Текст книги "Меченая"
Автор книги: Ани Чоинг
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Таким образом, постоянно меняя тональность исполнения, мне удается натренировать голосовые связки и обрести свою собственную манеру пения… С течением времени мое пение становится более собранным и душевным. Постепенно я начинаю понимать: исполняя молитвы, я вкладываю в них всю себя без остатка. Я прикрываю глаза, и слова священных текстов приходят сами собой – благодаря урокам учителя я научилась полностью погружаться в пение. Теперь мне стало гораздо легче медитировать. Когда я сижу в комнате для молитв, радость от пения буквально переполняет меня и забирает все силы. Живот надувается как шарик. Сестры встают, идут по своим делам, разговаривая на ходу, а я продолжаю сидеть. Меня пробирает дрожь от счастья. Я смотрю на учителя и каждый раз вижу гордость в его глазах. Для меня это самая лучшая награда: я счастлива, по тому что Тулку Ургьен Ринпоче доволен мною!
Когда я читаю в комнате, завтракаю на кухне, убираю кровать по утрам, закутываюсь в одеяло перед сном, я часто ловлю себя на том, что пою. Порой вполголоса мурлычу мантры, но не только их: мне подарили кассетную магнитолу, и я постоянно кручу на ней самые разные песни. Больше всего мне нравятся исполнители из Болливуда. А еще меня буквально покорил голос американской певицы Бонни Рэйт. Пленку с записью ее песни «Love has no Pride» я заслушала почти до дыр… Один из гостей приехал в монастырь с гитарой и показал мне несколько аккордов. И я начала усердно упражняться, потому что мне очень хочется самой играть музыку, пусть лаже от струн ужасно болят пальцы!
Я до сих пор храню чудные воспоминания о времени обучения. Мне достаточно закрыть глаза, чтобы снова вернулись те волшебные мгновения, когда я включала музыку на полную громкость и начинала подпрыгивать, приплясывать и подпевать. Да, если бы моя жизнь оборвалась в тот момент, я все равно сказала бы, что она прожита не зря.
7 Падение
Я не в силах сдержать волнение каждый раз, когда возвращаюсь в Катманду. Дорога в большой город занимает всего два часа, но они кажутся мне вечностью. На этот раз меня вез довольно приветливый таксист. Тем лучше, сегодня я не в настроении с кем–либо препираться. С тех пор как я уехала в монастырь, прошло уже два сезона дождей; время течет незаметно, и встречи с родителями с каждым разом становятся все мучительнее. Я стараюсь приезжать к ним раз в месяц, если учителю не требуется моя помощь. На самом деле, я возвращаюсь домой только ради мамы – и ради братьев, конечно. Но точно не ради отца. Его жизнь меня ни капельки не волнует. Я провожу лома всего три дня и стараюсь, чтобы у меня сохранились только хорошие воспоминания. В основном я гуляю по Боднатху. Мне очень нравится тратить карманные деньги, которые я смогла заработать: я хожу в кино, покупаю всякие безделушки, конфеты, много всего. Но в монастырь я всегда возвращаюсь с пустыми руками!
Хм, я‑то думала, что мне в кои–то веки встретился нормальный водитель, но ошиблась. И этот таксист наотрез отказывается заезжать в Боднатх, так что последние триста метров мне приходится преодолевать пешком. У моего квартала плохая репутация среди непальцев, потому что вокруг храма теснятся забегаловки, в которых торгуют спиртным. Это просто хижины из высохшей глины, дерева и кирпичей, где, если у вас есть несколько монет, вам нальют в алюминиевый стакан напиток, который готовится прямо на месте. Такое зелье ударяет в голову до того, как попадает в желудок… И после этого по грязным улицам вечернего Боднатха шатаются толпы нетрезвых тибетцев: они бормочут себе под нос истории, которые никого, кроме них самих, не интересуют, тоскуют по минувшим временам и родной стране, которую их вынудили покинуть. Один из них – мой отец.
Сегодня я опоздала и не смогла предупредить родителей, поэтому мама не увидела, как я приехала. Она стоит спиной ко мне, рядом с ней – мой брат Карма Пунтсок, на руках у которого вертится грязный белый щенок. На недовольной мордочке щенка явно читается желание кое–кого укусить. Мама хватает брата за руки, и щенку удается улизнуть.
Ты понимаешь, что сделал ей больно, ну–ка, скажи, понимаешь?
Мама сильно щиплет брата за локоть. Карма Пунтсок кричит, извивается, пытаясь вырваться. Тогда мама прекращает его щипать, но все равно не отпускает. Я прекрасно вижу, что она хочет ему объяснить, – ведь и со мной недавно приключилась точно такая же история.
Вытри–ка слезы и послушай меня. Запомни: нельзя больше наступать на улиток! Это живое существо, такое же, как и ты. Тебе больно, когда я тебя щипаю? А теперь представь, что чувствует улитка, когда ты наступаешь на нее ногой! Обещай, что больше так не будешь делать…
Карма Пунтсок вытирает слезы, смотрит сначала на красный след на локте, потом немного обиженно – на маму и убегает, не дожидаясь продолжения. Он усвоил урок.
Я смотрю, ты до сих пор практикуешь добрые старые методы убеждения…
Чоинг, девочка моя! А я уж думала, что ты сегодня не приедешь…
Мама поворачивается ко мне, и я с ужасом смотрю на нее. На лбу – свежий, еще не заживший порез, крути под глазами темнеют сильнее, чем обычно, на фоне кровоподтека, занявшего половину лица. То, чего я так боялась, снова случилось. Он опять избил маму. С того самого дня, как я стала монахиней, никто не поднимал на меня руку. Ну, разве что иногда я получала несильные шлепки от монахинь, если уж совсем их доводила, но отец ни разу не ударил меня. Нельзя поднять руку на ту, что посвятила свою жизнь религии, даже если это ваша собственная дочь и на ее теле до сих пор остались следы вашего гнева. Отец не смел. Но мама была совсем беззащитной. Отцу больше не на ком вымешать свою ярость, а меня даже не было рядом, чтобы ей хоть как–то помочь.
Я чувствую, как к горлу подкатывает ком. За время, проведенное в монастыре, я успела отвыкнуть от грязной жестокости мужчин. Но стоило мне спуститься с горы, как я тут же погрузилась в трясину человеческого мира, где отец диктует свои законы. Я бы все отдала, чтобы забрать отсюда маму. Но я не уверена, что она сама этого хочет.
За один взмах ресниц злые слезы успели растопить те крупицы мудрости, которые я старательно скопила за два года жизни в Наги Гомпа. Ярость – самое сокрушительное оружие, с которым я когда– либо сталкивалась. Гнев охватил меня, как неудержимый поток захватывает своим течением камешки, мирно лежавшие на берегу. Как наркоман, отказывающийся от борьбы и с замирающим от страха сердцем погружается в обольстительный дурман, я отбросила в сторону доброту и мягкость Чоинг, чтобы в один миг вернуться к бешенству Помо… Еще вчера я была такой спокойной, такой счастливой… Но ярость похожа на старого друга: она может месяцами не напоминать о своем существовании – и появиться на пороге с таким видом, будто вы расстались лишь вчера. Младшая сестра Брюса Ли никуда не исчезла…
Я ни о чем не спрашиваю маму, я даже не хочу знать, что произошло. Это бесполезно. Я молча направляюсь к центру Боднатха. За плечом у меня по– прежнему болтается дорожная сумка, но я этого не замечаю. Иду по улице, не отвечая на приветствия старых знакомых. Рассекаю толпу, люди сами уходят с моего пути, их удивляют мой быстрый, решительный шаг и сумка на плечах. Монахини редко куда–либо торопятся…
Я замечаю его, когда между нами остается еще несколько десятков метров. Его высокая фигура выделяется из толпы его субботних собутыльников–тибетцев. Они всегда собираются на одном и том же месте, неподалеку от храма. Его волосы, теперь уже совсем седые, стянуты в тонкий конский хвост черной лентой, концы которой свисают ему на плечи. Сегодня он надел свой лучший, бело–коричневый костюм. Отец всегда уделял много внимания своей внешности. Он стоит спиной ко мне; должно быть, рассказывает очередную шутку, потому что его друзья, сидящие вокруг, внимательно слушают и время от времени хохочут. У всех в руках – маленькие алюминиевые стаканчики. Я приближаюсь. Дядя узнал меня. Должно быть, я похожа на маленького быка: ноги слегка расставлены, голова втянута в плечи, кулаки прижаты к бедрам.
Отец разворачивается и наконец замечает меня. Его взгляд меняется так же быстро, как зимнее небо. Глаза внезапно светлеют, радость пробивается лаже сквозь алкогольные пары. Улыбается, как ребенок, очевидно довольный тем, что я приехала.
Чоинг, моя маленькая Чоинг! Посмотрите, какая у меня серьезная дочка!
В тот день я могла унизить его, заставить идти прямо перед собой, чтобы все друзья видели, как он шатается и едва держится на ногах. Могла бы отволочь его домой, как беспробудного пьяницу. Я думала об этом. Но в тот миг я не двигаюсь с места. Внезапно меня охватывает жалость. Как мы дошли до такого? Почему человек, стоящий передо мной, верный друг, радушный хозяин, талантливый художник, стал таким ничтожным мужем и отцом? В его силе никто не сомневается, его уважает весь квартал, но почему он считает нужным вымещать свой гнев на собственной семье, тем самым доказывая свою власть? Не понимаю. Наверное, это невозможно объяснить.
Вспыхнувшая дома ярость выжгла все мои силы. Мне кажется, что я сейчас усну.
– Здравствуй, папа! Пойдем домой, все тебя ждут.
– Замечательно, Чоинг, пойдем… Вот, смотрите все, я хороший отец, я слушаюсь свою дочурку…
Он одним глотком опустошает свой стакан, с металлическим стуком опускает его на деревянную бочку, которая заменяет стол, жмет руки нескольким друзьям и идет ко мне практически строевым шагом. Окружающие начинают улыбаться. Отец обожает притворяться клоуном. Он протягивает мне руку – я с расстроенным видом киваю на свою сумку и неловко пожимаю плечами. Я по–прежнему не могу к нему прикоснуться. Лучше уж разыграть небольшой спектакль.
Остаток выходных проходит просто замечательно. Я помогаю братикам делать уроки, вручаю им маленькие подарки (я так делаю каждый раз, когда приезжаю). Не скажу, что у меня много денег, но учитель дает мне достаточно на карманные расходы, а еще гости монастыря часто в благодарность оставляют мне несколько купюр, тазе что если малышам требуется новая пара кроссовок, то я могу себе это позволить. Я знаю, каково это – быть самой бедной в классе, и не хочу, чтобы мои братья испытали го же самое. Еще я сходила на болливудский фильм и вернулась в превосходном настроении. По вечерам мы сидим за столом, едим мясной dhal bat, а родители рассказывают о своих старых друзьях.
Последняя ночь перед отъездом в монастырь. Я лежу в своей кровати, смотрю на пятно света па полу и никак не могу уснуть. Вся семья спит. Отец храпит, как старый мотор. Я слушаю его и улыбаюсь. Может быть, наша семья не хуже других… В конце концов, все мы, словно мухи, залетевшие в банку из–под варенья, бьемся о стенки этой жизни. Я решила уехать и изменить свою судьбу, но это не значит, что теперь я могу осуждать тех, кто остался.
Утром на душе у меня неспокойно. Несколько последних часов в кругу родных промчались как во сне; все старались проявить себя с лучшей стороны. После обеда я уезжаю – и при этом мне кажется, что я бросаю маму на произвол судьбы. Такси везет меня обратно в монастырь, а я судорожно сжимаю пластиковую сумку с едой – угощение для друзей. Машина подпрыгивает на ухабах, и я трясусь вместе с ней. Я напряжена до предела, не реагирую на слова водителя, который рассказывает о своей жене, которая должна скоро родить. Мне кажется, что два часа в дороге превратились в два месяца. Наконец мы въезжаем в национальный парк и, подобно гусенице на лепестке розы, начинаем медленное покорение горы: аккуратно объезжаем ямы и выбоины, минуем по самому краю глубокие лужи, преодолеваем бугорки. И в конце концов добираемся до монастыря. Я плачу и выпрыгиваю из машины, как чертик из коробки. Не могу больше. Такси целую вечность разворачивается на маленькой грязной площадке. Наконец свет фар машины исчезает вдалеке. Я бросаю сумки на землю, бегу в сторону от тропинки. Останавливаюсь возле цветущего куста, падаю на колени – и меня вырывает. Стоя на четвереньках, испачкав руки о жирную влажную землю, я поднимаю голову к тяжелому небу и вою. бою истошно, выворачивая душу наизнанку, как собака, чтобы освободиться, очиститься от ненависти. Не хочу больше с ней жить. Но мне удается лишь скрыть ее на время, я знаю, что она рядом, готова воскреснуть в любое мгновение. Я очень хочу ее одолеть, но не уверена, что смогу это сделать. Она сильнее меня.
8 Над облаками
Когда я увидела его в первый раз, то подумала о Мохаммеде Али.
Я сижу в комнате для молитв и вдруг вижу, как мимо окна проходит незнакомец. Смотрю на него – и он смотрит на меня снаружи через стекло. Я впервые в жизни вижу настоящего чернокожего человека; он рядом, не в телевизоре! Поверить не могу. Как только церемония заканчивается, я бегу к Андреасу, немцу, который живет в Наги Гомпа уже несколько лет. Он прекрасно говорит по–тибетски и, как и я, входит в круг людей, приближенных к учителю. За время моей жизни в монастыре мы успели подружиться, я даже называю его Aba Gaga – дорогой папа.
– Ты видел черного человека? Кто он такой?
– Это американец из Солт—Лейк-Сити, профессор боевых искусств и рукопашного боя. Он приехал, чтобы послушать Тулку Ургьен Ринпоче, проведет у нас несколько дней.
Рукопашный бой… Монахиня монахиней, но моя любовь к Брюсу Ли никуда не делась. И желание научиться драться – конечно, уже не такое жгучее, как в Катманду, – по–прежнему живет в моей душе.
– Он обязательно должен обучить меня кун–фу, обязательно!
– Если тебе нужен мой совет, то я вот что тебе скажу: хорошо позаботься о нашем госте, приноси ему завтрак по утрам, покажи ему монастырь, помогай ему во всем. А я попрошу его дать тебе несколько уроков.
На следующее утро, ровно в семь, я стучусь в дверь американца. Джерри Гарнер уже многие годы является последователем буддизма, он прекрасно знает правила монастырской жизни. Но вот меня он не знает.
– Доброе утро, вот ваш чай. Пожалуйста, угощайтесь и позанимайтесь со мной кун–фу.
Американец недоуменно смотрит на меня. Даже сидя на кровати, он возвышается надо мной. Да, он очень большой и очень мускулистый.
– Малышка, а ты кто такая?
– Меня зовут Ани Чоинг Дролма. И я совсем не малышка… Мне уже шестнадцать лет.
Я объясняю ему, что хочу научиться драться, что я очень крепкая и пусть его не смущает мой маленький рост – я сильнее некоторых мальчиков.
– Ты хочешь, чтобы я научил тебя драться, но мне кажется, что ты будешь использовать эти навыки из дурных побуждений.
– Неправда! Это вы хотите оправдать отказ меня учить из дурных побуждений: потому что я женщина и потому что я монахиня.
– Ну, хорошо. В таком случае лучше я обучу тебя тайскому боксу. Он позволит тебе защищаться и уклоняться от ударов, но не даст возможности атаковать.
И вот в маленьком саду перед домом, стоящим чуть в стороне от основных монастырских строений, в котором живет Андреас, Джерри проводит первый урок боевых искусств. Мы приходим туда рано утром, причем Андреас решил к нам присоединиться.
К тому времени, даже если я и вела себя как задира–сорванец, тело мое уже начало приобретать женские формы. Округлившиеся груди меня особенно смущали. Женская сущность постепенно одерживает верх, и я оказываюсь в весьма неудобном положении. Наполовину мальчик, наполовину девочка – осколок гранита, покрытый пеной.
В полдень, незадолго до обеда, я сижу на кухне, передо мной – Злюка. Она и представить себе не может, какие мысли скрывает мой лоб со шрамами. Недовольно смотрит на меня поверх очков. Если она решила, что это произведет на меня какое–либо впечатление, то она просто не знает, с кем имеет дело… Я никогда не входила в число застенчивых смирных монашек, которые говорят тихим голосом, смотрят в пол, смеются в ладошку, даже находясь к открытом поле, и думают, что получают благословение небес, если кто–то обратил на них внимание. Я гордая и признаю это. Я слишком высокого мнения о себе. Но я понимаю, что пока еще маленькая и почти ничего не знаю. А морщинистая Злюка, фигурой напоминающая бутылку, успела многое пережить. И ушедшие годы должны были наставить ее на путь мудрости. Но видимо, в день, когда перед ней открылся этот путь, она забыла дома очки…
– Ну, как ты, Чоинг, не устала? Столько дел, наверное…
– Да нет, думаю, успею еще поспать после обеда, но все равно спасибо за беспокойство.
У нее нервно дергается правая щека. Да, мне очень редко доставляет удовольствие выводить кого бы то ни было из равновесия, но Злюка – это исключительный случай.
Во время разговора я продолжаю делать свечи – в Наги Гомпа нет электричества. В прошлом месяце мужчина, одетый в европейский костюм, пришел в монастырь и предупредил нас, что в следующем месяце будут проводиться муниципальные выборы и если мы проголосуем за его кандидата, то нам наконец проведут электричество. И вот однажды утром в Наги Гомпа прислали автобус, который отвез монахинь в сельскую школу. Я еще слишком мала, чтобы голосовать, но все равно поехала – из любопытства. Все сестры поставили, галочку напротив одного и того же имени и под бдительным взглядом официального наблюдателя опустили бюллетени в урну. Многие монахини даже читать не умеют, но их не очень беспокоило, за что и за кош они отдали свой голос. Ведь всем хотелось, чтобы в Наги Гомпа было электричество…
А пока его не провели, я делаю свечи – причем применяю свой собственный метод. В старую банку из–под консервов складываю огарки, которые собираю в храме stupa Боднатха, и осторожно надеваю. Потом беру маленькую бутылочку (из тех, в каких продается сироп от кашля), просовываю в бутылочку тонкую веревочку и наливаю внутрь горячий воск, так чтобы фитиль был строго посередине. И ставлю бутылочку в сторону – остывать. Через два дня, когда воск достаточно затвердеет, аккуратно разбиваю бутылочку и получаю новую свечку!
Этим я и занимаюсь, пока Злюка заполняет книгу приходов–расходов. Именно она руководит закупкой риса, картошки и остальной провизии, которой питаются те, кто состоят на службе у учителя.
– Я поговорила с Тулку Ургьен Ринпоче… не надо на меня так удивленно смотреть. Так вот, твое недостойное поведение, твоя дерзость и особенно твои ежедневные драки в саду Андреаса – это ужасный пример для всех остальных. И учитель хочет тебя видеть. Кстати, он ждет тебя уже пять минут.
И она меня не предупредила?! Я опаздываю на встречу, о которой ничего не знала. Но я не буду торопиться, не хочу доставлять Злюке такого удовольствия. Поэтому аккуратно выливаю воск в последнюю бутылочку, ставлю ее на стол и покидаю кухню.
Я без стука вхожу в комнату медитаций Тулку Ургьен Ринпоче. Вот уже несколько недель – с тех пор, как я в последний раз ездила в Катманду, – меня не оставляет смутная тревога. Я понимаю, что расслабилась: стала менее внимательной на совместном чтении священных текстов; вечером, перед тем как идти спать, мне хочется как можно быстрее произнести молитву, не тратя время на медитацию.
Учитель видит, что я пришла, но молчит. Я выразила ему свое уважение, зажгла благовония и села у его ног. Опустив голову и закрыв глаза, я пытаюсь усмирить бурю, которая уже много дней бушует в моей душе: она вот–вот вырвется на свободу. Лишь оказавшись рядом с учителем, я понимаю, насколько у меня внутри все перевернулось.
– Может, вместо того чтобы проклинать тьму, надо попытаться зажечь свечу?
Учитель явно имеет в виду не мои опыты с воском. Пусть я еще совсем юная монахиня и мало знаю о буддизме, но слова учителя, словно зерна мудрости, уже начали прорастать в моей душе. Я молча жду, когда он снова заговорит.
– Вместо того чтобы ждать чего–то от других и тратить свою энергию, свои силы и свой ум на то, чтобы осуждать и критиковать окружающих, попробуй изменить свое восприятие. Если в их душах живет зло, помоги им, ведь тебе удалось познать добро. Отдавай, если ничего не хочешь получить взамен. Не можешь повлиять на других – начни с себя. Пойми, что именно тебе не нравится в других людях, и постарайся развить в себе противоположные качества.
Учитель никогда не бывает многословен. Его уроки редко бывают теоретическими, он не привык давать ключи, он предпочитает действовать. Я наблюдаю за Тулку Ургьен Ринпоче, вижу его взгляд, полный любви, доброты, понимания и сострадания к другим, – и учусь. В тот день он говорил со мной дольше, чем когда–либо.
– Да, я знаю. Но я не могу усмирить ярость, которую пробуждает во мне отец. Я его не понимаю… Он явно не любит ни меня, ни мою мать. И эта несправедливость сводит меня с ума. Жестокость и ненависть вытеснили все остальные чувства из моего сердца, я бы очень хотела от них избавиться – но не могу…
– Чоинг, тебе знаком этот текст Будды? Послушай…
Учитель закрывает глаза и читает наизусть отрывок из «Дхаммапады», одного из самых древних буддийских текстов, которые дошли до наших дней.
Его едва слышный/ спокойный голос заполняет комнату. Мне кажется, что меня оплетают родные теплые слова.
Посмотри, как плохо он со мной обращался как бил меня,
Как бросал меня па землю, обкрадывал меня,
Живи своими воспоминаниями – и будешь жить ненавистью,
Оставь эти мысли и живи любовью в мире.
В этом мире ненависть никогда не заставит уйти ненависть,
Лишь любовь может изгнать ее из сердца,
И таков древний, нерушимый закон.
Последние слова учитель произносит едва слышно, словно вбирает их в себя. Слезы медленно текут по моим щекам. Мне хочется плакать, но в моем сердце нет печали. Меня просто переполняют слишком сильные эмоции.
– Я не говорю, что ты должна его простить, в конце концов, это не так важно. Я понимаю твою злость. Но она не принесет пользы ни тебе, ни кому–либо другому. Она ударит тебя снова – и ты будешь ранена дважды. Неужели ты думаешь, что твоему отцу доставляет удовольствие тебя бить? Мне кажется, что он болен; он легко поддается эмоциям и не может с ними бороться. Я уверен, что после того, как он изобьет тебя или твою мать, ему самому очень тяжело. Он страдает от этого. У тебя есть возможность научиться покорять свои эмоции. Из вас двоих тебе повезло гораздо больше, Чоинг…
Учитель говорит едва слышно: я не разбираю и половины его слов. Тем не менее я стараюсь быть очень внимательной, ведь это Тулку Ургьен Ринпоче, человек, которого я бесконечно уважаю. Он по– настоящему любит меня и никогда не посоветует плохого. Учитель желает мне только добра. Но кулаки сжимаются против моей воли…
– Что ты сделаешь, если увидишь на улице больного человека? Неужели ты не предложишь ему помощь? Так почему же ты поделишься с незнакомцем тем, в чем отказываешь собственному отцу? Думай о том, что он сделал тебе хорошего, вместо того чтобы вновь и вновь воскрешать дурные воспоминания. Тебе кажется, отец причинял тебе лишь боль, которую ты никак не можешь забыть. Но ведь он заботился о тебе с самого рождения, когда ты была еще малюткой и тебя могла утащить крыса, он кормил тебя и дал возможность ходить в школу. В том, что ты здорова и сидишь сейчас рядом со мной, есть и его заслуга. Не надо быть к нему несправедливой: если вспоминаешь все его дурные поступки, не забывай о хороших.
Я стараюсь воспользоваться советом учителя. Вижу, как отец сажает меня на плечи, чтобы я могла поверх толпы наблюдать за церемониями в храме; как он работает с утра до ночи без защитной маски, дышит ядовитыми испарениями химических продуктов, когда красит статуи; как идет вместе с мамой гулять по Боднатху и кушать momos… Конечно, мой папа не монстр. Если такие воспоминания помогут мне избавиться от тяжкого груза ярости, я обязательно буду так делать.
Мне надо обдумать сказанное учителем. Уже стоя на пороге комнаты, я поворачиваюсь к Тулку Ургьен Ринпоче: он смотрит на меня и улыбается.
Подумай еще вот о чем: лотос рождается в грязи, но цветок его всегда остается белым и чистым. Такова наша главная задача: выжить в мире проблем и не дать им затронуть свою душу. В этом и состоит радость свободы.
Я выхожу из комнаты для медитаций и полной грудью вдыхаю свежий воздух. Разноцветные молитвенные флажки громко хлопают в небе. Я одна. Надо мной летают вороны. Я вижу, как вдалеке копается в огороде монахиня, но не могу различить ее лица. Мне холодно. Я подхожу к самому краю земляной площадки, туда, где обрывается в пустоту монастырский холм. Сажусь скрестив ноги на влажную траву, руки ладонями вверх кладу на колени – я часто наблюдала, как учитель медитирует в такой позе. Злюка права: до сих пор я была ленивой. Мне некого винить, я сама отказывалась развиваться и работать над собой. Я научилась драться, но что если я до сих пор шла но ложному пути? Недостаточно просто закалять тело, необходимо тренировать еще и разум.
В сотне метров от меня, в туманной дымке облаков, парит орел – практически на одной высоте со мной. Учитель говорил, что я тоже смогу полететь, если захочу. Надо лишь медитировать снова и снова. Я верю, что взлечу, если как следует сосредоточусь. Для начала я стараюсь утихомирить беспокойные голоса в моей голове. Их надо заставить замолчать, выключить, как мы выключаем радио одним нажатием кнопки. В моей голове жужжит тысяча мыслей: отец; учебник но английскому языку; «Изумруды для твоего сердца», последний индийский фильм, который я посмотрела в Боднатхе; немецкий гость, уехавший на прошлой неделе… Я напеваю мантру, ту самую, что часто шепчет учитель перед сном. Чувствую, как мои ладони гладит напитанный влагой туманный воздух, как горячая кровь бурлит в моих венах, надувается живот, медленно распрямляются плечи. И постепенно успокаиваюсь.
По прошествии нескольких дней – я как раз стираю белье в ручье – ко мне подходит учитель и присаживается на камень:
– Это пятно сегодня не отстирается, Чоинг, грязь слишком сильно въелась в ткань.
– Знаю, но я тру, тру, и пятно становится все бледнее и бледнее.
– Ты будешь отчищать его с каждой стиркой, и однажды оно исчезнет навсегда. То же самое с ненавистью. Нужно мыть снова и снова…
Поучения Тулку Ургьена Ринпоче всегда опираются на мелкие, незначительные на первый взгляд явления окружающего мира.
Буддизм… Это уникальное таинство, каждый человек находит в нем что–то свое, близкое, неразделимое, – поэтому мне трудно объяснить его суть. Нужно работать над собой день за днем, год за годом, каждый миг, медитировать, медитировать и снова медитировать. Это долгий, трудный путь – и идти придется по извилистой каменистой дорожке у самого края пропасти.
Каждый день я сижу на большом камне, и передо мной раскидывается зеленая долина. Я медитирую, стараясь очистить свой разум. Джерри Гарнер уехал в Соединенные Штаты, а я перестала тренировать руки, чтобы лучше драться. Теперь я втираю лосьон в ладони, чтобы они были мягкими. Я наслаждаюсь моментами освобождения. Меня неудержимо влечет поставленная цель – научиться летать. После медитации я отчаянно выворачиваю шею, чтобы посмотреть, не проросли ли крылья. Но спина остается совершенно гладкой – ни намека на оперение, да и во всем обозримом пространстве – ни перышка, если только орел случайно не оставит свои перья рядом с камнем. Моя душа крепнет с каждым днем, меня совсем не тянет драться. Теперь я хочу вернуть людям все, что они мне дали. Сама того не осознавая, я поднимаюсь над землей. И вскоре тоже воспарю над облаками.
