Текст книги "Свет вечный"

Автор книги: Анджей Сапковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– А я в ратушу!

– Это дело церковное, – повторил гневно Кучера, – хуя вашей ратуше. А нука расступись!

– Сам расступись!

Кучера фон Гунт прорычал, засопел, положил руку на меч. В это мгновение из все более напирающей и гудящей толпы выскочила, скорее даже выстрелила, мелкая фигура в буром халате. Прежде чем ктолибо сумел отреагировать, фигура с разгона бросилась на Рейневана, вырвала его из объятий прислужников и свалила с ног, прижимая к земле. Ошарашенный Рейневан смотрел прямо в лицо фигуры. С обыкновенного носа и обыкновенных губ текла кровь. И какието мерзкие клейкие выделения.

– Я их обплюю, – прошептала ему фигура мягким женским альтом. – А ты беги…

Ратушные служащие и люди фон Гунта стащили женщину с Рейневана, дергая, тормоша и тряся как куклу. Женщина вдруг обвисла у них на руках, закатила глаза. Спазматически раскашлялась, подавилась, захрипела. И неожиданно харкнула, плюнула и сморкнулась. Очень обильно и чрезвычайно широко. Кровь и слизистая клейковина густо испещрила лица и одежду окружающих.

– Пресвятая Мария! – завопил ктото в толчее. – Это же зараза! Мор! Мор!

Повторять нужды не было. Все знали, что такое mors nigra, Черная Смерть, все знали как следует бороться с Черной Смертью. Принцип был простой, правило было одно и гласило: fuge, беги. Все – торговцы, прохожие, служащие, военизированный отряд епископа, Нос, фон Гунт – бросились панически бежать, сбивая и топча друг друга. Соляная площадь опустела за одну секунду.

Остался лишь Рейневан. Медик. Склонившись на коленях над зараженной. Он пытался разжать ей губы, облегчить, удалить блокирующие горло слизь и сгустки. «От этого нет никаких заклятий, никаких чар, никакого амулета. Никакая магия не лечит и не предохраняет от заражения лёгочной формой чумы… Ведь это же легочная форма, без сомнения, проявления классические, хотя… У неё нет лихорадки… Холодный лоб… И тело… Груди… Возможно ли это? Чтото здесь не так…

Женщина с обычным лицом отодвинула его руку.

– Вместо того, чтобы меня лапать, – промолвила она спокойно и выразительно, – ты бы бежал, глупышка несчастный. Быстро. Прежде, чем они спохватятся, что это был розыгрыш.

Он не заставлял повторять два раза.

* * *

Если бы он решился удирать из Вроцлава как был, пешком, в одном тонком кафтане на плечах, ему бы это удалось. В городе переполох и сумятица, побег имел вполне порядочные шансы на успех. Но Рейневану было жаль своего добра и полученного в подарок от Дзержки де Вирсинг гнедого иноходца. Он оказался неспособным к тому, чтобы не моргнув глазом без малейшего сожаления бросить материальные блага. Короче говоря, погубил его материализм. Как и многих до него. Сцапали его в конюшне. Набросились в тот момент, когда он седлал коня. О сопротивлении не могло быть и речи. Было их слишком много, с таким же успехом можно было пытаться победить сторукого Бриарея. [42] 42
  В греческой мифологии чудовище с 50 головами и сотней рук, спасшее Зевса, когда боги восстали против него.


[Закрыть]В легко предвиденном финале у Рейневана был мешок на голове и путы на руках и ногах. Потом его подняли и словно куль бросили на телегу. И привалили чемто мягким и тяжелым, наверное тряпьем.

Щелкнул кнут, скрипнули оси, воз подскочил и покатился по вымощенной булыжником улице. Приваленный кучей тряпья Рейневан ругался и кусал себе локти.

Начиналась путешествие в неизвестное.

Глава третья,

в которой подтверждается поговорка и получается, что мир, действительно, тесен – ибо на каждом шагу Рейневан натыкается на знакомых.

Телега, на которой его везли, подпрыгивала и качалась на выбоинах, скрипя при этом так, словно вотвот развалится. Рейневан, который сначала придавившую его и едва позволяющую дышать кучу тряпок и колючей рогожи воспринимал как пытку и вовсю материл тех, кто это сделал, очень быстро поменял мнение. Будучи обездвиженным под кучей, он не бился о борта бешено мчащего экипажа, чувствовал и слышал грохот других предметов, наверное бочек и лесниц, которые беспорядочно летали внутри, то и дело перекачиваясь через него. Езда, впрочем, была такая, что даже в коконе тряпья зубы на выбоинах щелкали и звенели.

Сколько длилась эта дикая гонка оценить было трудно. В любом случае долго.

Его вытащили изпод тряпок, не церемонясь, бросили с воза на землю. Или скорее в болото, потому что одежда мгновенно начала промокать. Почти в то же мгновение его также бесцеремонно подняли, рывком сорвали с головы мешок. От толчка он ударился спиной о колесо.

Они были в овраге, на склонах еще белел снег. Однако в воздухе уже пахло весной.

– Невредим? – спросил ктото. – Цел?

– Да видно же, что цел. Ведь на собственных ногах стоит. Давайте грошики, как договаривались.

Люди, которые его окружали, были разными. С первого взгляда их можно было разделить на две группы, даже две категории. Одних сразу можно было квалифицировать как городских преступников и потрошителей карманов, повес из банд и шаек, которые сильно терроризировали вроцлавскую окраину. Именно они, вне всякого сомнения, схватили его в конюшне и вывезли из города на телеге. С тем, чтобы сейчас передать его другим. Тоже бандитам, но как бы другого класса. Наемникам.

На дальнейший анализ не хватило времени. Его схватили, усадили на коня, привязали запястья к луке седла, дополнительно связав плечи дважды протянутой под мышками веревкой. Концы веревки взяли два всадника, один справа, второй слева. Другие плотно их окружили. Кони фыркали и топали. Ктото толкнул его в спину чемто твердым.

– Трогаем, – услышал он. – Только без глупостей. А то получишь по морде.

Голос показался ему знакомым.

Они обходили города и селения дугой, однако не настолько широкой, чтобы Рейневан не смог сориентироваться на местности. Он знал ее настолько хорошо, что узнал колокольню церкви Святого Флориана в епископском Вьянзове. То есть везли его ниским трактом прямо на юг. Не похоже, чтобы Ниса была целью поездки, относительно дальнейшего маршрута возможностей было предостаточно: из Нисы выходило в разных направлениях пять дорог, не считая той, по которой они ехали.

– Куда вы меня везете?

– Закрой рот.

За Нисой остановились, чтобы переночевать. А Рейневан узнал знакомого.

* * *

– Пашко? Пашко Рымбаба?

Наемник, который принес ему хлеб и воду, замер. Наклонился. Сгреб светлые волосы со лба и глаз. И открыл рот.

– Клянусь честью, – вздохнул он. – Рейнмар? Это ты? Ха! Тото мне твоя рожа показалась знакомой… Но ты изменился, изменился… Узнать трудно…

– В чьих я руках? Куда вы меня везете?

– Говорить запрещено. – Пашко Рымбаба выпрямился, его голос стал жестче. – Так что не спрашивай. Как есть, так есть.

– Вижу, – Рейневан откусил хлеб, – как есть. Когдато ты был рыцарем, а сейчас кажешься мне кнехтом. [43] 43
  рядовой, пехотинец.


[Закрыть]Которому приказывают и запрещают. И даже знаю, почему такая перемена. Я еще удивляюсь, что ты остался в Силезии. Говорили, что убежали все: Вейрах, Виттрам, Тресков, вся твоя старая comitiva. Что уносили вы ноги за тридевять земель. Потому что горела у вас под ногами земля силезская.

– Ну да… – Пашко всматривался в темноту, наспокойно бросил взгляд в сторону костра, возле которого другие наемники всё свое внимание посвятили исключительно бутылке. – Ну да, вроде бы горела. Разбежалась компания… Я тоже было намылился прочь бежать… Но тут, видишь ли, случилась оказия служить у господина Унгерата. Господин Унгерат – богатей, никого из своих в обиду не даст, ничего не страшно. Вот я и остался. Что – плохо мне в Силезии, что ли?

– Что этот богатей хочет от меня. Что я ему сделал?

– Говорить запрещено.

– Только одна вещь, – понизил голос Рейневан. – Одно слово. Одно имя. Я должен знать, кто меня во Вроцлаве выдал. Не обо мне ведь речь, в конце концов. Ты помнишь ту панну, Пашко? Похищенную на Бодаке как Биберштайновна? Ту, с которой я тогда убежал? Люблю я ее, всем сердцем люблю. А от информации, которую я прошу, зависит ее судьба. Ее жизнь. Кто меня предал, Пашко?

– Запрещено говорить. А даже если б и нет, то я этого и так не знаю.

– Но знает тот, кто вами командует. Я прав?

– Конечно же! – надулся Рымбаба. – Господин Эбервин фон Кранц голову не для красоты носит. Ему положено знать.

– Расспроси его, Пашко. Выведай…

– Нет. Запретили.

– Пашко!.. Не подоспел ли я к тебе с помощью, тогда, под Лютомией? Уже тебя гемайны [44] 44
  рядовые пехотинцы.


[Закрыть]взяли на штыки, помнишь? Закололи бы тебя, как зверя, если бы не я и Самсон. За тобой долг. Рыцарь ты или нет. Не пристало рыцарю о таких долгах забывать.

Пашко Рымбаба думал долго. И так интенсивно, что аж вспотел. Наконец просветлел, вытер брови.

– Спас ты меня тогда, – согласился он, выпрямляясь. – Но потом на Бодаке коварно дал мне пинка в бок. А эта твоя любимая девушка дала мне по яйцам и спустила с лестницы. У меня после этого еще долго голова болела. Так что мы квиты. Ничего я тебе не должен.

– Пашко…

– Покушал? Ну, давай руки. Я опять связать тебя должен.

– Ты не мог бы чуть посвободней?

– Нет. Запрещено.

Дальше в дорогу вышли на рассвете, во мгле, в которой Рейневан утратил ориентацию. Ему казалось, что они едут в направлении Прудника, глубчицким трактом, но уверенности не было.

* * *

На опушке голой рощи их ждало трое всадников. И добротный закрытый фургон, запряженный четверкой лохматых коней. Предназначение фургона было более, чем очевидно, поэтому Рейневан вовсе не удивился, когда его туда впихнули, а дверцу заперли. Эта перемена его даже некоторым образом порадовала. Он оставался узником, но, по крайней, мере руки ему развязали.

Застучали копыта, фургон дернулся, тронулся с грохотанием и скрипом осей. Внутри света было столько, сколько пропускали маленькие зарешеченные окошка, то есть немного. Однако достаточно, чтобы заметить лежащего на досках человека, накрытого то ли попоной, то ли плащом.

– Слава Иисусу, брат, – заговорил Рейневан. – Ты кто?

Лежащий не отвечал. Бессознательный стон, который он выдал, нельзя было считать ответом. Рейневан потянул носом, понюхал. Приблизился, пощупал лоб. Горячий, как печка. Чувствуя, как ему самому наоборот делается холодно от страха, он стянул с лежащего попону, просунул руку под мокрую от пота одежду, надавил на живот, ощупал шею, подмышки и пах. В бледном свете Рейневан высматривал следы крови, гноя, сыпи. Больной позволял все, лежа без движения и постанывая.

– На твое счастье и на мое счастье, – пробормотал наконец Рейневан, усаживаясь, – это не чума. И не оспа. Кажется.

–  Adsumus…

– Что? – Рейеневан аж подпрыгнул. – Что ты сказал?

–  Adsumus…– пробормотал больной. – Adsumus peccati quidem immanitate detenti… Sed in nomine tuo specialiter congregate… [45] 45
  «Мы становимся, пусть и обремененные грехами людскими, но собравшиеся во имя Твое». Апострофа к Святому Духу авторства святого Исидора Севильского. – Примеч. автора.


[Закрыть]

«Это только молитва, – убеждал сам себя Рейневан. – Исключительно случайное совпадение…»

Он наклонился. От больного шел жар горячки и резкий запах пота. Рейневан положил ему руки на виски и начал медленно проговаривать целительные заклинания и заговоры.

–  Veni ad nos –застонал пациент. – Et esto nobiscum et dignare illabi cordibus nostris… Adsumus… Adsumus… [46] 46
  «Приди к нам, останься с нами, проникни в сердца наши…» Там же. – Примеч. автора.


[Закрыть]

Рейневан бормотал заклинания. Больной со свистом выдохнул.

–  Ex lux perpetua, – сказал он вполне выразительно, – luceat eis.

Фургон тарахтел и скрипел. Больной бредил, его лихорадило.

Рейневана разбудил грохот засова и скрип открываемой дверцы, привел в чувство холодный свежий воздух, вместе со светом ворвавшийся внутрь. Он зажмурился. В фургон впихнули очередных пассажиров. Троих. Первый, плечистый усач в рыцарском вамсе, рефлекторно шарахнулся при виде лежащего больного.

– Не надо бояться, – успокоил Рейневан. – Это не заразное. Горячка, ничего больше.

– Влезать во внутрь! – поторопил один из наемников. – Живо, живо! Может помочь?

Дверцы фургона захлопнулись, внутри снова воцарилась тьма. Однако света хватило, чтобы Рейневан удостоверился в том, что знает, по крайней мере, двоих из тройки новых заключенных, плечом к плечу усаженных напротив. Он уже видел их лица.

– Раз уж породнила нас лихая година, – опередил осторожным и полным колебания голосом усач, – то давайте познакомимся. Я – Ян Куропатва из Ланьцухова, miles polonus… [47] 47
  польский воин ( лат.).


[Закрыть]

– Герба Шренява, – решился закончить попольски Рейневан, – если не ошибаюсь. Мы встречались в Праге…

– А чтоб меня! – Подозрительно нахмуренное и озлобленное лицо поляка просветлело. – Рейневан, эскулап пражский! Сразу мне ваша милость знакомой показалась… Вот влипли мы все, зараза…

–  Adsumus… – застонал громко больной, качая головой. – Adsum…

– Коль уж о заразе речь, – отозвался с тревогой в голосе второй из поляков, показывая на лежащего. – Он часом…

– Достопочтенный Рейневан – доктор, – объяснил Куропатва. – В болезнях разбирается. Коль говорит, что это не заразное, то надобно ему верить, Якуб. Извольте, пан Рейневан: вот это добрый шляхтич Якуб Надобный из Рогова. А вот там…

– Мы знакомы, – прервал третий мужчина с сильно очерченной, слегка будто кривой челюстью. – Клеменс Кохловский из Велюни, помните? Имели удовольствие. В Тошеке это было, осенью прошлого года. О делах рассуждали.

Рейневан подтвердил, но только кивком головы. Он не был уверен в том, как глубоко можно вдаваться в подробности, и можно ли вдаваться вообще. Новые пассажиры были, конечно же, временными сотоварищами по несчастью, но это вовсе не означало, что они должны были знать специфику и детали проворачиваемых через Кохловского дел. Которые состояли в продаже гуситам коней, оружия, пороха и пуль.

– Нас всех троих схватили вместе, в один день, – развеял его сомнения Ян Куропатва. – На краковском тракте, между Бельском и Скочовом. Мы шли цугом, везли… Догадываетесь, что везли. Знаете ведь, что этим трактом возится.

Рейневан знал. Все знали. Краковский тракт, проходящий через Чехию и Моравские ворота и соединяющий Польское Королевство с Чешским, был одним из немногих торговых путей, не попавших в блокаду осажденной гуситской Чехии. По этому пути товары из Польши шли в Чехию практически непрерывно и беспрепятственно, происходило это благодаря договору, принятому между моравской каликстинской шляхтой и влиятельными католиками. Моравские гуситы не совершали грабительских нападений на земли католиков, а те, в свою очередь, закрывали глаза на идущие через Цешин обозы и цуги. Договор был неформальным, а равновесие шатким, временами какойнибудь инцидент ее нарушал. Как было видно.

– Схватили нас, – продолжал miles polonus, – ратиборцы из Пщины, наемная дружина этой волчицы Елены, вдовы князя Яна. Пщина – это ее, то есть собственно Елены, вдовий удел, ведьма проклятая, как удельная княгиня на Пщине сидит и ведет себя все наглее.

– К тому же незаконно, сучка такая, – проворчал сердито Кохловский. – Потому что не на своей земле, а на Цешинской. Это беззаконие!

Рейневан знал, в чем дело. Используемая купцами брешь в блокаде существовала также благодаря умелой политике цешинского князя Болеслава, который защищал свое княжество тем, что с гуситами не ссорился и их грузы не трогал. Совсем другую политику проводили вдова князя Елена, имевшая резиденцию в Пщине, и ее сын, князь ратиборский Миколай. Те не пропустили ни единого случая, чтобы насолить торгующим с гуситами, хотя бы и в чужих владениях.

– Уже немало наших, – продолжал Куропатва, – сгнило в пщинских подвалах или подставило голову под топор. Я думал, когда нас взяли, что нам тоже на эшафоте конец выписан. Уже вверяли душу Богу. Я, пан Якуб и пан Клеменс… Но в темнице торчали мы не больше недели. Повезли нас в Ратибор, выдали тем другим, пес знает, кто они такие… А сейчас посадили в эту будку и везут. Куда, зачем, кто, кому служат, пёс их знает.

– Зачем – это известно, – понуро отозвался Якуб Надобный из Рогова. – На казнь, само собой.

– Фамилия Унгерат, – спросил Рейневан, – чтото вам говорит?

– Нет. А должна?

Рейневан рассказал о своем задержании, о пути, которым проехал в течение трех дней. О том, что эскорт вероятнее всего служит Унгерату, богатому вроцлавскому патрицию. Куропатва, Надобный и Кохловский начали напрягать мозги. Без особых результатов. Так и оставались бы в растерянности и неуверенности в своей судьбе, если бы не новый пассажир фургона, которого подселили им в тот же день.

Новый пассажир был молодой, светловолосый, потрепанный, как пугало на огороде. А также веселый и радостный, что просто изумляло, учитывая обстоятельства.

– Разрешите представиться, – засмеялся он, усевшись. – Я Глас из Либочан, настоящий чех, сотник из Табора. Пленник. Временно, хаха! Доля военного, хехе!

Несколько дней тому, рассказывал Глас из Либочан, настоящий чех, делая время от времени паузы на приступы громкой и беспричинной веселости, господин Гинек Крушина из Лихтенбурга напал на градецкий край. Раньше господин Гинек был верным защитником Чаши, но изменил, перешел на сторону католиков и сейчас угнетает добрых чехов набегами. Рейд на Градецко не закончился для него наилучшим образом, его дружину разбили, рассеяли и вынудили бежать. Но Гласа из Либочан пан Крушина сумел захватить в плен.

– Такова доля военного, хаха, – засмеялся добрый чех. – Но солому у пана Крушины в подвале я не грел! Выкупили меня, сюда доставили. А сейчас, как я подслушал, кудато под Фриштат повезут.

– Зачем под Фриштат? И кто вас выкупил?

– Хаха! Дык собственно тот, кто и вас. Тот, кто нас везет сейчас.

– Кто именно?

– Гебхарт Унгерат. Сын Каспера Унгерата… Неужто не знали? Да я вижу, что должен вам коечто прояснить!

Каспер Унгерат, прояснил таборит, это вроцлавский купец, богат просто до непристойности, в своих барских замашках так самонадеян и горделив, что в Гнеговицах под Вроцлавом бург себе купил и в этом бурге как шляхтич себе сидит, уже ему как бы и шляхетство светит, уже и о гербе помышляет, хаха. В рамках этих замыслов сыновей своих, Гебхарда и Гильберта, в войске епископа армигерами пристроил. В какойто пограничной рубке поймали Гильберта табориты из Одр. Быстро узнав, какая золотая наседка попала им в руки, и какие золотые яйца снести может, запросили за пленника ровнехонько пятьсот коп [48] 48
  денежная единица, гривна, шестьдесят серебряных грошей.


[Закрыть]денежек выкупа.

– Вот это сумма, хаха, не фунт изюма. Теперь понимаете, в чем дело? Унгерат, старый скряга, договорился, хочет уладить дело по безналичному расчету. За свободу Гильберта получат свободу пленные чехи, утраквисты, захваченные силезцами. У Унгерата есть знакомства, связи, должники. Быстренько обеспечил себе пленников. То есть, нас, хаха. Выходит, хаха, что мы, учитывая и этого полумертвого, идем по какихто восемьдесят коп per capita, [49] 49
  за голову ( лат.).


[Закрыть]хехе, в общем балансе. Я сказал бы, что в среднем цена неплохая. Разве что ктото из господ ценит себя дороже.

Никто не отозвался. Глас из Либочан звонко засмеялся.

– На обмен нас везут, господа. Так что выше голову, хаха, недолго быть нашей неволе, недолго!

Теснота и духота внутри фургона стали причиной того, что на узников напала сонливость, спали почти беспрерывно. Рейневан, когда не спал, размышлял.

Кто его предал во Вроцлаве?

Исключая обыкновенную случайность, а в сложившейся ситуации случайности надо исключать, возможностей оставалось немного. Люди со временем меняются. Ахиллес Чибулька мог покуситься на спрятанные под полом аптеки золотые монеты, желание овладеть ими могло стать непреодолимым искушением. Что же тогда говорить об Аллердингсе, которого Рейневан вообще не знал, а имел полное основание считать его наемным подлецом?

Однако, главным подозреваемым оставался, естественно патер Фелициан, Ганис Гвиздек, прозванный Вошкой, для которого ложь, предательство и мошенничество, были, казалось, второй натурой. Аллердингс предупреждал об этом Рейневана, но тот пренебрег предупреждениями и недобрыми предсказаниями. Omnis [50] 50
  каждый ( лат.).


[Закрыть]ксендз avaritia, [51] 51
  жадный ( лат.).


[Закрыть]ссылался он на распространенную поговорку, Фелициан не предаст изза своей жадности, потому что если бы предал, то сто флоринов ушли бы у него изпод носа. Аллердингса это не убедило.

«Аллердингс мог быть прав, – в отчаянии думал Рейневан. – Собственную шкуру отец Фелициан мог ценить выше ста флоринов, мог предать изза страха за шкуру. Мог предать, чтобы снискать чьюто милость и получить в будущем большую выгоду. Да, многое указывало на то, что предателем был именно отец Фелициан. А коль так…

«А коль так, – в отчаянии думал Рейневан, – то весь искусный вроцлавский план ни к чему. Шансы быстро разыскать Ютту пропали, надежды развеялись. Опять неизвестно, что делать, с чего начинать. Опять тупик. Опять исходная точка».

«Если вообще будет какойто выход, – думал Рейневан. – Весельчак Глас может ошибаться. Может, нас вообще не обменяют? Может быть так, как в замке Троски, – утраквистов покупают, чтобы их потом замучить на эшафоте с целью поднятия духа местного населения».

А на то, что спасет его таинственная призрачная дама, в этот раз рассчитывать трудно.

Больной перестал стонать и бредить. Лежал спокойно и наверное даже чувствовал себя лучше. При свидетелях Рейневаен уже не осмелился использовать магию, так что выздоровление следовало приписать естественным факторам.

– Вылезайте! Давай, давай! Быстро! С воза!

Солнце резануло по глазам, глоток холодного воздуха едва не лишил его сознания. Чтобы удержаться на размягченных как желе ногах ему пришлось ухватиться за плечо Яна Куропатвы из Ланьцухова. Стоящему сбоку Надобному не было лучше, он просто висел, бледный как мертвец, на плече Кохловского. Торговец оружием, хоть и менее внушительной внешности, оказался возле Ганса из Либочан наиболее выносливым. Они оба с чехом стояли уверенно и лучше остальных делали вид, что не боятся.

– Будет обмен пленными, господа гуситы, – сообщил им с высоты седла Эбервин фон Кранц, командир наемников. Скоро станете свободными. Этой милостью вы обязаны присутствующему здесь вельможному панычу Гебхарду Унгерату, сыну ясновельможного Каспера Унгерата. Так что кланяйтесь! Низко! Ну же!

Гебхарт Унгерат, коренастый и безобразный, как гном, высоко задрал голову и надул губы. После чего развернул коня и отъехал шагом.

– Пошли, еретики, пошли! Туда, к мосту! Эй, вы, этого больного надо будет нести!

– Это река Ольза, – проворчал вдруг посерьезневший Глас. – Мы находимся гдето между Фриштатом и Цешином. На мосту будет обмен. Такова традиция.

Перед мостом им приказали остановиться, окружили лошадьми. Под мостом полноводная Ольза шумела, омывала опоры, переливалась через водорезы.

Ждали недолго. На противоположном берегу появился всадник. В капалине, кольчужном капюшоне с накидкой, бурой яке, надетой на бригантину, типичный ман, мелкий густский шляхтич. Он присмотрелся к ним. Два раза повернул коня, перед тем, как с цокотом копыт выехал на мост. Переехал на их сторону, внимательно осматриваясь. Эбервин фон Кранц пошел ему на встречу. Минуту разговаривали. Потом оба заехали напротив Гебхарта Унгерата.

– Говорит, – откашлялся Эбервин фон Кранц, – что слово сдержали. Привели паныча Гильберта. Они знают, что вместо пяти, как было уговорено, у нас шестеро, таким образом, чтобы продемонстрировать добрую волю, вместе с панычом Гильбертом, освобождают еще одного силезца. Только сначала хочет увидеть наших пленников.

Гебхард надул губы, снисходительно кивнул головой. Ведомый Эбервином гуситский ман шагом подъехал к узникам, посмотрел на них изпод капалина. А Рейневан наклонил голову. Из опасения, что его лицо выдаст его.

Маном был Урбан Горн. Роль малозначащего и еще менее сообразительного посланника он играл превосходно. С опущенными глазами чтото вполголоса смиренно пробормотал Эбервину, поклонился Гебхарду Унгерату.

– Ты увидел, что хотел увидеть, – сказал ему Эбервин. – Так что иди к своим. Заверь, что и мы слово сдержали и никакого вероломства не замышляем. Честный обмен.

– А ну, марш, – скомандовал он пленным, глядя, как Урбан Горн переезжает мост и исчезает в лесу. – Помогите этому больному!

– Ты видел? – прошептал Кохловский. – Это был…

– Видел.

– Что это все…

– Не знаю. Помолчи.

С противоположной стороны уже приближался отряд легковооруженных гуситов с красными чашами на яках. Моста достигли одновременно. Через минуту гуситы разрешили выйти на мост двум мужчинам. Видя это, наемники Унгерата подогнали на мост своих пленников. Обе группы начали двигаться навстречу. Ктото из приближающихся с левого берега должен был быть Гильбертом Унгератом, хотя похожих не было, никто не был приземистым и не напоминал гнома. Один из подходивших был высокий и рыжеватый, у второго было лицо херувима и соответствующие кудряшки. Когото он Рейневану напоминал. Но Рейневан был занят, вместе с Кохловским поддерживал больного. У того уже не было лихорадки и он самостоятельно передвигал ноги.

–  Miserere nobis… – неожиданно промолвил он вполне придя в себя.

Рейневана проняла дрожь. И страх. Небезосновательный, как оказалось.

Из леса на левом берегу Ользы вышел большой конный разъезд, стрельцы, копьеносцы и тяжеловооруженные. Развернувшись полукругом, новоприбывшие отрезали гуситам дорогу к отступлению, вынудили вернуться на мост. Ян Куропатва, выругался, обернулся. Но с правого берега на мост уже въезжали силезские наемники. Они были отрезаны. Окружены.

– Вижу, мать вашу, Syriam ab oriente, – пробормотал цитату из Библии Кохловский. – Et Philistim ab occidente… [52] 52
  Сириян с востока, а Филистимлян с запада (Ис., 9:12).


[Закрыть]

–  Tosme… – простонал Глас. – Tosme su v prdeli… [53] 53
  Вот мы влипли, дословно: «Мы в жопе». – Примеч. автора.


[Закрыть]

Гебхарт Унгерат обнял брата, которым оказался тот рыжеватый. Потом посмотрел на пленников и на гуситов. Взглядом, полным ненависти. Его лицо, действительно, было искривлено как у гнома.

– Вы, еретики, думали, – ехидно сказал он, – что вам все с рук сойдет. Что свои шкуры спасете? Что мы тут торги устроим? О нет, ничего подобного, никакого торга с вами, сучьи дети, никаких уговоров. Для вас, уроды, только то, чего заслуживаете: копье, топор, костер. И будете висеть, будете на кострах жариться, положите головы. Потому что вернут вас туда, откуда взяли.

Прибывшие копьеносцы и тяжеловооруженные плотно заблокировали вход на левом берегу. Командовавший ими рыцарь имел на щите скрещенные топоры.

– Тебя же, проклятый отщепенец, – Гебхард Унгерат нацелился пальцем в Рейневана, – мы выдадим вроцлавскому епископу. Мы знаем, что епископ мечтает о том, чтобы упечь тебя в камеру пыток. И будет заслуга для Церкви…

– Мы тоже знаем, – сказал, поднимая голову Урбан Гор, – что все это для заслуг. Весь этот коварно задуманный обман, всё это базарное жульничество. Не тобою, конечно, хоть ты и лоточник, задумано. Это твой папенькавыскочка намеревался таким способом славы сыскать и шляхетство добыть. Благородный господин купец фон Унгерат, на гербе ломаный грош. Дерьмо будет на гербе, Гебхард. Потому что дерьмо из вашего замысла.

– За эти слова, – брызнул слюной Гебхард Унгерат, – шкуру с тебя ремнями сдеру, еретик. Конец тебе! Не видишь, что ты в западне?

– Это ты в западне. Оглянись.

В полной тиши, которая вдруг наступила, на обоих берегах Ользы появились новые вооруженные люди. Числом около сотни. Быстро окружили мост. С двух сторон.

– Это же… – Гебхард трясущейся рукой показал на большую красную хоругвь с серебряным Одривусом. Это же рыцари пана из Краважа. Католики! Наши!

– Уже не ваши.

Ошарашенные и остолбеневшие наемники Унгерата дали себя разоружить без малейшего сопротивления. Рейневан видел, как Пашко Рымбаба вращает широко открытыми глазами, не в состоянии понять, почему у него забирают оружие гуситы, украшенные Чашами, вдруг ставшие союзниками с бойцами рыцаря с топорами на гербе. Он видел, как побледневший Эбервин фон Кранц не понимает, почему его разоружают и берут в плен моравцы изпод знака Одривуса.

За минуту все были на левом берегу Ользы. В то время, как Горн без слов пожимал руки Рейневана и поляков, моравцы согнали в кучу и взяли под стражу их недавних поработителей, которые теперь сами стали пленниками. Они стояли с опущенными головами, все еще онемевшие от шока: наемники Кранца, Гильберт Унгерат, рыцаренок с лицом херувима. И Гебхард, с искривленной как у гнома губой, вылупив гномьи глаза на главное действующее лицо происходящего, приодетого в пышное облачение вельможу со смуглым лицом и буйными черными усами. Вельможу, которого Рейневан уже когдато видел.

«Воистину, – подумал он, – мир этот слишком тесен».

Во главе своих гейтманов и рыцарей, под хоругвью с Одривусом, родовым знаком Бенешовицов, навстречу к ним выезжал Ян из Краваж, хозяин Новой Йични, Фульнека, Биловца, Штрамберка и Ружнова, магнат, могущественный феодал, повелитель доминиона, охватывающего огромную площадь северозападной части маркграфства Моравии.

– Тот с топорами на гербе, возле господина из Краваж, это Сильвестр из Кралиц, гейтман фульнецкий, – пояснил вполголоса Горн. – А тот второй, с бородой, это Ян Хелм.

Ян из Краваж придержал коня.

– Панычам Унгератам, – сказал он спокойным, даже несколько бесстрастным голосом, – следует коечто прояснить. С тех пор, как паныч Гебхард и присутствующий здесь Сильвестр из Кралиц составили свой ловкий, но не очень благочестивый план, ситуация претерпела изменения. Изменения, я бы сказал, принципиальные. Дух меня, господа, осенил, сошла на меня благодать просветления, пелена спала с очей моих. Я увидел истину. Понял, за кем справедливость. Постиг, кто стоит за истинную веру Христову, а кто за Антихриста. Со вчерашнего дня, господа, с субботы перед воскресеньем Oculi, [54] 54
  Третье воскресенье Великого поста.


[Закрыть]я отказался подчиняться Люксембуржцу и Альбрехту, принял таинство sub utraque specie [55] 55
  под двумя видами ( лат.)


[Закрыть]и присягнул четырьмя пражскими статьями. Со вчерашнего дня добрые чехи со знаком Чаши уже не являются моими врагами, но братьями по вере и союзниками. Естественно, я не могу допустить, чтобы братья и союзники пострадали от предательства и вероотступничества. Поэтому ваш уговор с паном из Кралиц объявляю несуществующим и недействительным.

– Это… Это… – промямлил Гебхард Унгерат. – Это неприлично… Это пепорядочно… Это измена… Это…

– Об измене советую не говорить, ваша милость Унгерат, – спокойно прервал хозяин Йичины. – А то както гадко звучит это слово из уст ваших. А непорядочность вы где именно видите? Тут все честно и по Божьему распоряжению. Обмен должен был быть? Есть обмен. Согласно уговору: чехи вам отдали ваших, вы чехам отдали их. Говоря покупечески, чтоб вы лучше поняли: вышли на нулевой баланс. Но сейчас я вам выставляю счет. Совсем новый. Теперь, милостивый сударь пан Унгерат, ваш родитель будет договариваться со мной о выкупе. За вас и брата. А пока договоримся, оба в Йичинской башне посидите. А с вами и остальные господа. Все, сколько вас здесь есть.

Ян Хелм рассмеялся, Сильвестр из Кралиц ему вторил, постукивая панцирной ладонью по бедру. Ян из Краваж только улыбнулся.

– Дураком буду, господа силезцы, если за вас всех скопом две тысячи гривен не выжму. Прав был Прокоп, прав был и ты, Горн, что мне переход на сторону Чаши окупится! Что Бог меня вознаградит. Верно, уже получаю награду!