Текст книги "Меченая"

10 Слабость и сила

Через год новый дом родителей был построен. Теперь это был настоящий дом: двухэтажный, с маленьким двориком и верандой для мамы. Я всем сердцем желала, чтобы здесь на семью нашу наконец–то снизошел мир. Заботилась об обустройстве родных так, как делает это мать, вручая ребенку ключи от его первой квартиры: я действительно чувствовала себя самой взрослой. Родителям больше не надо беспокоиться обо мне, что бы ни случилось, я сама со всем разберусь. Я прошу их только об одном: будьте счастливы. Ради нашей семьи.

На поляне за монастырем, в густой траве, под бесконечным Млечным Путем я лежу одинокой звездочкой, раскинув руки и ноги в разные стороны, и красота ночного неба куда–то уносит меня. Я уверена, что в Непале самое красивое небо. Я провела в монастыре уже семь лет, и все семь лет красота здешних ночей вызывает у меня слезы. Если я сяду, то звезды смешаются с огнями города, роскошным ковром раскинувшегося у моих ног. И мне кажется, что я парю среди ночного неба. После того как я и мои подружки Ани Тара и Гьянатара вечером сходим в туалет, мы убегаем на поляну, чтобы сполна насладиться этими волшебными мгновениями. Я спокойна, как никогда. Глубоко вдыхаю прозрачный свежий воздух, а потом высвобождаю его из легких на одной сдержанной ноте. Люблю петь по ночам, когда меня никто не видит. Голос становится удивительно сильным, что меня порой даже пугает. Наверное, потому, что моя песня обращена к звездам.

   – Мне показалось, что сегодня он чувствует себя лучше, чем вчера.

Хриплый голос Гьянатары разрушает тишину:

– Давление нормальное, уровень сахара тоже.

Вот уже несколько месяцев Тулку Ургьен Ринпоче нуждается в постоянном медицинском уходе. Он страдает от диабета, давление слишком высокое. Мои знания английского позволяют расшифровать надписи на лекарствах, поэтому я выполняю обязанности медсестры: делаю инъекции инсулина, меряю давление утром и вечером, перед едой. Вот почему на прошлой неделе я покинула маленькую комнату, которую успела полюбить, которая была моим убежищем все семь лет, что я провела в Наги Гомпа. При помощи друзей я переехала ближе к учителю, чтобы быть рядом в случае необходимости. Мы перенесли мои немногочисленные пожитки в мешках, какие обычно используют для транспортировки риса. Мне грустно. Не из–за того, что пришлось оставить комнату: я научилась легко расставаться с материальными ценностями. Я переживаю за учителя. Теперь у меня есть возможность доказать ему свою преданность. Его любимая жена умерла несколько лет назад. Я рада, что могу хоть как–то помочь Тулку Ургьен Гиппоче, но я прекрасно понимаю, что ему уже семьдесят лет, он старый человек. Хотя для меня он ничуть не изменился с тех пор, как мы впервые встретились: я до сих пор смотрю на него восторженными глазами одиннадцатилетней девочки, пришедшей в храм.

– Так, пора спать! Нам вставать в пять утра… – говорю я, потому что остальные явно не имеют ни малейшего желания шевелиться.

Наша жизнь – жизнь приближенных помощников учителя – заполнена до последней минуты. Я встаю в полпятого. По счастливой случайности мой подоконник облюбовала маленькая птичка, которая начинает стучать в стекло как раз тогда, когда мне нужно вставать. Можете мне не верить, но это так. В это время еще совсем темно, поэтому я зажигаю маленькую свечу (у нас теперь есть электричество, но я не хочу всех перебудить) и отправляюсь в комнату учителя. Он уже медитирует. С тех пор как болезнь в значительной мере ограничила его двигательные возможности, он в основном только этим и занимается. Я меряю давление и проверяю уровень сахара в крови. Раньше я не выносила вида крови, а теперь ее даже не замечаю. Все мои действия доведены до автоматизма: протереть палец, быстро уколоть его, пластиковой трубочкой собрать кровь, поместить ее в специальный прибор и ждать. Потом сделать. инъекцию, причем, по словам врача, чем быстрее, тем лучше. Собрать мочу, проверить на цвет, выявить разницу между тем, что учитель принял в себя, и тем, что вышло из его организма. И наконец, занести все наблюдения в журнал здоровья, чтобы следить за развитием болезни. И только после всего этого учителю можно поесть; я приношу ему бульон, специально приготовленный кухаркой. Картофель, рис и сладости ему строго–настрого запрещены.

Часто я делаю все необходимое в полутьме; мы оба молчим. Иногда в комнате уже сидит Андреас. Интересно, он вообще когда–нибудь спит? Для нашего учителя Андреас как сын, хотя вместе с тем он еще и благотворитель. Я знаю, что именно он оплачивает все необходимые медикаменты и вызовы врача. С тех пор как учителю стало хуже, Андреас сам как–то постарел. А Тулку Ургьен Ринпоче остался прежним, во всяком случае, он не изменил своим привычкам. Он все такой же мудрый, добрый, ласковый, скромный и терпеливый; переживает за других людей, спрашивает, как у них дела. По вечерам во время сеанса медитации, пока мы разминаем учителю руки и ноги, втираем в них эфирные масла, чтобы снять усталость, накопившуюся за день, порой он, как и прежде, рассказывает нам истории о своей молодости, о том, как он путешествовал по Бутану, ездил в Лхасу, посещал отдаленные уголки Тибета, в частности монастырь Нубри на границе с Непалом. В такие моменты к учителю возвращаются силы, бодрость, он кажется совсем здоровым. Я так люблю смотреть на него, когда он счастлив.

В половине шестого я пью тибетский чай, а после этого мне часто удается поспать. Я с наслаждением забираюсь под одеяло и стараюсь хоть немного продлить невинный ночной сон: вокруг темно, монастырь окутан тишиной, и можно притвориться, что мы не знаем, что нас ждет в будущем. Все молчат. Кроме Гьянатары.

– Вы, правда, думаете, что он не боится смерти?

Я недоверчиво смотрю на подругу. Как она может так говорить? Мы никогда не касаемся этой темы – потому что стараемся забыть о ней. За все время, пока учитель болеет, я ни разу не думала о его смерти, только о выздоровлении. Я сказала себе, что он просто испытывает легкое недомогание, а мы должны поддерживать его и сделать все, чтобы ему как можно скорее стало лучше. И все. Я молюсь за него. Я прекрасно понимаю, что на этот раз ситуация куда сложнее, чем обычно, и в глубине души я признаю, что теперь учителю будет гораздо труднее оправиться, но ни о чем другом я не думаю. Действительно, ни о чем. Я очень зла на Гьянатару за сказанные ею слова. Что на нее нашло? Буддисты не боятся смерти: для них это естественная часть жизни. Кроме того, смерть обладает властью, которая заставляет людей заглянуть в свое сердце и отделить самое главное от всего наносного. Многих соседство смерти заставляет поставить под вопрос всю свою жизнь и наконец–то заняться ее духовной составляющей. В этом случае смерть – наш союзник.

– Так, давайте спать! Скоро наступит новый день…

Я резко встаю. Быстрым шагом – подол платья сбивает капли росы с травы – иду в свою новую комнату. Сегодня ночью мне трудно уснуть. Я слышу, как кашляет за стеной учитель. Врачи просто лучатся напускным энтузиазмом. «Еще крепкий», «всех нас переживет» – с таким диагнозом они каждый раз выходят из комнаты для медитаций. А мы верим, потому что у нас нет выбора. И потому что хотим верить.

В моих воспоминаниях это время подобно тяжелому серому облаку. Ни разрывов, ни внезапных изменений. Только страдания, и не последнюю роль в этом сыграли мои родители. Конечно, они замечательно устроились в новом доме – но побои не прекратились. Зато теперь стали вызывать меня. В основном я выступаю как сдерживающий фактор по отношению к отцу. Отныне, когда назревает ссора, они хватаются за меня как за спасательный круг, думая, что дочь сможет вывести их из затруднительно положения и в доме снова воцарится мир и покой. Не помню, сколько раз мне приходилось оставлять монастырь и все неотложные дела для того, чтобы нестись в Боднатх и приводить папу и маму к взаимному согласию. В какой–то момент я даже сбилась со счета! Всякий раз одна и та же схема: отец выходит из себя по какому–нибудь пустячному поводу и вымещает свою злость на маме. Не скажу, что он часто бьет ее, нет – теперь он предпочитает издеваться морально, то есть осыпает ее бесконечными оскорблениями и начинает расшвыривать предметы домашнего обихода. В конце концов заплаканная мама звонит в монастырь когда я появляюсь дома, отец мгновенно успокаивается. Если я приезжаю в Боднатх на три дня, го за все это время не происходит ни одной ссоры. В моем присутствии отец ведет себя просто идеально.

Сложившаяся ситуация причиняет мне нестерпимые мучения, и я о многом рассказываю учителю, в надежде что он поможет мне найти решение. У меня складывается впечатление, что мне надо все время присматривать за двумя неугомонными детьми, которые начнут колотить друг друга, стоит мне только отвернуться. Словно я стала единственным взрослым человеком в нашей семье и должна быть разумной, степенной, уравновешенной, доброй и справедливой по отношению к каждому ее члену. И меня это очень сильно утомляет. Да еще соседи распускают о нас всякие сплетни. Старые болтливые трещотки из нашего квартала считают, что крики моей матери и вспышки гнева отца внесут в их однообразные ежедневные разговоры приятную остроту. А мне это очень не нравится. Учитель внимательно слушает меня, успокаивает, ласково гладит по голове, стараясь вложить в свои действия как можно больше любви и ласки. Его поддержка помогает мне освободиться от груза переживаний. Часто я сворачиваюсь клубком у его ног и плачу, а он пытается меня хоть как–то подбодрить:

– Говори себе, что тебе повезло, раз ты можешь заботиться о своих родителях. Ты всего в часе пути от них, ничто не мешает тебе ездить к ним так часто, как требуется. Никогда не забывай о том, что твой отец не тиран, а всего лишь больной человек, который не может справиться со своими эмоциями.

– Но вы же, вы же тоже болеете, я бы лучше о вас позаботилась.

– Ты и так уже много сделала, Чоинг, не волнуйся обо мне и отправляйся к своим родителям, сейчас ты им нужнее.

Благодаря учителю и тому, что мне уже не тринадцать лет, я понимаю, что превосхожу маму с папой в благоразумии. Между тем у меня никогда не создавалось впечатления, что я «всего достигла». Но мое повеление и отношение к миру изменились. Теперь я знаю, что тоже могу помогать людям. Сострадание – это первая ступень; способность освобождать людей от мучений – вторая. И я готова. Я смогла познать себя и полюбить, и благодаря этому теперь я могу полюбить других. Я слышала о психоанализе; не совсем поняла, что это такое, но, судя по разговорам моих заграничных друзей, наше общение с учителем в некотором роде на психоанализ похоже. Беседуя с Тулку Ургьен Ринпоче, пытаясь осознать свои стремления, найти источник вспышек всепоглощающего гнева и неудержимого восторга, стараясь избежать мучений, я постепенно учусь принимать себя такой, какая я есть, и приручаю собственную душу. Я уже перестала ссориться со Злюкой и другими несговорчивыми монахинями, потому что это причиняло боль моему наставнику, а я ни в коем случае этого не хотела.

– Вот скажи, как у тебя это получается? – спрашивает у меня Ани Анга.

На дворе жаркий полдень, я, как обычно, занимаюсь английским языком. Каждый раз, когда у меня появляется свободная минута, я стараюсь практиковаться и делать упражнения. Я очень хочу разговаривать на этом языке, но учиться мне приходится практически самостоятельно. Сегодня я читаю фотороман, который мне дала наша гостья из Ирландии. Мне очень нравится произведение: во–первых, потому что в нем повествуется о любви, а во–вторых, потому что есть картинки и я все понимаю. Ани Анга вся покраснела от едва сдерживаемого гнева. Она ложится рядом со мной в траву. Одна из монахинь отказалась дать ей рис для готовки. Они поругались и наговорили друг другу много нехороших слов. Подруга часто спрашивает у меня совета в таких ситуациях. Иногда мне хочется сказать ей, что я не лучший образец для подражания, хотя и являюсь ярким примером того, что человек может измениться, если захочет. А потом, я знаю, что ей просто нравится находиться в моем обществе, ведь я веселая, меня переполняет энергия, я всегда готова петь и танцевать. Просто я никогда не хотела быть обычной монахиней!

– Мы сами творцы своего счастья. Невозможно помешать злу или убрать препятствие с пути. Зато мы можем сами решить, как его воспринять. Ты единственная, от кого это зависит, Ани Аша. Познай себя, полюби себя, а остальное придет само собой.

– Но это так сложно…

– Знаю, но потом ты привыкнешь. Если кто–то тебя провоцирует, то вместо того, чтобы поддаться злости, подумай, что принесет тебе большую пользу: ярость или равнодушие? В каком случае ты выиграешь? Воспринимай жизнь, как бизнесмен – новый рынок. Тебе надо вкладывать средства в этот сектор? Принесет ли он тебе какую–либо выгоду, станешь ты счастливой, избавишься от страданий? Если ответ «нет», то просто отойди в сторону. Все просто!

Ани Анга всегда хохочет, когда я излагаю ей свою «бизнес–теорию». Я улыбаюсь, хотя на самом деле говорю серьезно. Теперь я смотрю на жизнь под другим углом – и она становится более спокойной и безмятежной.

И в то же время, хотя я и запрещаю себе об этом думать, я чувствую надвигающуюся беду. Семья учителя – шесть сыновей, внуки и невестки – переехала в монастырь. И часть меня уже смирилась с тем, что пошел обратный отсчет. Сердце мое отказывается в это верить, но глаза и уши уже заметили явные изменения. Ночью я сплю на маленькой кровати, прямо напротив учителя. Не стоит и говорить о том, что сон у меня стал очень чуткий. Наставник шумно дышит – жидкость в легких мешает ему. Я чувствую: все боятся, что он может умереть в любой момент.

– Но что же нам делать со всеми посетителями?

Мы – я, Андреас и еще две монахини – собрались в моей комнате. Последователи буддизма и именитые учителя со всего Непала и со всего мира, из Индии, Германии, Бразилии и даже из Соединенных Штатов, съехались в Наги Гомпа, чтобы отдать дань уважения Тулку Ургьен Ринпоче и выразить ему свою признательность. Но врачи настоятельно советовали ограничить посещения, которые сильно утомляют больного. Буддистам–наставникам разрешили к нему приходить, но учитель нашел решение и для остальных:

– Эти люди приехали издалека, только чтобы встретиться со мной. Кто я такой, чтобы удостаиваться такой чести и ничего не отдавать взамен? Я хочу познакомиться с каждым человеком, который нашел в себе силы подняться в Наги Томна, чтобы поприветствовать меня, бедного старика! Я не могу их разочаровать.

Учитель даже подумать не мог о том, чтобы не уделить хоть немного времени людям, которые пришли его повидать. С его скромностью может сравниться только его доброта. До сих пор нам было разрешено организовывать посещения, но теперь мы вынуждены подчиниться указам врачей. Даже если с виду учитель остался прежним, мы должны уважать научные данные. Нужно изменить распорядок дня наставника, чтобы он меньше уставал.

– Может, пустим людей на крышу и они будут смотреть на него в окно?

Идея пришла ко мне в голову внезапно – наверное, выбралась на поверхность из мутных глубин усталого мозга. В комнате для медитаций, где живет учитель, есть большое окно, из которого открывается вид на долину, а также на террасу. Солнце встает как раз напротив кровати Тулку Ургьен Ринпоче. Это уникальное место, оно просто омывается светом. Солнечные лучи отражаются от золотых ворсинок ковра и ритуальных предметов. Я очень люблю эту комнату, но она больше шести человек не вмещает. А через окно посетители смогут хотя бы посмотреть на учителя, раз уж нельзя к нему прикоснуться.

– Ты действительно думаешь, что буддисты, съехавшиеся со всего света, обрадуются, если их заставят лезть на крышу?

Андреас, конечно, прав, но у нас нет выбора.

Мы обсудили этот вариант с сыновьями Тулку Ургьсн Риппоче, и они согласились. Сам процесс выглядит достаточно оригинально, поскольку снаружи окно похоже на витрину. А учитель несколько раз в день поднимается с кровати и встает прямо напротив него, чтобы показаться своим верным последователям. Странное зрелище, у многих оно вызывает беспокойство, но зато все довольны. Я наблюдаю это издалека, и меня не оставляет чувство смутной тревоги. А еще я испытываю гордость; конечно, мне следовало бы укротить свое высокомерие, но все–таки мне невероятно повезло, ведь я могу находиться рядом с наставником каждую секунду, – и поэтому я бесконечно ценю всякий отведенный мне миг.