Текст книги "Жизнь и смерть сержанта Шеломова"

Автор книги: Андрей Житков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Мите выпало стоять с Рожиным – приземистым мрачным парнем с крепкими кулаками, разговаривавшим с молодыми всегда сквозь зубы, будто сейчас даст в морду, – и Кабаловым. С одной стороны он был рад, что в пекло их не суют и оставили на горе, напичканной минами, в относительной безопасности, но с другой – предстоящее выматывающее безделье до окончания рейда было невыносимо.

В их каменном домике даже вшестером было довольно тесно. Острый камень уперся Мите в спину, и пришлось продвинуться ближе к выходу. «Надо будет перебрать стенку», – подумал Митя, засыпая.

Он проснулся от ощущения, что кто-то тащит его за ноги, и брыкнулся.

– А, гад! – послышался голос Маляева. – Мало того, что спит как сурок, так еще и лягается.

Митя получил сильный пинок по ноге.

– Вставай, сержант, живо!

«Гулыга, сволочь черпачная!» – Митя вылез из укрепления.

– Кабалова сам буди, – Гулыга влез внутрь, на нагретое Митей место.

Спросонья била дрожь.

– Москвич, ты спать хочешь?

Гера кивнул.

– Тогда сам буди Кабалова.

Маляев вздохнул и полез внутрь. Он перебудил всех, пока искал Кабалова, и получил за это немало пинков и подзатыльников.

Наконец все стихло, и из укрепления выполз заспанный Кабалов. Он потянулся и сел, упершись спиной в стенку.

– Ты, Шлем, не маячь перед глазами – сядь с другой стороны, как я, и сторожи.

Митя послушно отошел за укрепление и уселся, вытянув ноги.

Была полная луна. Внизу, в кишлаке, темнели большие пятна деревьев, матово светились пологие крыши домов. Чтобы не уснуть, Митя стал разговаривать сам с собой.

Стоя в учебке у какого-нибудь склада, он частенько болтал за жизнь, как говорил сосед Сергей Палыч. Это он научил его «философствовать». Несчастный одинокий мужик – жена ушла от него, потому что пил, – он помогал матери деньгами, хотя у самого было не лишку, чинил разваливающуюся мебель, отремонтировал старенький телевизор, который отказывались чинить мастера; собираясь в магазин, всегда спрашивал, что купить. Митя привык к его бескорыстной помощи и воспринимал ее как должное. Его друзья как-то сказали ему, что сейчас «за просто так» ничего не делается, он тогда смертельно обиделся на всех.

По вечерам Митя часами просиживал у Сергея Палыча в комнате. Сергей Палыч доставал из холодильника поллитровку, а Митю угощал чаем, и спорили они «за жизнь» до хрипоты.

Иногда сидели втроем, с матерью. В этом случае разговоры носили галантный характер. Раскрасневшийся Сергей Палыч рассказывал вычитанные из книжек истории и при этом смешно размахивал руками, а мать выпивала рюмочку и, подперев щеку рукой, слушала, глядя на него невидящим взглядом. Мите казалось, что мать слушает невнимательно, и он наступал ей под столом на ногу. Мать переводила на Митю взгляд и одними губами шептала: «Я слушаю, не мешай».

После окончания школы Митя работал с Сергеем Палычем на одном заводе. В тот день он пришел с работы и сразу залез в ванную, пустил воду посильнее, чтобы смыть с себя накопившуюся за день усталость. Сквозь шум воды он услышал звонок и хлопанье двери. Несколько минут было тихо, потом мать громко заголосила. Митя завернулся в полотенце и выбежал из ванной. У входной двери стояла толстуха из квартиры напротив и говорила плачущей матери: «Сходи, узнай, может, его в наше отделение отвезли. Спроси, что ему за это будет». Мать покорно надела босоножки и вышла за дверь, даже не заметив сына.

– Что случилось?

Соседка всплеснула руками и со всхлипываниями и вздохами рассказала, как все было.

Сергей Палыч с утра перехватил с мужиками в гаражах бормотухи и на работу не пошел. Полдня торчал у магазина, сшибая по десятчику у прохожих, а когда набралось на бутылку, попросил парней купить ему «пузырек». Вышли парни из магазина, Сергей Палыч к ним, а они ему: «Ты нам никаких денег не давал, мы тебя в первый раз видим». Сергея Палыча обида взяла, он одного из парней за ворот схватил, а парень его – по лицу. Сергей Палыч упал. «Ах, ты!..» – и пошел по матери, тут ему под руку бутылочное горлышко и подвернись. Он этим самым горлышком парню живот распорол.

Митя вздохнул. В тот день он узнал, что его друзья были правы. Но как же? Он был уверен, что мать всю жизнь любила только отца. Просто пожалела?..

Сергей Палыч был страшным спорщиком. Когда аргументы не помогали, он тряс скрюченным пальцем и по любому поводу кричал: «Ты мне не веришь, парень? Во что же ты веришь? Раньше в Христа верили, мы – в коммунизм, а вы? В себя веру потеряли, в человеческую природу!»

– Эй, сержант, я тебя зову, зову. Ты спишь? Пока черпак Советской Армии обходит пост, молодой в это время дрыхнет! А ну встать!

Митя проснулся окончательно только тогда, когда Кабалов закричал.

– Я не сплю. Я только глаза закрыл.

– Встать, я говорю!

Митя поднялся и получил сильный удар в грудь. Он упал.

– Больше милости не жди, сержант! Будешь у меня шагать каждую ночь по четыре часа, пока с горы не слезем!

Митя быстро заходил взад-вперед по гребню. Он злился на самого себя. «Все-таки заснул! Если он старикам расскажет, они мне устроят разборку, жизни не будет!»

Вскоре стало светать. Из-за гор показались первые сполохи утреннего зарева, и Кабалов отправился спать: «Докараулишь без меня». Он залез в укрепление, и вскоре оттуда на четвереньках выполз Москвич. Он свалился тут же у входа и мгновенно уснул.

Показалось солнце, и минут через пять стало жарко. Митя разделся донага. «Погибать, так с музыкой. Умру загоревшим», – решил он и улегся на расстеленную «хэбэшку». Но поспать ему не удалось. Стало до того жарко, что он соскочил и перенес «хэбэ» в тень укрепления; сел рядом со спящим Герой и стал выискивать в одежде вшей. За десять дней рейда их набежало прилично.

Поднявшееся солнце сократило тень укрепления; лицо Маляева покрылось испариной и приняло мученическое выражение. Он заворочался, закрутился на месте и, наткнувшись на колючки, вскочил как ужаленный. Митя засмеялся:

– Видок у тебя – будто всю ночь на сковородке жарился.

– Построили, называется, обязательно молодые должны на солнышке!..

– Кто это там больно много разговаривает? – донесся из укрепления голос Джахиса. – Ты, Москвич?

– Так точно, я, Москвич. Хотим с сержантом Шеломовым расширить укрепление.

– Вот еще! Пока я сплю, постройте стеночку с двумя бойницами в сторону кишлака.

Лицо Маляева вытянулось. Митя дал ему подзатыльник.

– Больно много болтаешь! Пошли камни таскать.

К тому времени, когда все проснулись, стенка была выложена. Джахис вылез из укрепления, подошел к их произведению и пнул ногой. Стенка развалилась.

– Складывайте снова.

– Пусть сначала завтрак приготовят, потом будут строить, – предложил Горов, сладко потягиваясь.

После завтрака Горов отправился на центральный пост для переговоров с Пыряевым. Он хотел немного пошмонаться в кишлаке. Никто ничего против не имел, а у молодых не спрашивали. Было решено, что с каждого поста пойдут по пять человек. Пыряев о предстоящей операции на броню сообщать не стал, а им было строго-настрого наказано: если что случится, о кишлаке – ни слова.

Черпаки рвались в кишлак, даже заспорили, кто пойдет. Старики относились к этому мероприятию более сдержанно, без особого энтузиазма, но Джахис и Горов, чтобы никому не было обидно, пошли оба; из молодых выбрали Митю, потому что покрепче.

Около десяти часов утра они спустились по крутому склону горы, осторожно перешагивая через натянутые проволочки сигнальных мин. Узкая тропа шла среди высоких засыхающих трав. В арыке текла чистая студеная вода. Дома утопали в зелени фруктовых деревьев. Митя сокрушался, что в середине июня еще ничего не поспело. За домами по склонам ползли вверх аккуратные террасы полей.

Митя вздрогнул. На пороге одного из домов сидела старуха. На коленях у нее стояла миска с рисом. Она перебирала его своими дряблыми, морщинистыми руками.

Шафаров подошел к старухе и, наклонившись, громко спросил:

– Ана, душман ас?

Старуха отрицательно замотала головой:

– Душман йок.

Шафаров махнул рукой: «Пошли, попробуем!»

Во дворе дома, за высоким дувалом, гордо расхаживали белоснежные куры и о чем-то кудахтали. «Совсем как в деревне, – засмеялся Шафаров, потирая руки. – Сейчас плов соорудим с курятиной. Все быстро по амбарам! Ищите рис, соль, перец. Ты, Шеломов, в огород за морковкой».

Митя надергал в огороде моркови и, промыв ее в арыке, вернулся во дворик.

Во дворе стоял дикий гомон, летали белые перья. Шафаров гонялся за курицей со штык-ножом. На земле сидел Барановский и ощипывал куриные тушки, рядом в луже крови валялись отрубленные куриные головы. Тошнота подкатила к горлу. «Чего стоишь? Садись, ощипывай», – Барановский указал ему место рядом с собой. Митя покорно опустился на колени и, стараясь не смотреть на курицу, начал ее ощипывать.

Во дворе росла вишня, но ягоды были полуспелые. Они наелись их так, что свело челюсти, и набрали полную жестяную банку из-под оливкового масла для Пыряева.

Пока они трясли вишню и ползали по всему дому в поисках бакшишей, плов поспел. Мите было приказано хватать котел и тащить его в дом.

В комнате, куда Мите до сих пор не удалось заглянуть, в беспорядке валялись покрывала, одеяла, ковры, будто хозяева в спешке пытались собрать все это в один узел, но потом бросили.

Расстелили ковры. Митя поставил котел в центр. Все расселись вокруг и достали ложки.

– Кабалов, встанешь на стреме, – пальцем показал на дверь Горов.

– Почему я? – возмутился Кабалов.

– Шлем, не в дружбу, а в службу, возьми фляги, принеси воды, – попросил Горов, не обращая внимания на Кабалова. – Жаль, хозяева чай унесли.

Митя собрал фляги и спустился к арыку. Вода, которая раньше была прозрачной, стала глинистой, мутной. «Где-то берег подмыло», – решил Митя. Он набрал фляги и вернулся в дом.

Кабалова у двери не было. Он сидел в кругу и вместе со всеми черпал ложкой плов. Митя хотел остаться у входа, но Горов позвал его: «Иди ешь, а то все мясо сожрут». Митя отложил автомат и несмело протиснулся к котлу. Плов удался на славу. За время службы он ничего вкуснее не ел. Митя усердно работал ложкой, в то время как остальные заохали и потихоньку стали отваливаться от котла.

Митя наклонился над котлом, выискивая оставшиеся кусочки курочки. Пальцами он извлек из риса случайно уцелевшую куриную печень и поднес ее ко рту. Его взгляд остановился на дверном проеме. В дверях стоял парень в афганской одежде, с автоматом наперевес. Митя ничего не успел понять, только услышал вопль Горова: «Дрешт!» Парень прямо со второго этажа нырнул за дувал, в зелень кустарника. Вслед ему бросился Горов, на ходу щелкая затвором. Он выпустил длинную очередь по кустам и заорал: «Чего сидите, козлы! Уходить надо! Котел, банки, все с собой!» Митя, еще не понимая, зачем нужно брать котел и банки, оглушенный стрельбой, схватился за ручку котла.

Они горохом скатились по лестнице и рванули из кишлака. Метров через сто Митя стал задыхаться. Полный желудок прыгал в животе, как мячик на резинке, перед глазами ходила ходуном высокая трава, сзади по спине бил чугунный котел с пловом. Зашвыркали пули, и Митя втянул голову в плечи, побежал быстрее.

«Я прикрою… Забирайтесь по крутизне… оттуда не достанет», – услышал Митя сзади захлебывающийся голос Горова и наддал еще, чувствуя, как сердце порывается выскочить из груди.

К посту они доползли на карачках. Минут пять в глазах было темно, дико болел правый бок, и лежать на спине было мокро, как в луже.

Снизу показалась голова Горова. Он плюхнулся рядом с Митей и прохрипел: «Все целы?»

Со своего поста прибежал Пыряев: «Что, нарвались? Откуда стреляли?» Оказывается, броня уже запрашивала, почему поднялся шум, и Пыряев им сказал, что обстреливают посты, а они попросили координаты.

«Я покажу», – вызвался Кабалов. Они со взводным уселись у полуразрушенной стенки, которую Митя с Маляевым не успели восстановить.

Горов отдышался и стал делить трофеи. Два покрывала он отдал на другие посты, а себе оставил ковер, покрывало и фонарь «летучая мышь». Все съестное разделили между теми, кто не ходил в кишлак. Плов, правда, уже остыл.

Вскоре на их посту собрался почти весь взвод – не терпелось послушать о походе. Горов сказал: «Щас», – поднялся, подошел к Кабалову и, отозвав его на несколько шагов в сторону, залепил с десяток оплеух. Кабалов только мотал головой, а Пыряев сделал вид, что рассматривает что-то очень интересное, происходящее в кишлаке.

«Больно старый стал Кабан. Лень на стреме постоять. Пойдешь за водой вместо молодых». Кабалов только кивнул. Горов презрительно сплюнул и отвернулся: «Если бы не этот козел, из-за которого мы чуть не погибли, всех духов бы на корню перевели. Хорошо, у парня не был затвор передернут».

«В общем, сварили мы плов высшего класса, сели наверху, в комфорте, на коврах, в тенечке, как паши какие-нибудь, стали хавать. Я Кабалова поставил, чтоб сторожил, а на него расслабуха нашла, пловчику захотелось. Он автоматик бросил – и за ложку. И хоть бы одна падла автомат зарядила! Устроились, как на курорте. Никто и не слышал, как он по лестнице забрался. Парень лет семнадцати, глаза горят – чистый дух. Его в разведку послали, а он на нас напоролся. Не ожидал, видать, молодой, автомат не зарядил. Среди духов тоже дураки встречаются вроде нас. Если бы не это, десять трупов для Союза были обеспечены, а может, и больше. Я его сразу увидел. „Стой“, – кричу, а он – рыбкой в кусты. Может, я его вдогонку поцарапал немного».

– Это все бабка-душманка, попалась бы она мне! – злобно сказал Шафаров. – Навела духов, пока мы с пловом возились.

– Сейчас товарищ лейтенант с броней поговорит, они им пошлют подарочек. – Джахис подмигнул Пыряеву. – Правильно, товарищ лейтенант?

– Правильно, правильно, – пробурчал Пыряев. – Если хоть одна сволочь проболтается, что в кишлак ходили, замордую, и чтоб с поста больше ни ногой!

– Так точно! – сказал Джахис. – Пока оборудовать посты душманскими тряпочками и устроить «тихий час» в честь удачного возвращения.

Начался обстрел кишлака. Сначала били из минометов, потом прилетели «вертушки» и стали методично долбить дом за домом.

«Какая все-таки дурость! – думал Митя, закладывая камнями края ковра, пущенного на крышу. – Если бы старуха на нас духов не навела, так и кишлак бы остался цел. Сидела бы тихо-мирно, рис перебирала».

Вскоре бомбежка кончилась, и Пыряев ушел на свой пост. Кабалов взял термос и двинул на броню за водой. Геру оставили сторожить снаружи, а Мите было разрешено залезть внутрь и немного поспать. Внутри стало довольно уютно: под ковровой крышей Горов повесил фонарь, а на каменных уступах стен расставил найденные в доме открытки с видами Карачи.

Поспать Мите удалось недолго. Через час его растолкал вернувшийся с брони Кабалов и приказал убираться, а впредь знать свое место. Митя понял, что им с Герой придется несладко: Кабалов сорвет на них свою обиду.

Маляев, пока они спали, доделал стенку и теперь сидел около бойницы, поставив автомат между ног, и тупо смотрел перед собой. Митя подошел к нему и сел рядом.

– Не спи, замерзнешь.

– Не замерзну, – мрачно сказал Гера. – Остое…ло все!

– Да брось ты! Другие после карантина целый год в Афгане пашут, а нам только полгода отмучиться. Не распускай нюни.

– А чего они издеваются! – Гера всхлипнул. – Кабалов пришел злой как черт. «Сидишь, – кричит, – пока черпак воду таскает», – и сразу под дых кулаком. В следующий раз, если хоть кто пальцем тронет, возьму автомат и перестреляю всех. Пусть под трибунал отдают!

– Дурак! Терпеть полмесяца осталось, потом чижики придут, мы их гонять будем. – Митя разозлился на Москвича. – Чего ты как баба! Пока мы в кишлак ходили, ты тут на солнышке грелся. А по морде дали, так сразу загноил! – Митя вспомнил парня с автоматом наперевес, и холодок пробежал по спине. Ему впервые стало по-настоящему страшно. До этого было как-то некогда испугаться, а теперь он вдруг понял, как близко был от смерти, и сразу ослабели руки.

– А я виноват, что меня не взяли?

– Ладно, ладно, не виноват. – Митя успокоился. В конце концов, парень хороший. Добрый только очень, да и жизни не видел, вот и ездят на нем.

В укреплении заворочались. Послышались разговоры, смех. «Москвич, туши пожар, горю!» «По голосу – Кабалов, – узнал Митя. – Ох, не видать нам сегодня жизни!» Маляев соскочил и бросился к укреплению, на ходу отвинчивая крышку фляги.

Раздались звонкие пощечины. «Флягу с гепатитом суешь, козел! Кружку из термоса, живо!» От ощущения близкой расправы в животе разлилось что-то горячее.

Потом раздался голос Шафарова: «Молодые, строиться в полторы шеренги!» – и Митя бросился вслед за Москвичом. Наученный горьким опытом, он уже знал, что «строиться в полторы шеренги» – значит встать не рядом, а чуть сзади.

Из укрепления вылезли все. В руке Шафаров держал косяк. Они уселись поудобней у стены, пустили косяк по кругу.

– Начинается представление, – звонким голосом закричал Шафаров, кланяясь в стороны, как китайский болванчик. – Сегодня на манеже – молодые сержанты-клоуны Шлем и Москвич. Сейчас они нам прочитают стихи о Родине.

– Просим, просим! – закричали все и захлопали в ладоши.

– Я не знаю, – буркнул Гера под нос.

– Я тоже, – чуть слышно произнес Митя.

– Ни одного стихотворения? – Шафаров изобразил на лице такое удивление, что все покатились со смеху. – Ай-ля-ля! Воины-интернационалисты ничего не знают о своей Родине! Ну, тогда о любви, что-нибудь сексуальное.

Все снова покатились и заорали: «Просим!» Начинать Митя не собирался: «Пусть Москвич начинает». Но Гера молчал. Шафаров выдержал паузу: «В таком случае, чтение стихов заменяется физическими упражнениями – отжимание от горы на два счета с исполнением взводной песни. Упор лежа принять!» Митя упал на ладони. Отжиматься с пением было трудно. Пели они фальшиво и не вместе, поэтому песню пришлось повторять несколько раз. Митя отжимался и видел, как впитывается в песок его пот. Он боялся, что Маляев не выдержит и действительно схватится за автомат.

Наконец всем надоело смотреть, как они с трудом отрываются от земли и неразборчиво хрипят слова песни. Шафаров решил сменить занятие и объявил танцы: «В качестве дамы у нас сержант Шлем. Сделай реверанс, козел! В качестве кавалера – Москвич. Вальс-бостон на губах. Мпа-па, мпа-па!» Митя с Герой стали неуклюже топтаться на месте. Митя видел, что Маляев на взводе: двигает скулами и весь дрожит. Он прижал его к себе и шепнул на ухо: «Не вздумай! Убьют!»

Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы не посыльный с центрального поста. Пыряев вызывал весь личный состав за исключением двух человек, остающихся на охране поста. Горов закричал: «Все бегом к лейтенанту! А мы с узбеком остаемся».

Пыряев построил взвод.

– Товарищи солдаты и сержанты, – торжественно начал лейтенант. – Только что я получил разведданные о том, что ущельем, по которому вы ходили в кишлак, ночью пойдет банда, по предварительным данным – человек двести. Поэтому предлагаю личному составу не спать, ущелье ракетами не освещать и себя никак не обнаруживать. Выносному посту, находящемуся ближе всех к кишлаку, я даю пулеметчика. В случае обнаружения банды осветить ее ракетами и открыть шквальный огонь. Мой пост и второй выносной не должны дать банде отойти. Броня обещала пару станковых гранатометов. Патронов не жалеть. Сейчас же откройте все цинки и набейте пустые магазины. Вопросы есть? Нет. Все ясно?

– Так точно, – загудел взвод.

– Тогда – разойдись. Всем на посты, я сам проверю готовность постов к бою.

Предложение лейтенанта не спать всю ночь не вызвало особого энтузиазма. Горов рассмеялся и сказал, что все остается, как и раньше, только один смотрит в ущелье, а другой ходит по гребню и в случае, если пойдет взводный, будит весь пост.

Поужинали галетами с сахаром. К вечеру небо затянуло низкими серыми тучами, стал накрапывать дождь. Сидеть по такой погоде было не очень-то приятно, и Горов приказал отбиваться, выдав предварительно Маляеву с Шафаровым по плащ-палатке.

Горов с Джахисом еще долго болтали о гражданке, мечтали о том, как поедут домой, а на Митю надвинулась мягкая густая пелена сна. Некоторое время он еще слышал непрерывный гул, докатывающийся до ушей, но потом перестал слышать и его и успел только почувствовать, что уплывает в лодке сна в другой, непохожий на реальность мир.

Он поднимался по лестнице высотного здания и не мог понять, почему пошел пешком, когда лифт работает, вот он, шумит под ухом, спуская смеющихся пассажиров. Сердце, как поезд на рельсовых стыках, шумно колотилось. В голове крутился трехзначный номер ее квартиры. Его пригласили на обед, а он даже не знает, как себя держать за столом. От сознания своей невоспитанности и неуклюжести кровь прилила к лицу, щеки и лоб стали горячими. Вот эта дверь с обивкой, и номер совпадает с тем, что крутится у него в голове. Дрожащий палец утопил кнопку звонка. Дверь открыла она в легком летнем платьице. Он забыл ее имя, и, кроме того, ему было стыдно смотреть на просвечивающие сквозь платье ноги. Он неловко протиснулся в щель полуоткрытой двери в гостиную. Лица людей были незнакомы ему, но он был уверен, что знает, как их зовут. Мужчины пожали ему руку, а женщины стали целовать в щеки, а потом терли его платочками, убирая губную помаду. Они делали это так усердно, что оставили вместо помады яркий румянец; ему показалось, что над ним посмеиваются, и от этого сделалось горячо в желудке. Наконец она пригласила их к столу и усадила его по правую руку от себя, от чего он еще больше смутился и хотел отсесть подальше, но она его удержала. Он посмотрел, как ловко и умело орудуют другие ножами и вилками, и тоже взялся за прибор, но нож был скользким, как будто кто-то специально его намаслил, и выпрыгнул из руки под стол. Он нагнулся, чтобы поднять его… Завывание сигнальной мины и хлопанье разлетающихся цветных ракет пересекла длинная оглушающая очередь. Вторя ей, пошли короткие и злые с другой стороны укрепления. Митя дернул затвором и вылетел наружу. За ним повыскакивали остальные, при этом кто-то крепко зацепился за камни и обвалил стенку.

Шафаров, показывая пальцем вниз, сказал срывающимся голосом: «Сработала та, дальняя, я чуть не наложил…» – «Чего ты суетишься, Шафаров? – спокойно проговорил Горов. – Наверное, собака или коза. Утром посмотрим».

Заснуть Митя больше не мог, хотя знал, что до смены еще часа два. Била нервная дрожь, и он никак не мог ее унять. Ворочался, стараясь забыть обо всем и уснуть, но так и не сумел – выбрался из укрепления.

– Проснулся уже? – удивился Шафаров.

– Да, не спится.

– Странно, у молодого – бессонница. Ну, тогда постой за меня, – и Шафаров нырнул в черную дыру укрепления.

Митя уселся на корточки рядом с Герой. Маляев сидел, прислонившись к стене, и смотрел в одну точку остекленевшим взглядом.

– Ненавижу! – произнес Гера так громко, что Митя испугался, как бы не услышал не успевший заснуть Шафаров. Но за стеной было тихо.

– Я за тебя здорово боялся, когда танцевали. – Митя положил руку Гере на плечо. – После тревоги не смог заснуть, подумал, что ты всех кончишь, пока спим.

– Да никого я не кончу! – захныкал Маляев. – Я в жизни никого пальцем не тронул. Я лучше себя убью. Возьму и застрелюсь! – сказал Москвич, все так же глядя в одну точку темного пространства над гребнем, и щелкнул предохранителем. Митя вскочил, схватился за ствол и с силой дернул на себя.

– Отдай!

Москвич разжал пальцы, и Митя полетел на землю. Он вскочил и дал Маляеву пощечину. Из укрепления донесся голос Горова: «Что у вас там за мордобой? Несите службу как положено. Утром выясните отношения». Москвича будто дернуло током; он поднялся и нервно заходил взад-вперед, шебурша мелкими камешками. Митя увидел, как у ног Москвича поднялись клубочки пыли. «Ему больно ступать, – догадался Митя. – Наверное, ноги совсем сгнили». Он подошел к Москвичу и заговорил, стараясь увидеть его глаза:

– Прости, Гера, я не хотел. Нельзя же так распускаться! Тебе достается немногим больше остальных, а ты закатываешь истерики, – неожиданно жалость прошла. – Почему я должен терпеть твои истерики? Я такой же, как ты, бесправный чижик! Если хочешь, капризничай перед стариками, а не передо мной. – Он повернулся и зашагал прочь. Под ноги ему попался автомат Москвича, он отпнул его.

– Митя! – Москвич догнал его. – Ты пойми, я не капризничаю. Не могу больше! В Союз хочу! Иногда думаю, пусть лучше ранят – в госпиталь попаду, но в Союз, а там уж зацеплюсь, останусь как-нибудь.

Митя остановился и покрутил пальцем у виска.

– Идиот! – внезапно он вспомнил, что думал так же на второй день рейда.

– Сделай для меня доброе дело, – Москвич перешел на шепот, хотя они были далеко от укрепления. – Прострели мне руку.

– Что-о?! – Митя схватил Москвича за ворот.

– Откроем стрельбу, скажем, что душманы, никто не узнает, – заторопился Москвич, отворачиваясь от удара.

– Ну, гнида! – Митя выпустил Москвича и зашагал к укреплению. Он уселся лицом к кишлаку, чтобы не видеть сутулую фигуру Москвича.

«Каков сучонок! Мы, значит, будем под пулями ползать, а он в госпитале до дембеля тащиться. Ну, сволочь! Как его в учебке-то терпели, гада!»

Митя просидел так, не видя перед собой ничего, кроме темных пятен нарастающего гнева, пока Москвич не ушел будить Рожина. Не дожидаясь, пока заспанный Рожин вылезет и заговорит с ним, Митя поднялся на гребень и всю оставшуюся ночь вышагивал по нему, как образцовый солдат, вызывая у Рожина недоумение.

Никакой банды ночью не было.

Опять потянулись похожие один на другой дни охраны. Ночью Митя стоял на посту, утром щелкал вшей и дремал, пока не просыпались старики, потом – завтрак из перловки и тушенки, и они с Москвичом и Кадчиковым отправлялись вниз на броню за водой и обедом. Ни с тем, ни с другим Митя не разговаривал.

Внизу приходилось ждать, пока сварится суп, и он за это время успевал умыться под шлангом водовозки, сходить к Вовке, которому сильно доставалось от стариков «за халяву» на броне. Они сидели с Вовкой в «бэтээре», курили и болтали до тех пор, пока кто-нибудь не шугал их оттуда.

А потом часовой подъем на гору с горячим термосом за плечами, в котором бултыхался жидкий суп, и целых полдня вынужденного одуряющего безделья под беспощадным солнцем и выполнение идиотских унижающих приказаний.

На четвертый день старики истощили свои запасы издевательств и перестали их трогать. Они лежали под ковром, дурели от жары, пели песни, потели и время от времени просили пить; иногда по вечерам забивали косячок.

Через неделю жизнь потеряла всякий смысл. Митя знал, что он будет делать завтра, послезавтра; порой ему казалось, что время остановилось и впереди – ничего, кроме бесконечной смены дней и ночей. Теперь ему стало лень умываться под шлангом, даже разговаривать с Вовкой, даже возненавидеть все окружающее было лень.

Пропал аппетит. Митя разогревал свою банку каши, ковырялся в ней ложкой, подносил ко рту, но есть не мог, его тошнило от одного запаха.

Горов предложил сходить в кишлак без ведома взводного – набрать фруктов, набить курятины. Все загорелись этой идеей. Решили идти прямо с утра, пока духи еще спят, а на посту оставить двоих для прикрытия. Горов сказал, что на этот раз из молодых пойдет Москвич. Митя расстроился, что его не берут, но потом вспомнил тяжелый котел с рисом и проситься не стал. «Может, оно и к лучшему, высплюсь, пока они ходят».

Вечером он почувствовал жар: горели лоб и щеки, губы высохли и потрескались, приходилось их все время облизывать. Кроме того, заболел живот. «Этого еще не хватало! Хорошо хоть в кишлак не идти. Отлежусь, может, легче станет». Всю ночь его тошнило, и впервые стоять на посту было холодно даже в бушлате.

Взошло солнце. Митя долго сидел под ним и никак не мог согреться. Когда прошелестела первая пуля, он даже не понял, что происходит. Вторая пуля выбила верхний камень укрепления. Митя прыгнул за стенку и, приладив автомат в бойницу, дал наугад короткую очередь. Оттуда ответили: из стенки посыпались крошки. «Метко бьют, гады! Хорошо, что мы стенку переложили». Проснулись старики и пошли палить из всех бойниц короткими и длинными очередями. Потом все стихло, и в этой оглушающей неожиданной тишине раздался голос Горова: «Кончайте стрелять, все равно пальцем в небо попадете».

В кишлаке было тихо. Минут через пять вылез Шафаров и так сладко зевнул, что сразу захотелось спать. «Все, обломали нас духи. Хотел бы я посмотреть на того дурака, который после такой утренней зарядки…» – Шафаров не договорил – над его головой прошли пули, расплескав камни на гребне. Он пригнулся и на четвереньках заполз назад.

Они просидели так несколько часов. Стоило только кому-нибудь высунуться, как начиналась стрельба, и пули щелкали по камням укрепления. Митя маялся на солнцепеке, обливаясь потом, и страдал от непрекращающейся боли в животе, а остальные сидели под пологом и время от времени орали, что эта баня им надоела и пора прищучить духов «вертушками». Пыряев на их пост идти побоялся, но из-за гребня прокричал, что наведет на кишлак минометчиков, а «вертушек» пока свободных нет – все на операции.

Минометы действительно заработали очень скоро, и, хотя из-за зелени увидеть, куда попадают мины, было невозможно, духи скоро успокоились.

– Ура, мужики! Душманы ушли! Вылезай на белый свет! – из укрепления выбрался Горов и завертелся в дикой пляске, высоко подбрасывая панаму. – Молодые, бегом готовить завтрак и обед одновременно. Хочу жрать, жрать, жрать!

Митя поплелся к вещмешку, где лежала тушенка. Горов остановил его:

– Ты, Шлем, ходишь, словно в штаны наложил. Посмотри-ка мне в глаза, – Горов дотронулся рукой до Митиного лба. – Живот болит?

– Болит.

– А понос есть?

Митя утвердительно кивнул:

– Температура вчера поднялась, а понос уже третий день.

– И ты молчал три дня! А если по твоей милости мы теперь заболеем желтухой или дизером? Да знаешь, что за такие вещи делают?

– Я хотел как лучше, думал, пройдет.

– Ладно, – Горов хлопнул Митю по плечу. – Ты парень крепкий, не нюнишь, но сказать надо было. Пойдешь с Кадчиковым и Маляевым на броню и покажешься врачу. Если он тебя там оставит, не дрыгайся, на гору не лазь.

– А как же вы тут без меня?

– Справимся. Я думаю, Москвич один может пошуршать, не такая уж это трудная работа – на посту стоять.

Спускался Митя с горы долго, хотя Москвич с Кадчиковым поддерживали его, ноги стали ватными и плохо слушались, кружилась голова, в глазах плавали красные и черные круги. В нескольких метрах от санитарной машины его вырвало.

Из машины по лесенке спустился лейтенант, тот самый, что читал им лекцию перед нарядом по столовой. Лейтенант похудел и загорел до черноты.