Текст книги "Краткое руководство по левитации"

Автор книги: Андроник Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Представление начнем в семь, – сказала она не здороваясь.

– А-а… – Орлашин подумал: нехорошо, Зинаида Антоновна будет против, но вслух сказал, – А можно как-то попозже. У нас того… вечерня… церковь. Вечерня в шесть.

– Ну хорошо, – согласилась Светлана, – Тогда в восемь. Вас устроит?

– В восемь хорошо. Нас это… устроит нас в восемь. А вы тоже… это… там будете выступать?

– Вы все увидите сами, Павел Петрович.

И это “Павел Петрович” было сказано так, что Орлашин тут же представил себе Светлану в легком цирковом купальнике и, кажется, впервые заметил в лепном орнаменте над дверью пышнозадого амура, целящего в него своей крошечной гипсовой стрелой. Павел Петрович посмотрел на часы. И тут дверь распахнулась, в кабинет ввалился запыхавшийся Серега. Ноздри его раздувались, он, видимо, собирался выдать нечто, украшенное трехэтажным восторженным матом, но увидел Светлану, осекся, споткнулся, налетел на дубовый канцелярский шкаф и растерялся окончательно. Орлашин рассмеялся:

– Ты че ж это, Серега, народ пужаешь?

Серега выпрямился:

– Дык! – и показал пальцем в окно.

– Ну и че? Цирка не видал?

– Так за одну ночь!

– Ну так было бы хотение. Наука! Да? – Орлашин повернулся к Светлане.

– Раздувной шатер. Американская технология, – снисходительно улыбнулась Светлана, – Разворачивается за три часа.

– Ну вот, – кивнул председатель Сереге, – А ты не тычь носа в чужое просо. Заходи, че встал?

– Пойду я, – Светлана изящно повернулась и вышла.

– Вот, сударики-сандалики мои, че творится, Серый, – поменялся в лице и голосе Орлашин, – А ты говоришь… Народ надо собрать к восьми.

– А давайте в колокол вдарим. Будет прикольно, – Серега опустился на стул, приставленный к председательскому столу.

– Тебе все одно… Пацан ты пацаном! Прикольно, бога душу мать, ему! Слов-то каких нахватался. А церковь того… что народ скажет? – Орлашин уставился в окно и на минуту задумался.

– Так, малой… Давай, значит, по домам пойдешь, – сказал он, – Сначала к Таньке. Она болтунья такая, что первее тебя всем разнесет. Понял?

– Радио-Таня-то? Она-то – да… Сделаю, – поднялся со стула Серега.

– Ну тогда того… действуй. Щас к Емельянову сходи в мастерские. Пусть они колесо поставят фокуснику к обеду, потом к Варламычу. Пусть едет на птицефабрику того… без меня. Егоркину пусть возьмет. И к Егоркиным зайди, а-то Варламыч забудет, я его знаю. А потом вот… и по домам… народ звать. Начало в восемь. Понял? Чтоб без опозданий все. Понял? Чеши.

– Пал Петрович, а Варя в цирк пойдет?

– Собиралась. Ну, иди давай.

6

Туман начал рассеиваться только к обеду. В рваной прорехе редеющего облачного слоя показалось солнце и ненадолго вернуло Барановичам сочные деревенские краски. Местные заприметили купол, и осмелев к полудню, периодически наведывались с вопросом “А че это?” к заезжим рабочим, лениво покуривавшим на складных кемпинговых стульях у раскрытых настежь дверей фургонов.

К пяти стемнело. Цирковые включили прожекторы. Подсвеченный мощными софитами, шапито стал казаться еще загадочней и величественней.

В половине восьмого из динамика грянули фанфары. Два одинаково одетых униформиста вышли из цирка чтобы поднять и закрепить брезентовые пологи. Собравшиеся на площади после церковной службы селяне потянулись ко входу.

Внутри было довольно просторно. Широкий манеж, укрытый темно-синим пластиковым настилом, опоясывал амфитеатр зрительских мест – десять рядов алюминиевых скамеек с аккуратными пластмассовыми сиденьями. В колонках, закрепленных на высоких стойках по обе стороны от форганга, играл оркестр Поля Мориа.

Большинство сельчан ничего подобного раньше не видели. Пройдя под пологами, они останавливались, с любопытством разглядывая наполненные воздухом опорные столбы, сходящиеся в верхней точке купола щупальцами огромного осьминога. Приоткрытые рты складывались в улыбки. Позади идущие напирали, подталкивали, и зеваки пробирались к свободным местам, по ходу здороваясь, улыбаясь и продолжая озираться. Молодые и старые, молчуны и балагуры, не говоря уже о ребятишках, все были возбуждены и, по мере заполнения зрительских мест, все громче и громче говорили между собой, обсуждая, то – конструкцию шапито, то – будут ли показывать дрессированных львов, выдержат ли опорные столбы воздушных акробатов и будут ли в программе клоуны.

Серега устроил бабушку во втором ряду, и забрался на самый верх, сел с краю, чтобы иметь возможность, если представится случай, пересесть поближе к Варе.

К восьми часам не осталось свободных мест. Последние из вошедших стояли в тесном проходе. В первом ряду, напротив форганга сидели Орлашины. Павел Петрович, Зинаида Антоновна и Варя. Слева от председателя клевала носом невыспавшаяся Вера Егоровна.

Серега высматривал с верхотуры Варю, а Варя гипнотизировала красный бархат занавеса, из-за которого должен был выйти тот, кто ради нее устроил это чудо.

Наконец, ткань шевельнулась, загремели фанфары, занавес распахнулся, и на манеж быстрым цирковым шагом, вышла сияющая помощница факира в откровенном – к восторгу Орлашина – переливающемся блестками белом трико. Дождавшись полного внимания публики, она громко объявила:

– Дамы и господа! Товарищи! Великий маг из Дамаска! Хранитель печати Арканума Семерых! Ануар Аль Нахи́!

Затем вскинула вверх левую руку, и оттуда, из-под самого купола полыхнул языком черного пламени огромный лоскут шелковой ткани, скользнул вниз, и, коснувшись арены, рассыпался тысячью гаснущих искр. В центре манежа теперь стоял одетый во все черное Анвар Иванович. Сельчане ахнули и забили в ладоши. Факир поднял руку и, не дожидаясь тишины, заговорил:

– Друзья! В благодарность за ваше гостеприимство, – он взглянул на Орлашина, – и в ознаменование Великой Октябрьской Социалистической Революции мы проведем сегодня сеанс одновременного погружения каждого сидящего в этом зале в его персональную, индивидуальную, так сказать, трансцендентную реальность, в свое неосознанное экзистенциальное предпочтение, товарищи!

Публика замерла.

– Вчера один удивительный человек, одна девушка спросила меня что такое счастье. Счастье, друзья мои, это когда наша внутренняя реальность совпадает с реальностью внешней. Полное совпадение с миром и важными для нас людьми. Счастье случается, когда надежда, любовь и обстоятельства соединяются вот в этой точке, – Анвар коснулся ладонью груди, – И поэтому нам всем важно знать, действительно ли места, куда мы стремимся или отношения, которых хотим, сделают нас счастливыми. Сегодня я покажу вам ваше возможное будущее в состоянии, так сказать, обретения цели. Вы окажетесь в тех местах, и в тех обстоятельствах, в которых хотите или хотели бы оказаться и поймете стоит ли ваша цель вашей жизни. Я лично искренне желаю вам совпадения. Ничего не бойтесь. Единственное что от вас требуется – это полное доверие. Я буду все время рядом. С каждым из вас.

Анвар замолчал. Медленно погас свет. Минуту, другую ничего не происходило. Когда по рядам пополз шепоток, и кто-то в первом ряду чиркнул спичкой, вспыхнул яркий солнечный свет…

7

…Зинаида Антоновна прикрыла глаза ладонью:

– Вот ты, ешкин-кошкин!

Это, машинально брошенное “ругательство” удивило потому, что фраза была одновременно и чужой, и привычной для любой неприятности, которой на этот раз оказался свет фар, полоснувший по дешевым занавескам окна, в которое она выглянула посмотреть не идет ли там ее Алеша… Алеша?.. Новые воспоминания вспыхивали легкими послевкусиями забытых и, должно быть, пережитых эмоций. На секунду Зинаида Антоновна запаниковала. Но та, иная жизнь, казавшаяся только что настоящей, с Орлашиным, Варей и шапито неожиданно схлопнулась и растаяла, как будто бы ее никогда и не было.

Точкой отсчета новых воспоминаний было двадцатое июня. Лето, педучилище, курсантик в парке: “Разрешите познакомиться…” Через месяц – двадцатого июня – Алешка залез к ней в окно. На второй этаж с букетом роз. Делать предложение. Целую неделю вся общага только об этом и говорила. И они уже десять лет как женаты, и – гарнизоны, переезды, ожидание перевода куда-нибудь поюжнее, хотя бы, в Хабаровск, в штаб округа. Алешка, застрявший в старших лейтенантах, и она – вечная методистка гарнизонных библиотек. И уже два года, как они живут в этом двухэтажном казенном доме на окраине офицерского поселка за четыреста километров от Аляски, по эту сторону Берингова моря. Сегодня утром в дивизион приехал проверяющий. Нагловатый седой полковник. Заходил в библиотеку, и она – Зина – кажется, ему понравилась.

– Может быть мы за вами в Хабаровск с мужем?

– Может быть.

И как раз вовремя забежал Алешка:

– Здравия желаю, товарищ полковник. Старший лейтенант Мельников…

Потом полдня помогала Елене Ивановне с каталогизацией. Домой вернулась уставшая и немного встревоженная.

Хлопнула дверь, Зина вздрогнула.

– Зинка, ты дома?

– Здесь я, на кухне.

– Что мужа не встречаешь?

– Есть будешь?

– Что за вопросы? Конечно буду! Что там у тебя?

– Гуляш. Как ты любишь.

– А компот?

– И компот. Куда же без него?

– Компот – это обязательно. Без компота хавчик – рвота, как говорит наш Максим Петрович.

– Руки помой, Есенин… Ну, как прошло?

– Что? Говори громче. Вода шумит.

– Как прошло, спрашиваю.

– Прошло? Да никуда не прошло! Не прошло и не проехало!

– Ты с ним говорил?

– Говорил!

– О переводе говорил? Ну и?

– Не нукай, не запрягла. Скользкий, падла.

– Иначе б в штабе не сидел. Возьми чистое полотенце. Там зеленое было.

– Устал как собака. Чайничек поставь. Чаю хочу. Крепкого.

– Хорошо. И что будешь делать?

– Не знаю.

– А кто знает? Ты же мне обещал, Алеша. Напиши какой-нибудь рапорт, поговори с ним еще раз. Нельзя просто так сидеть и ждать в этом холодильнике. Денег на неделю. Мы ведь живые люди.

– Все тут живые люди. Не мы одни. У Мишки займу.

– А когда у Мишки закончатся?

– А тогда зарплата.

– Так он и разбежался.

– Слушай, Земцов мне друг. Знаешь, что это такое? Братство старлеев.

– Ну да, конечно! Если б я знала, что так все будет… Почему ты меня не предупредил, когда мы с тобой познакомились?

– Если бы у бабушки были яйца, она была бы дедушкой. О чем я тебя должен был предупредить?

– О том, что все так будет.

– Что за бред ты несешь? Кто знал, что все будет именно так?

– Ты знал!

– Я?! Ну, ешкин-кошкин, мать, ты даешь!

– Ты меня обманул, Алеша!

– Что ты опять начинаешь? Успокойся!.. Есть одна идея.

– Какая?

– Сядь. Не стой над душой!

– Ну?

– Помнишь Митрофанова?

– Это который под проверяющего жену подложил? И что?.. Погоди! Ты чего это удумал, Мельников?

– Да не бледней ты! Ты что, Зин? Я бы никогда. Ты же моя жена родная.

– Кому и кобыла – жена родная. Ленка ему тоже женой была.

– Почему “была”? Живут себе в Москве. Квартиру получили. Достань-ка водочки. Садись, поговорим. Ты-то, мать, сама чего хочешь?

– Ребеночка я хочу, Алешенька. И из этой дыры уехать. Вот чего я сама хочу. Будто ты не знаешь!

– В штаб переведут, будет тебе ребеночек.

– Да когда ж это будет?

– Может и скоро… Я тебе ни разу не припомню, обещаю. Завтра на весь день уеду в Анадырь. До вечера. Его в нашем доме расквартировали. В четвертой квартире на первом этаже.

– Ну понятно.

– Что тебе понятно?

– Родная, говоришь?

– Ну что ты так уперлась? Я вон, всю жизнь на семью горбачусь… Для дела, Зин.

– Для какого дела? Я тебе что, шалава подзаборная?! Ты в своем уме, Мельников?

– Да ну что такое, ей-Богу?!

– Что такое? Ты себя слышишь? Ты что мне предлагаешь?.. Надо было в Барановичах остаться, а я как дура за тобой поехала. Перед родителями тебя защищала. Был же там тихий хороший мальчик.

– Ну и что поехала, если был мальчик?! Что ты опять завелась?! Думаешь, я ничего про вас с Лавровым не знаю?

– Да не было ничего, я тебе сто раз говорила!

– А что ты глаза опустила? Зачем он к тебе бегает каждую неделю? Ладно бы кто из офицеров – нет, сука! – нашла себе солдатика, писаришку вонючего.

– Это библиотека, Алеша. Туда люди за книгами ходят.

– Знаю я, за какими книгами! Ставит тебя небось раком в подсобке! Что? Не так?!

– Что ты такое говоришь?! Ты меня пугаешь. Десять лет прожили, и ты мне такое говоришь… Какой ужас, Господи… Оказывается, я тебя совсем не знаю.

– Мальчик у нее был… Ну и звездуй к своему агроному! Хоть щас! В говне, сука, ковыряться будете. Чернозем месить оба два!.. Ну че ты вскинулась? Все! Я сказал, все! Хватит!

Зина обхватила лицо руками и заплакала. Хлопнула дверь. В оглушительной тишине забурлил закипающий на плите чайник.

Мельников пришел за полночь. Пьяный, но тихий. Разделся, залез под одеяло, отвернулся к стене и уснул.

Завтракали молча. Мельников съел яичницу, глотнул остывшего чая, натянул сапоги, надел шинель и с шапкой в руках, не прощаясь, вышел.

Зина стояла у окна, смотрела как проваливаясь в нападавший за ночь снег, он идет к машине, и думала о том, что от курсантской выправки у него ничего не осталось, и теперь – сосредоточенный и сутулый – он похож на ее покойного отца. Ей захотелось, чтобы Мельников обернулся, махнул ей рукой как раньше, но он просто уехал. В свой проклятый Анадырь.

Темная драповая юбка никак не застегивалась. Замок заело на середине, и Зина провозилась с ним минут десять. Затем надела джемпер, причесалась, накинула на плечи пальто и как была – в легких летних босоножках – вышла из квартиры в коридор и спустилась по скрипучей деревянной лестнице на первый этаж.

Дверь четвертой квартиры была приоткрыта. Ее черная дерматиновая кожа, потрескавшаяся от морозов и протертая на краях до серой тканевой основы, вокруг замочной скважины топорщилась грязной нитяной бахромой. Зина взялась было за ручку, тут же, будто бы обжегшись, отдернула руку, сделала шаг назад, но уйти не успела. Дверь открыл полковник.

– Вы? – спросил он улыбаясь.

– Извините, Александр Михайлович, я, видимо, не вовремя. Вы уходите?

– Собирался в штаб, но вы важнее. Проходите. Для вас всегда вовремя, Зиночка. И зовите меня просто Саша. Договорились? Чаю или чего покрепче? У меня есть коньяк.

– Давайте коньяк.

– Позвольте, я вам помогу, – полковник взял из рук Зины пальто, повесил его на вешалку и кивнул на дверь, ведущую в комнату, – Проходите, чувствуйте себя как дома. Я сейчас принесу коньяк. Вы пьете коньяк с лимоном?

– Да, спасибо.

В комнате было тесно и не убрано. На поверхностях мебельного гарнитура лежал девственный слой пыли, пахло куревом и пивом. Зина задернула шторы.

– А знаете, Зиночка, вашего Алексея Сергеевича в полку не любят. Вон, принесли мне сегодня. На столе в синей папке. Полюбопытствуйте. Я сейчас. Только нарежу лимончик.

Зина подошла к столу, открыла папку и взяла в руки лист, заполненный ровной серой машинописью. “Командиру В/Ч 473467, полковнику Титенкову А.В. от Начальника ВСП, старшего лейтенанта Земцова М.Н. Рапорт. Довожу до вашего сведения, что зам. ком. роты старший лейтенант Мельников…”

– Ничего серьезного, но, как вы понимаете… – полковник вошел в комнату, поставил на стол бутылку “Ахтамара” и рюмки, – Знаете, Зиночка, я фаталист. От человека, как от той крысы, не зависит, в какой лабиринт его, так сказать, запускают. Важны реакции. Давайте вот что сделаем…

Он взял из рук Зины рапорт, скомкал его, бросил в пепельницу и чиркнул зажигалкой. Желтоватое пламя поползло по бумаге, и Зина вдруг вспомнила, как целую вечность назад она сидела у костра с ребятами после выпускного, от ночной реки тянуло сыростью, стрекотали сверчки, Пашка Орлашин накинул ей на плечи свою штормовку и называл графиночкой, и улыбался, и все время как-то уж очень неловко пытался взять ее за руку, а она сердилась, глупая…

– Тихо сегодня, да? – Полковник подошёл сзади и взял Зину за плечи, – Лишь бы не было пурги.

Зина промолчала.

– Ты мне сразу понравилась, – полковник обнял ее за талию и коснулся губами шеи.

Запах табачного перегара, чужой до тошноты… “Стыдно-то как, Господи!” Странное ощущение двух одновременных реальностей вернулось. Зина, Зинаида Антоновна судорожно схватила Орлашина за руку, и закричала так громко, как только могла, чтобы разорвать кошмар этой когда-то желанной и, слова Богу, не случившейся жизни.

8

Сначала Сереге показалось, что темнеет у него в глазах. Затянувшаяся пауза нервировала. Серега не любил пугающих неожиданностей. Сердце полетело рысью с наступлением полной темноты. И тут в глаза ему ударил яркий солнечный свет, и чуть было не сбил с ног мощный порыв соленого – в морских брызгах – ветра.

Серега стоял на краю причала мокрый из-за окатившей его шквальной волны. Сзади прыснула девушка, он оглянулся, вспомнил как ее зовут, и почему они здесь, на этом заброшенном пирсе.

Справа из-за выступающей в море скалы показался небольшой рыболовный сейнер.

– Бу онлар! – крикнула девушка и подхватила стоявшую у ног большую спортивную сумку, – Каптана сойле…

– Я не понимаю, – перебил ее Серега, – Инглиш, плиз.

– Скажи капитану, что тебя прислал Мехмет, – перешла на английский Айлин, – Деньги отдашь, когда будешь на месте.

– Понял.

– Садись в катер. Они к пирсу не подойдут. Я тебя отвезу.

– В этот, что ли? – Серега кивнул на ржавую посудину, трущуюся помятым боком о причал, – Да он сейчас развалится.

– Не бойся, рус, – улыбнулась Айлин и, ухватившись за битенг, ловко спустилась в катер, – Давай. Они ждать не будут.

– Окей, – Серега рывком поправил на спине рюкзак и, отвязав швартовы, крепко ухватился за борт.

Айлин завела мотор, повернула штурвал, катер отчалил и двинулся навстречу сбавляющему ход судну.

– Капитана зовут Кан, – Айлин прибавила скорости, – Отдашь ему эту сумку.

Когда до сейнера оставалось метров двадцать, Айлин потянула ручку газа на себя и развернула катер так, что к кораблю он причалил боком.

– В команде есть русский, – сказала Айлин, – Сумку не забудь. Удачи, – и, задрав голову, громко крикнула, – Хей каптан! Йолджую ал!

Кряжистый светловолосый парень помог Сереге забраться на палубу. От его выгоревшей робы пахло мазутом. “Механик,” – подумал Серега. За бортом взревел мотор. Серега обернулся. Тарахтя и подпрыгивая на волнах, катер Айлин полетел к берегу.

– Видчайдушна дивчина, – улыбнулся механик, провожая ее взглядом.

– Да, – сказал Серега.

– Русский, что ли?

– Русский.

– А я с Полтавщины… Антон, – механик протянул Сереге руку.

– Сергей. А ты ее знаешь?

– Так хто ж ее не знае? У ней батько контрабас возив ще при Советив. А ти навищо туди? Все навпаки звидти, а ти туди.

– Домой надо, а документов нет.

– Емигрант, значить? Чи не сподобылося у туркив?

– Я из Америки еду.

– Он як тебе закинуло. Ну пидемо до капитана.

– Что ж вы в такой шторм плаваете? Не опасно?

– На кораблях не плавають, а ходять. Це ж хыба шторм? Танцюльки. Немає и трьох балив. Шторм для нас це добре. Менше шансив нарватися на прикордонникив.

– На кого?

– На погранцив.

– Понятно.

Худощавый пожилой турок, по взгляду и осанке, тот самый капитан Кан, о котором говорила Айлин, вышел из ходовой рубки как раз, когда они к ней подходили. Антон кивнул на Серегу:

– Русский.

– На камбузе есть кто? – спросил капитан по-английски.

– Нет. Все по местам.

– Окей. Иди в машинное, – капитан повернулся к рубке, – Бурхан!

Из рубки выглянул усатый рулевой.

– Выходим в море, – бросил ему капитан и посмотрел на Серегу.

– Тамам, каптан, – усатый скрылся за дверью, и сейнер ожил.

– Пойдем на камбуз, – сказал капитан Сереге по-русски.

В камбузе никого не было. Серега поставил сумку на стол:

– Это просили передать.

– Убери. Вон туда поставь, – капитан кивнул в угол камбуза, и шумно выдохнув, уселся в кресло.

Серега перенес сумку и сел напротив капитана:

– Я от Мехмеда.

– Я уже понял, – капитан достал пачку “Кэмел” и закурил.

– Мне нужно через границу, в Россию. Оплата на той стороне. Так мне сказали.

– Ну раз сказали, значит, так и сделаем.

– Я это… Уже месяц как на перекладных. Из Нью-Йорка. Хотел начать новую жизнь. Остался без денег и документов. Знаете, как там к таким относятся? В посольстве сказали…

– Это твои проблемы, – перебил Кан, – Мне это знать не обязательно. Пока ты на судне, ты член команды. Пассажиров у меня нет. Делать будешь что скажу. Понял?

– Понятно, – кивнул Серега, – А когда мы будем там… ну… на той стороне?

– Завтра. Зависит от погоды. Иди к Антону. Он скажет что делать. Рюкзак отнеси в каюту. Никто не тронет. Пойдем, покажу.

Через час после выхода в море поднялся сильный встречный ветер, и от килевой качки Серегу накрыла морская болезнь. Заметив, как вытянулось его побледневшее лицо, Антон кивнул в сторону трапа:

– Гальюн там.

Упираясь руками в обшивку, Серега поднялся наверх, открыл дверь и остановился. Пройти четыре метра до бака по качающейся, мокрой палубе было физически невозможно. Над головой угрожающе скрипела стрела невода. Казалось, вот-вот, и какой-нибудь трос оборвется, и вся эта промысловая конструкция рухнет, проломит палубу, днище, и – прости-прощай, родные Барановичи навсегда… Все еще держась за надстройку, Серега попытался было шагнуть вперед, но сейнер пошел боковым креном – видимо рулевой корректировал курс – и мощная волна, ударив в левый борт, залила палубу пятисантиметровым слоем воды. Вода полилась вниз в машинное. Тошнота пошла горлом, Серегу вырвало. Снизу заорал матом Антон, кинулся по трапу наверх, втащил Серегу внутрь и задраил дверь…

Сереге снилась Тугановка. Заброшенная деревенька в пяти километрах к югу от Барановичей. Сюда они приезжали с Варей по заросшей проселочной дороге на велосипедах. Во дворе большой избы над оврагом стоял высокий старый тополь, к которому прежние хозяева приспособили самодельный стол со скамейками – видимо, для чаепитий – и где можно было, треская собранные в огороде яблоки, часами болтать о том, какая она будет интересная – эта их с Варей взрослая жизнь.

Во сне Серега шел по безлюдной улице к дому над оврагом. Вечерело, в избах включали свет, из открытых окон слышались веселые голоса. Неожиданно откуда-то сбоку выбежала смеющаяся Варя, схватила Серегу за руку и потянула за собой:

– Пойдем Сережа! Слышишь, как весело? Все вернулись! Только тебя ждем!

Серега оказался в темных сенях перед дощатой дверью, за которой громко гуляла компания деревенских. Он узнавал голоса: Орлашин, Андрюха Григорьев, Виолетка, Варя… Серега толкнул дверь. Голоса оборвались. За дверью была пустая комната: ровные белые стены, дощатый пол, никаких окон, в двух метрах от двери фотокамера на штативе, лампа, стол. За столом сидел его покойный дед.

– Зачем вернулся? – раздраженно спросил он, – Забыл что?

Медленно, на стене за спиной деда проявился силуэт женщины, которую Серега узнал по старым семейным фотографиям. Высокая красивая Жанна Евгеньевна, тогда еще учительница начальных классов… Чем четче становилось изображение, чем больше подробностей отдавала женщине поверхность, тем старше и ниже она становилась, теряя осанку и уверенность во взгляде, превратившись наконец в добрую тихую Серегину бабушку, ожившую и ступившую нетвердой ногой в странную потустороннюю трехмерность. Она обошла деда и поставила на стол пустую керамическую тарелку:

– Покушай, Ваня.

Потом подняла голову и ласково посмотрела на Серегу:

– Садись с нами, Сережа. Сейчас и мама с папой подойдут. А ты Варю не ищи. Нет ее здесь…

– …Подъем!

Серега открыл глаза. Над ним стоял Антон. Сейнер урчал, в иллюминатор заглядывало солнце.

– Проснулси? Вставай давай. Сонце вже високо. Плавати вмиеш?

Серега зевнул, выгнул затекшую за ночь на узкой койке спину:

– Можно тебя попросить?

– Валяй.

– Вы же там у себя говорите на суржике?

– Я и на русском могу.

– А что тогда?

– Вставай давай. В камбуз и за работу. Через пару годин будемо на мисци… Триста лет говорили на вашем москальском. Хватит.

– Слушай, а это… Вы же не из-за меня плыве… идете на ту сторону?

– Ну ти даеш, поцик! – рассмеялся Антон, – Груз у нас в трюмах, а ти попутчик. Вставай. Возьмешь у Мамуки машку, кандейку и – на корму.

– Какую Машку?

– Швабру, – Антон криво усмехнулся, – И ведро. Пассажир, твою каракатицу!

На корме было жарко. Серега разделся до пояса и, мусоля мокрой пенькой отмытую ночным штормом палубу, наслаждался легким солоноватым бризом.

– Эй, морячок, – окликнул его Антон.

Серега обернулся и сразу увидел на горизонте неровную полоску берега.

– Иди поешь. Мамука приготовил тушенку.

Серега бросил швабру и, подхватив футболку, пошел за Антоном на камбуз. На камбузе хозяйничал Мамука, молодой грузин, не говоривший ни по-русски, ни по-английски. Знал он турецкий и говорил ли вообще, Серега выяснить не успел. Капитана и рулевого не было. Ели молча.

– Кончилась твоя батрачина, – сказал Сереге Антон, когда они закончили, – Собирайся. Скоро на берег.

Вышли на палубу. Земля была недалеко, километрах в пяти.

– Ну вот она, твоя родина, Серега, – Антон хлопнул Серегу по плечу, – Вон там, слева – Адлер. Полчаса на попутке.

– Спасибо тебе. Я…

– Погоди, – Антон как будто что-то услышал, повернул голову, на секунду замер, разглядывая спокойное взморье и вдруг громко закричал, – Полундра!

На крик из рубки выскочил капитан.

– Бугель справа! – Антон вскинул руку, – Запеленговали, суки.

– Да, это пограничники, – капитан прищурился, всматриваясь в приближающуюся серую точку, – Катер… Все по местам! А ты, – кивнул он Сереге, – за мной в рубку.

– Бурхан! Право на борт! – капитан заговорил по-английски, – Видишь катер? Поворачивай на него. Как в прошлом году.

– Сделаю, капитан, – Бурхан крутанул штурвал, и сейнер с креном стал поворачивать вправо, навстречу катеру.

– Значит, так, – Кан посмотрел на Серегу, – Иди на корму. Как только повернем, прыгай в кильватер и сразу ныряй. Держись под водой сколько можешь. Как отойдем, плыви к берегу. Вещи не бери, утонешь.

– А как же вы?

– Нормально. До грузинской границы миля. Не стой! Давай, шуруй!

Серега выскочил на палубу, добежал до кормы, скинул кроссовки, стянул с себя джинсы и с разбегу прыгнул в бурлящий пенистый след сейнера.

В прыжке Серега сильным вдохом набрал в легкие воздуха и, войдя в воду, поплыл.

Первая мысль, которая прорвалась сквозь бешеное волнение, была о белом конверте, зашитом в днище его старого кожаного рюкзака. Две пачки по пять тысяч долларов уплывали от него в каюте сейнера без названия и опознавательных знаков.

Воздух кончился. Нужно было всплывать. Серега рванул наверх и тут же почувствовал резкую боль в руке.

9

– Э, ты чего это, Петрович? – услышал Орлашин сзади.

– Ослеп, – прошептал Павел Петрович, – Ослеп вчистую, твою мать. Ничего не вижу…

Орлашин стал оседать, но его подхватили, поставили на ноги.

– Петрович… Слышь? На, хлебни, – Орлашин почувствовал губами горлышко, схватил бутылку, отпил и закашлялся.

Водка обожгла горло.

– Это от перепада давления.

– От какого нахер перепада давления? Ты что ему дал, Захаров?

– Воду.

– Какую нахер воду? Ты думаешь я запах не чувствую?! Ты его убить что ли хочешь?! Он же не пьет! Орлашин, ты как?

– Нормально, – Орлашин поднял голову, увидел гофрированный потолок авиационного ангара.

– Не хватает мощности из-за этой дурацкой бронеплиты, – неожиданно для самого себя сказал он, – Или убирайте нахрен, или делайте что-то с движком. Скороподъемность никакая. Тяжелый он. Пятнадцать миллиметров стали, Саша! Плюс девятимиллиметровая бронеспинка. Танковая броня! Зачем? Объясни. Двести кило лишнего веса.

– Это распоряжение Паннвица. Реальный бой, Паша.

– Я все равно не понимаю. Почему тогда не кевлар, он легче. Ты знаешь взлетную массу Як-9? Три тонны. Три! Короче, или будет все, как раньше, или я завтра не полечу.

– Не полетишь – не заплатят. Тебе что важнее, деньги получить или сбить этого Карлоса Маркса?

– А тебе, Шмелев, совсем, я вижу, похер? Мы же, мать твою, русские!

– Русские-то мы русские, а дома жрать нечего! Что я скажу Паннвицу?

– Ты меня услышал.

– Ладно, черт с тобой. Под твою ответственность. Егорыч, снимай.

– Так как же я ее сниму? Она же весит как жопа моей тещи.

– Как ставил, так и снимай. Попроси ребят с лебедкой. Этого, как его… приятеля твоего…

– Лукаса.

– Во! Денег дай. Что, мне тебя учить что ли, старшина?

– Не было печали, купила баба порося, – Захаров махнул рукой и пошел к самолету.

В центре ангара стоял Як-9. Новенький, окрашенный в двухцветный – темно-зеленый и зеленый с оливковым оттенком – камуфляж, со светло-голубым подбрюшьем, белой семеркой и звездами на фюзеляже.

– Русос?

В воротах ангара остановился молодой черноволосый парень:

– Ола. Сой асистенте дель сеньор Паннвиц. Эстой бускандо а Александр Шмелев. Сой Раймон.

– Чего хочет? – повернулся Орлашин к Шмелеву.

– Говорит, что он помощник Паннвица, и что его зовут Раймон… Мы русос! Сой Шмелев.

Раймон подошел. Шмелев пожал ему руку:

– Ола. Абла русо?

– Поко-поко, – покачал ладонью Раймон, – Учился в универсидад. Литература руса. Толстой, Достоевский.

Шмелев понимающе улыбнулся, но тему развивать не стал:

– Ке кьерер синьор Паннвиц?

– Мне нужно вопрос, – Раймон посмотрел на Орлашина, – Записать мой блокнот. Кто ви… – тут он запнулся, – Тус филас милитарес.

– Наши воинские звания, – подсказал Шмелев.

– Си. И лос номбрес.

– Имена… Пишите. Старшина Захаров, майор Орлашин, капитан Шмелев.

– Са-ха-ров, – по слогам повторил Раймон, вписывая старшину.

– Не Сахаров, а Захаров. Дайте я сам.

Раймон протянул блокнот Шмелеву.

– Ну, вот… Шме-ли-ов… Вот как пишутся номбрес русос.

– Спасибо, досвиданья, – Раймон взял блокнот и махнул им в сторону Як-а, – Эрмосо авион.

– Что там с носом? – спросил Орлашин, глядя в спину удаляющемуся помощнику Паннвица.

– С каким носом? А-а, – улыбнулся Шмелев, – Эрмосо. Красивый. Говорит, красивый самолет… Интересно, где они взяли чертежи.

– Так это ж немцы. Они во время войны не такое тырили.

– Эти уже не немцы. Это их папаши были немцами, а они архентинос. Между прочим, папашку нашего Паннвица сбил такой вот Як.

– Да, я помню. Скажи лучше, что будешь делать со своей машиной?

– Так я же начинал в ДОСААФ, Паша. Там те же яшки, только сбоку… Мне плюс-минус не проблема. Всяко легче, чем наши с тобой МиГ-и.

– Ну, смотри.

– Мы вроде как гладиаторы, Паша. За такие деньжищи чего же не рискнуть? А, майор? Накрутим хвоста этим паннвицовским асес.

– Посмотрим.

– Ехай, давай, в гостиницу. Отоспись. А завтра вечером пойдем в Дом Культуры. Ты знаешь, что у них есть свой Дом Культуры? Ей Богу. Каса де ля культура. И пивка попьем в “Фонтане”. Фабрика де сервеза артесаналь. Как звучит! А переводится – пивоваренный завод.

– Да уж, пивка тут будет, хоть залейся.

– Ну так Октоберфест. Давай я тебе вызову машину.

– Не надо. Я пройдусь. Проследи, пожалуйста. С плитой.

– Сделаем в лучшем виде. Я буду через час. На ужин тебя будить?

– Как хочешь, – Орлашин пошел к выходу.

– А ты знал, что здесь после войны жил Курт Танк? – крикнул вдогон Орлашину Шмелев.