Текст книги "Воровские истории города С"

Автор книги: Ангелина Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Смертельные вензеля (Смерть на Пеньках)

Иван Драчев «гулял» на даче уже целую неделю. Сначала приехала знакомая – загудели, потом братец Колька подвалил, спирта привез. Были и деньжонки кой-какие, и продукты – из соседских погребов. Что не зарабатывал помощью соседям, то приворовывать мог Иван – жить на что-то надо. А вот вкалывать на заводе он не хотел; так и пробавлялся чем Бог послал. Дело уж чуть ли не к пенсии двигалось, а он – по зонам да по дачам. Как в молодые годы отсидел пять лет, так быстро усвоил, что работают насилу только дураки и лошади. Восемь раз уж Иван побывал на зоне; пять раз, правда, за нарушение пограничного режима: все после отсидки в родной город возвращался, к матери приезжал, а вот жить тихо не умел. За ним и Колька, младший, вслед подался. Слабоват, конечно: два раза только судим, – ну так у него труба пониже да и дым пожиже.

Пять дней беспробудного пьянства (еще братец, двоюродник Вовка, помогал: его «родовое гнездо» напротив; сам тоже неработь еще та, хоть уже и на пенсию по возрасту вышел) привели компанию в весьма жеванное и уморщенное состояние. И так-то они на людей, из-за своего лесного жительства, стали мало походить. Хорошо хоть, постоянных жителей в поселке в апреле месяце, кроме них, не было: приезжают дачники лишь на выходные, дачки свои посмотреть. И все-таки один житель недавно появился – вторые сутки дрова в лесу заготавливает. Мужичок с ноготок, женкин подкаблучник. «Как только жена его одного-то на даче оставила? Надо бы его пощипать на предмет продуктов или деньжат», – размышлял Иван: спиртного у братьев оставалось «на донышке тазика».

Собрались, пришли к нему – оказалось, мужичок ногами слаб: трудно ему по лесу ходить, боится идти далеко. Договорились, что помогут ему дрова из лесу вытащить. Подрядили на это Вовку – как самого «молодого». Он безотказный, все что надо сделает.

* * *

Когда Стародубцев сгружал во дворе Уткина с саней бревнышки, подошли и оба Драчевых.

– Ну что, Виктор, работу обмоем? А там и о плате в процессе договоримся, – Иван показал соседу литровку спирта. – Закуска у тебя найдется?

– Да найдется, заходите, а за помощь продуктами отдам, только с женой надо б посоветоваться.

Братья переглянулись: вот подкаблучник, ничего сам не может решить! Так они и без оплаты, чего доброго, останутся… Ну да там видно будет, еще не вечер.

Разместились в кухне за столом, налили по «чистому». Виктор пораскрывал консервы: помидоры, рыбку. Хлеба – сколько душе угодно. Завязался разговор. Сосед оказался инженером, правда, «в отставке». У Николая появился интерес: сын его закончил техникум, надо бы пристроить парня. (Сам он давно нигде не работал). Уткин что-то мямлил: времена не те пошли, сокращают сейчас больше, чем принимают на завод, хотя попробовать можно… От «чистяшки» быстро все хмелели.

Расчет Драчевых был – «расколоть» Уткина на продукты, пока Добрый, до его разговора с женой: та, как известно, баба прижимистая. Подливали, не скупились. И сами захмелели быстро.

«Вовка», как всегда, стал цепляться к Ивану: «Давай силами померяемся!» Ну куда этому пигмею мериться силой? Ан нет, как бельма зальет, так поди ж ты.

– Что, струхнул? – орет пьяный Вовка, хватает Ивана за грудки. – Ты не смотри, что я на десять лет тебя старше!

Сцепились, завозились, покатились на пол… Затрещали, рассыпаясь, хлипкие дачные стулья. Иван рассвирепел, выломал, схватил ножку стула: «Убью, гад, бесишь!» – и врезал Вовке «между рог», пробил башку. Снова схватились, кинул Иван низкорослого двоюродничка на кровать, тут Николай с Виктором вмешались, оттащили. Вовка сел на кровати, утер пододеяльником кровавые сопли.

– Уходи, пока не кончил гада, – прохрипел Иван. Схватил его за шкирку, толкнул к выходу. Виктор успел сунуть в карман Стародубцеву заработанную банку консервов, нахлобучил ему шапку. Вовка перестал огрызаться, скатился с крыльца. Поплелся на свой участок.

Раздосадованный Иван повернулся к хозяину.

– А ты, рожа, почему за него вступился? Интеллигент вонючий, да?!

– Да уж не лагерник! – задиристо крикнул Уткин.

– Кто-о?

Кулак Драчева обрушился на голову Уткина. Тот упал на Николая. Николай небрежно стряхнул с себя очумевшего хозяина.

– Ребята, ребята, – залопотал Виктор, – вы что это? За что это?..

Иван молча сунул в валенок кирпич. Ударил Уткина по башке раз, другой – синяков этот увесистый снаряд, Иван знал, не оставляет. Бил его с ожесточением: инженер, туда его, гнилая интеллигенция, звания себе зарабатывал, пока они по зонам гнили, всеми благами пользовался, пенсионер гребаный!.. Николай, почуяв недобрый замысел, схватил ножку от стула… Сбитый с ног Уткин безотчетно прикрывал голову руками. Иван в порыве ярости схватил табуретку…

Отрезвились, когда Уткин, бесформенной грудой лежа на полу, тихо застонал.

– Добивать надо, – угрюмо сказал Николай. – Дачу жечь.

Иван провел грязной рукой по лицу.

– Не будем убивать. И жечь не будем. Сам все сделает…

Он сдернул стекло с керосиновой лампы, затушил огонь. Запах разливаемого керосина пошел по комнате.

– Дай-ка, где-то тут газовый баллончик стоял. Газ откроем. Только спичкой чиркнет – все взлетит, и никаких следов.

Матерясь, Николай нащупал в развале баллон, открыл вентиль. Чертыхаясь, стали впотьмах искать дверь.

– А картошку? Будем брать? Консервы? – загундел Николай. – для чего и шли?

– Сесть из-за мешка картошки хочешь? Найдут – все сразу ясно станет.

– Так ведь пшик – и нету… – напомнил Николай.

– А вдруг – не пшик? Живой он там? Где дверь, хозяин? – крикнул Иван. – Тут в сенях хоть глаз выколи…

– По стенке… – прохрипел из комнаты избитый, но на удивление живучий Уткин. – Направо…

– Ну, счастливо тебе, извиняй, так получилось…

* * *

Утром соседка Уткина Анастасия Макарова приехала проверить свой домишко. С Надеждой Уткиной они дружили, часто помогали друг другу. Знала, что Уткин оставался на даче один.

Виктора она увидела во дворе его дома. Он стоял, держась за забор, и тихо плакал, как ребенок. Лицо его трудно было узнать – сплошная синяя маска.

– Кто тебя побил?! – ужаснулась Анастасия. – Тебя что, одного и на день оставить нельзя? Ведь тебя могли убить!

– Хотели… – еще больше скривился Уткин. – Младший братец говорил: надо убить и дачу сжечь, да Ванька не дал.

– Это бомжи, что рядом-то живут? Ты что, пил с ними? Пойдем-ка! – Анастасия потянула его в дом.

Уткин замотал головой: «Боюсь!»

– Да что с тобой: твой дом, чего тебе бояться?

Он оторвался от забора и пошел вслед за соседкой.

– Давай-ка собирайся и езжай к жене, тебе к врачу надо, но сначала домой, понял?

– У меня деньги отобрали… Часы вот тоже…

– На тебе на билет. – Анастасия порылась в кармане. – Закрывай дом, и сейчас же к жене! – она осуждала Уткина за пьянку и разговаривала с ним сурово.

Внутри дачи был беспорядок: стулья, табуретки опрокинуты, сушки, продукты рассыпаны, белье на кровати скомкано; сильно воняло бензином. Уткин надел пиджак. Проверил в кармане: «Хоть Документы не взяли… Бандиты…» Закрыл входную дверь на ключ.

– Закурить не найдется? Я-то бросил, с собою не взял курева…

– Нет, не найдется, иди давай.

Макарова посмотрела вслед медленно удаляющейся тщедушной фигурке в ушанке и валенках.

* * *

Рано утром Стародубцев приперся к домику Драчевых. Иван был на ногах, Николай валялся на койке не раздевшись.

– Ты за что меня вчера саданул? – осведомился Вовка у Ивана.

– Пойдем-ка лучше часы толканем, – Иван показал ему наручные часы на черном ремешке. – Дурак ты по пьянке, вот и получаешь постоянно.

Они пошли по шоссе. Шоферу тормознувшей машины продали часы за пять тысчонок. Иван добавил десять тысяч – на бутылку – и дал Вовке на дорогу:

– Мотай в город. Одна нога здесь – другая там.

Спровадив Вовку за спиртом, братья пошли к дому Уткина: удостовериться, что там происходит. Пожара утром не наблюдалось. Значит, или мертв, или… надо добить. А может, газом отравился?

Придя к даче, обнаружили, что она закрыта. Насторожились, заволновались. Где он там? Живой? Мертвый? Выбили стекло на веранде, потом в тамбуре… Хозяина нигде не было видно. Дальше не полезли: будь что будет. Кажется, ушел отсюда. А им уже никак не уйти: иначе – сразу вину признать свою.

Когда вернулся Вовка, Николай, как более неуравновешенный, все еще тревожась, за выпивкой рассказал, что ночью били Уткина, что Ванька ударил его табуреткой по башке…

* * *

В тот день, 9 апреля, водители на загородном шоссе встречали не однажды подгулявшего бомжа. Он неуверенно шел посредине дороги и голосовал проезжающему транспорту. Водитель грузовика, остановив машину, увидел синее, избитое лицо, затуманенный взгляд; мужчина попросил отвезти его в город, хотя сам шел по дороге на Кудьму. Водитель объяснил ему, что он не прав, и тронул машину дальше.

Видели и другие проезжающие, что мужчина, одетый в фуфайку и валенки, стоя на дороге, как ненормальный, голосовал машинам, идущим в противоположные стороны. Шофер самосвала, притормозив возле него, услышал, что мужчине хочется к жене Наде, которая живет в городе по такому-то адресу, но испугался его устрашающе-синего лица и не стал связываться. Затем мужичка, напоминавшего бомжа, видели идущим по узкоколейке к Водогону, а там кондуктор дежурки, следовавшей до Белого озера, не пустила его в вагон, так как ехать мужчина хотел в город…

К вечеру ему удалось сесть в автобус, но оказалось, что он идет на Солзу, и кондуктор посоветовала сильно побитому, но не пьяному бомжу выйти из автобуса, перейти на другую сторону дороги и дождаться попутного транспорта. А что бы – повезти его в город через

Солзу!..

В шесть часов вечера Уткин окончательно свернул в лес и, потеряв всякую ориентацию, остановился возле накатанной лыжни. Он еще мыслил, но мыслил затуманенно и, как таракан с оторванным усом, уже кружился на одном месте…

Мимо проходил лыжник. Остановился. Спросил мужчину с синим лицом, кто он и что тут делает. Тот назвался: «Виктор». Показал документы: пенсионное удостоверение и паспорт. Лыткин все равно решил, что перед ним бродяга. Или хорошо подгулявший дачник: домики рядом – везде, кругом. «Дорогу найдешь?» Тот кивнул. И лыжник ушел. А Уткин двинулся в лес.

* * *

Десятого апреля Анастасия Макарова, вновь приехав на дачу, не застала в доме Уткиных никого: никто не наводил порядок, все было так, как и вчера. Вечером она, встревожившись, позвонила Надежде и спросила, где Виктор. Последовал ответ: «На даче».

– Как «на даче»? Он не пришел домой? Я же его еще вчера на автобус отправила, денег ему дала. Он был сильно избит, сказал, что его братья побили, ну, знаешь, эти… Они одни там живут.

Надежда встревоженно закричала.

В тот же день лыжник Лыткин (он же бывший работник милиции) снова шел своей знакомой лыжней и не поленился свернуть по следам вчерашнего странного субъекта в лес. Через пару километров он увидел его стоящим у дерева. Весь снег вокруг был утоптан следами – мужчина ночью не садился и не ложился, но в темноте, видно, не знал, в какую сторону ему податься. Хотя, пожалуй, ему это давно уже было безразлично. Мысленно он стремился только домой, к жене, – Да, куда его и направляли; но ноги, и без того плохие, ему уже отказывали – под утро он уцепился руками за ветку, да та и стоял. Опять на вопросы Лыткина он мычал и кивал головой, попросил даже закурить, но у Лыткина сигарет не было. Отцепляться мужчина тоже не захотел, а захват его был неосознанно-мертвым. Лыткин видел, что он не пьян, что избит, что не в себе, что, наконец, ночь здесь провел, но куда и как его отсюда тащить? Такая обуза! В конце концов, кому-то нравится стоять посреди леса, вот и пусть себе стоит… Лыткин продолжил свой путь.

Надежда металась в поисках мужа, ей помогал зять. На даче они обнаружили погром; видно было, что хотели поджечь: даже постельное белье керосином облили и пустой баллончик из-под газа зачем-то открыли, посреди комнаты оставили… О Викторе никто ничего не знал.

* * *

Одиннадцатого апреля Николай, вернувшись из магазина, Ивана на даче не застал: он как сквозь землю провалился. Пожаловался на это Вовке Стародубцеву. А Ивана в это время уже допрашивали.

К допросу Иван подготовился четко: знал, что показания должны быть последовательными. Поэтому и в первый, и во второй, и в третий раз повторил всю легенду с точностью до запятой: «Сидели, пили, разговаривали, не дрались, Николай прилег отдохнуть, я его разбудил; уходя, наткнулись на стенку в темноте, с Виктором разговаривали, он сказал: «Держитесь правее». Ушли к себе. Кто его побил – не знаю». Почти все это было правдой, поэтому Иван давал показания без натуги, но – только часть правды… Николая он очень хотел исключить из этой истории, чтобы групповухи не было, но как-то не удавалось.

И вообще: этот упор на темноту в сенях, на усталость и сон брата, на последний благодушный разговор с Уткиным прошивал все его показания белыми нитками.

* * *

Четырнадцатого апреля по городскому каналу телевидения прошло сообщение о пропавшем мужчине с сильно избитым лицом. А утром пятнадцатого Лыткин сам явился в органы милиции; откликнулись, позвонили многие водители, кондуктора, видевшие пропавшего. В тот же день отряд спасателей, ведомый всезнающим Лыткиным, обшарил лес в том районе, где он видел побитого мужчину последний раз. Уткина нашли недалеко от той березы, лежащим лицом вверх, уже мертвого. Лицо и кисти рук трупа были багрового цвета…

Через день были арестованы Стародубцев и Николай Драчев. Стародубцев по простоте проговорился, что братья, со слов Николая, побили сильно Уткина; что наутро вместе продавали чьи-то часы. Николай держался на допросах версии Ивана и рассказывал все то же, почти что слово в слово.

Все долгие следственные месяцы до суда Иван бомбардировал инстанции письмами, написанными каллиграфическим почерком (девичьи песенники таким заполнять), где, с употреблением выражений: «нить Ариадны», «служители Фемиды», «ядущий хлеб», «обнаженною душою», последовательно доказывал их, братьев, невиновность; а затем, уже на суде, урезонивал судей, что если он однажды за два часа вынес полностью дачу своего собутыльника (от каши «геркулес» до лодочного мотора и пилы «Дружба»), а здесь не взял ни соринки, то надо сделать соответствующие выводы… Но вот это-то как раз и настораживало и заставляло судей делать выводы прямо противоположные.

Драчевы же упорно твердили, что когда они расставались с Уткиным, он был еще жив, а значит, они не при чем; что за три дня с ним могло случиться все что угодно, что показаниям свидетелей верить нельзя, что Вова Стародубцев вообще слабоумный. На суде, который состоялся в августе, они упрямо твердили свою легенду (точнее, романтик Иван ее твердил, а Николай только ему поддакивал): «…выпили… Николай уснул… в темноте выход найти не могли… Спички… спичек не было…»

Были спички: оба Драчевы курящие. Но зажечь огонь они, действительно, не могли: за свою жизнь боялись.

Суд счел, что показания свидетелей сходятся не в пользу Драчевых, а Уткин, хоть и находился после побоев трое суток в полусознательном состоянии, скончался от сдавления мозга гематомой, которая образовалась в результате многочисленных ударов тупыми предметами по голове.

Вскрытие трупа показало ужасную картину: при наружной целостности, кожный лоскут головы изнутри представлял сплошной кровоподтек, ткани мозга от излившейся крови разрушились на глубину до одного сантиметра. Во время драки братцы переломали Уткину девять ребер… И все же он двигался, что-то понимал, разговаривал. Чувствовал ли Виктор Уткин боль, какие он испытывал страдания во время своего трехдневного одинокого путешествия по Дорогам и придорожным кустам, что за вензеля он начертал своим последним путем – уже никто никогда не узнает. Но воля его, стремление вырваться из смертного круга поражают.

Поражает и то, до какой же степени братьям надо было вызвериться, чтобы нанести малознакомому человеку такие увечья. И ведь не замечались раньше Драчевы в этом… Винить водку? Так ее ведь насильно в глотку никто не льет.

Только для мамы Драчевых приговор суда – двенадцать лет лишения свободы Ивану и семь лет Николаю – прозвучал как смертный. Остальные присутствовавшие на суде восприняли его как должное.

Ночные бирюльки

Милицейский автопатруль обследовал отдаленный район города в поисках поживы. Час ранний – ночь шла к утру: прохожих нет, лишь двое юнцов шустро движутся вдоль тротуара. Чем они привлекли внимание Семевского – может, тем, что шли, боязливо оглядываясь, но он велел остановить машину рядом с ними. Завидев патруль, юнцы не попытались скрыться – негде было, но в снег полетело что-то темное.

– Стоять! – милиционеры, остановив парней, разглядели на снегу динамики от автомобильной аудиотехники – три штуки: один возле длинного парня, два – возле того, что пониже ростом. Дело пахло кражей. – Лежать! – наручники защелкнулись на запястьях пацанов. Правая рука длинного была в крови.

Семевский принял сигнал по рации: неизвестный сообщил в дежурную часть о том, что во дворе двое вскрыли чью-то машину. Это был его участок.

– Ну, рассказывайте, где вскрыли автомобиль?

Длинный заканючил:

– Нас заставили… Четверо мужиков… Угрожали ножом… Велели добыть динамики и принести их к детскому саду, сейчас не помню, к какому…

От длинного попахивало спиртным. Второй молчал, независимо глядя в сторону.

А где машину грабили, помните?

– Помним… Здесь недалеко…

Приехали на место преступления. Форточки в «жигуленке» Разбиты, панель разворочена.

– Здесь, что ли, руку поранил?

Длинный врал отчаянно:

– Нет, это я три дня назад…

– А кровь сегодня течет? – Снова пошла…

* * *

На допросе длинный по фамилии Морковкин сменил показания: сказка про четырех мужиков с ножом отпала сама собой. Но все равно получалось, что он только помогал Горкину нести домой динамики. С его слов выходило, что они встретились у одного приятеля, выпили, пошли вместе домой – было по пути. Завидев в одной из машин динамики, Горкин сказал, что ему неплохо бы присоединить их к своему магнитофону, на что Морковкин стал его отговаривать: «Кончай давай, пошли!» Но Горкин уперся, они повздорили, Морковкин махнул рукой и пошагал дальше; а уже на улице Лебедева Горкин его догнал и попросил помочь поднести одну колонку. Так что вины его ни в чем нет – он только помог товарищу.

Горкин на допросе вел себя не лучше: все валил на товарища, но своей частичной вины не отрицал: он де на стреме стоял в то время, пока Морковкин добывал колонки. С его слов выходило так: после того как посидели у приятеля, пошли домой – обоим надо было в одну сторону. Заглянув в какую-то машину, Морковкин увидел колонки и сказал, что нехудо бы их достать и присоединить дома к магнитофону. Горкин согласился постоять на стреме, а Морковкин нашел камень, разбил форточку, открыл машину и выдрал одну колонку из панели; вторую достать не смог – она сидела крепко. Пошли дальше, снова увидели машину с динамиками…

– Так что, машин было две?! – возопил допрашивавший Горкина милиционер.

– Конечно. Ведь динамиков-то у нас изъяли три. Один из первой машины, два из другой…

Уточнили место стоянки первого, неизвестного автомобиля.

Дальше у Горкина показания повторялись: Морковкин предложил ему посторожить, он не отказался. Разбив форточку, Морковкин достал два динамика, причем поранил руку, и они отправились дальше.

Через какое-то время, одумавшись (обстановка СИЗО располагала к тому), Морковкин снова изменил свои показания, но все равно получалось, что хотя это и он добывал динамики, но нужны они были все же Горкину.

Сам Горкин придерживался своей прежней версии.

Следствию все было ясно: Морковкин был виноват во всем, недаром и крутился, как уж на сковородке. Во-первых, он был старше Горкина на пять лет: ему уже стукнуло двадцать; он нигде не работал; а Горкин оказался вообще несовершеннолетним, несмотря на свой внешний вид. Этому вину не предъявишь. Ясно, что инициатива грабежа принадлежала старшему, что и подтверждалось показаниями Горкина. Вскрыть две машины, да еще вовлечь в преступление мальца! В общем, мало Морковкину не светило. Горкин был отпущен на поруки родителей.

* * *

На суде мать своего Женьку не узнала: три месяца, проведенных в каталажке, дали себя знать. Обрит, исхудал, глаза ввалились, стали черными, как уголья, нос вытянулся, под глазами круги, – хоть портрет преступника с него пиши! А ведь жениться собирался – и надо же такое! В зал она не пошла: знала, что не выдержит, уревется, глядя на свое великовозрастное дитятко.

Суд начался с допроса приятеля, у которого пили в тот вечер Морковкин и Горкин. Оказалось, что знали они Андрея порознь, в тот вечер встретились у него впервые, случайно, там же, за распитием спиртного, и познакомились. Выходило: о том, что Горкин, который так же лихо опрокидывал водочку, – совсем молодой, Морковкин вряд ли мог догадаться.

Далее допрашивали вовлеченного в грязное дело молодого парнишку. Он, уже по привычке, затянул старую песню:

– Когда мы возвращались домой, я увидел в одной машине колонки и попросил Морковкина помочь мне их достать. Он согласился, разбил стекло камнем, достал одну колонку и отдал ее мне. Мы убежали оттуда и пошли дальше. В «Жигулях» на проспекте Морском я увидел две больших колонки и снова попросил помочь мне, Морковкин разбил стекло, достал колонки и передал их мне…

– Постой, постой, как – ты попросил? – встрепенулся судья. – Морковкин попросил тебя посторожить! Так ты показывал на предварительном следствии.

Горкин сбился, помолчал, но потом снова затянул свое:

– Я говорил, но меня не поняли… Я попросил его достать колонки.

Папа Горкина, бывший на суде защитником сына, аж подскочил:

– Он же тебя просил!

Но парень упорно твердил свое:

– Я просил и у первой, и у второй машины, моя была инициатива, мне нужны были колонки, я так и говорил следователю, но он не так записал…

– У тебя что, магнитофона, колонок нет дома? – отчаявшись, с упреком сказал сыну отец.

– Он тихо играет, – ответствовал упрямец-сын.

Обвинение Морковкина рушилось прямо на глазах. Враль й растлитель в три минуты оказался застенчивым парнем, готовым для нового друга пойти на преступление. А может, хотел в его глазах – он, слабосильный и слабохарактерный, – «крутым» показаться… А сегодня Олегу Горкину хватило чести вытащить своего нового знакомца из тюрьмы.

Вопрос адвоката Морковкину довершил картину:

– Ты открыл машину, значит, умеешь обращаться с ней?

– У отчима есть «Жигули», шестая модель.

– Но ты ведь мог похитить из двух салонов еще что-нибудь, необходимое для автомобиля?

– Мне ничего не нужно было. И магнитофонов у меня дома два. Так что я никого не вовлекал…

* * *

Мама Женьки плакала от радости: благодаря суду, умелым действиям адвоката, правдивым показаниям «подельника», ее тютя-матютя, пожелавший показаться «крутым» (это мать сразу поняла, да ведь следователям не объяснишь), избежал тяжелого наказания. Но урок оба пацана получили на всю жизнь.

Что свело этих мальчишек на скользкой дорожке? Уж, конечно, не то, что они родились в один день, только с разницей в пять лет. Только вот вместе свой день рождения они вряд ли когда-нибудь будут отмечать…