Текст книги "Золотое сечение (седьмая скрижаль завета)"

Автор книги: Анхель де Куатьэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Я вспомнил Максима. Танец был для него всем. Еще в детстве знахарка сказала его матери: «Он будет у тебя учителем... учителем танцев! Только этим и спасется!» И танец, действительно, открыл ему жизнь. Максим выпорхнул в нее благодаря танцу, словно птица через малюсенькую дверцу золоченой клетки.

«Легкие, семенящие, как капель, шаги к краю сцены, парящие, почти невесомые руки. И вдруг – будто бы вырвавшийся из груди крик – резкий прыжок...

Через мгновение Максим снова потерял себя. Он не чувствовал собственного тела, не контролировал своих движении и даже не понимал, что именно он делает. Он просто жил – вдруг, внезапно, по-настоящему.

Пробежка, фуэте, изгиб тела, гран батман, прыжок жете – один, другой, третий, падение, и снова, снова полет.

Нет, не натянутые струны напрягали в этот момент резонаторы скрипок и виолончелей. Нет, это его душа – чистая, еще совсем юная – рвалась на свободу. И каждый миг, каждое движение открывали ее чему-то высшему, чему-то, у чего нет названия.

Танец был его жизнью, его внутренним миром, его Вселенной.

Максим не танцевал – он священнодействовал, являя в танце чудо собственного преображения. Из угловатой, нерасторопной гусеницы он вдруг превратился в парящую бабочку – величественную, царственную в своем утонченном изяществе».

– Да, трудно представить себе более подходящую кандидатуру на роль хранителя третьей Скрижали, – расслышал я голос Андрея сквозь пелену нахлынувших на меня воспоминаний. – И Максим, и Максимилиан – они превозмогли свою боль. Один отлучен от танца, которым он жил, другой приговорен к смерти. Но они держат удар. Их беспокоит только судьба женщины – Ани, Анитии.

– Но почему ты думаешь, что именно в таком человеке нужно было прятать третью Скрижаль? – перебил его Данила.

– Очень просто, – улыбнулся Андрей. – Сказать, что все иллюзия, может кто угодно. Большого ума для этого не требуется. Но от Максима и Максимилиана нужно было большее. Это «утверждение» должно было стать частью их самих. Но как?! Они победили страдание в своей жизни. Они воины. Они умеют держать удар. Они не сдаются. Они знают, как это – быть. Они Учителя! И теперь частью их самих должна стать фраза: «Все иллюзия». Немыслимо!

– Да, действительно, – согласился Данила. – Я как-то об этом не подумал.

– Они боролись со страданием, это был их душевный труд. Они искали выход и нашли его. Но когда они победили страдание, когда они смогли отодвинуть его от себя, научились смотреть на него со стороны, оказалось, что они боролись с иллюзией! Проблема простого решения.

– Выбрать дорогу к счастью? – уточнил Данила.

– А что может быть проще? Не бороться со страданием, а пройти мимо него – ответил Андрей. – Я слышал историю про одного духовного учителя. Этот странный человек всю свою жизнь оставался счастливым, улыбка ни на секунду не сходила с его лица! Вся его жизнь была словно бы исполнена ароматом праздника...

И даже на смертном одре он продолжал весело смеялся. Казалось, что он наслаждается приходом смерти! Его ученики сидели вокруг – озадаченные, растерянные – и недоумевали.

Наконец, один из них не вытерпел и спросил:

– Учитель, почему Вы смеетесь? Всю жизнь Вы смеялись. Но мы так и не решились спросить у Вас, как Вам это удается. А сейчас мы и вовсе растеряны. Умирая, Вы продолжаете смеяться! Но что же в этом смешного?!

И старик ответил:

– Много лет назад я пришел к моему Учителю. Я был тогда молод и глуп, как вы сейчас. Мне было всего семнадцать лет, а я уже был страдальцем – измученным и озлобленным на жизнь. Моему Учителю тогда было семьдесят, и он смеялся просто так, без всякой причины. Я спросил его: «Как Вам это удается?» И он ответил: «Я свободен в своем выборе. И это мой выбор. Каждое утро, когда я открываю глаза, я спрашиваю себя: „Что ты выберешь сегодня – блаженство или страдание?"» И так получается, что с тех пор и я каждое утро выбираю блаженство. Но ведь это так естественно!

И каждому из них – и Максиму, и Максимилиану – эту истину помогла понять женщина, – Андрей покачал головой. – Мужчины боролись со страданием, а женщины, исполненные силой своей любви, сами того не понимания, чутьем своего сердца, выбрали дорогу в обход страдания, дорогу к счастью.

Помнишь, Данила, ты сказал, что страдание – это препятствие человека на пути к самому себе. И это правда – мы не рождены для страдания, мы рождены для радости. Но многие ли знают об этом? И Аня говорит тебе потрясающие слова: «Счастье и страдание – это просто две разные дороги. Совсем разные! Остается только выбрать, по какой идти...»

И вдруг я заплакал. Заплакал, вспомнив эту картину – Максимилиана и Анитию на залитой кровью сцене римского амфитеатра. Максимилиан истекает кровью, у него вырван язык, тело распято на кресте и подвешено над клеткой с голодными львами. Анития идет к своему учителю по тонкому подвесному мосту, словно по воздуху.

«Почувствовав приближение Лнитии, львы вдруг присмирели. Их гривы еще топорщились, они еще хрипели, вдыхая ноздрями воздух, но уже не рычали. Они скулили – жалобно, словно потерявшиеся котята.

– Она святая! Святая! – покатилось по трибунам шелестом тысяч губ.

– Над пропастью страданий лежит дорога к счастью, – прошептала Анития, лаская нежным взглядом лицо любимого учителя. – И пока чувства живы, нет этой пропасти. Есть только одна – длинная-длинная – дорога к счастью. Слушай мое сердце, Максимилиан...

Но он не мог ей ответить, не мог вымолвить ни единого слова, просто открыть рта. Он лишь качнул головой и улыбнулся одними губами, на которых багровела запекшаяся кровь. Нежность и благодарность его души была в этой странной улыбке.

Женщины на трибунах тихо плакали, мужчины встали со своих мест и напряженно вглядывались в лица приговоренных.

Тревожный гудок сигнального рога разорвал тишину. Тысячи грудей схватили воздух на глубоком вздохе. Сейчас рабы перерубят веревки, удерживающие крест над клеткой. Он упадет, и свирепые хищники в считанные секунды разорвут сенатора на части.

Раздался звук ударов по колодкам. Лебедки жалобно взвизгнули. Блоки на веларии затрещали. Крест легонько качнулся, словно подбитая в полете птица, и пошел вниз.

– Ааа... – протяжным стоном надорвались трибуны.

Стоя на краю клетки, Анития держала огромный дубовый крест с распятым Максимилианом на своих тонких вытянутых руках. Казалось, время остановилось, замерло, не желало двигаться дальше.

Люди не верили своим глазам, тысячи глаз не верили самим себе.

„Отпусти... – шептала душа Максимилиана. – Ты не можешь..."

„Я могу... – отвечала душа Анитии. – Я могу..."»

– Да, – растерянно протянул я. – Действительно, речь в третьей Скрижали не о страдании и не о счастье. Речь о страхе перед смертью. Он как тень ходит вокруг человека и не позволяет ему чувствовать себя счастливым. Но стоит понять иллюзорность всех этих метаний, и ты...

– Да, – подхватил мою мысль Андрей, – страх владеет нами, только пока мы верим в опасность. Страх владеет нами только до тех пор, пока мы боимся. А смерти нельзя бояться. Не «не нужно», а именно «нельзя», «невозможно». Мы ничего не знаем о смерти. Нам известно, что мы не сможем продолжать свое прежнее существование. Но и что с того? Что в этом ужасного?!

Мы боимся, предполагая худшее? Но почему мы не думаем о смерти иначе? Ну, например, как о новом рождении? Мы сами придумали себе эту опасность. С равным успехом мы могли бы придумать и радость. Это наш выбор. И это говорю я – атеист, материалист и еще бог знает какой зануда! Даже я так говорю! Как же могут бояться смерти те, кто утверждает, что верит в Бога, в загробную жизнь?! Как?! Объясните мне!

– Буддисты же в Бога не верят, они верят в Нирвану. Так? – уточнил Данила. – И они не думают о смерти. Они думают о новых рождениях.

– Данила, мне кажется, не совсем так, – ответил Андрей. – Нирвана, как и счастье, не могут быть «теоретическими». Человек или живет с этим, или нет. Поэтому в Нирвану нельзя верить – в ней можно только быть. И чем «старше душа», тем легче в нее попасть.

Сказав это, Андрей улыбнулся. А я подумал о нем. Я подумал о том, как деликатно он обходится с реальностью. Он не принимает на веру то, что требует доказательств и не имеет их. Но он точно так же не отвергает того, чего не может отвергнуть за отсутствием контраргументов. «Человек или живет с этим, или нет. Поэтому в Нирвану нельзя верить – в ней можно только быть».

– Ну, теперь, я думаю, у нас есть все три критерия, чтобы сказать о сути третьей Скрижали, – Андрей в задумчивости остановился посредине парковой аллеи и смотрел себе под ноги. – Начало в предыдущей книге, психологический портрет Максима-Максимилиана – главного героя в этой и, наконец, те перемены, которые произошли в нем к самому концу «Учителя танцев».

Вы написали, что Максим слышал то мое интервью на радио. Тогда я сказал: «Если вы смотрите на вещи поверхностно, вы неизбежно попадаете в западню. Так устроен наш разум – то, что на поверхности, его путает. Поэтому мы должны научиться видеть суть вещей, не то, что на поверхности, а то, что за этой поверхностью. Страдание – это испытание, да. Но у самого страдания нет сути. Оно – пустышка. А у счастья есть суть, тут даже объяснять нечего. И так во всем».

Я правда так думаю. И мне кажется, что Максим понял, что имеет значение, а что – нет. Сгоревший Рим, сгоревший дотла «вечный город» – это как символ, как воплощение всего мирского – проходящего, суетного, сиюминутного. Никакое земное величие никогда не сравнится с тем, что стоит за ним, что было и есть в начале всего. И как за личностью каждого из нас стоит наша сущность, так и за всем этим миром стоит его сущность. И это сущность Света.

«Все суета сует, все суета» – Максим-Максимилиан словно вторит Екклесиасту, с завещания которого вы начнете следующую книгу. «Но эта правда не обесценивает мир, – добавляет Максим-Максимилиан. – Ведь за всей этой суетой скрывается то, что поистине имеет смысл». Вот он – урок страдания. И смысл страдания в этом уроке. Познавший эту истину может впредь страдать, а может чувствовать себя счастливым. Теперь это уже его собственный, личный, свободный выбор.

Только сейчас Андрей поднял глаза и улыбнулся:

– Кстати, – сказал он, – вот и горящий Рим.

– Где? – не понял Данила.

– Да вот! – Андрей указал рукой куда-то в сторону.

Мы с Данилой, словно по команде, обернулись. На стенде театральных афиш красовался огромный плакат с лицами Максима и Ани.

В небольшом, но очень уютном театральном зале было не протолкнуться. Молодые лица – красивые, умные, полные воодушевления и оптимизма. Все они пришли на этот спектакль не случайно. Они пришли на него, потому что у них живые души. Я не знаю, как сказать об этом по-другому.

Но так есть – бывает, смотришь на человека, и понимаешь, что у него душа мертвая. Молодой или старый – все равно, он мертвый. А в другой раз смотришь на человека и видишь, что ему, несмотря на его шестьдесят или семьдесят – двадцать, а то и меньше. У него душа живая. В этом зале не было мертвых душ.

Конечно, ни я, ни Данила не верили своим глазам, когда смотрели на этот плакат в парке. Нам казалось, что это обман восприятия. Не может быть! Вчера мы совершенно случайно встречаем на улице Никиту, сегодня мы натыкаемся на афишу, объявляющую о премьере балета, поставленного Максимом.

– Вас надо поздравить! – шутит Андрей. – По вашим книгам уже балеты ставят!

– Это они по своей жизни балет ставят! – тем же тоном отвечает ему Данила.

– Они им живут, – добавляю я.

Третий звонок. Публика расселась по местам и замерла. Свет становится все более приглушенным и гаснет.

Звук внезапно врывается в зал, подобно ураганному шторму. Черная до того сцена озаряется вдруг солнечно желтым светом. Он режет глаза, ослепляет. Несколько абстрактных геометрических форм создают полное ощущение панорамы целого города.

Это пиршествующий Рим, центр мира – праздный, беспечный, влюбленный в самого себя. Ничто не предвещает беды. Слава, богатство и власть – что еще нужно, чтобы не думать больше ни о чем, кроме игр и развлечений? Люди счастливы!

И пока одни торгуют заморским товаром, другие выгуливают свои новые наряды, а третьи соревнуются перед публикой в ораторском мастерстве, двое – мужчина и женщина – рядом. Да, просто рядом.

Что бы они ни делали, они делают это вместе. Их шаг – это одно движение, мужская рука и рука женщины – словно одна пара крыльев, полуоборот головы его и ее – один полный круг. Они рядом – вне времени, вне пространства, вне мира.

Тревожные звуки наполняют пространство, они исходят откуда-то из глубины зрительного зала, из-за наших спин. Некоторые зрители даже оборачиваются, не понимая, что происходит. Огненно-рыжие прожектора разрезают воздух над нашими головами.

Рим полыхает. Паника. Истошные крики обезумевшей толпы. Величественные здания рушатся, складываются, словно карточные домики. Царственный Рим, едва вспыхнув, превращается в жалкую горстку пепла. Смерть.

И посредине кипящего огненного моря – двое, мужчина и женщина – над этим пламенем, над этой смертью. Душу нельзя опалить огнем, сердцу, познавшему высший свет, не страшна смерть. Суета мирских катастроф не касается двух.

Смерть и воскрешение. Кто умирает, если душа способна воскреснуть? Чего мы боимся, если смерть крадет лишь оковы? Что есть сама смерть, если она не способна коснуться души? Избавление от иллюзий – не потеря, но обретение.

Иногда танец может сказать куда больше слов. Максим с Аней танцевали именно так – рассказывая. Конечно, это не был спектакль по книге «Учитель танцев». Они рассказывали свою историю, себя.

Научившись отличать истинное от внешнего и потому ложного, они обрели свободу. И не заметить этого, глядя на их танец, было невозможно. Они танцевали...

Когда спектакль закончился, я вдруг понял, что зал молчит. Занавес опустился, а в зале словно и нет никого. Абсолютная тишина. Оцепенение. Я испугался – не понравилось, не поняли? Почему такая тишина?!

И тут грянул шквал аплодисментов. Люди в зале словно выдохнули все вместе. И тут же задохнулись от переполнявших их чувств. Мы все, глядя на сцену, пережили настоящее потрясение. Теперь пришло время восторга и искренней радости.

– Пойдемте за кулисы, – предложил нам Данила.

За кулисами было шумно. Люди галдели, воодушевленно переговаривались друг с другом, обсуждали увиденное. У гримерок толпились поклонники с цветами.

– Данила, – послышалось откуда-то сзади.

Он автоматически обернулся, и я услышал его крик:

– Катя, ты?! Не может быть!

Да, за нами стояла Катя! Та самая – оставшаяся в этом мире половинка Ильи.

– Данила! – воскликнула Катя и, не в силах сдержать себя, кинулась в его объятья.

– Как я рад! – шептал Данила, глядя ей в глаза. – Как я рад тебя видеть!

Она ничуть не изменилась. И грусть по-прежнему была в ее глазах, но теперь в них была и вера. Нет, не вера, а уверенность. Раньше она только хотела быть частью Ильи, разделить с ним и жизнь, и смерть. Теперь она чувствовала себя им.

«Илюшенька, – говорила ее душа, обращаясь к любимому, – милый мой, прислушайся к моему сердцу... Оно бьется ради тебя. Каждый день, каждую минуту, оно трудолюбиво стучит, чтобы ты мог жить. У нас с тобой одна душа на двоих. Я знаю это.

Почему ты не слышишь его? Это же так просто – только прислушайся к моему сердцу, как я прислушиваюсь к твоему дыханию. Ведь ты дышишь, чтобы я могла жить. Я знаю это. Моя любовь сделает тебя счастливым. Она сделает тебя таким... Только прислушайся...»

– Катя, как ты здесь оказалась?! – я не верил своим глазам.

– Я на спектакль пришла – к Максиму и Ане, – ответила Катя.

– Ты их знаешь? – удивился Данила.

– Да, конечно, – тихо улыбнулась Катя. – Я же читаю все ваши книги. Спасибо вам!

– За что спасибо? – не понял Данила.

– За то, что вы делаете, – ответила Катя, и в глазах ее зажегся лучик надежды.

– Господи, да что мы такого делаем? – Данила смутился.

Катя замолчала, опустила глаза. И я понял – она вспоминает Илью. Она живет им, живет с ним. Ей одиноко и временами, наверное, очень больно.

– Я читаю ваши книги и не чувствую себя одинокой. Понимаете?.. – Катя смотрела на нас своими большими голубыми, как небо, глазами и плакала слезами радости, слезами силы. – Я вижу теперь, что хотя все мы разные, но у нас одна душа на всех. Понимаете?.. Одна на всех. Общая.

Вы написали, что у меня с Ильей одна душа на двоих. Это правда. Я так чувствую. Но если смотреть глубже, то ведь каждая душа с каждой другой душой связана. И даже если люди не знают друг друга, это ведь еще ничего не значит. Стоит им заговорить, просто посмотреть друг другу в глаза без страха – и эта связь, она чувствуется.

И вот я читаю ваши книги и словно смотрю этим людям в глаза. От этого тепло на душе и появляются силы. Я теперь хочу жить. Еще до смерти Ильи не хотела, а теперь хочу. Все это благодаря вам. А еще я познакомилась с Максимом и Аней. Посмотрела им в глаза и словно узнала, как будто видела их, пока читала «Учителя танцев».

От переполнивших меня в эту минуту чувств – нежности, сочувствия, заботы – я словно потерялся. Я не мог сказать ни единого слова, только что-то мычал и улыбался, наверное, как какой-то дурак.

Катя схватила нас с Данилой за руки и повела в гримерку к Максиму и Ане. Их радость трудно описать словами. Они были ошарашены нашим появлением. И счастливы, очень счастливы, и мы были счастливы.

Максим узнал Андрея, он помнил его голос. И долго благодарил его за те слова, в том ночном эфире на радио. Аня буквально повисла у Данилы на шее и все время что-то говорила, говорила, смеялась, плакала и снова говорила.

Я уже плохо понимал, что происходит. Что мы делаем, куда идем. А мы куда-то все вместе пошли. Я был как в забытьи, словно растворился в этих отношениях между всеми нами – мной, Данилой, Катей, Андреем, Максимом, Аней.

Никогда раньше я не понимал этого странного русского слова – «братание». Но теперь, кажется, понял. «Братание» – это когда радость одна на всех. Не просто общая, а одна. Когда все как один. Общая душа. Одна.

Мы были в гостях у Максима и Ани. Все о чем-то разговаривали, шутили, смеялись. Подробностей я почти не помню. Помню только, как Максим говорил Андрею:

– Знаете, что я тогда понял? Ведь дело даже не в том, что страдания не существует, что оно – иллюзия. Будда просветлился не от этой истины. Он увидел счастье. Это было мигом его просветления. Счастье, которое он называл Нирваной. Нужно не просто отречься от страдания – нужно принять счастье. Поверить в то, что оно есть. И есть уже сейчас, уже в этот момент бытия. Миллионы, миллиарды людей мечтают о счастье. Но ведь по-настоящему они в него не верят. Они думают о нем, как о вечно удаляющемся горизонте, или как о небе, которое всегда недостижимо высоко над головой. Но горизонт здесь – под ногами, а небо – вот оно, начинается от земли.

ЧЕТВЕРТАЯ СКРИЖАЛЬ

Следующим утром мы снова были у Андрея. Он выглядел серьезным и сосредоточенным.

– Что-то не так? – спросил я.

– Нет, все нормально, – ответил Андрей. – Странно, конечно.

– Что странно?

– Странно, что я не верю, – ответил он и как-то грустно улыбнулся. – Все еще не верю.

– В книги? – удивился я. – В то, что мы рассказываем?

– В то, что это реальность. Вот... – Андрей развернул перед нами огромный лист с таблицей, испещренной пометками. – Видите, в этой графе события – то, что с вами происходило. А вот в этой – возможные научные объяснения этого. Самые разные – от информационной теории поля до диссоциативного расстройства и онейроида. Но среди этих объяснений нет ни одного со словом «реальность». Странно, правда?

Данила отшутился:

– Ничего странного. Из нас троих только Анхель ни в чем не сомневается. У тебя, Андрей, хоть объяснения есть!

Я испытал чувство, которое сложно описать словами. Что-то сродни отчаянию или бессилию.

– Но такое количество людей, – еле слышно прошептал я. – Они ведь все...

– И еще десяток объяснений, – с искренним сожалением ответил Андрей. – Взаимная индукция, внушение, конфабуляции на фоне реактивного состояния, массовая галлюцинация... Вот...

Он показал в последнюю графу своей таблицы.

– Данила... – я растерянно посмотрел на своего друга, словно ожидая от него какой-то реакции, сам не понимая какой.

Он пожал плечами и отвел глаза.

– В конце концов, это же не меняет сути, – сказал Данила. – Я верю в то, что мы делаем, а не в то, что с нами происходит. Даже если мы спим или галлюцинируем. Какая разница? Вот ты, Андрей, ты помогаешь людям, которые больны шизофренией. То, что с ними происходит, ты классифицируешь как безумие. Но ты же не споришь с ними. Ты просто пытаешься им помочь, «допуская», что они правы. Это как некая презумпция, насколько я понимаю. Без этого у тебя ничего не получилось бы.

– Да, – согласился Андрей. – Человек страдает и нуждается в помощи. Какая разница, насколько достоверны его рассказы? В психиатрии есть теории, которые утверждают, что сумасшедший – не сумасшедший, а особенный человек, который воспринимает реальность, недоступную обычному сознанию. Пытаясь объяснить ее «нормальной» частью своего сознания, он сталкивается с парадоксами и переживает душевное страдание. Хорошая теория. Но как ее использовать для лечения?.. Никак.

– Но ты же не считаешь нас, – я посмотрел на Данилу, – меня сумасшедшим...

– Нет, ни тебя, Анхель, ни Данилу. Честное слово! Просто я не могу относиться к вашим историям как к факту реальности. Моя картина мира не позволяет. Моя «точка сборки». И еще мои знания. Ведь я понимаю, сколь безграничны возможности нашего мозга. Он никогда не перестанет нас удивлять. Впрочем, как и морочить нам голову.

Но Данила прав, это не меняет сути. Я понимаю, как много значат эти Скрижали. И какая разница, как они нам явлены? Святыми, инопланетянами или «в бреду»? Истина от этого не становится менее истинной. А то, что наука не объясняет всего, это очевидно. Слишком много вопросов, на которые ученые не могут и никогда не смогут ответить.

– Анхель, пожалуйста, не расстраивайся так, – попросил меня Данила. – Ты же удивляешься этим схемам, таблицам. Тебе кажется странным, что Андрей видит в наших книгах ребус, логическую задачку. Но для него это нормально. А мне ведь и мистика непонятна, и наука кажется странным занятием. Но я понимаю, что есть люди, которые нуждаются в помощи. И я знаю, что скрижали помогут многим.

Да, Данила прав. И Андрей прав. И я прав. Мы просто смотрим на мир по-разному. Для Андрея – это непаханое наукой поле. Для Данилы – это отношения между людьми. Отношения, в которых почему-то, против всякого здравого смысла, нет гармонии и любви. А для меня это борьба Света и Тьмы, причем реальных. Светлые и темные духи... Как учил меня дед.

Легче всего мне было разгадать смысл четвертой Скрижали, – говорил Андрей, выставляя на стол печенье, орехи и цукаты. – Чего меньше всего у человека, страдающего параноидным расстройством?

– Вопрос не по окладу, – пошутил Данила.

Эту «прибаутку» он принес из армии. Она означает, что задаваемый вопрос должен быть адресован вышестоящему командованию. В широком смысле – спрашивайте у тех, кто это знает и кто за это отвечает.

– Человек, страдающий параноидным расстройством, не доверяет окружающему миру, – объяснил Андрей. – Абсолютно. Вообще – ничему и никому. Мир кажется ему враждебным. А все происходящее кажется ему «заговором» – за этим человеком следят, его мысли прослушивают, против него замышляют что-то ужасное...

Андрей продолжал рассказывать об основных проявлениях этой болезни, а я словно перелистывал в своем сознании страницы Митиного дневника.

«День первый. О том, что за мной установлена слежка, я начал догадываться три дня назад. События последующих двух дней подтвердили мои самые худшие предположения. Я пытался установить систему. Мне нужно было понять, чем агенты, приставленные ко мне, могут выдать себя. Я перебирал сотни вариантов. Шел по улицам, приглядывался, прислушивался.

Агенты переговариваются у меня за спиной – в транспорте, на улицах, в офисе моей конторы. Я слышу, что они говорят обо мне. Я оборачиваюсь и смотрю на них, но они тут же делают вид, что говорят о совершеннопосторонних вещах – о погоде, о покупках, о своих родственниках.

День второй. Сегодня самый ужасный день моей жизни. Пытаюсь все записывать подробно, чтобы не сбиться и ничего не упустить. С утра мама заглянула ко мне в комнату:

– Митя, что ты будешь на завтрак?

Я сразу понял, что и ее завербовали. Они зомбируют всех, с кем я могу хоть как-то войти в контакт. Конечно, они должны были сделать это и с моей матерью.

Я вышел в кухню и пригляделся к тому, как она нарезает хлеб. Нож в ее руке ходил не как обычно. Обычно мама режет хлеб по верхней поверхности, как будто распиливает бревно на козлах. А эта женщина резала хлеб с краю, по боковой поверхности.

Черт! Они не стали ее вербовать, они просто ее украли и подменили агентом! Как ужасно осознавать, что так могли обойтись с твоей матерью...

День третий. Ну все. Попался. Кончено. Столько агентов. Они и милиционеров завербовали. А вот теперь врачей из себя изображают. Понятно, они хотят меня перепрограммировать. Так они поступают со всеми, у кого нет души. Но у меня она есть. Теперь они будут пытаться ее уничтожить.

День четвертый. Я испытываю внутреннюю опустошенность... Я ничего не испытываю... Я опустошен... Внутри...».

Я вспомнил Митю. Этого странного юношу, который решил разрушить мир. Ему казалось, что если он разрушит мир, то он его спасет. Странная, парадоксальная идея. Впрочем, ничего странного, если учесть, как он относился к самому себе. Ведь он был раздвоен. В нем жило два человека – один Митя, а другой – Дмитрий.

(Книга из неПУТЬёвого сайта Вишнякова Андрея)

Я помню, как мы с Данилой мучились, пытаясь понять, чего же Митя хочет на самом деле. Почему он называет «Дмитрия» дураком? В чем состоит Митин план по разрушению мира? О чем он думает, когда говорит, что гусеница не всегда превращается в бабочку? И наконец, как ему помочь выпутаться из этого бреда?

– А в таком состоянии человек не только миру, но даже самому себе не доверяет? – спросил Данила.

– Да, даже самому себе, – подтвердил Андрей. – Особенно самому себе. Только он этого не понимает. А все дело именно в этом...

– Так было и с Митей! – понял я.

– Да, – Андрей качнул головой в знак согласия и принялся рассказывать о психологическом феномене «проекции».

То, как мы воспринимаем окружающий мир, зависит от того, как мы относимся к самим себе. Если человек верит в себя, то и окружающий мир он воспринимает положительно. А если человек, наоборот, озлоблен на себя, то и Мир вокруг кажется ему исчадием зла. Мы проецируем свое отношение к себе – на мир, словно луч диапроектора, отбрасываем его на экран.

– А значит ли это, что Митино желание уничтожить мир было его желанием уничтожить самого себя? – Данила внимательно посмотрел на Андрея.

– Ну... и так, и не так, – улыбнулся Андрей. – «Проекция» – сложное понятие. Тут надо быть осторожным. В случае Мити суть вот в чем... Очень трудно ненавидеть самого себя. Ну согласитесь, это надо ухитриться! Мы инстинктивно так устроены, чтобы жалеть себя, холить, лелеять, защищать. Ненавидеть себя – это против инстинкта самосохранения! Это биологический нонсенс! Как же выйти из такой ситуации? С помощью «проекции». То есть вынести свою ненависть за пределы себя, во внешний мир. Человек начинает подозревать окружающий мир в «заговорах», думает о «роке», о «проклятьях» и тому подобном.

– И что нужно сделать, чтобы исправить эту ошибку? – спросил Данила. – Человек должен понять, что на самом деле он ненавидит себя? И признать, что «злой мир» он просто придумал?

– Желаю успеха! – рассмеялся Андрей. – Нет, конечно, лобовая атака здесь не сработает. И не надейтесь! Если человек с этим согласится, он будет выглядеть полным идиотом! Это неприятно. И он не будет этого делать.

– А как же быть?.. – разочаровано протянул Данила.

Андрей задумался – Видимо, о том, как нам все это объяснить. Встал со своего места, прошелся по комнате. Безучастно взглянул на книжные полки, затем в окно.

– Значит так. – после короткой паузы Андрей поднял на нас глаза, сдвинул брови и улыбнулся. – Мужайтесь. Начинаем от печки. Если мы хотим помочь человеку, мы должны понять самого человека. Это непременное условие. Прежде чем переводить старушку через дорогу, следует осведомиться, надо ли ей на ту сторону улицы... Итак, вопрос – из-за чего Митя ненавидит себя?

Мы с Данилой задумались. Мне, разумеется, в голову пришла мысль, что это как-то связано с прежними жизнями. Но Данила опередил меня с ответом, и свой вариант я уже решил не высказывать.

– Это что-то иррациональное... – сказал Данила.

– Да уж, рациональности здесь не много! – снова рассмеялся Андрей. – Он ненавидит себя, потому что не находит в себе того, чего хотел бы найти. Логично?

– Потому что не находит в себе того, чего хотел бы найти, – почти по слогам повторил за Андреем Данила. – Логично.

– А кого он хочет в себе найти? – спросил Андрей. – Вы, вот, сами чего, например, ищите?

– Вообще, человек хочет найти в себе Бога, – сказал Данила. – Еще у нас говорят: «божью искру», «промысел». Ведь что такое вера? Вера – это когда ты чувствуешь присутствие Бога в своей жизни, что он в тебе.

– Собственно, с этого я и начал, – улыбнулся Андрей. – Вот что Митя записал по этому поводу в своем дневнике...

Андрей открыл «Дневник сумасшедшего» и прочел:

«Психолог подошел к окну и долго смотрел куда-то в небо. Лицо у него доброе и спокойное, словно он все знает.

– Богоискатель, – сказал он наконец,,

– Чего? – не понял я. – Кто?

– Ты, Митя, ты, – спокойно ответил мужчина,

– Почему?

– Хочется все разрушить, – сказал он и задумался. – Если все разрушить, ничего не останется или что-то будет? Есть надежда, что что-то останется. Ведь так? Наносное уйдет, вечное да пребудет вовеки. Верно? И это что-то – Бог. Ты увидишь Его и скажешь: „Вот он я. Господи!"

Странные слова. Но, наверное, так и есть. Я вспомнил, что три дня назад говорил мне Ваня: „Самоубийца, думаешь, о чем мечтает? Понять, что он еще жив. Только перед самой смертью и почувствует. А в жизни не может, так ему плохо". Уничтожить мир, чтобы увидеть Бога...

– Глупо, да? – спросил я.

– Нет, – улыбнулся он. – Даже логично. Просто странно...»

– То есть Митя не хотел уничтожать мир, – догадался я. – Он хотел убить в себе все внешнее, все наносное, чтобы увидеть себя настоящего?

– Да, – сказал Андрей. – Это первая Скрижаль – отказаться от самого себя, от своего «эго», чтобы найти свою сущность, свой Свет. Но в чем тогда смысл четвертой Скрижали?.. Мы знаем уже три. Первая – об отказе от «эго». Вторая – о Другом. Третья – о том, что все сплошь иллюзия, кроме Света – в Тебе и в Нем. В чем же четвертая?! Доверие!