега быстрой и неглубокой реки с обрывистыми, уходящими вниз метров на десять берегами. Бросаться с этого моста не стал бы ни один отчаявшийся – просто погибнуть не получилось бы. Да преступник и не хотел погибать сейчас, уверенный, что его не вычислят и не обвинят в содеянном. Зато мелодично журчащая вода успокаивала, и человек мог бы простоять здесь хоть до самого вечера, а потом снова идти домой, в свою ставшую теперь тихой квартиру.

– Гоша, привет! Давно тебя не видела. – услышал он голос совсем рядом и звук собственного имени заставил его вздрогнуть.

Правда, он даже не помнил, когда в последний раз общался с людьми, которые знали его настолько хорошо, что называли так. В последнее время вокруг всегда были какие-то чужие и порой враждебные лица – по крайней мере, именно так ему казалось.

Он с осторожностью повернулся, боясь заглянуть говорившему в глаза.

Рядом стояла женщина, которую он узнал не сразу, потому что время основательно меняет людей, меняет настолько, что порой возникает ощущение, будто это вовсе даже и не тот самый человек, которого ты знал когда-то, а его клонированный двойник.

– Привет, – отозвался человек, вспомнив неожиданно и сам, что его зовут Георгием, а вот имя встреченной теперь женщины забыл он основательно.

– Не помнишь разве? Мы вместе учились в музыкальной школе. – торопливо сказала она.

– Это помню, – ответил он.

Подумал, что, впрочем, имени её он не знал никогда, просто вовсе не общался со всеми теми детьми, которые учились вместе с ним. Преподаватель говорил ему, что он лучший, и этого было достаточно, чтобы оправдывать заветную дистанцию.

– Меня зову Аня, – добавила женщина, верно растолковав причину его растерянности.

Он кивнул и даже попытался улыбнуться. Тогда только заметил в руках у женщины цветы – ярко жёлтые, он даже любил этот цвет вопреки многим, считающим его цветом разлуки. Он же увидел в жёлтом бесконечные отблески солнца, ещё подумал, что встреча их может стать знаменательной, с интересным продолжением, потому что даже сейчас всё происходило удивительно волнующе, как в романе Булгакова про Маргариту, и он сам, впрочем, тоже был мастером, только не по литературной, а по музыкальной части.

– Красивые цветы, – сказал он просто так, лишь бы что-то сказать.

– Я иду на отчётный концерт в нашу школу, – поспешила Аня объяснить свой букет.

– Сейчас? В апреле? – удивился Гоша, зная, что такие концерты всегда проводят в конце учебного года, и он сам всегда тоже в мае, будучи ребёнком, готовился к выступлениям.

– У школы юбилей, – пояснила Аня, и поднесла цветы к лицу, будто это ей их подарили и теперь она восхищается их красотой и ароматом.

– А меня не позвали, – посетовал Гоша.

– Пойдём, туда пускают всех, – позвала Аня. – не так уж много людей в наше время желает послушать хорошую музыку.

Мужчина кивнул, соглашаясь с ней. В самом деле только дети, наверное, могли сыграть чистую и по-настоящему красивую мелодию… Почему-то тотчас промелькнула мысль, что теперь ему следует наслаждаться каждым мгновением своей жизни с особенной жадностью, ведь много упущено и неизвестно, ждут ли радости впереди. В любой момент его могли схватить и отправить в тюрьму – он даже понимал, что рано или поздно такое будет неизбежно.

В общем, принял это неожиданное приглашение охотно.

Пошёл рядом с красивой нарядной женщиной, не задумываясь при этом, что его внешний вид вовсе не соответствует предстоящему торжественному мероприятию. Идти было недалеко, он и раньше бегал в музыкальную школу один, в то время как других детей приводили взрослые. Школа располагалась близко от его дома, и даже удивительно, что за последние годы он ни разу не проходил мимо – переулки эти находились в стороне от центральных улиц, поэтому сворачивать туда не было никаких причин.

Теперь он будто снова, как в своём недавнем сне, вернулся в прошлое, только прошлое это было другим, более явственным и осязаемым, и совсем не походило на сон: вот высоченная лестница, с которой зимой невозможно было спускаться, потому что снег не убирали, тогда он, как и другие мальчишки, садился на свой портфель и скатывался вниз. Клёны, посаженные по обе стороны когда-то давным-давно, и которые раньше никак не могли вырасти, потому что у них всё время обрывали верхушки, теперь вымахали огромными и склонёнными ветвями образовывали тоннель. Гоша представил, как наверняка красиво здесь будет, когда зазеленеет листва. Напротив раньше располагался книжный магазин, там они покупали ноты. Теперь здесь открыли магазин для садоводов, и наверняка ноты уже не продавались нигде, и может быть даже современные дети каким-то другим способом, но не по нотам, учили музыку.

Дальше располагался длинный старой постройки дом с глубокой аркой – здесь до сих пор и находилась музыкальная школа. Дома раньше строили на совесть, поэтому сохранился он превосходно и за последние годы ничуть не обветшал. В этой арке пацанами они прятались от преподавателей и украдкой покуривали, зажимали девчонок, представляя себя крутыми взрослыми и грезя своим блестящим будущим. А после не заметили, как это будущее наступило – вовсе не такое блестящее, как хотелось бы. Да только сравнивать картинки желаемого и действительного было уже некогда.

– Здесь ничего не поменялось, – заметил Гоша, потому что молчание казалось уже каким-то неловким.

Спутница его оживилась.

– Представляешь, по склону рядом с лестницей до сих пор сеют маки, – восхищённо воскликнула она.

– Наркоманам раздолье, – сказал Гоша.

– Нет, теперь садят декоративные, – добавила женщина и хотела сказать что-то ещё, но он перебил.

– Как ты думаешь, что лучше, музыка или тишина? – спросил задумчиво и с некоторой робостью.

Она усмехнулась, видимо не ожидала такой вопрос. Вспомнила, что Гоша и ребёнком был очень странным, а ведь странности с годами только усиливаются у таких вот непростых людей. И вот они дошли уже почти до этой арки и ей почему-то стало страшно оттого, что он идёт рядом. Она немного отодвинулась в сторону и глянула искоса в его глаза – там увидела сумасшедший огонь и даже обожглась, ещё разглядела ярость, может быть даже отчаянную решимость, которой в нём никогда раньше не наблюдалось, потому что ребёнком он был очень робким и стеснительным. Тогда всё-таки решила ответить на его вопрос, потому что он настойчиво ждал.

– Что лучше, что хуже – каждый для себя выбирает, – сказала она. – но мне кажется, важнее всё-таки тишина.

– Правда? А почему? – переспросил он.

Сейчас только Аня, задумчиво окинув спутника с головы до ног, заметила, что даже одет он с небрежностью сумасшедшего.

– Просто из тишины обычно рождается пустота, – сказала она. – хотя может быть тишина и пустота это одно и то же, а люди всегда стремятся заполнить пустоту хоть чем-нибудь, пусть даже разными беспорядочными звуками.

Гоша усмехнулся, потому что был с этим полностью согласен – видимо людям с одинаковыми увлечениями проще понимать друг друга. Он в самом деле всегда удивлялся, как все вокруг с отчаянием хватаются за всё подряд, лишь бы не оставалось этой пустоты.

– А надо ли её заполнять? – спросил он вслух.

– Точнее, надо ли заполнять её чем попало, – добавила Аня, и заметила, что разговор между ними получается какой-то странный.

Опустила глаза. Но он смотрел на неё пристально и она чувствовала этот его настойчивый взгляд, чувствовала, как дрожь возбуждения пробежала по её телу – в самом деле в этом человеке, знакомом ей с детства, появилось теперь что-то особенное, чего она не встречала в других людях. Или может быть она сама, не зная как, оказалась в этот момент внутри его пустоты – в самом его сердце.

– А помнишь, раньше я всегда любила играть этюды, – сказала она, но он не помнил.

Он тоже почувствовал возбуждение и как подросток засунул руки в карманы брюк, чтобы это скрыть.

– Теперь вся моя жизнь – как нелепый этюд, – продолжала она.

– Почему? – спросил он, совсем не поняв, что она имеет ввиду.

Сам он был всегда уверен, что жизнь его походит больше на симфонию, ведь в самом деле этюд – это слишком коротко и несерьёзно.

Но вот они уже пришли – здесь правда намечался праздник.

Гоша удивился, как поразительно не поменялось это место, и в то же время поразительно изменились люди. Хотя даже запах здесь оставался прежним – запах старого дерева, из которого были сделаны музыкальные инструменты, и это дерево возможно уже начинало чуть-чуть дряхлеть от влажности, постоянно присутствующей в здании. Он даже представил, как вдруг все инструменты, от домры до рояля, рассыпятся вдруг от своей ветхости.

Дети в коридоре суетились и волновались – все нарядные, как и поколение других детей, уже повзрослевших. Наверное, только в музыкальных школах одевались именно так: девочки в классических длинных синих юбках до самого пола и блузках с кружевными воротничками, мальчики в удлинённых пиджаках, походивших даже на фрак и обязательно с торжественными чёрными бабочками на шее. Гоша увидел своего бывшего преподавателя и постарался скрыться за колонной, сам не понимая почему.

– Помнишь, мы раньше тоже выступали дуэтом, – сказала Аня. – ты играл на своей балалайке, а я аккомпанировала на фортепьяно.

Гоша конечно помнил эту игру дуэтом, хотя в те времена не обращал внимания, кто ему аккомпанирует – это казалось не важным.

Аня теперь взяла его за руку и потянула ко входу в концертный зал. «Я всегда любил играть соло, – подумал Гоша, но не сказал этого вслух. – и сейчас люблю» … Когда начался концерт, его неожиданно охватила паника – такого состояния с ним ещё не случалось с момента совершения им преступлений. Почему-то казалось – именно теперь в зал могут ворваться полицейские, но уйти отсюда немедленно было невозможно. Он ёрзал, оглядывался и не сводил взгляд с дверей. Хотел даже встать посреди исполняемой кем-то мелодии, но всеми силами сдерживал себя. Ещё хотел подняться на сцену, забрать у очередного выступающего инструмент и заиграть какую-нибудь пьесу, которую получилось бы вспомнить из детства, а может быть выкрикнуть прямо из зала или в микрофон объявить всем, что он преступник, и что все те три преступления, от которых накануне всполошился весь город, совершил именно он.

Старательно Гоша отвлекал себя разными другими мыслями от этих бредовых желаний. Хотя понимал – пока звучит музыка, это абсолютно невозможно… Здравые мысли имели возможность рождаться только в тишине, а чем громче звучал рояль, аккордеон или виолончель, тем больше он чувствовал – рассудок подводит. Удивлялся, как раньше могло быть всё иначе. Представлял, как любая из его выходок, которые теперь хотелось совершить, шокировала бы всех выступающих и зрителей. С другой стороны, может даже это было бы хорошо, ведь на самом деле на концерте люди явно скучали, и Гоша подумал, что динамика нашей жизни всегда состоит из чего-то неординарного, а если просто плыть по течению, то можно уплыть невесть куда – туда, где скорее всего вовсе не хочется быть. Ещё предположил, что теперь, когда он нарушил своё безвольное плавание, от жизни ему можно ожидать что угодно и совершенно небывалое прежде.

Под один особенно тревожный ритм он мысленно вернулся во вчерашний день.

…Подивился даже, как там ему было легко, и он ничуть не опасался быть замеченным и не представлял, как что-то может пойти не по его плану… Вот он притаился у окна и выжидал, когда улица опустеет. Будто специально для него кто-то в комнате отдёрнул шторы, освободив полностью оконный проём, и злоумышленник, пройдя мимо в очередной раз, уловил душный приторный запах, который вырвался наружу – пахло не стиранными давно кухонными полотенцами и не очень свежей едой. У ворот залаяла собака – её предательский лай мог сильно подвести. Пришедший насторожился. Торопливо скрылся в проулке, предполагая, что кто-нибудь непременно выглянет на улицу, ведь собак как раз и заводят специально для таких вот случаев. Но вроде бы никто не выглянул, да и в других закрытых окнах, не выходивших в сторону улицы, он не заметил мелькавших силуэтов. Однако в том, что люди находятся дома, он не сомневался – включённый телевизор слышно было даже отсюда.

Момент, когда человек решился переступить черту, до сих пор вызывал дрожь: он бросил смертельную бутылку и осознал очевидное – обратно она уже точно не вылетит и нельзя будет отменить содеянное, как в компьютере, нажав лишь одну клавишу. Побежал. Услышал за спиной крики и женский визг. Но вдруг как финальный такт какой-то необычной увертюры в душе его от случившегося воцарилась гармония…

Погрузившись во все эти ощущения вчерашнего дня, Гоша не заметил, как закончился концерт. Обратил только внимание, как робкий мальчик, выступавший среди последних, ошибся несколько раз и смутился, остановился прямо посреди игры, но всё-таки ещё продолжил и хоть даже с большим трудом закончил свой номер. Мальчик этот немного отличался от всех: на нём был клетчатый пиджак из-под которого виднелись подтяжки брюк. Именно этот ребёнок напомнил Гоше самого себя – играл он всегда хорошо, эмоционально, хотя тоже вот так часто ошибался во время выступлений.

Поджог в квартире и дачном посёлке он уже не успел прокрутить в своих мыслях – да в общем-то и не смог бы, потому что в эти моменты совершенно был не в себе, а чрезвычайное перевозбуждение, охватившее его, подталкивало действовать мгновенно, не раздумывая, и никакой заранее намеченный план уже не имел значения.

– Георгий, это ты? Неужели! Прямо с трудом тебя узнал! – услышал спешивший к выходу после окончания концерта.

Он оглянулся. Лицом к лицу столкнулся со своим бывшим преподавателем. Не ожидал, что тот всё-таки обратит на него внимание. И даже вот теперь не хотел говорить. Поэтому от растерянности ляпнул первое, что пришло на ум.

– Тот мальчик, на балалайке… Он сильно ошибался. Это ведь ваш ученик? В клетчатом костюме.

– Мой. Да кто не ошибается в нашей жизни! – воскликнул преподаватель, отмахиваясь так небрежно видимо от наболевшей темы.

Теперь Гоша заметил, как сильно тот состарился, однако манеры остались прежними. А ещё услышавший эти слова вздрогнул – слишком привык он многое в жизни принимать на свой счёт. Хотя раньше ни про какие такие ошибки преподаватель ему никогда не говорил. Поэтому в следующую минуту он был шокирован ещё больше – от сказанного в свой адрес.

– Ты тоже всё время ошибался, Гошенька, – с этими словами старик ущипнул своего бывшего ученика за щёку, как делал это, когда тот был ребёнком.

– Правда? – не поверил тот. – почему же вы мне никогда об этом не говорили?

– Не всем можно указывать на их ошибки, вот в чём беда.

– Но почему? Ведь если человек поймёт, что ошибался, он исправится.

– Не-е-ет, увы. Ошибки вообще очень сложная штука, своеобразный рубеж, как знак препинания, что ли… Жил-жил, споткнулся, задумался.

– Не понимаю.

– Вот видишь, ты даже сейчас не понимаешь. А раньше тем более разве понял бы?

Гоша усмехнулся – в самом деле преподаватель был прав и в детстве у него было немало странностей, а выступать перед большим количеством публики его и вовсе брали редко, потому что, даже если он тщательно заучивал пьесу и очень хорошо играл на занятиях, на сцене умудрялся остановиться в самый ответственный момент, и после этого своего очередного досадного провала долго оставался удручённым и подавленным.

– Вообще-то в жизни надо ошибаться! Поверь – надо! Иначе ты никогда по-настоящему не узнаешь жизнь. – преподаватель как будто хотел сказать что-то ещё, но замолчал.

Может быть он сам осознал в этот момент, что ошибки бывают разные и не все в самом деле позволительны. Теперь он прошёл вперёд, потому что в переполненном детьми коридоре неудобно было разговаривать. Гоша задумался о том, что преподаватель его всегда был на удивление проницательным человеком, поэтому даже теперь возможно заподозрил, что бывший его ученик совершил нечто такое, о чём неуместно говорить вот так мимоходом. Тогда он поспешил скрыться от лишних взглядов снова за колонной, наблюдая оттуда, как Аня дарит свой жёлтый букет какой-то старой преподавательнице, которую он не помнил и скорее всего не знал.

Дальше все дети побежали на чаепитие, для взрослых намечался фуршет. Аня и Гоша не остались – переглянувшись, вышли из этой суеты на свежий воздух.

– Всё-таки самый интригующий месяц в году – это апрель, – провозгласила Аня и заговорщицки добавила. – люблю всяческие предвкушения и разные интриги.

Она откровенно и дерзко улыбалась, а Гоша в этот момент всё ещё думал о своём, поэтому не сразу сообразил, что она имеет ввиду. Однако чувствовал, как ему хорошо, прямо радостно рядом с ней. И вдвойне радостно оттого, что концерт наконец-то закончился и они смогли уйти.

– Может пойдём ко мне? – предложила Аня так запросто, будто это подразумевалось само собой.

В самом деле оба чувствовали, что знакомы сто лет. Гоша вдруг подумал о том, что у него нет с собой даже сколько-нибудь немного денег, чтобы купить хотя бы бутылку шампанского и отпраздновать эту встречу. Но заходить домой не хотел, а рассудил, что в крайнем случае можно обойтись и так.

– Мальчику в клетчатом ещё рано выступать, – вместо ответа поделился он впечатлением от концерта.

Но скорее всего сказал так, чтобы заполнить паузу, показавшуюся неловкой и тотчас упрекнул себя в этом – прежде он никогда не торопился заполнять пустоту.

– Этот мальчик – мой сын, – с некоторой грустью сказала Аня. – и уж лучше я отдала бы его учиться на фортепьяно.

– А ещё лучше – на трубе! – неловко пошутил её спутник и тотчас добавил уже серьёзно. – в любом случае нужно везде чувствовать ритм и не путать аккорды.

– Ничего он не путает, просто волнуется. Потому что балалайка – не его инструмент.

– Согласен, для струн нужен особый характер, настрой…

– И особенный перезвон в сердце…

– Что? Что?

Гоша переспросил это так отрешенно, что ему самому стало не по себе.

Просто он услышал на концерте не только неловкие, порой даже корявые мелодии, исполняемые детьми, а сквозь череду нот и аккордов уловил какое-то нагнетающееся вокруг него напряжение – тогда в его сердце пришла наконец тревога. Будто музыка совершенно неведомым никому способом торопилась оповестить его о главном – разоблачение неминуемо, и даже если преступление совершено во благо высоких идей, в любом случае оно остаётся преступлением, то есть большой ошибкой, а это как неправильно поставленный музыкальный знак в такте, после которого неминуема пауза и долгие раздумья.

Тем временем они уже пришли к Ане домой.

Гость робко осмотрелся, отметив про себя, какая здесь тишина. Он всегда замечал, что именно другим людям, которые этого совсем не ценят, на тишину удивительно везёт, они даже пренебрегают ею, потому что видимо в какой-то момент она начинает их раздражать и тогда им хочется шуметь. Но в квартире у Ани пока никто не шумел и было тихо.

– Давно развелась? – спросил он, потому что больше просто нечего было спросить.

– Почти сразу, как родила сына, – ответила женщина.

Её сыну на вид было лет семь или восемь, и Гоша подумал вдруг, что с Аней они могли быть отличной парой, если бы он заметил её в юности. Но тогда он не обращал внимания на девчонок, даже стеснялся и сторонился их, озабоченный собой, своими прыщами, меняющимся голосом и как он считал, появляющейся от этого нервозностью.

Аня включила чайник и достала печенье. Гошу это немного смутило – он считал, что в такой ситуации полагается выпить по бокалу вина, ведь они в общем-то взрослые люди и ни ему, ни ей больше никуда сегодня не надо спешить.

От чашки чая потянулся аромат малины… А потом Аня достала начатую бутылку ликёра и немного налила в чашки.

– Тоже малиновый, как и чай, – пояснила, закупоривая снова бутылку.

– У меня на даче много малины, приходи в июле, – позвал Гоша и женщина ему улыбнулась.

Говорить было особенно не о чем. Немного повспоминали юность, обсудили, у кого как сложилась жизнь. Выпили чай и пошли в спальню. Гоша почувствовал, как от волнения у него слабеют ноги.

– Какую музыку включим? – спросила Аня.

– Есть Морриконе? – спросил в свою очередь её гость.

– Не думаю, что это подходящее.

– А мне нравится.

Аня быстро выскользнула из платья, оставшись в чёрном кружевном белье – такое, как всегда думал Гоша, носят обычно стервы. Но эта женщина навряд ли была стервой, и он снял рубашку, расстегнул брюки… В этот момент раздался страшный грохот, так что мужчина подумал – сейчас на них обрушится потолок. Он подскочил, заметался. Женщина прильнула к нему, будто ничего не услышала.

– Что это? – дрожащим голосом спросил гость.

– Соседи сверху перестилают пол, не обращай внимания, мы все уже привыкли, это у них давно, – пояснила Аня. – распиливают, сверлят и так далее.

– Надолго это?

– Теперь уже до вечера.

Гоша оторопел. Смутился, растерялся. Накинул рубашку на плечи. Он захотел немедленно прямо сейчас уйти, хотя понимал – момент вовсе неподходящий и выглядеть это будет по-дурацки.

– Не переживай, всё получится, – сказала женщина и погладила его по животу.

– Навряд ли, – отозвался он, торопливо уже застёгивая одежду.

– Можно выпить ещё ликёра теперь уже без чая, – предложила тогда она и сказала ещё что-то, однако он не расслышал, потому что слова её заглушил грохот сверху.

– Пожалуй, я пойду, – сказал Гоша во время нескольких секунд спасительной тишины. – приходи лучше ты ко мне. У меня сейчас тихо.

– Не знаю, – с сомнением ответила женщина.

– Может быть завтра? – продолжал настаивать он.

Она промолчала. Тогда он записал на листке бумаги свой адрес и телефон. Аня не взяла протянутый листок и он положил его на нетронутую постель.

– Утром я буду дома, – добавил ещё и хотел обнять женщину на прощание, однако сверху снова загрохотало и чувствуя, что он всё делает и говорит невпопад от этого ужасного шума, человек поспешил выйти.

Неведомая ему прежде эйфория кружила голову, так что недавний гость догадался – он влюблён, вот так вот запоздало, в сорок лет, хотя с юности ждал этого радостного волнующего чувства. Предположил, что с Аней у них даже сейчас мог бы получиться хороший союз, к тому же к сыну её он уже проникся какой-то неожиданной симпатией, и даже подивился тому, как сильно они похожи – будто это и вправду его ребёнок.

К этому времени ликёр из чая неожиданным образом дал о себе знать, и Гоша почувствовал, как головокружение усилилось – прямо-таки вправду захотелось летать. Полагая с уверенность, что Аня завтра непременно к нему придёт, стал уже сейчас ожидать эту встречу.

Дома принял душ и всю грязную одежду закинул в стиральную машину. Достал нарядную рубашку и по-летнему светлые брюки. День пролетел незаметно и неожиданно приятно, так что он весьма удивился, взглянув на часы – была уже половина девятого. Прилёг на диван, обуреваемый лёгкой усталостью, и тотчас уснул. Не приснилось ничего, потому что сон его был чрезвычайно глубоким, и в этом сне царила тишина – такая величественная и грандиозная, какая бывает может быть только на том свете, и от этой тишины спящий рисковал не проснуться вовсе. Однако он этого не боялся, потому что не подозревал о существовании такого риска, зато теперь по-настоящему отдыхал – и от мыслей, и от движений, и от звуков.

***

Следующим утром Аня, разумеется, не пришла.

Гоша с волнением ждал, прислушиваясь к каждому звуку, раздающемуся снаружи. Это утро было для него совсем не таким, как вчерашнее, и уж тем более не таким, как день за днём долгие бессонные годы – он ощущал себя здоровым полноценным человеком, выспавшимся и бодрым. Красиво накрыл на стол, сел завтракать, надеясь, что Аня может придёт именно в этот момент и её тоже можно будет угостить. Потом подумал, что может она просто не захотела прийти с утра и появится позднее в течение дня, а потому остался дома дожидаться её, погода к тому же резко испортилась и выходить на улицу совсем не хотелось. Тогда он стал наслаждаться своим одиночеством и наслаждаться тишиной, думая о том, что всегда ему прежде любопытно было узнать, как живут преступники после того, как совершат свои преступления – почему-то сомневался, что они могут быть счастливыми, полагал, что каждый миг они раскаиваются в содеянном и с тревогой ожидают расплаты. На самом деле оказывалось всё вовсе не так – вот он теперь был преступником и счастье переполняло его. Ведь по сути преступления навряд ли совершают ради раскаяния… А просто человек делает свой роковой шаг, именно если есть заветная цель, какую никаким другим путём не удавалось заполучить…

Теперь Гоша думал об Ане так долго и с таким трепетом, что сильно возбудился – долгие последние годы он вообще уже не помышлял о сексе. И в общем даже стало жаль это пролетевшее без удовольствий время. В порыве отчаяния он высунулся в распахнутое окно, откуда было видно всю улицу до самой остановки городского транспорта. Но Ани всё-таки нигде не было. Человек, досадуя, захлопнул окно с такой силой, что мог бы его разбить, потому что оно у него оставалось ещё давнишнее, старое, стеклянное. Однако окно всё-таки не разбилось и Гоша утешал себя, что может даже хорошо находиться дома всё время одному, и пусть Аня не пришла, одиночество в конце концов тоже может являться и другом, и спутником жизни. И ещё лучшим другом может быть тишина.