Текст книги "Ведьмина дорога (СИ)"

Автор книги: Анита Феверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Анита Феверс
Ведьмина дорога

Пролог

Все должно было случиться на той самой Поляне.

Поляна была знатная: с высокой травой, в которой вспыхивали огоньки маков и золотились крупные ромашки; со своими холмами и равнинами, где жил князь-суслик и крылатый народ жуков-оленей. Даже остров имелся – поваленный давным–давно и успевший позеленеть так, что и не разглядишь, ствол дуба. Детвора помладше с утра убегала на Поляну и резвилась там до самого захода солнца. По вечерам их сменяла молодежь. Жгли костры, тайком пили хмельной мед на травах, прыгали через огонь, держась за руки, пели и плясали. Поляне имя было ни к чему, она так и звалась – Поляной. И все знали, о чем речь. Толкнешь плечом подружку, наклонишься заговорщицки к подсвеченному солнцем ушку и шепнешь: «Айда вечером на Поляну?» Подруга подмигнет и сожмет легонько твои пальцы – и без слов станет понятно, что да, конечно, кто же откажется от посиделок на поваленном дубе?

Но сегодня с Поляны разогнали всех – и детвору, и молодежь, и косарей, которым вдруг понадобилось скосить сухую, ломкую от жары траву, бессильно устилавшую потрескавшуюся землю. Смех один. Бабка Марьяна, горбатая, сморщенная, как печеное яблоко, но все еще звонкая, словно колокольцы в зимней упряжке, отходила взрослых мужиков полотенцем по спинам. Причитала она при этом, что таких дурней свет еще не видывал – надо же, вы б еще ковер перед лаумой расстелили, как в княжеском тереме делают! Косари, ворча, будто сонные медведи, разошлись, но косы свои далеко убирать не стали. А ну как все же надо подготовить поле для чаровницы? Не приведи Сауле, еще разозлится и откажется помогать – что тогда делать?

Марьяна качала головой, повторяя присказку про дурней. В иное время вышеупомянутые незаметно вернулись бы обратно, тихонько окружили старушку и стали прислушиваться к ее трескучему ворчанию, в надежде уловить хоть обрывок одной из многочисленных сказок. Не счесть, сколько чудесных историй помнила баба Маря. Но засуха выжгла любопытство из сердец людей. Поэтому Марьяна только щурила по-прежнему яркие синие глаза и молчала.

Солнце медленно карабкалось к горизонту. Подростки, восседающие на заборе, вдруг ссыпались с него спелым горохом и покатились-побежали по вымощенным досками улицам, а голоса летели впереди них, распахивая окна и отворяя двери:

– Идет!

– Как идет? Пешком, что ли? – недоверчиво спрашивали деревенские друг у друга. Чаровница – и пешком?

– Да нет, едет она! На рыжем коне, лохматом, что твоя варежка, дядя Авдотий, – один из мальчишек остановился, бурно дыша и больше жестами, чем словами, объясняя гончару его ошибку. Гончар, тоже рыжий и кудрявый, расправил плечи и крякнул, оглаживая широкую бороду.

– На лошадке иное дело. Лошадкам отдых нужен, а там, глядишь, и задержится, успеем почет и уважение выказать...

Тонкие голоса уже звенели дальше по улице.

Марьяна выступала впереди нарядно одетых селян, по праву старшей встречая гостью. Они перешептывались и приподнимались на цыпочки, стараясь первыми углядеть чаровницу, и Марьяна усмехнулась: перед лицом чуда все люди ровно дети малые. Ворота чуть скрипнули, приветствуя лауму, и Марьяна поклонилась, досадуя на не к месту прихваченную спину.

– Лучом золотым тебе дорога, светлая лаума. Спасибо, что откликнулась на Зов и пришла.

– Как же иначе, бабушка, – отозвался Марьяне звонкий девичий голосок, и худые жилистые руки помогли ей разогнуться. Горячие ладони погладили старую женщину по спине, и она тихо охнула от щекотки, что прокатилась по жилам, вымывая боль и привычную, уже не замечаемую, скованность движений. Марьяна осторожно выпрямилась и заморгала. Солнце... Просто солнце слишком яркое. Не следует лужицей растекаться на глазах у всей деревни, а то почувствуют волю и распустятся совсем...

Лаума – молоденькая, с двумя тонкими косичками цвета молока и васильково-голубыми глазами – хитро улыбнулась Марьяне, сморщив конопатый нос, но тут же посерьезнела и отстранилась. Прокашлялась, огладила простое платье из небеленого полотна и обвела взглядом взволнованных людей. Чем больше лиц она видела, тем синее становились ее глаза и строже лицо. Когда она закончила осмотр, Марьяна поняла, что ошиблась – не девочка, но взрослая женщина, немало успевшая повидать за короткую жизнь, стояла перед ней.

– Совсем плохо дело? – быстро спросила лаума. Люди, приготовившиеся к долгим рассказам, поначалу не поняли, переглянулись испуганно. Постепенно один за другим, они стали выкрикивать кто слово, кто два. Марьяна не мешала. Лаума слушала – всех разом и каждого по отдельности. Ветерок трепал подол ее платья, украшенный зеленой обережной вышивкой, и Марьяне показалось, что вместе с ветром синеглазую стал окружать туман. Повеяло прохладой. Коснувшись щеки, старая женщина растерла между пальцев мелкие капли, осевшие на коричневой от загара коже. Вздохнула тяжело, нервно дернув сухим горлом, а лаума уже выпустила ее руку и пошла в сторону Поляны, продолжая слушать деревенских.

– Земля потрескалась, аж звенит под ногами...

– Урожай-то, урожай! Чем зимой кормиться будем?

– Я на продажу репу ращу, с чего мне расходы покрывать?

– А у нас вся Поляна высохла!

Синеглазая водяница присела на корточки перед выкрикнувшим последнюю фразу малышом и опустила руки на его плечи:

– Не бойся. Вы сделали все возможное, юные храбрые защитники. И я пришла, чтобы помочь спасти вашу страну. Ты ведь мне веришь?

Малыш, еще минуту назад обиженно выпячивающий губку и размазывающий липкую надоедливую пыль по щекам, просиял улыбкой и закивал. Лаума выпрямилась и огляделась: перед ней расстилалась Поляна. Только теперь она была жалкая, бурая, выжженная злым солнцем и беззвучно плачущая о дожде. Князь – суслик давно убрался в новые земли. От жуков-оленей остались только хрупкие панцири, рассыпанные возле гнезда. Где-то позади молодой ведьмы обреченно склонили голову посевы, молящие богов хотя бы о капельке воды. Такой засухи в этих краях еще не бывало.

Лаума опустилась на колени и уперлась ладонями в растрескавшуюся землю. Ее глаза были закрыты, губы шептали что-то беззвучно. Глинистая сушь вздрогнула, словно живое существо, пробужденное от спячки. Люди, переглядываясь, откатились от чаровницы, вернулись под защиту знакомых заборов и уже оттуда, с безопасного расстояния, продолжили наблюдать.

Лаума говорила, и в ответ на ее слова сгущался туман. Он поднимался вокруг женщины клубами, похожими на дым, уплывал в небо, но не таял, а будто наслаивался, и молочный покров становился все плотнее. Под ногами вздрогнуло раз, другой. Те, кто оказался похрабрее и ушел недалеко, охнули, когда пальцы чаровницы провалились в дерн, а из ямок брызнула вода. Сначала несмело, крошечными нитками, потекла она во все стороны. Потом все сильнее и быстрее, пока целые ручьи не побежали по трещинам и выбоинам, делая круг и собираясь в одном месте – долине, где встретили свою смерть жуки-олени. Вода заполняла низинку, и хоть та была неглубока, но потоки ручьев безостановочно стекались к ней, как будто дна у нее вовсе не было. Озерцо наполнилось до краев, и на поверхности закачались желтые полосы высохшей осоки.

Лаума медленно вытянула руки из земли и вскинула их к небесам. Испачканные глиной и песком, они казались одетыми в красные перчатки, и кто-то передернулся, разглядев в их цвете кровь. Глаза лаумы по-прежнему были закрыты, но голос звучал ровно, в полную силу. Тем, кто рискнул вслушаться в слова, почудилось видение: сизые отроги гор, пронзающих вершинами облака, и десятки хрустальных рек, сбегающих по их крутым склонам. Они несли свои воды в долины, чтобы напитать всю сеть водяных артерий, исчертивших Беловодье серебром. Над прозрачными потоками в воздухе искрились сотни радуг и сливались в одну – огромное Радужное колесо.

Запахло грозой. Вдалеке, пока только примериваясь, заворочался и вздохнул сердито гром. Робкие струи дождя огладили запрокинутые к небу лица прохладными руками. Дождь набирал силу, напаивая собой землю, от которой пошел белесый пар. Ребятня с визгом носилась по лужам, а взрослые, скинувшие кто лапти, кто сапоги, не сильно от них отставали.

Марьяна стояла рядом с лаумой и успела подхватить покачнувшуюся женщину под руку. Та улыбнулась: глаза ее снова стали васильковыми, а не грозовыми.

– Все у вас будет хорошо.

* * *

Марьяна осторожно опустилась на лавочку возле своего дома, все еще не веря, что боль ушла. Лаум было мало, и на всех их сил не хватало. Какой доброй ни оказалась синеглазая, она не пришла бы просто вылечить спину старухе. Но помощь понадобилась большому поселению, и водяница откликнулась на мольбу. Впрочем, Марьяна чуяла – эта сразу не уедет. Скажет, что надо восстановить силы, и ненароком спросит, не надо ли кого подлечить по мелочи. После ее отъезда еще долго никто не будет маяться хворями, может даже целый год. И уж точно все детки родятся здоровыми и крепкими.

Тот самый малыш, с которым говорила лаума, вскарабкался на лавку и потянул Марьяну за юбку:

– Баба! А хорошо, что лаумы вернулись?

– Хорошо, малой, а то как же, – важно кивнула старушка.

– Баба! А ты знаешь, как они дорогу-то обратно нашли? – не унимался малец. Марьяна знала наперед все, что он скажет и о чем попросит, чай, не впервой они в эту игру играли. Но старой женщине было в радость рассказывать одну и ту же сказку. Быть может, потому, что она сама когда-то в этой сказке побывала.

– Да, баб Маря, расскажи, как лаумы в мир вернулись? – поддержал малыша Авдотий. Марьяна, заплутавшая в своих мыслях, подняла голову и усмехнулась: вокруг собирались сельчане, рассаживаясь, кто на траве, кто на принесенных лавках. В основном молодежь, но были и люди в возрасте, как рыжий гончар. Взглянув на буйный пламень его волос, Марьяна вспомнила другого рыжего мужчину. Пошамкала губами, ловя ниточку рассказа, и заговорила – красивым звонким голосом, напомнившим всем слушателям, что когда-то и она была молода и прекрасна...

Глава 1. Бойся своих желаний

Я проснулась от собственного крика.

Рывком села в постели и невидящим взглядом уставилась в окно. В груди прерывисто клокотало, как будто тело заново училось дышать. На улице царила ночь, и единственным свидетелем моего очередного кошмара была лишь луна. Я слизнула солоноватые капли, пробежавшие по губам, откинула одеяло и встала с кровати.

К навьим тварям такие сны. Высплюсь в следующей жизни.

На мои вопли никто не прибежал: дом был пуст, и кроме меня, прикорнувшей в комнате под самой крышей, в нем можно было встретить разве что мышей. Я поплескала в лицо ледяной водой из глиняного кувшина, стоявшего возле кровати, натянула штаны и рубаху из домотканого полотна и повязала на пояс любимый фартук – мягкий как пух из-за частых стирок. Как была, босиком спустилась в жилую часть дома и, не задерживаясь, скользнула на первый этаж. Вид знакомых склянок, подсвеченных любопытными желтоватыми лучами луны, заставил собраться, подышать и сосредоточиться на деле. Я взялась растирать и смешивать травы. Привычная рутина быстро захватила все внимание, позволяя не думать об образах, приходящих во сне.

Я не знала, сколько прошло времени. Пальцы сводило судорогой, а в глаза словно насыпали песка.

Усталость медленно, но настойчиво оплетала меня, как будто она прорастала из рассохшегося пола, а я случайно наступила прямо в ее сердцевину. Ног я почти не чувствовала; колени сгибались порой против моей воли. Руки дрожали, но я упрямо продолжала нарезать, толочь, смешивать, а после – рассыпать по банкам и разливать по бутылкам снадобья всех мастей. Хочешь настойку от головной боли? Пожалуйста. Маешься животом? И от этого найдется. Нежелательная беременность? А вот тут нетушки, иди к знахарю, пускай сначала осмотрит и скажет, можно ли прерывать и не опасно ли это будет.

Выверенными движениями я создавала лекарства, и далеко не все из них собиралась завтра отдать хозяину дома.

В полутемной комнате горел только один светильник. Тонкий поникший фитилек плавал в чашке с маслом, давая света едва-едва – как раз столько, чтобы не спутать ингредиенты. И все же его было недостаточно: я то и дело щурилась и не брезговала лишний раз перепроверить, те ли травы положила в ступку.

Честно говоря, от луны, с любопытством заглядывающей в окно, пользы было и то больше, чем от фитиля. Но, к сожалению, тяжелый стол из темного дуба – слишком дорогой на фоне скудной обстановки – подвинуть к окну я не могла. Если только надорваться при попытке и возле этого стола и помереть, к чему, понятное дело, я не стремилась. Поэтому оставалось только наклоняться как можно ниже, почти утыкаясь носом в рассыпанные по столу травки, чертыхаться и утешать себя мечтой об увесистых монетках, которые я получу за свою работу.

Завтра как раз должен был случиться тот день, ради которого все и ходят на работу. Старый знахарь трясущейся рукой, пересчитывая по нескольку раз и сопровождая каждую монетку тяжелым вздохом, отсчитает мне мою получку. Впрочем, дедуля немного отведет душу. Сложит монетки горсткой перед собой, глянет на меня из-под густых седых бровей, а потом нарочито медленно выудит два кругляша из не слишком-то высокой стопки. Обязательно отполирует их об рукав и положит на стол. Скажет:

– Ты, надеюсь, не забыла, что я тебя не задаром жить пустил?

И усмехнется этак противненько.

Разве можно забыть то, что происходит из месяца в месяц, каждый раз разыгрываемое как по нотам? Мой тяжелый вздох и смиренный кивок тоже были выучены, будто роли в княжеском театре. Я уже наловчилась одновременно подсчитывать иную прибыль – за из-под полы проданные склянки – и в то же время сохранять покорное выражение лица. Хотя порой так хотелось вскочить, наорать на старика, стукнуть кулаком по столу и забрать свои кровные. Я ведь нанималась в его лавочку травницей, а не прошло и пары месяцев, как на меня повесили составление лекарств, уборку и ведение амбарной книги. За весь мой труд знахарь благосклонно позволил жить на чердаке не за четыре монеты, а за две. Впору бы послать его куда подальше... Увы – старый хрыч был и правда способным лекарем. Я надеялась научиться у него врачебным хитростям, но вот загвоздка – он не брал учеников. Зато ему нужна была травница, а позже, когда очередная служанка сбежала с проклятиями – и та, кто будет следить за хозяйством.

Вот поэтому я и оказалась в полночь за дубовым столом с зелеными по локоть руками. Я надеялась, что отмыть их удастся: некоторые составы въедались в кожу так цепко, что я всерьез предлагала Игнотию красить ими заборы. Он, правда, честил меня безмозглой девицей, не понимающей истинную стоимость лекарств, и предложение с негодованием отвергал. Я же втихую проверяла свои догадки, записывала удачные смеси и хранила рецепты в заветном кожаном тубусе с замочком. Его я не показывала никому и прятала в надежном месте, надеясь когда-нибудь обменять записи на звонкие денежки.

Я со стоном разогнулась, потирая поясницу. Последняя бутылочка была закупорена и водворена в ящик, где уже стояли ее товарки. Этикетки были подписаны четким почерком Игнотия, мне оставалось их только прилепить. Я шлепнула коричневую бумажку на бутылку и шумно выдохнула. С тоской оглядела разруху, оставшуюся после работы, и грешным делом подумала, не поджечь ли всю лавочку, лишь бы не браться за веник и тряпку. Оттягивая время, скрутила волосы в пучок и спрятала под косынку, чтобы не мешались при уборке или поджоге – как пойдет.

Но моим разрушительным планам не суждено было сбыться. В дверь заколотили, потом стук перешел на протестующе задребезжавшее окно, и свет луны закрыло чье-то искаженное мукой лицо.

В Полесье – городке, где я провела последний год, смешивая травы и исписывая тяжелую амбарную книгу цифрами – меня воспринимали как девочку на побегушках при знахаре Игнотии. Я не стремилась раскрывать свои способности, и только изредка, низко надвинув капюшон, уходила в трущобы и лечила детей. Если кто-то явился посреди ночи, значит, дело действительно важное. Вот только Игнотий уехал на два дня в соседний городок. Запряг смирную лошадку Василиску, бросил мне ключ от дома и наказал к его приезду сделать партию лекарств. Он должен был вернуться наутро. Но человек, от ударов и криков которого вот-вот грозило вылететь стекло, пришел сейчас и до рассвета ждать явно не мог.

Я побежала к двери и быстро отомкнула замок. Мужчина ввалился внутрь; его лицо прочертили полоски слез, но я испугалась даже не этого, а того, как он стал судорожно хватать меня за руки и бормотать что-то, давясь словами и хрипя.

– Послушайте, я ни слова не поняла. Идите сюда. Сядьте. Вот так, – я пинком подогнала табуретку под ноги ночного визитера, и он не то что сел – рухнул на нее как подкошенный. Я повернулась к столу и выхватила два пузырька. Мужчина снова попытался мне что-то объяснить, но я прервала его жестом. В кружке быстро смешала по пять капель каждой настойки, плеснула туда воды и быстро взболтала снадобье. Сунула кружку мужчине в руки и заставила выпить все. Телесная дрожь прекратилась почти сразу, но страх из его глаз никуда не делся.

– Вот теперь говорите, что у вас стряслось.

– Жена моя... Женка... Она в тяжести, должна была родить только через месяц. Сходила поутру на базар, вернулась – лица нет. Прилегла, сказала, что поспать хочет. А к вечеру ее скрутило так, что ни вздохнуть, ни охнуть. Я хотел сразу за знахарем бежать, а она останавливала. Я, дурак, послушался! – с неожиданной злостью выпалил мужчина и дернул себя за волосы. – Ай, дурак я, дурачина, что ж я наделал...

– Так, не отвлекайтесь! Что с женой?

– Кровь из нее хлынула, – простонал мужик, и я нахмурилась. Плохо дело. – Много, словно озеро расплескалось. Я кровь видывал, но то в драке или когда нечисть задерет, а тут – баба брюхатая... беременная. Неправильно это. Жутко! Помогите, пани знахарка! Заклинаю вас богом и богиней, помогите! Все, что угодно, для вас сделаю! – мужик неловко свалился со стула и вцепился в край моего платья. Я отшатнулась и вырвала ткань из его пальцев. В голове бешено скакали мысли. Целый год я прожила в Полесье спокойно, точно дозируя свою силу. За все это время мне удалось избежать внимания дейвасов и чьих-либо подозрений. И помочь сейчас несчастной роженице значит рискнуть всем. Вот только и отказать я не могла. По разным причинам.

Мужчина, по-видимому, не знал, что я не знахарка, а только травница. Он уже не умолял, а тихо плакал, уткнувшись лбом в пол у моих ног.

– Эй, – я наклонилась и тронула его за плечо. – Ребеночек-то у вас какой по счету будет?

– Первый, – всхлипнул несчастный. Я мысленно выругалась, потом подумала и повторила вслух. Не помогу сейчас – может статься, у них вообще никогда детей не будет. Хорошо если роженица выживет. И до утра ждать времени нет.

– Да что ж за жизнь у меня такая, – простонала я и принялась собирать все необходимое. Мужик наконец отклеился от пола и следил за мной лихорадочно блестящими глазами, шмыгая красным распухшим носом. Похоже, он не сразу поверил в то, что я действительно собираюсь помочь. Я и сама не верила. Но быстро обулась, подхватила корзинку и кивнула.

– Показывайте дорогу, пан. И хватит рыдать, сделаю что смогу.

Выйдя на улицу, я поежилась и плотнее запахнула плащ. Густой липкий туман завладел ночью и ощупывал – оглядывал каждый уголок, куда только могли дотянуться его белесые пальцы. Вдалеке коротко взвыли собаки, но быстро смолкли. Долетели обрывки ругани и визг – верно, хозяин спросонья прошелся хворостиной по хребтам. Зря. В другой раз не залают, и вор уйдет безнаказанным.

Улицы были пустынны. Мужчина, так и не назвавший своего имени, шел впереди, то и дело оборачиваясь. Наверно, проверял, не передумала ли я, не развернулась ли обратно в лавку. Я только крепче стискивала ручку корзинки, где вздрагивали бутыльки, и ободряюще улыбалась ему в ответ. Не знаю уж, что ему виделось в серебристом свете луны, но после каждой моей улыбки он вздрагивал и почти переходил на бег.

* * *

Ночь стояла безветренная, и прогнать туман было некому. Начало листопада еще было пропитано сухой летней жарой с ароматом свежего сена и поздних яблок, но в темное время от тепла не оставалось и следа. Близился праздник Лешего, и суровые холодные ветры дули почти беспрестанно – тем жутче было сегодняшнее безмолвие. Словно затишье перед бурей.

Нам никто не встретился, и я порадовалась, что не придется отвечать на ненужные сейчас приветствия и объяснять, куда я так спешу. Конечно, всегда можно было махнуть рукой и крикнуть: «После скажу!», но вот только полесенцы такие обещания никогда не позабудут. Припрутся в лавку, начнут расспрашивать, а там и до ушей знахаря дойдет – проблем не оберешься. Нет уж, сейчас я должна помочь новому человеку придти в мир, и это важнее любых досужих разговоров.

Мужик остановился перед домом, неуверенно сминая шапку в руках. Он тяжело вздохнул и крупно вздрогнул, глянув на меня шальными глазами, когда я положила руку ему на плечо. Он не спешил войти, а когда изнутри донесся полный мученической боли стон, и вовсе отступил на пару шагов.

Я стиснула его плечо, не давая сбежать, и спросила:

– Туда пришли?

Он кивнул, потом решил ответить и вслух, видно, для надежности.

– Т-туда.

– Здесь стойте. Если я выйду и скажу, побежите по дороге, ведущей к Медным горам. Там старший знахарь будет проезжать – встретите и поторопите, расскажете, что случилось.

Впервые на лице мужика отразилось сомнение. Он наморщил лоб, но прежде, чем успел задать вопрос, я легонько его оттолкнула и пошла в дом. Поставив ногу на крыльцо, все же обернулась и бросила:

– Я сделаю все, чтобы ей помочь.

Роженица лежала на кровати. Ее лицо было бледно, воздух с присвистом выходил из приоткрытого рта. Я думала, что живот будет огромным – одной из причин мог стать крупный ребенок – но ее животик, напротив, был маленьким и ладным. Со спины наверняка и не догадаться было, что женщина в тяжести.

Рядом с ней сидела местная повитуха. Я мысленно чертыхнулась: надеялась, что никого не встречу, сделаю свою работу и уйду. Но, видимо, муж роженицы сначала побежал за повитухой, и только потом, когда она не справилась, бросился к знахарю. Повитуху звали Жанина, и она прекрасно знала, кто я такая. Игнотий раз в месяц лично смешивал большую партию зелий для Жанины и отправлял меня их отнести.

Жанина вскинулась на звук шагов и недоуменно нахмурилась при виде меня. На ее лбу блестели капельки пота; прядки волос цвета соли с перцем прилипли к коже. Странно – мне, напротив, показалось, что в избе холодно. Но, возможно, повитуха вспотела от постоянного движения вокруг роженицы. Жанина выпрямилась и отерла лоб рукой. Несмотря на простоватый вид, у этой женщины был сметливый ум – она не стала меня расспрашивать. Бросила только:

– Надеюсь, ты успела чему-то научиться у Игнотия.

И отодвинулась, давая мне доступ к кровати.

Жанина не знала, что я и без его умений могу помочь несчастной женщине. Вот только для меня это обернется огромной бедой.

Я поставила корзинку на пол, омыла руки в тазу с горячей водой, на который указала Жанина, и подошла к кровати. Присела и тронула лоб женщины – он и вправду был холоден, словно лед. В комнате висел запах трав, маленькая жаровенка возле кровати едва курилась сизым дымком. Я откинула одеяло и огладила маленький животик, напевая легкий заговор. В ответ в мою ладонь слабо толкнули, как будто ребенок внутри повернул головку на звук. Я продолжила петь, чуть изменив тональность – и по коже разбежались тонкие огненные нити, сплетающиеся в ручейки. Тело роженицы ровно посередине вспыхнуло, словно мерцающие угли. Жанина сдавленно ахнула и закрыла рот фартуком, во все глаза глядя на происходящее. Женщина на кровати застонала и выгнулась дугой, уставившись в потолок незрячими глазами.

Роды и без того работа нелегкая. Но когда рожаешь от блазеня, они и вовсе превращаются в действо, непреодолимое для человеческого тела. Вряд ли кто-то рассказал женщине, жаждущей младенца, что она не сможет родить навье дитя. Оно просто разорвет ее в попытке выбраться на свет.

– Боги милосердные, защитите... Ясмена! Что делать-то? – выдохнула Жанина, не отнимая фартук ото рта, как будто пыталась защититься им от присутствия нечистого духа. Как-то враз она словно уменьшилась, от растерянности ее лицо помолодело и поглупело. Я не ответила, продолжая водить руками и касаться то лба, то сердца, то живота несчастной, слишком хотевшей стать мамой. От каждого моего прикосновения по огненным ручейкам пробегала волна света, как будто в них билась живая кровь.

– Выйдите, панна Жанина.

– Но ведь надо дейваса позвать! Мы не сладим!

– Вы – нет. А вот я попробую.

– Ты совсем сдурела, девка?! – Жанина вспыхнула яростью быстро, словно сухая лучина, но за нею угадывался страх. Неожиданно – за меня. – Ишь чего удумала! Решила следом пойти? Так для тебя могилу копать никто не будет, собакам скормим.

– Поперхнутся, – невозмутимо отозвалась я и указала на дверь. – Выйдите, панна.

– Да провались ты пропадом, дурная! – я думала, повитуха грохнет дверью, но она закрыла ее едва слышно, шепнув что-то в уже закрывающуюся щель. Что ж, я надеялась, что это пожелание удачи.

Я растерла ладони, вытягивая последние переливы заговора. Огненные жилы чуть погасли, и живот женщины, продолжавшей безучастно смотреть в потолок, заволновался. Особенно резкий поворот – и женщина харкнула кровью, залившей подбородок и грудь. Щекотная сила внутри меня уже разливалась под кожей, пенясь, как игристое вино, которым меня угощал когда-то мамин знакомый. Она все ширилась и ширилась, и когда заполнила меня до отказа, так, что еще чуть-чуть, и выплеснется наружу – граница истончилась, и я упала в Навь.

Здесь силуэт женщины почти не угадывался. От него осталась только серая оболочка, высосанная и опустошенная, как попавшая в цепкие паучьи лапы беспечная бабочка. Зато маленький блазень светился, накормленный чужой жизненной силой. Он повернул в мою сторону зубастую мордочку и оскалился. Напасть ему не позволял плен материнского тела, но я видела, что еще чуть-чуть – и тварь пустит в дело когти, убивая мою пациентку.

Я боялась, что мы опоздали. Но повезло – еще пара секунд в запасе все же нашлась.