Текст книги "Воровские истории города С"

Автор книги: Ангелина Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Порвать сети Мазоха

От любви до ненависти – шаг. От безысходности до отчаяния – того меньше. Когда все это переплетается да еще замешивается на алкоголе – получается трагедия.

Елена мужа уже не любила. Ее к нему тянула другая страсть – страсть раба к хозяину, униженного к обидчику, собаки к палке. За годы совместной жизни он ее к этому приучил. Чем больше ее поколачивал (а поколачивал чуть ли не походя и сильно), тем более она хотела доказать, что достойна его, что нужна ему. Да и он замечал, что жена после побоев ласковее становится, тянется к нему, как обиженный ребенок за подтверждением любви.

Аникин был крепким хозяином, и на работе его ценили: всегда в передовиках, уважаемый человек. А она что – так, горничная в гостинице. Работа по сменам. Жил не вытягивала, наоборот, Расслабляла. Чего греха таить: после ночных смен иногда не все следы бдений могла Елена скрыть, вот и стал муж подозревать ее в неверности, перестал доверять; а она работу менять не хотела: привыкла к такой. Вот и пошли побои да скандалы, за каждый свой упрек мужу синяк от него получала. «Сука, проститутка, шлюха…» Обратное не докажешь, справок и свидетельств не приведешь. Гордая Елена была – северянка, ничего не доказывала, да и чего ради семьи не стерпишь?

Сын их родился больным – букет болезней. По пьянке зачали, или уж наследственность такою оказалась, – только больной ребенок, с поздним развитием, нужен ему уход да уход: то он в стационаре, то дома. Скандалы с мужем были Елене как нож по сердцу: сознание разрывалось между болезнями сына и претензиями мужа. Чувствовала: уплывает из рук, уходит куда-то в сторону Николай – может, другую себе завел? Брак их держался уже только на поддержании здоровья сына: к нему муж благоволил, нянчился, в помощи никогда не отказывал. И сын отца любил больше, чем мать…

Но брак их все равно дал трещину. Пришлось расстаться. Муж ушел в свою однокомнатную квартиру, оставшуюся от родителей, уже около трех лет жил отдельно; но все равно постоянно приходил на ночь к сыну, когда Елена работала в ночную смену, – мальчика одного они не оставляли. Так и мыкались: то встретятся, то снова разбегутся, – и отношения их лучше не становились. Убежденность мужа в том, что Елена в гостинице не только работает, не проходила, свою уверенность он нет-нет да и припечатывал на лице бывшей жены очередным синяком. Но иной раз что-то и человеческое вспоминалось – как-никак двенадцать лет вместе…

* * *

Однажды Елена вернулась с работы – была суббота: муж, который оставался с Игорем, лишь недавно проснулся и пошел выгулять собаку. Вернулся с бутылкой водки – оказалось, что именно в этот день годовщина смерти его отца: «Надо бы помянуть».

Помянули – потянуло на воспоминания. «Пойдем ко мне, фотографии посмотрим», – позвал ее Николай (после развода муж свой фотоальбом забрал с собой).

Оставив сына одного, под ручку, как в старые добрые времена, пошли к Николаю домой. По дороге купили вина – Елене, мужчине – коньяка…

Елена приготовила трапезу, хорошо посидели. Не успели расположиться с фотографиями – пришел знакомый мужа Соколов Александр, тоже с бутылкой. Сели вместе, усугубили. Тут еще один паренек, дружок мужа, припожаловал. Присоединился. Пили, пели песни. Потом Аникин сломался: слаб был, спать отправился, а Елена еше сидела с собутыльниками. Соколов вскоре тоже устал, решил домой податься. С Кожиным за столом вдвоем остались – тот сбегал за бутылкой.

– Что это за дела у вас с Аникиным? Молод ты больно, – с подозрением выпытывала у Кожина Елена. – По бабам молодым вместе пойти собирались?

– Да какие бабы, по бабам в одиночку ходят, – отнекивался Кожин. – Есть у нас с ним дела…

– Какие это дела у него с таким молодым? – Елена, польстив парню, пьяно с ним пококетничала. – Сколько тебе? Лет тридцать будет? – она закинула руку Кожину на плечи.

– Будет, будет, – Кожин не отодвинулся: Елена была баба не противная, домашняя такая, располагающая. – «То-то Аникин отстать от нее не может, от такой мягкой…»

– Слушай, пойдем ко мне, – неожиданно предложила Елена. – Все равно Аникин спит, до утра уже не встанет… – без мужика, без какой-то опоры, Елена не могла. – Поцелуй-ка меня… – чтобы закрепить уверенность в мужчине, она потянулась к нему влажными губами. Кожин не отвернулся…

Растрепанный Аникин появился некстати. Увидел за столом повеселевшую жену и собутыльника. Показалось, что Елена отпрянула от Кожина. Застарелые подозрения зашевелились в похмельной голове.

– Ах, проститутка, опять парня цепляешь? Мало тебе кобелей заезжих? К друзьям моим снова липнешь? И так со всеми меня уже перессорила! Пошла вон, пошла, уходи отсюда, – Аникин взбесился, – шлюха!

– Ты че, Коль, ополоумел совсем, это же твой гость! – пыталась образумить его Елена.

– А ты уходи! – ерепенился Аникин. – Мне собираться надо. Мы сейчас уходим с Александром. Дай-ка, кстати, на бутылку, за мой счет сегодня пили.

Обиженная Елена пошла в прихожую одеваться.

– Баб поить, а меня гнать? Хрен те, а не бутылка будет!

– У, сука, тварь подколодная… – лаялся не прекращая Аникин.

Кожин пытался урезонить разошедшегося хозяина, но тот спросонья рассвирепел:

– Сам разберусь, отстань тоже!

– Куда это вы собираетесь вдвоем, на ночь глядя? К бабам опять? Жены мало? – ревниво допрашивала Елена из прихожей. Она уже стояла, надев пальто и, покачиваясь, пыталась натянуть на голову пушистую норковую шапку.

– Тебе что за дело? Проваливай, а то… – Аникин едва сдерживался.

– Пошли вместе… Дома сын один… Ну Коль, пошли, а? Он по тебе так скучает…

– Пошел бы, если б не ты, сука… Сколько ты мне будешь душу травить? Вот найду себе хорошую, не шлюху…

– Да где они, хорошие-то? Пошли, Коль… – Елена все еще не могла справиться с шапкой. Аникин выхватил шапку у нее из рук и унес в кухню, где у окна курил Кожин.

– Раскошелишься – тогда получишь. А то так иди, не замерзнешь.

Елена поплелась вслед за Аникиным.

– Отдай шапку, Коль, да пойдем со мной, хватит тебе без семьи шататься…

– Почем ты знаешь, что без семьи! – Аникин выскочил из кухни. – Пойдем, Александр, одевайся!

Кожин обернулся от окна и увидел, как Елена, схватив с холодильника хлеборез, молниеносно взмахнула им перед появившимся в дверях Николаем. Тот ничего не понял… В следующую секунду нож вошел в его грудь, как в масло…

– Ленка, что ж ты наделала! – вскрикнул Кожин и выхватил нож из рук Елены. Она отдала хлеборез без звука. Аникин удивленно посмотрел на оторопевшую Елену и медленно стал падать.

– Александр, скорее скорую! Зарезала меня, гадина…

Он потерял сознание. Аникина упала на колени перед телом и вдруг пронзительно закричала.

Кожин заскочил в ванную и первым делом ополоснул нож. Потом вытер его насухо – ведь на нем были его отпечатки! Засунул нож в стиральную машину. И лишь потом побежал искать телефон…

* * *

Приехавший по вызову врач увидел на полу аккуратной, чистой кухни мужчину, валявшегося в луже крови, и рядом – голосящую без слов женщину. Успокоить ее не удалось: она билась в истерике (о себе или о муже сожалела в этот час Елена?). Аникин был жив, его госпитализировали: нож проник ему в легкое – его пришлось ушивать. По счастью, Елена ударила его с правой стороны груди. Саму Аникину даже не взяли под стражу: кто-то должен был ухаживать за больным ребенком.

Показания следствию она, протрезвев, давать отказалась: во-первых, берегла себя – не хотела все заново переживать; во-вторых, ей казалось ужасным, что все это произошло с ней, что не ее, а она на этот раз изувечила кого-то, что вообще оказалась на это способной – ей хотелось все забыть, забыть – тогда ничего не станет, все вернется на свои места.

Но бывший муж ходил с дыркой в груди, и суд состоялся через три месяца, летом. Аникин не потребовал сурового наказания для бывшей жены: уж слишком не просты и глубоки были корни их конфликта, ребенку нужна была мать, да и сам он был потрясен случившимся. На суде к тому же выяснилось, что отличный производственник неоднократно побивал раньше жену и, тянувшуюся к нему снова, уже после развода, даже истязал: связывал, мучил, порвал жгутом из полотенца рот…

Суд был снисходителен к вполне, как оказалось, вменяемой преступнице, такой милой и приятной, плачущей женщине с расшатанными нервами, определив ей наказание условно: что ж, бывает так, что и собака иногда кусает руку, в которой зажата истязающая ее палка…

Хобби, ставшее опасным

В расцвете лет стать преступником, псу под хвост – трудовую биографию… Это ли не примета нашего времени? История эта не так давно произошла с нашими заводчанами.

* * *

Трое детей – это вам не баран чихнул. Их кормить надо. И Александр был кормильцем семьи: на заводе вкалывал, в передовиках ходил, грамоты получал, да еще инструмент кой-какой на продажу изготавливал – это уже на пропой, чтобы от семьи не отрывать и чтоб женка – ох, строга! – не знала. Но настали тяжелые времена: с зарплатой задержки, платят по чуть-чуть, – и стал Александр только продажей инструмента спасаться. Дисциплины на заводе никакой не стало: хочешь – на себя вкалывай, хочешь – пьяным ходи, хочешь – воруй, чем многие с удовольствием и занимались. А Александр наш – всем понемногу: на пропой-то уже приворовывать пришлось. Украл – продал – выпил, украл – продал – выпил. В общем, не пропадал.

Как он в феврале рубашку у товарища из шкафчика, в раздевалке, вытащил – и сам не понял. Может, выпивши был. Да и не подошла ему рубашка-то, свояку пришлось ее подарить. Но на этот раз с рук не сошло: дознались, кто украл, судили, исправработы ему определили, а после отпуска с завода поперли. А ведь двадцать три года Александр родному заводу посвятил. Был кузнец – стал безработный. С горя так Александр надрался – своих не узнавал. «Свои» же, наверно, у него из кармана «отпускные» и вытащили. Домой, к семье, ни с чем пришел, а там – дети… Ну, с Галиной разговор короткий вышел: «Я тебя, забулдыгу, кормить не буду. Денег нет – и жранья тебе нет. Катись куда хочешь и где хочешь питайся». Крутая у него женка, Галина, из глухих северных районов. А Александр – человек мягкий, южный (в Ташкенте родился), но вспыльчивый, горячий. Обликом на чечена больше похож, хоть и русский – Лесников по фамилии. Но в темном углу с ним, мягким, тоже не приведи Бог кому встретиться…

Унывать сильно после «изгнания» Александр не стал. Слово жены – закон, да и то: виноват он сам. И решил он «покатиться» на собственную дачу – инструмент кой-какой взять, продать его. На даче зимой, вообще-то, и прожить можно: у соседей полные погреба, он их уже досконально изучил. Не сеял, не пахал, а картошкой свою семью всю зиму баловал.

Перед отъездом встретил Александр Еремина Леху – тоже пьянь и неработь: устроиться два года никуда не может; но парень он покладистый, увалень такой, хоть и тощий. С ним вдвоем на дачу и поехали – тот литровку шила где-то раздобыл.

На даче расположились – красота: выпивка есть; дернули по стаканчику, да жрать тоже охота. И инструмент, как оказалось, у Александра весь кончился: нечего продать – продан уж давно.

В поселке дачном никого – март, середина недели. Лишь один мужик дрова заготовляет, стучит топором где-то в лесу. Дернули еще по стаканчику.

– Ну что, Леха, пойдем промышлять? – Александр похлопал по ладони ржавым гвоздодером. Как он у него в руках оказался, Алексей заметить не успел. – Закусь найдем и еще чего-нибудь прихватим – мужики вокруг справные живут, инструмент у всех имеется, сам их когда-то недостающим снабжал. Зачем его сейчас изготовлять, когда кругом инструмента навалом? Зря раньше ломался, давно бы поумнеть…

– Ты что, у них в домах был?

– Приходилось иногда – соседи ведь. По делам, а то и так, выпить. Да они мне все знакомые, в одном цехе работали.

– Что, у своих брать будешь? – испугался Алексей.

– Все мы свои, советские, – осклабившись, отпарировал Александр. – Бывшие, правда. Здесь чужих дач нет – все свои строились, так что без вариантов. Ты скажи: жрать хошь? – Леха кивнул. – Тогда пошли.

Был белый день, но на улице не было никого. Встретили «лесоруба», спросили закурить и отправились дальше. У крайней Дачи Александр скинул с плеча мешок и взялся за гвоздодер. Хлипкая дверь, жалобно скрипнув, быстро поддалась.

Из продуктов они не нашли ничего, кроме банки консервов, но зато забили мешок и рюкзак инструментом, прихватили газовую плитку и баллон – в общем, все, что можно было сбыть на рынке. Вернулись, довольные, на дачу, продолжили начатую трапезу. С килькой и попойка веселее пошла.

Быстро стемнело. Александр, разохотившись, предложил дружку пошуровать в дачах еще разок. Никого нет, никто за руку не возьмет – чем не жизнь!

На этот раз взяли с собой санки, фонарики. Далеко не пошли – вскрыли тем же манером дачу напротив и, засунув в мешки тот же набор предметов, прихватили еще лампу, стекла к ней, будильник и одеяло. Будильник понравился Александру, а Лехе притянулось ватное одеяло в розовом пододеяльнике – тепло, и дом напоминает.

* * *

На утренней дежурке друзья отправились в город, оставив двери двух вскрытых дач полыми. На рынке в тот же день продали половину товара за бесценок, поделив добычу меж собой: каждому досталось по сотне рублей. Остальное отвезли на Ягры, в Лехину убогую комнату.

А в поселке сосед-«лесоруб», который еще с вечера заметил, что приезжие шатались по улице с фонариками, утром, словно Нат Пинкертон, осмотрел те дачи, к которым по глубокому, нетронутому снегу вели характерные следы «чуней» – обуви от костюма химзащиты, в которые был обут «чеченец», и следы валенок тощего, тащившего за собой сани с поклажей. Двери оказались взломаны, хозяев на дачах не было. Подозревать больше было некого – ведь в поселок никто, кроме «чеченца» и его дружка, не приезжал… Когда в конце недели появились наконец владельцы домов, он им рассказал о своих наблюдениях.

А мужики тем временем пропивали награбленное. Леха на радостях загулял так, что куда-то пропал. Когда Александр наконец нашел его и снова стал звать на рынок, чтобы продать очередную партию «товара», тот виновато закуксился: ни плитки, ни баллона у него уже не было. Все, включая инструмент, у него похитили бомжи, с которыми он пропивал на неделе вырученные денежки. Делать было нечего: вор у вора дубинку украл… Александр отступился от подельника.

Вскоре Лесников и Еремин были задержаны. Им предъявили обвинение, хотя и оставили на свободе.

На скамье подсудимых их тандем смотрелся комично: этакие Дон Кихот и Санчо Панса; только на этот раз экстерьерами поменялись: Лесников приземистый, Еремин длинный и тощий.

Во время суда Лесников вел себя уверенно, повествовал четко и исчерпывающе, не позабыл попросить прощения у ограбленных дачников. Его «оруженосец» что-то мямлил вслед за ним. Потерпевшие к ним были настроены не агрессивно, но на Лесникова смотрели с омерзением, как на крысу: свой же, работали вместе, жили рядом, – и у своих украл…

Ни Еремин, ни Лесников ранее судимы не были, если не считать недавнего (месяца не прошло) досадного случая с рубашкой; у Лесникова был семилетний ребенок (остальные успели вырасти). Половину вещей они вернули мужикам, остальное Лесников, который за период следствия устроился на работу, клялся отработать в ближайшее время… Они оба рассчитывали на снисхождение судей: за что их сурово наказывать – они ничего такого не сделали…

Приговор грянул, как гром с ясного неба: Лесникову – три, Еремину – два года реального лишения свободы. Кузнец стоял, этим громом словно пораженный, с остановившимся взглядом. Еремину, казалось, вот-вот станет плохо: лицо его исказила плаксивая гримаса… Немая сцена в зале без аплодисментов. Нет, не для рыцарских подвигов объединились эти два человека. Взлом, грабеж, а Лесников вообще обнаглел – мало, видно, был наказан; да еще вовлек в грязное дело человека…

Но почему к сорока годам жизнь труженика взяла и покатилась по иному руслу? Зачем?.. Не найдете ответа.

Горячая любовь возле остывающего тела

Что руководило поступком Олега Зайцева – великая любовь, феноменальная разнузданность, чувство собственника, знает, видимо, только он да, может быть, его жена. Но в один из летних дней на улице Советской разыгралась драма.

Месяц со дня развода с женой Алик решил отметить своеобразно: завалился к ней в гости, да не один, а с только что приобретенным приятелем. Конечно, с Оксанкой они развелись – она настояла, да только вовсе отношений не порвали: не мог от нее Алик так просто отстать и после развода иногда устраивал набеги. Не больно-то радостно его тут встречали, но месяц холостой жизни, ему казалось, надо бы обязательно отметить; а заодно, тая подленькую мыслишку, хотел он посмотреть, не клюнет ли Оксана на «свежатинку»: как отнесется к дружку его (все-таки свободная дама теперь!)? Неужто совсем его разлюбила?

Познакомил жену с приятелем за столом: Сергей только что освободился из заключения, не Бог весть за что и сидел – что-то украл по пьянке; а в городе еще не освоился, ночевать ему было негде. Посидели, выпили; спать Оксана уложила мужчин в маленькой комнате, сама ушла к себе. Через некоторое время Сергей выскочил из комнаты: «Я на кухне лучше посижу, он ненормальный какой-то!» Может, Алик с некоторых пор и к мужчинам стал неравнодушен? Пришлось Оксане бывшего муженька к себе в комнату забрать, чтобы гость смог отдохнуть.

Наутро мужчины ушли на рыбалку. А Оксана, в самом деле, «наживку» заглотила: приглянулся ей Сергей. Хоть и такого же ростика, как бывший муженек, но симпатичный и тихий, мухи не обидит, не то что взрывной Зайцев (сколько «по психу» в доме посуды перебил, стекол, а как-то даже собаку, беззащитное животное, из окошка выбросил!). Уже через неделю она предложила бездомному Сергею жить у нее: ночные неожиданные визиты бывшего мужа (он по газовой трубе влезал на второй этаж, через плохо державшуюся раму проникал в квартиру и притязал на бывшую жену, которую таковой не считал) ей уже надоели. Хотелось защиты, поддержки, нормальных человеческих отношений. Оксана торговала на рынке вещичками и двоих пока содержать могла. Дочка (начались летние каникулы) была отправлена к бабушке и началу новой супружеской жизни не мешала. От глаз Алика, который три-четыре года перед разводом появлялся дома когда хотел, а после развода усердно «пас» бывшую жену, это начинание не укрылось.

Третьего июня Зайцев пришел к Оксане на рынок и потребовал ключи от квартиры: «Мне надо кой-какие вещи собрать, уезжаю в Вологду». Оксана закусила губу: единственный ключ был у Сергея. Взбешенный Зайцев направился к дому. Позвонил, но никто ему не открыл. Путь по газовой трубе он хорошо знал, и через две минуты уже был в квартире. Оксана, почуяв неладное, оставила прилавок и побежала вслед за Зайцевым. Сергея дома не было, а Зайцев орудовал в квартире. Но сама она попасть туда не смогла, даже когда пришел Сергей: бывший муженек в сердцах навтыкал в замочную скважину иголок, чтобы ни жена, ни ее «любовник» зайти не смогли. То, что у Оксаны появился мужчина, было очевидно: в ванной и кухне висели выстиранные мужские вещи – чужие вещи.

Вышел из квартиры Алик тоже по газовой трубе, волоча за собой огромную сумку. Оксана кинулась за ним: «Покажи, что забрал!» Зайцев огрызнулся, дико сверкнув глазами: «Ну, я тебе еще устрою!»

* * *

Той же ночью, уже под утро, Зайцев влез по знакомой трубе в квартиру, из ванной прошел в комнату. На софе мирно спали двое: мужчина – он узнал Сергея – с краю. Жена у стенки. Зайцев откинул одеяло и вскипел яростью: какая вольность – спят голыми! Сомнений в предательстве не оставалось. Он с силой ударил спавшего Сергея и выхватил припасенный нож.

От шума проснулась и закричала Оксана. Сергей вскочил было и пошел на Зайцева. Тот не отодвинулся. И Оксана увидела, как, сделав пару шагов, Сергей вдруг стал слабеть, завалился на бок и рухнул на пол. Алик в злобе пару раз пнул лежащего ногой.

– Что он тебе сделал, Сережа? – Оксана вскочила и нагнулась над Сергеем. И тут же отшатнулась: две раны зияли на груди, одна – сквозная – на руке, выше локтя. Она закричала: «Надо позвать скорую!» – и принялась натягивать халат.

– Поздно, ему уже ничем не поможешь, – дьявольски улыбнулся довольный Алик. – Он труп!

Глаза его, почти почерневшие от ярости, чуть ли не налезали друг на друга – такими они показались Оксане дикими. Она задрожала от страха. Труп! И в руках у Алика окровавленный нож… Оксана кинулась было из квартиры, но бывший муж перехватил ее, затащил на кухню, толкнул на табуретку:

– Сядь и не ори, а то и тебя прирежу! – сам сел напротив, зажав ее между столом и холодильником.

Оксана вжалась в стену: глаза Алика дико горели и, казалось, занимали пол-лица. Ножом он распахнул полы ее халата:

– Что ж ты, Оксана, со мной так в лифчике спала, а с ним – голая? – укоризненно спросил Алик и вдруг ударил острием в поверхность старого лакированного стола. – Видишь, какой я ножичек припас на вас? Сам точил…

Сердце Оксаны зашлось и, казалось, остановилось.

– Думаешь, Оксана, убить человека трудно? – Оксана взглянула в его шальные глаза. – Это сделать очень легко!

Алик взмахнул ножом, целясь в голое бедро жены… В последний момент одумался, развернул нож и ударил по ноге рукояткой. Понял: прошьет раз – начнет кромсать без остановки. А страшно….

– Я тебя не убью… Не трону… Танюшку кто-то воспитать должен…

Оксана перевела дыхание. Алик пожирал глазищами голое тело жены, видневшееся между полами халата.

– Так как вы с ним любовью-то занимались? А, Ксюша?

– У нас с ним ничего не было, – быстро проговорила, пытаясь успокоить его, Оксана. – У него долго не было женщин, он ничего не смог…

– Вре-ошь! – кулак Зайцева с зажатой в нем рукояткой обрушился в лицо жены. Губы ее стали раздуваться, Оксана заплакала.

– Ну рассказывай, рассказывай, как вы тут с ним баловались? – нож Алика все глубже втыкался в поверхность стола, потом переключился на деревянную ножку. – А труп я тебе оставлю, – царапина, – выпутывайся как знаешь. А у меня алиби, – царапина, – меня вчера в Коноше кое-кто видел… Я в тюрьму не пойду, – глубокая царапина, – лучше харакири себе сделаю…

Мягкие округлости жены и сейчас сводили Алика с ума. Как она могла, как она могла?! С первым встречным!

– Вставай! – он дернул ее за халат. – Иди в комнату!

Оксана повиновалась, прошла в комнату дочери.

– Раздевайся!

Оксана медлила.

– А он как тебя раздевал? Покажи! – стоя в дверях, Алик воткнул нож, на этот раз в косяк. – Ложись!

– Ты что, Алик, там же Сергей… Может, еще не поздно скорую позвать?..

– Раздевайся! – Алик снова разъярился. – А то я сейчас притащу его сюда! – нож снова врезался в дерево. – Не зли меня, Ксюха, не зли!

После недвусмысленных угроз Оксана разделась и села на диван. Тотчас же разделся и Зайцев и встал перед ней. Она увидела: как всегда, во всеоружии… Попытался поцеловать ее. Она отвернулась.

– Ах, так! Тогда целуй его…

Оксана захныкала: губы болят… Но Зайцев нож держал наготове: «Ну!» Она послушно разомкнула губы, он с силой пригнул ей голову к своему паху…

Потом заставил ее лечь. Нож положил рядом, на табуретку. Оксана подчинялась требованиям похотливого бывшего супруга, а сама видела страшное тело, что лежало совсем рядом, за стенкой. Взгляд ее остекленел.

Взяв таким образом верх над женой, Зайцев ее покорность принял, видимо, за полную свою победу. Вот теперь, решил, она приняла его, поняла, кто в этом доме хозяин. Да и как не покориться ей такому крутому герою? Он ей свою любовь только что доказал: ведь это он ради нее, из-за нее… Значит, оценила?

– Одевайся! – по-хозяйски распорядился Зайцев. – Пойдешь со мной. Я снял квартиру, в ней поживешь пока, а труп я разделаю и вывезу, все тут приберу…

Он взял нож и отправился в соседнюю комнату. Когда Оксана вошла туда, чтобы забрать одежду, Зайцев… заправлял кровать.

– Что, Оксана, холодно было? – то ли любовно, то ли насмешливо спросил он жену, аккуратно разглаживая морщинки на покрывале.

Оксана опасливо обошла труп, что лежал посредине комнаты. Зайцев склонился над ним с ножом… Она выскользнула за дверь.

Почему Олег был в ней так уверен? Принял за соучастницу? Оставшись без пригляда, Оксана лихорадочно открыла входную дверь и бросилась из квартиры. На первом этаже жила ее подруга. Белая как мел, дрожащая Оксана забилась к ней. От подруги и позвонили в милицию..

Когда вышли встречать машину, в тамбуре подъезда увидели Зайцева. Стоял и дико смотрел на Оксану. Повторного «предательства» он не ожидал. «Пойдем со мной!» – требовал. Но та, стоя подальше от новоявленного убийцы, не реагировала. Вскоре появился милицейский уазик. Зайцев решил спастись бегством. Уже сидя в автобусе, заметил, как на него смотрит какой-то мужик. И тут только оглядел себя: руки в крови, куртка тоже вся в пятнах… Выскочил из автобуса, побежал неведомо куда…

* * *

Зайцева искали недолго: скрывался на квартире у бывшей тещи. На следствии, когда понял, что, кроме убийства, «шьют» изнасилование в естественной и извращенной формах, стал отрекаться: никакого насилия не было, все было полюбовно – они с женой как любили, так и любят друг друга; а убил мужика потому, что не смог стерпеть его предательства. Но по материалам допросов, отобранных у пострадавшей, выходило не совсем так: Оксана была зла на Зайцева за то, что разбил ее новое супружество, длившееся четыре дня, что жизни ей не дает, да еще повесил на нее этакий камень вины – до конца жизни… На суде узнали, что убитый Сергей был последним сыном у матери: старшего она похоронила за полгода до этого…

Судебных заседаний было несколько, разбирательство длилось почти два года. Преступник решил «закосить» под невменяемого. Но экспертиза за экспертизой подтверждали: несмотря на то, что Зайцев легко возбудим, вспыльчив, груб, любитель драк и хулиганских выходок (что и привело его на преступную дорожку), но вполне вменяем и убийство совершал не в состоянии аффекта, поскольку после содеянного был так же агрессивен, зол (что подтвердили многочисленные зарубки на столе и косяке), сил хватило даже на изнасилование, да и последующие действия были вполне разумными. Так что снисхождения ждать не приходилось.

…Доброе женское сердце… Или неразумное? За два года многое сгладилось, и позабыла Оксана то, что было в ту страшную июньскую ночь, перестала жалеть малознакомого тридцатилетнего погибшего мужчину. Повернулась лицом к бывшему мужу. Стала многое «забывать», на суде доказывая обратное… «Оценила» его поступок? Значит, «победил» он ее? Когда в марте 1999 года бы оглашен – может быть, излишне суровый – приговор: пятнадцать лет лишения свободы, кинулась писать кассационную жалобу, где доказывала, что не занимались они с мужем извращенной любовью; что для них оральногенитальный секс – явление обычное; что она сама во многом виновата, а Зайцева они с дочерью любят и будут ждать его возвращения домой… Просила снизить наказание. Но областная судебная коллегия сочла эти откровения несостоятельными и надуманными. Каждый волен в своей спальне принимать любую, даже унижающую собственное достоинство позу. Но только не стоя над трупом…