Текст книги "Яблоко Евы"

Автор книги: Анхель де Куатьэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Борис достал из холодильника лед, насыпал его в бокал, а затем почти до краев налил мартини.

«Ты чувствуешь себя одиноким, – эти слова Евы звенели в его голове надрывным эхом. – Ты чувствуешь себя одиноким…»

– Ева, я чувствую себя одиноким с того самого момента, когда впервые тебя увидел, – сказал он, подходя к Еве и передавая ей бокал с мартини. – Не знаю, веришь ли ты в любовь с первого взгляда, но со мной было именно так. Тебя взяли на работу, но меня тогда не было. Помнишь? Я как раз был в Нью-Йорке, а когда вернулся, увидел тебя в офисе.

Ева сделала глоток холодного, буквально обжигающего холодом мартини, и рассмеялась:

– Увидел, значит, и сразу влюбился… – ее слова прозвучали с иронией, которой Борис, наверное, совсем не заслуживал, но Ева ничего не могла с собой поделать.

– Глупо, правда? – Борис совсем не обиделся. Ему было горько, но он не обиделся. -

Я понимаю. Но что поделаешь? Сердцу не прикажешь.

– Это правда, сердцу не прикажешь… – Ева смягчилась, ей стало стыдно, и, чтобы не показать этого, отвернулась к окну. – Я понимаю.

– Это было ужасно, – Борис продолжал все так же стоять посреди комнаты, чуть растерянный, ссутулившийся. – Получалось, что я начальник, а ты – сотрудник. Как роли в спектакле, понимаешь? Ты смотрела на меня такими глазами – мол, да, Борис Иванович, хорошо, Борис Иванович, вынуждена с вами не согласиться, Борис Иванович. Не знаю, как объяснить… Это как в клетке. Как в западне. Словно стеклянная перегородка – все видно, а не дотронуться, не прикоснуться. Как сказать, что я люблю, что я больше думать ни о чем не могу? Как?

Ева старалась не смотреть на Бориса. С ней происходило что-то странное, необъяснимое. «Это как в клетке. Как в западне. Словно стеклянная перегородка – все видно, а не дотронуться, не прикоснуться», – Борис слово в слово повторял то, что думала Ева, глядя весь последний год на Глеба. Нет, конечно, она могла к нему прикоснуться. Но только к телу, не к душе. К оболочке, но не к сущности. Но любила она сущность. Сущность… Или ей это только казалось?..

Борис как-то странно качнулся, а потом, словно набравшись недостающей решимости, сел в кресло. Сел на самый край, преодолевая внутреннюю неловкость. От напряжения у него даже подрагивали руки. Чтобы чем-то их занять, он взял из вазы яблоко и начал чистить его специальным серебряным ножом. Машинально, как автомат по чистке яблок. Один круг, другой, третий…

Кожица яблока на глазах превращалась в зеленую спираль, обнимающую пустоту. Яблока внутри нет, но его кожица создает иллюзию присутствия. Еве почему-то вспомнился образ Богородицы на одной из картин Сальвадора Дали. Раньше ей всегда казалось, что спираль, образующая ее лицо, – это полоски ткани, в которую заворачивают покойников. Некий символ вечной жизни, проступающей сквозь сковывающую ткань смерти…

А сейчас Ева вдруг подумала, что это вовсе не полоски ткани, а кожура яблока. Некая имитация жизни. Жизни уже нет, сердцевины нет, а есть лишь имитация жизни, имитация сердцевины, имитация сердца…

– А-а, черт! – осекся Борис и схватился за палец.

Задумавшись, он не смог сдержать своего напряжения. Он чистил яблоко, инстинктивно наращивая силу и амплитуду движений, срезая все больше и больше, пока, наконец, не саданул ножом прямо по пальцу. Кровь брызнула струей. Красная полоска крови разрезала пополам белую мякоть яблока.

Ева подскочила и засуетилась.

– Сосуд задел! Надо срочно промыть и туго перевязать. Боря, где у тебя ванная комната? Вставай же!

– Там, – показал Борис и поднялся с кресла.

Ева поспешила за ним. Она растревожилась так, словно речь шла не о пальце, а о всей руке.

– Боря, где у тебя аптечка?!

– Прямо тут, комод в коридоре, – как-то рассеянно сказал Борис. – Нижний ящик, кажется.

Они вошли в большую, просторную ванную комнату. Ева быстро включила воду.

– Ева, ты не волнуйся так… – Борис говорил спокойно, размеренно. Напряжение словно вышло из него этой тонкой струйкой крови. – Все нормально. Все хорошо. Не волнуйся.

Ева делала вид, что она его не слышит. Суетилась возле крана, настраивала воду, чтобы она шла не слишком сильно и не слишком слабо. Озиралась вокруг в поисках полотенца. Она словно вошла в какой-то транс…

– Вот, подержи под холодной водой! Я сейчас…

Ева выскочила в коридор, бросилась к комоду, стала искать аптечку. У нее дрожали руки, изображение перед глазами расплывалось. Она не могла сосредоточиться. Словно параллельно о чем-то думала. Но о чем?.. Этого она сказать не могла. Словно что-то важное происходило в ее жизни. Но что? Сама Ева этого не понимала.

Наконец, она извлекла аптечку из среднего ящика комода и бросилась к Борису. Он сидел на краю ванны – спокойный, счастливый, умиротворенный. Когда перепуганная Ева вбежала в ванную комнату, она запнулась. На ровном месте. Она увидела глаза Бориса, и в ней что-то перевернулось. Большой, добрый, любящий человек…

– Давай я перевяжу, – сказала она сбившимся голосом. – И не смотри на меня так…

– Извини, – смутился Борис. – Просто ты такая красивая…

Ева почувствовала, как на щеках в один какой-то миг расширились сосуды, как ее щеки зарумянились нежным розовым цветом.

– Перестань… – смутилась Ева и принялась бинтовать Борису палец. – Сильно течет…

– Давление, наверное, высокое, – улыбнулся Борис. – От счастья.

– Боря… – смущаясь все больше и больше, пролепетала Ева. – Нет…

Она почувствовала на губах его губы. Мягкие, чувственные. Он целовал ее так, словно вдыхал запах розы. Легкая дрожь приятной волной прокатилась по всему ее телу. Ноги стали ватными. Ева обвила Бориса руками и против собственной воли тихо застонала. Он нежно поднял ее, словно пушинку, и понес в комнату.

У Евы кружилась голова. От ужаса, от радости, от подступающего возбуждения. Она перестала себя контролировать. Она чувствовала его сильное, огромное тело, и ей стало уютно, тепло, спокойно. Он словно снимал с нее тяжесть всех прежних страданий, прежних мук, прежней тоски и неопределенности. Он дарил ей любовь…

Душа свободна от условностей, но пока она не знает об этом, она следует «правилам». Стоит, однако, человеку понять, что мир – это одна большая иллюзия, как его душа получает искомую свободу. Именно в этом цель и смысл того кризиса, который переживает душа, «с мясом» вырезающая себя из той внешней среды, которую она долгое время считала для себя единственно возможной и правильной.

Когда границы рушатся, когда условность устроения мира начинает восприниматься человеком именно как условность, его душа уподобляется всаднику, у которого понесла лошадь. Душа, действительно, несется во весь опор, не разбирая дороги, не слушаясь своего седока. Это состояние, по сути, ужасное, ведь человек теряет всякий контроль над собой, но в какой-то момент это безумие начинает приносить ему неизъяснимое удовольствие…

Принимая решение «умереть», он перестает цепляться за жизнь. Он складывает крылья и наслаждается свободным падением. Душа получает новый опыт – жизни одним днем. Ей кажется, что это – мгновение «сейчас» – и есть жизнь. Все теперь становится таким простым и понятным… Все, о чем только можно подумать, открывается ей в своей непредвзятости, в своей невинности и безгреховное™.

Удовольствие от утраты контроля. Удовольствие от жизни, в которой нет ни вчера, ни завтра, а только сегодня. Удовольствие от снятия усилий.

Словно завтра не наступит никогда… А оно наступит.

– Будь со мной… Люби меня… Не отпускай… – шептала Ева, не помня себя.

Она впивалась в тело Бориса, словно он был ее единственной точкой опоры. Словно, если бы его не было, она бы упала в бездну. Тяжелое дыхание Бориса обволакивало Еву со всех сторон. Его похожее на рык сопение заставляло Еву послушно двигаться в такт его движениям. Она чувствовала силу, огромную, не подвластную ей силу. Ей было жутко, и само это чувство ужаса превращалось в ее существе в острую судорогу наслаждения. Ей казалось, что она растворяется, распадается на мириады частиц, становится пространством, умирает…

– Убей меня, пожалуйста… Я хочу умереть сейчас… – эти слова, этот надрывный шепот вырвался у нее сам собой, слетел с губ, как последнее прощание. – Раздави… Я не хочу жить… Раздави…

– Ева, что ты говоришь? – Борис остановился.

Ева открыла глаза и увидела перед собой его испуганное лицо.

– Что? – бесстрастно, холодным-прехолодным голосом спросила Ева.

Ей вдруг стало как-то неловко, неуютно, зябко. Вся чувственность, все ее возбуждение в один момент улетучились, растаяли, как утренний туман. Только что она ощущала себя пространством, а сейчас, вдруг, превратилась в маленькое, слабое, но необычайно агрессивное существо. Привычного сладостного расслабления, этого таяния в нежности, следующего обычно за занятиями любовью, не было и близко. Напротив, в Еве, вдруг, появилась какая-то злоба, ненависть, презрение.

– Ева, девочка моя, любимая… Ты не должна так говорить… – Борис пытался быть внимательным, заботливым, нежным.

– Не говори мне, что я должна, а чего не должна! – жестко отрубила она.

– Но Ева…

– Борис, я тебя не люблю, – Ева посмотрела на него какими-то сумасшедшими, холодными, стальными глазами. – Что тут непонятного? Ты получил, что хотел? Все!

Борис вдруг показался ей отвратительным. Она дернулась, словно увидела дохлую крысу, и быстро, резкими движениями сползла с кровати. Ева сама не понимала, что на нее нашло. Но с каждой секундой раздражение разрасталось в ней с неумолимой силой. Внутри напряглась какая-то пружина. Казалось, еще мгновение – и она выстрелит.

– Ева, я этого не хотел… – Борис почувствовал себя виноватым и пытался как-то оправдаться. – В смысле, я хотел, чтобы ты… Тебе… Если ты была не готова – прости.

– Я была готова, – Ева стала быстро одеваться. – Я была абсолютно готова. Ты просто воспользовался моей слабостью, моей растерянностью. Вот и вся моя готовность. Да, у меня плохой период! Ты все правильно рассчитал! Да, меня не устраивает вся моя прежняя жизнь и я в панике. Да! Но я закрыла дверь в прошлое, понимаешь?! Сегодня! Закрыла навсегда! И ты – просто часть этого прошлого. Все! Я выплатила тебе свой долг, теперь мы в расчете. Теперь ты оставишь меня! Оставишь и забудешь!

– Ева, какой долг?.. – было видно, что ошарашенный Борис, словно раненый, контуженный, абсолютно не понимал, что происходит. Он сидел на кровати в неловкой позе и все еще продолжал бессильно оправдываться. – О чем ты говоришь, Ева? Ты мне ничего не должна. Я так не думал! И я не воспользовался… Я просто… Я просто тебя…

– Думал, не думал – какая разница?! – Ева прервала его резко, с нахлестом фразы. Она понимала, что если сейчас он скажет свое «люблю», она просто не справится с собой. Она убьет его. Просто убьет! Выцарапает глаза! – Борис, мы больше не увидимся никогда. Слышишь?! Никогда! А-а, черт!

Она натягивала на себя колготки, но они совершенно расползлись. Раздумывала секунду, а потом буквально содрала их с себя и с силой бросила на пол.

– Ева, ты все не так поняла…

– Это ты все не так понял! Все кончено, Борис! Кончено! – Ева выбежала из спальни и опрометью помчалась к выходу.

Она не понимала, куда сворачивать в этих длинных коридорах, где лестница на первый этаж… На мгновение она почувствовала себя в западне. А когда увидела выход, так дернулась, что чуть не разбила ноги о перила. Схватив туфли в руки, она тут же оказалась на крыльце.

Так, босиком, Ева пробежала по участку. Бежала, словно Борис за ней гнался. Оказавшись у забора, Ева схватилась за ручку кованой калитки, но та оказалась закрытой. Ева в бессильной истерике стала трясти ее изо всех сил.

На шум из домика охраны вышел человек в черной униформе и с удивлением на нее уставился.

– Что?! – завопила на него Ева. – Откройте мне! Быстро!

Охранник растерянно посмотрел в сторону дома. В окне, отодвинув гардину, стоял Борис. Он так и не успел надеть рубашку. Едва заметным движением Борис кивнул охраннику и тот, смутившись, быстро нажал на кнопку, открывающую выход на улицу.

Металлическая дверь лязгнула у Евы за спиной, словно тяжелые кандалы.

В момент своего падения душа словно превращается в камень и бьет каждого, кто оказался у нее на пути. Она – как слепое орудие Рока. Злого, беспощадного и беспринципного Рока. Все и вся перестает иметь для нее какое-либо значение. Ей настолько больно, что она способна лишь обороняться. И обороняется от всего, от всех – от врагов, друзей, ветряных мельниц…

Когда ты испытываешь предельную боль, ты перестаешь думать о том, что кому-то тоже может быть больно. Напротив, тебе, вдруг, начинает хотеться, чтобы все так страдали и мучились, как ты. Ты желаешь им зла. Впрочем, ты хорошо понимаешь и другое: никто и никогда не поймет и не поднимется до твоей боли. Никто и никогда. И от осознания этой мысли становится еще больнее. Ты один на один с бесконечностью страдания.

Это предельная точка эгоизма: когда душа, растерявшая прежнюю память о Красоте, утратив прежние знания о «благе», становится жестокой. Может ли душа творить зло? Может ли она разрушать Красоту? К сожалению, да. Может. Неслучайно, Инь в философии Дао, достигая предела, превращается в Ян, и наоборот. Все, что достигает предела, становится своей собственной противоположностью.

Ангел превращается в Демона…

Если ты думаешь, что жизнь – это задачка, которую нужно решить, жизнь кажется тебе сложной. В тот момент, когда ты понимаешь, что у задачки под названием «жизнь» нет решения, тебя охватывает отчаяние. Казалось бы, самое время отказаться от мысли, что перед тобой уравнение… о ведь это бы означало проигрыш! И, не желая проигрывать, ты начинаешь сводить счеты с собственной жизнью. Ты словно вызываешь ее на дуэль. Если не. выиграть, то, по крайней мере, есть шанс не проиграть, погибнуть вместе с врагом… Ты стреляешь в себя, чтобы убить ее. Безумное решение, которое кажется разуму в этот страшный миг единственно верным…

Ева не шла, она почти бежала по тенистым аллеям Каменного острова. Ее пятки горели, тело ныло, словно поднятое на дыбу, ее душу разрывало на части. Еве хотелось плакать, но ни сил на это, ни самих слез, кажется, не осталось. Ее словно выпотрошили изнутри, не оставили в ней ничего живого, ничего настоящего, и… заставили жить.

Но зачем? Ради чего? Имеет ли все это теперь хоть какой-то смысл? Боль, страдания, унижения, зависимость, слабость… Зачем со всем этим жить?

Ева хотела любви, и у нее была любовь – к Глебу. Великая, восторженная, парализующая своей безграничностью любовь. Но Ева от нее отказалась. Нужно было пережить все это, чтобы понять: любовь – это вовсе не то счастье, о котором ты мечтаешь в юности. Любовь – это страдание, возведенное в степень горькой, сладостной муки. Это страдание, возможно, сделает тебя лучше, но не более того. Никаких иных последствий…

В любви сгорает все то, что на самом деле является лишним, вторичным, ложным, надуманным. В ней сгорают твои «принципы», прежние установки и прочие предрассудки, в ней оплавляется и умирает твое себя-любие, твоя уверенность в незыблемости мира, твоя вера в чудеса, вера в счастье, наконец. Все, что сначала, как тебе кажется, составляет тебя самого, сгорает. И, обожженный любовью, ты начинаешь понимать, что жил в искусственном мире. Но новый мир, мир настоящий, как выясняется, куда хуже, нежели тот, в который ты привык верить.

И какой ты сам – настоящий? Что в тебе настоящего? Объяснить невозможно, понять невозможно, это можно только почувствовать. В любви и именно благодаря любви. В любви ты полностью отдаешься другому человеку – это как жертва, как заклание. Безвозмездное дарение, в котором с тобой могут сделать все что заблагорассудится. Технология обжига – мягкие ткани выгорают, а твердые становятся только тверже. Ты был большой фигурой из папье-маше, а превращаешься в оплавленный кусок, покрытую копотью каплю металла.

Сама любовь – это, конечно, великий дар. Но это, с той же определенностью: самое настоящее проклятие. Ты перестаешь принадлежать сам себе, ты перестаешь себя контролировать. Это как безумие, как помешательство. Есть в этом что-то абсурдное и вместе с тем великое. Великое – благодаря именно этой самой абсурдности. Чувство, дошедшее до предела и шагнувшее через эту границу, оборачивается бесчувственностью. Отсутствием чувств. В любви, рождении и смерти есть что-то общее. Мы переступаем через границу, которая не позволяет нам быть прежними. Тотальность и необратимость этих событий делает их по-настоящему великими. Трагически великими.

Говорят, что космические Черные дыры – это схлопнувшиеся звезды. Огромные звезды, испускающие гигантское количество света, в какой-то момент, вдруг, начинают сжиматься. Расстояние между частицами звезды стремительно уменьшается, гравитационная масса нарастает, и в какой-то момент звезда как бы сворачивается внутрь себя. Теперь она не испускает ни единой частички света, она только поглощает. Она становится пожирателем всего, что оказывается в поле досягаемости ее необыкновенно сильного гравитационного поля.

Так и любовь – она сначала щедро и безвозмездно дарит себя, а затем что-то ломается. И вместо того чтобы дарить Свет, схлопывается в Черную дыру, которая всасывает, вбирает в себя все вокруг, но, может быть, главное – самого человека. Вбирает, чтобы уничтожить, расплющить, превратить в ничто. И возникает страх – жуткий, парализующий. Страх перед новой любовью, перед новыми отношениями, перед самими людьми. Человек где-то на интуитивном уровне понимает, что любые новые его отношения неизбежно закончатся тем, что он «сожрет» и уничтожит того, кто посмел приблизиться слишком быстро. Или погибнет. На сей раз окончательно. Навсегда.

Ева остановилась. Куда она бежит?

Теперь ей больше некуда торопиться. Сотни раз она утешала и успокаивала себя тем, что мечтала о Глебе. Она могла сесть, представить себе, как Глеб обнимает ее за плечи, обвивает рукой талию, ласкает. С помощью фантазий и воспоминаний она могла физически ощущать его прикосновения, чувствовать его запах – такой нежный, такой родной, сладостно-пряный запах.

Она настолько привыкла к этой своей фантазии, что подчас уже не могла отличить ее от реальности. Она физически ощущала его присутствие, его нежность, его тепло. Она отдавалась Глебу даже тогда, когда его не было рядом. Ее любовь выкристаллизовалась и как бы стала самостоятельной, непривязанной. Был Глеб с Евой или его с ней не было, она жила этим своим чувством. И была счастлива…

Но сейчас ничего не получалось. Ева вышла на зеленый газон, села под деревом, закрыла глаза и пыталась почувствовать Глеба. Она хотела, чтобы именно сейчас он был рядом. Ей нужно было забыть то, что случилось в доме Бориса. Ведь любовь без любви – это ужасно. Она поддалась своей слабости, ей показалось, что терять нечего. Она подумала, что раз Борис ее любит, то этого достаточно. Ей ведь хватало любви к Глебу… Ее неразделенной любви.

Зачем же она пошла на это? Чего она хотела добиться? Она сделала ужасную глупость. Ей просто очень хотелось, чтобы кто-нибудь ее любил. Хоть чуть-чуть… А Борис любил. Может быть, нужно просто жить? Вот любит тебя человек, хочет сделать тебя счастливой, и хорошо. Борис отдал бы за это все. Это дорогого стоит. Но разве можно заставить себя чувствовать, что это дорого? А просто понимать… Просто понимать – это недостаточно. Совсем недостаточно.

Это было ошибкой. Да, пусть тебе нечего терять, но пока есть ты, ты есть. А Ева не может быть с мужчиной, которого она не любит. Физически это, конечно, возможно, и она даже способна получить от этого удовольствие, но потом она будет чувствовать себя несчастной. Бесконечно, тотально несчастной. И от этого ощущения никуда не уйти… Словно огромный кирзовый сапог наступает на крошечный светло-розовый цветок. Мгновение перед смертью и… жалкий труп на асфальте.

Боль пушечным снарядом разорвала Еву изнутри.

Прежде душа принадлежала миру, где правила абсолютная Красота. И теперь душа никак не может поверить в то, что она могла достигнуть конца падения. Она не верит, что этот конец вообще существует, может быть. Она не способна представить себе, что есть та финальная точка, за которой нет ничего. Даже упав, разбившись в кровь, она продолжает жить, она продолжает искать выход.

Красота, которую она ощущала в том, ином мире всем своим существом, была столь огромна, столь величественна и всесильна… Как можно поверить в то, что где-то, в какой-то точке мироздания поле ее силы истончается настолько, что его больше нет вовсе? Разве у божественной Красоты может быть предел?.. Разве можно поверить в то, что у бесконечности есть рубеж?

А что если этот рубеж, действительно, существует?.. Само предположение кажется душе кощунственным, но что она может сказать своему разуму? Что она может сказать своему изнывающему от муки телу? Что она может им сказать?.. А те, в свою очередь, не молчат. И разум, и тело в один голос утверждают: «Все кончено! Это конец!» Душа остается один на один со своей верой. Один на один… И что-то в ней надламывается.

Когда «все хорошо», душа мешает нашему сытому, глупому, бессмысленному, самодовольному счастью. Ей неспокойно, ей нужен полет. Когда же «все плохо», когда мы лишаемся всякой надежды, она мешает нам иначе. Она мешает нам умереть… Но разве ее нельзя обмануть?

Ева не могла больше сидеть. У нее внутри заработал какой-то страшный механизм. Словно что-то ворочалось внутри. Все быстрее и быстрее… Ускоряясь с каждой секундой! Еве показалось, что, если она сейчас не встанет и не побежит, ее разорвет на миллионы мелких частей.

«Мне незачем жить… Чем дальше, тем становится только хуже… – эти мысли бились в голове Евы, как обезумевшие рыбы в переполненном аквариуме. – Кому это нужно?! Ради чего?! Я уже отлюбила свое! Отлюбила! Я больше не смогу полюбить! Никогда! А жить без любви… А без любви я не могу. И с любовью не могу! Нет, это просто нужно закончить! Так мучиться… Так мучиться! Нет! Я сильная, у меня получится… Я справлюсь!»

Ева не умела плавать. Она умела рисовать, петь, фотографировать, шить… Но она не умела плавать. Совершенно. Вода всегда пугала ее, с самого детства она вызывала в ней панический ужас. Ева словно знала, что однажды именно она – вода – заберет ее жизнь. Так тому и быть. Сегодня этот день настал. Все не случайно… Захлебнуться, утонуть, камнем лечь на дно… Бегом, к мосту. Тут совсем рядом. Высокий-высокий, высоченный, массивный мост через Большую Невку…

Ева уже представляла себе, как она перелезает через решетку моста, отталкивается от ограды и камнем, словно сбитая в небе птица, летит вниз. Какая-то секунда, и вода разверзнется перед ней пастью хищного зверя. Все случится мгновенно. Больно не будет. Разве только чуть-чуть. Будет страшно. Да. Но ведь это только один шаг, а дальше уже ничего не изменить. Просто отдаться, и все. Поэтому все равно. Главное – шагнуть. Один шаг – и избавление от страданий.

«А все эти люди, которые меня знают… Какая мне разница, что они будут говорить?» – подумала Ева, поворачивая на набережную.

В эту секунду она увидела тот самый мост. Огромный мост, возвышающийся над пространством воды, словно напряженная дуга гигантского железобетонного арбалета.

Чтобы не думать о нем, она начала судорожно перебирать в голове людей, которые уже завтра узнают о том, что ее нет на этом свете, что она ушла от них. Глеб… Борис… Ее подруга Наташа. Она, наверное, даже не расстроится. Воображающий себя ее начальником Шкловский. Виктор – ее постоянный помощник. Хороший парень, верный. Ну, просто сменит работу. Бывает. Компания, для которой она готовит новую коллекцию одежды. Все эти директора с напыщенными лицами… Перебьются. Ничего с ними не станется.

«Одежда – это же так смешно…» – подумала вдруг Ева.

Она всю жизнь мечтала одевать людей. Но лучше б они были голыми. Правда! Голыми как-то честнее – ничего не скроешь, все видно. Люди кутаются в одежды. Всегда. Они одевают в одежды свое тело, свои мысли… Они одевают в одежды даже свои чувства! Все ненастоящее, лицемерное, искусственное. Никто не любит, чтобы просто любить. Никто не ненавидит, потому что просто ненавидит. Все, словно «от кутюр», – красиво, изощренно и неправильно. Без одежды – возможно, и не очень красиво, зато правильно. Люди должны ходить голыми, только тогда их словам можно будет верить.

Подумав об этом, Ева, вдруг, поняла, что ее настроение улучшилось. Ей понравилась эта мысль, показалась очень здравой. На долю секунды Ева подумала, что ей, может быть, не стоит умирать прямо сейчас. Вдруг она сможет убедить человечество в том, что надо раздеться? Это было бы забавно… Но минута этого ее абсурдного и нелепого веселья была недолгой. Ева поймала себя на мысли, что чем глупее, чем идиотичнее идея, тем более здравой она начинает ей казаться. Такой уж мир – люди глупы, бездумны и нелюбопытны. Их хочется поставить в неловкую ситуацию. На примере продемонстрировать им их непроходимую глупость…

Тут мысль Евы снова сделала очередной зигзаг.

«Хорошо, когда у тебя нет родителей», – подумала она.

Идея странная, но, опять же, не лишенная определенного смысла. Ты не должен жить для них, ради них, беречь их нервную систему. Они ушли, значит, и тебе можно.

Родители Евы умерли, когда она еще училась в школе, в пятом классе. Погибли в автокатастрофе. Как-то очень глупо – куда-то поехали без особой надобности, нужно было знакомым помочь… Ева не знала подробностей. Пару лет ей вообще говорили, что ее родители внезапно уехали в какую-то срочную командировку. Еве в это не особенно верилось, но что на такое возразишь? Не могла же она себе представить, что они мертвы…

Ева так и не видела родителей в гробу. Так что, потом, уже с возрастом, даже примирившись, в целом, с мыслью, что их больше нет, она все равно никак не могла этого понять. С одной стороны, вроде понятно, а с другой – постоянно думаешь о них как о живых. С мертвым надо прощаться. Если ты не простился с мертвым, он продолжает оставаться живым где-то в закоулках твоего подсознания. Он словно уехал куда-то, отлучился на время, но жив…

Тут Ева подумала, что ее труп обязательно будут хоронить в закрытом гробу, потому что вода неизбежно изуродует ее тело. Так что, закрытый гроб гарантирован ей, можно сказать, по медицинским показаниям. Ева снова внутренне улыбнулась… Идея с утоплением нравилась ей все больше и больше, ведь в результате она для всех останется чуть-чуть живой. Кто увидит ее в гробу, если гроб будет закрыт? Никто. А это, по нынешним меркам, уже настоящий вход в вечность.

Когда родители Евы умерли, ее стала воспитывать бабушка. Она тоже умерла несколько лет назад. Долго перед этим болела, в последние два года не могла самостоятельно передвигаться. Мучилась, мучилась. И умерла. Тогда Ева впервые поняла, что смерть – это вовсе никакая не трагедия, а самое настоящее избавление от трагедии. И сейчас… Сейчас Ева осознавала это вновь, с новой силой. Осознавала со всей возможной определенностью.

Ева видела бабушку в гробу, перед тем как его спустили в подвальный этаж крематория. Это многое меняет. Специалист, занимающийся подготовкой покойников к торжественной церемонии захоронения, тогда очень постарался. Ее любимая бабушка Даша помолодела в гробу лет на десять, а то и на пятнадцать. Она лежала в нем такая умиротворенная, такая спокойная. Даже счастливая. Светлое лицо, живой румянец на мертвых щеках. Казалось, она просто спит. И в обычной жизни она давно не выглядела такой счастливой.

– Вот хамка какая! – услышала Ева позади себя.

Она не поняла, что случилось. В растерянности замедлила шаг и повернулась. Странно, ей казалось, что на этой тихой островной набережной никого не было. А сейчас прямо позади нее стояла щупленькая старушка. Лицо морщинистое, ссохшееся, как сухофрукт. Абсолютно седые волосы торчат из-под странной шапки наподобие тех, что бывают у монахинь. Вся в черном, с заплечным рюкзачком и большой клюкой. Неужели Ева ее не заметила? Даже умудрилась толкнуть, а не заметила…

– Извините, если я вас толкнула… Я просто очень спешу. Простите, – пробормотала Ева и, едва переведя дыхание, тут же побежала дальше.

– Куда бежишь, дура?! Вода-то не утечет! Спешит она…

На какой-то миг Еве показалось, что она ослышалась. Не может быть… «Вода-то не утечет»… Ева остановилась, снова повернулась и в недоумении уставилась на старуху.

– Извините, это вы мне?

– Тебе, тебе! Кому еще?! Тут много кого есть, что ли?! – прокаркала старуха.

– Нет, но…

– Вот я и говорю – дура! – отрезала старуха и махнула клюкой. – Топиться собралась… Дура и есть.

– С чего вы взяли? – комок застрял у Евы в горле. – Почему вы меня оскорбляете?

– Оскорбляют ее, видишь ли! – недовольно передразнила ее старуха. – Назвали как есть, а она – «оскорбляют». Что ж, не так, скажешь? Не то говорю? Вот и все. Молчишь. Значит, так и есть. Все правильно говорю. Мужики ее побросали, а она – топиться давай! Конечно – ума палата! Где те мужики, а где – жисть! Мозгами-то раскинь!

Еву затрясло. От фамильярности, с которой говорила старуха, от собственного бессилия, от обиды, от ненависти. Ей вдруг захотелось накинуться на эту отвратительную, вредную, едкую, тупую старушенцию. Ударить ее со всей силы. Неистово. Размозжить ей голову. Но этот порыв был секундным. Ведь всякий раз, когда мы сталкиваемся с чем-то, чего никак не можем себе объяснить, мы инстинктивно принимаем «благородную» позу – мол, мы выше этого, а потому нам и неинтересно.

А удивиться было чему – злобная старуха словно прочитала ее мысли, словно знала, какие у Евы планы! Так что, Ева осеклась и взяла себя в руки.

– Это полная ерунда! Вам лечиться надо! Хотя, наверное, уже поздно. До свидания, – Ева уверенно развернулась и буквально рванула с места.

– Ага, до свиданьица… – язвительно крикнула ей вслед старуха. – Еще и врет, зараза! Врет ведь в глаза прямо! Врет и не краснеет! И себе ведь врет! Истеричка. Думаешь, по тебе не видно ничего?! Ан нет, милая, все видно! Все! С жиру ты бесишься! Счастья ищешь. А пока человек его ищет, оно от него бегает. Так что, беги-беги, родная! Все правильно делаешь! А вода ж, все одно, не утечет! Помяни мое слово!

Потерянная душа ищет знаки. Она ищет послания из того – своего мира. Если она права, если ее воспоминания о мире, где правит Красота, не галлюцинация, не фантазия, а правда, то этот мир должен быть и здесь, где-то рядом. И он должен говорить с ней – с душой. Он должен подсказывать ей – как быть, что делать, куда податься, где искать помощи и защиты.

Душа ищет знаки и не замечает, что с ней разговаривают. А с ней разговаривают… Всегда. Душа не одна в этом мире. В этом мире тысячи, миллионы, миллиарды других душ. И среди них есть те, что пришли сюда не только затем, чтобы проходить свои испытания, но и затем, чтобы помогать другим проходить их испытания. Они приходят, чтобы говорить…