Текст книги "Жизнь и смерть сержанта Шеломова"

Автор книги: Андрей Житков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Андрей Житков
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ СЕРЖАНТА ШЕЛОМОВА

«Здравствуй, милая моя, дорогая мамочка!

Пятые сутки едем на юг. Когда выходили из учебки, под ногами трещал лед, а в Ташкенте – жара градусов тридцать и цикады поют по ночам. Сопровождающие нас сержанты-дембеля отвезут нас до Ашхабада – и по домам. Судя по их рассказам, служить буду где-то под Ашхабадом.

Мы сидели на вещмешках прямо на плацу, ждали отправки в Германию. Я на Германию сильно надеялся: оттуда увольняются раньше, платят марками, да и на заграницу посмотреть охота. А тут приехали эти, из Ашхабада, ну и все пошло к чертям! Теперь придется полтора года на солнышке жариться. Единственная радость – фруктов поем.

Перед отправкой нам выдали сухпай на три дня: тушенку, кашу, сахар, по буханке хлеба. Мне эта каша уже на второй день в глотку не лезла. А потом собрали оставшуюся тушенку и кашу, отнесли на кухню. Представляешь, прямо за тепловозом – вагон-кухня, котлы посредине. Вагон болтается из стороны в сторону; каша и суп о стенки плещутся, весь пол залит. Ну вот, зато мы теперь едим все горячее. Ты не волнуйся, кормят нас хорошо.

Едем около границы, поэтому на каждой станции ходят пограничники, а ночью поезд освещают прожекторами.

Вчера видел живого верблюда. Одно дело – в зоопарке, другое – на воле. Он мне совершенно не понравился: облезлый какой-то, одни ребра торчат, а рядом в пыли – голые ребятишки, такие же доходяги. Жара, мухи, грязюка страшная!

Ребята тут купили у бабушки на станции простокваши и лепешек. Так что сейчас попируем! Помнишь, наша бабушка тоже выходила к поездам продавать клубнику в кулечках? А у них тут кто с ведром молока, кто с творогом, а осенью, говорят, с дынями и арбузами.

Письмо это брошу скорей всего в Ашхабаде. Не беспокойся за меня.

Целую и обнимаю, твой сын Дима».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Двигатели надрывно запели на октаву выше, самолет повернулся боком к ослепительному солнцу и пошел на снижение, отбрасывая на город стремительную птичью тень. Размазанный по плато город заспанно щурился плоскими крышами, впитывающими солнечное тепло.

Самолет лихорадочно затрясся всем телом, коснувшись колесами посадочной полосы, но быстро успокоился и, подрулив к башне аэродрома, замер на месте.

Ждали трапа. Лязгнули ручки люка, и густой горячий воздух заполнил нутро машины.

Они сидели, вжавшись в высокие спинки кресел, и напряженно молчали…

«Выходи строиться!» – знакомая резкая команда сорвала их с мест и бросила к выходу, яркий свет ослепил. Натыкаясь друг на друга, они спустились по трапу и построились около открытых «Уралов».

После короткого инструктажа их посадили на машины и повезли на пересыльный пункт. Тяжелые «Уралы» вывернули с аэродрома на грунтовую дорогу и тотчас же покрылись клубами белой пыли. Стало трудно дышать, пыль набилась в глаза, рот, уши, за шиворот, расплылась грязными потеками по спинам.

Через несколько минут машины остановились у железных ворот пересылки. Ворота раскрылись, и они, ослепленные солнцем, ошалевшие от быстрой езды, наглотавшиеся пыли, вошли.

Огороженная рядами колючей проволоки, с ровными рядами палаток, водяными баками, умывальником, кухней, вышками по углам, пересылка – временное пристанище всех, кто попадал сюда, – была для них никогда не виданным, иным миром.

– Прямо как на зоне, только бараков нет, – мрачно сравнил кто-то.

– А ты на зоне бывал?

– Отставить разговоры! – негромко скомандовал подошедший майор с нервным, дергающимся лицом. В его руках мелко дрожали списки.

После переклички их повели на прививки, но в очереди никто стоять не стал, все разбрелись кто куда.

Очень хотелось пить. Вода в баках была теплая и сильно отдавала ржавчиной. Митя прополоскал рот и пошел вдоль палаток, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь тень.

– Митяй! – Вовка с расстегнутым воротом рубахи и сдвинутой набекрень фуражкой стоял перед ним и широко улыбался, показывая желтые зубы.

Оказалось, их отправили на сутки раньше. Неожиданно, ночью, никто ничего и не понял спросонья, при свете фар произвели перекличку, затолкали в машины и отвезли на аэродром.

С Вовкой они вместе работали последние три месяца учебки на строительстве штаба. Днем стелили паркет, красили потолки, стены, а по вечерам выпрашивали или просто воровали на кухне свинину, картошку, хлеб, выкладывали из паркета костерок и готовили себе шикарный ужин. На вечернюю поверку они не ходили, оправдываясь тем, что охраняют паркет от воров.

Их сладкая жизнь кончилась неделю назад, когда прибежал от старшины человек и приказал собираться для отправки… А сейчас они снова были вместе.

– Слушай, тебе уже всадили эту гадость? – Митя взглядом показал на очередь в палатку.

– Гамма-глобулин? А как же! Если сейчас не впрыснешь, через неделю загнешься от желтухи. Знаешь, сколько с ней в Союзе по госпиталям народу валяется?

– Ладно, успею еще. Давай лучше покурим.

Вовка вытащил из кармана кителя пачку «Столичных».

– Откуда? – удивился Митя.

– Рубли оставались, здесь они ни к чему, вот я и купил десять пачек.

Они уселись с теневой стороны палатки, куда солнце еще не успело добраться, прислонившись спинами к горячему брезенту.

– Слушай, Вовк, что они здесь пьют? Из этих цистерн течет одна ржавчина.

– Да ты что, рехнулся? Они этой водой даже не умываются. – Вовка сладко затянулся. – Ниче, скоро придет водовозка, тогда и напьешься.

– Может, залезем в какую-нибудь палатку да подрыхнем немного, а то я ночью почти не спал.

– Ну-ну, попробуй, сваришься через пять минут. Там внутри как в парилке, койки без матрасов, да еще дембеля подкарауливают таких, как ты, птенцов, вмиг все снимут, не пискнешь. Я уже ученый. – Вовка вздохнул.

Только сейчас Митя заметил, что китель на Вовке старый, весь замызганный и погоны держатся «на соплях».

– Когда это тебе так?

– Да-а, сегодня ночью заволокли в палатку, китель сняли, погоны сорвали, у них свои, гнутые – дембельские, всучили это старье и пинка под зад!

– А ты чего?

– Да ничего, утерся и пошел!

– Ты не раскисай! Нас теперь двое.

Вовка улыбнулся и хлопнул Митю по плечу:

– А я и не раскисаю. Давай лучше подумаем, где спать будем. Неизвестно еще, кто нас «купит», в некоторые районы самолеты бывают раз в неделю.

– А дорог-то нет, что ли?

– Как же, есть, только я лучше самолетом полечу…

Они разговаривали о житье-бытье, а тень за их спинами все съеживалась и съеживалась, пока не исчезла совсем, и солнце безжалостно уставилось на них.

Ноги распухли в сапогах. Мимо двигались разморенные люди с красными потными лицами; время от жары текло медленней, а иногда и совсем останавливалось, кружась желтыми песчаными смерчами на дорогах.

Митя услышал, как кто-то сидящий в голове назвал его фамилию: «Шеломов» – и потом еще раз повторил: «Шеломов!»

– Эй, ты что, заснул? – Вовка сильно тряс его за плечо. – Тебя вон майор доораться не может.

Митя с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, заковылял туда, где его ждали нервный майор и капитан в комбинезоне песочного цвета.

– Никак разморился на солнышке, – майор приторно улыбнулся. – Ничего, сейчас проветришься.

Майор выкрикнул еще несколько фамилий молодых сержантов, их построили, капитан забрал у них военные билеты и, показав рукой на стоящий за воротами пересылки «Урал», крикнул:

– К машине!

Все рванули к грузовику, и только Митя остался на месте. Он вдруг понял, что, не успев встретиться с Вовкой, должен расстаться с ним навсегда. Вовка все так же сидел у палатки и смотрел в его сторону.

– Товарищ капитан! – обратился Митя плачущим голосом. – Товарищ капитан! Как же так? У меня здесь друг, мы с ним полгода в учебке вместе… земляки, братья… – Митя, не зная, что бы еще придумать более веское, скорчил умоляющую рожу.

Капитан поморщился, но полез в карман:

– Ладно. Фамилия?

– Моя? – Митя задохнулся от радости. – Шеломов!

Капитан вытащил наугад военный билет:

– Казаченко!

К ним подбежал длинноногий нескладный парень в висящей мешком парадке.

– Ты остаешься, – капитан показал пальцем на одну из палаток. – Сбегай за майором, приведи его сюда. – Он повернулся к Мите. – Ну давай, показывай своего брата-акробата…

– С приездом на землю обетованную, мужики, – пошутил младший сержант, протягивая руку. – Горов. Замполит велел привести вас в модуль на пару ласковых. Так что давайте за мной.

Вслед за сержантом они зашли в длинное одноэтажное здание, которое он назвал модулем. Вдоль всего здания тянулся коридор с дверями по обе стороны.

– Назвали барак модулем и думают, что будет красивей, – шепнул Вовка.

– Помолчи, сопля, – незлобно бросил Горов и стукнул в одну из фанерных дверей. – Разрешите?

В комнате было сильно накурено. На столе валялись пустые консервные банки, корки хлеба, грязные ложки. Над столом вились мухи, наполняя комнату монотонным жужжанием. В углу около зашторенного окна лежал, уставившись в потолок, грузный, оплывший капитан и курил. Над кроватью на огромном гвозде висел автомат. Вошедших капитан будто и не заметил.

Горов кашлянул:

– Товарищ капитан, вы просили молодых привести.

– Не ори, не видишь, я мушиный хор слушаю, – капитан неловко повернулся на бок, сморщившись при этом от боли, и с любопытством посмотрел на молодых. – Фамилии?

Они назвались.

– Что, товарищи сержанты, повоевать захотелось? – подмигнул капитан.

– Мы сюда, товарищ капитан, не рвались, – ответил Вовка.

– А мне на ваше рвение наплевать! – Капитан завелся. – Придется повоевать под завязку. Полк каждый день обстреливают, иногда режут. Процентов тридцать-сорок выбивают. Живыми остаться – шансов мало, вы домой так и напишите, что, мол, не жди, мама, родного сына. – Капитан затушил окурок о спинку кровати и, повернувшись на спину, принялся разминать затекшие пальцы.

Горов уселся на стул и, вытянув из лежащей на столе пачки сигарету, закурил.

При последних словах замполита Митя почувствовал себя неуютно от родившегося где-то в спине холодка. Было видно, что Вовке и сержанту, попавшему с ними в один взвод, кажется, фамилия у него Кадчиков, тоже не по себе.

Неожиданно койка замполита заходила под его грузным телом. Он хохотал до слез, повторяя между приступами смеха:

– Испугались, чижики, испугались!

Наконец он немного успокоился, и прохрипел улыбающемуся Горову:

– Нет, ты видел, как у них рожи вытянулись? – Замполит перевел взгляд на них и уже другим, серьезным тоном сказал: – Вы, ребята, ничего не бойтесь, службу тащите. Домой напишите, что попали в тихое спокойное местечко в Кабуле. Обстрелов у нас последние два года не было. Гибнут больше по собственной дурости. Ребята у нас в батальоне дружные, боевые. Ну а если обижать будут, приходите ко мне. – Замполит потянулся к пачке сигарет и, сделав неловкое движение, сморщился от боли и застонал. Он махнул рукой, мол, уходите, и Горов вытолкал их за дверь.

Они отправились к палаточному городку.

– Ну и шуточки у нашего замполита, – сказал Вовка. – Я чуть в штаны со страху не наложил.

– Слушай, Горов, что это он все время от боли морщится? – спросил Митя.

– Полгода назад духи ему пару пуль зарядили, одна – в позвоночник, теперь у мужика ноги не работают, а списать все никак не могут – замены нет. Вот он и валяется на койке, дембеля ждет.

– Дедов у нас во взводе много? – почему-то шепотом спросил Кадчиков.

– Шестеро. Сам я осенью тоже дембель даю. Сами все увидите, что к чему. Главное – в обиду себя не давайте, держитесь вместе.

Палатка была пуста. Надраенные до блеска полы, аккуратно заправленные койки в два яруса – все говорило о том, что здесь до них кто-то здорово потрудился.

Горов велел им оставаться в палатке, а сам вышел. В нерешительности они переминались с ноги на ногу посреди сияющей чистотой палатки, боясь наследить.

Смуглая рука откинула полог, и на пороге показался высокий узбек с торчащими как иголки усиками, он был одет в новую ушитую «хэбэшку». Узбек изучающим взглядом смерил их с ног до головы, потом ткнул в Митю пальцем и сказал:

– Ты! Пошли со мной.

– Зачем? – удивленно спросил Митя, забыв, что таких вопросов в армии не задают.

– Э-э, сейчас узнаешь, – ответил узбек и бросил в рот шарик жевательной резинки.

Они прошли между рядами палаток и зашли в сколоченную из фанерных щитов и досок маленькую приземистую каптерку.

В темноте Митя, не сразу всех разглядел. Приведший его солдат сказал что-то, и сидевшие там засмеялись.

Один из них, маленький, наголо бритый, соскочил со стола и, обойдя Митю вокруг, неожиданно хлопнул его по плечу:

– Откуда родом, братан?

Митя ответил, чувствуя, как рубашка прилипает к спине.

– О, значит, земляки! – засмеялся лысый. Одной рукой он обнял Митю, а другой стал расстегивать пуговицы кителя.

– Ты чего? – спросил Митя, задерживая его руку.

– Ты пойми, дорогой чижик, мне скоро домой ехать, а парадки нет. Неужели не поделишься с земляком?

Митя перестал сопротивляться и только спросил:

– Ты откуда родом?

– Я? Из Чарджоу, – ответил парень, стаскивая с него китель.

– Так какой же ты земляк? – удивился Митя.

– А мы тут все земляки, братья, и должны помогать друг другу. Разве не так, мой дорогой чижик?

– Так, конечно, – ответил Митя, сглатывая слюну. Он разглядел в темноте незнакомые ухмыляющиеся лица, и ему стало страшно.

– Ну а раз так – снимай брюки, – сказал лысый.

Узбек, который привел его сюда, видимо, каптерщик, кинул взамен старую залатанную «хэбэшку», пахнущую бензином.

– Носи на здоровье!

Пока он натягивал на себя форму, к нему опять подошел лысый и протянул трубку, от которой исходил острый сладковатый запах.

– На, затянись ради дружбы.

– Я не курю, – попытался отказаться Митя.

– Давай, давай, не отказывайся, – сказал лысый, вкладывая ему в руку трубку.

Митя затянулся. Что-то острое разодрало горло, и он закашлялся. Раздался смех. Лысый забрал у него трубку и отдал кому-то в темноту.

– Сейчас сходишь на «пэхэдэ» за чаем и будешь свободен.

Митя увидел протянутые ему котелки. Он вспомнил, как его учили не позволять себя припахивать, а то, если один раз позволишь, всю службу потом будешь шуршать как пчелка, лучше один раз получить по морде, чем тащить службу за других, и Митя решительно мотнул головой: «Нет!» Острая боль прошла через нос, а спиной он почувствовал впивающееся дерево, – отлетая, Митя ударился о торчащие концы досок. Он быстро поднялся, вытирая ладонью кровь.

– Бегом за чаем! – скомандовал лысый, протягивая котелки.

И Митя побежал. Полевую кухню среди палаток он отыскал быстро и, откинув дрожащими руками крышку котла, начерпал полные котелки светло-желтой прозрачной жидкости.

Когда он вернулся в палатку, голова раскалывалась от боли, а к горлу подступала тошнота. На одной из кроватей сидел голый по пояс, черный от загара парень и курил, напротив него сидели Вовка с Кадниковым и что-то рассказывали. При его появлении они замолчали.

– Иди сюда, – поманил его пальцем парень. Он увидел разбитый нос и усмехнулся; – Что, уже схлопотал, сержант? А ты скажи, кто в этом виноват? Тебя любой поманит, а ты и пойдешь, как телок на веревочке. Горов! – крикнул парень.

Полог откинулся, и вошел Горов с сапожной щеткой в руке.

– Ты почему позволил с молодых парадки снять?

– Ты что, Фергана! Я их и оставил-то всего на секунду. Вернулся, а этого уже нет, – кивнул он на Митю.

– На секунду! – заворчал Фергана. – Чтоб впредь глаз не спускал! А теперь, молодежь, слушайте сюда, – он стряхнул пепел прямо на сияющий пол. – На чужих не работать. Выполнять приказы только своих. Если кто-то захочет вас припахать, пусть обращается ко мне. Так и говорите: «Обращайтесь к Фергане», а я посмотрю, давать или не давать. Если увижу, что пашете на чужих, морду набью!

Фергана взглянул на Митю:

– Скидывай поскорей эту рвань, пока вши на тебя не переползли. У тебя форма есть?

– Есть в вещмешке, новая.

– Вот и хорошо, а ботинки мы вам подберем, а то в сапогах все ноги испарите.

Фергана откинулся на подушку, показывая, что разговор окончен.

Горов отозвал их в дальний угол палатки и шепотом сообщил, что через полчаса они идут на заготовку обеда, а пока свободны.

Эти полчаса они просидели на краешке кровати, уставившись в вешалку с шинелями. Выходить из палатки никому не хотелось. В ней, охраняемые могучим храпом спящего Ферганы, они чувствовали себя в безопасности.

Столовая была огромной гофрированной крышей, положенной прямо на землю. В ней плавал зной, смешиваясь с запахами разносимого борща и каши; голоса гулко двоились, отражаясь от раскаленных скатов.

Сержанты получили на раздаче суп, кашу, компот, две буханки хлеба и, усевшись на скамью, стали ждать.

– Почему всего так мало? – поинтересовался Митя. – У нас во взводе человек тридцать, а получили мы на десятерых.

– А остальные поедят огурцов с грядок да сухпай, – ответил Горов, обливаясь потом от горячего компота. – Мужики ушли в сопровождение на Гардез и приедут только к ужину, а остальные сейчас будут, они что-то там бетонируют, на спортгородке. Кстати, после обеда пойдете вместе с ними.

В столовой слышалась ругань, металлический звон посуды, воздух загустел и стал липким, отчего Митя все чаще широко открывал рот, как рыба, выброшенная на берег. В бачок с компотом уже упало несколько капель пота, хотя он ежесекундно утирал рукавом лоб.

Минут через двадцать столовая опустела, и остались только чижики, которых наряд по столовой заставил убирать со столов.

Горов посмотрел на часы:

– Хватит ждать, забирайте баки и бегом в палатку, накормите Фергану так, чтобы он встать не мог, потом один остается мыть посуду, а двое чешут на спортгородок месить бетон. Все ясно?

– Угу, – промычал Вовка, дожевывая кусок белого хлеба. В учебке он всегда страдал от голода и вечно набивал карманы оставшимися на столах кусками. Однажды его за этим занятием поймал сержант и, взяв у хлебореза буханку черного хлеба, заставил перед строем ее есть. Вовка осилил только треть буханки, но и после этого ему было очень плохо.

Горов достал Вовку носком ботинка, но больше трогать не стал, сказал только:

– Чему вас только в учебке учили. Вечером будем тренироваться, а сейчас – баки в руки и бегом в палатку.

Метров сто они действительно бежали, потом пошли, тяжело дыша. Кадчиков матерился и говорил, что негоже ему, сержанту, бегать по приказу младшего и что он-то думал, здесь нет дедовщины, а ее здесь – нахлебаешься досыта, пока прослужишь год.

Вовка подзадоривал Кадчикова, что неплохо, мол, намекнуть Горову, что он не прав, и приказать по праву старшинства что-нибудь издевательское, например, после отбоя пятки почесать или стишок почитать.

Митя почти не слышал их. После столовой ветерок, обвевающий лицо, казался приятно прохладным. Он думал о том, что у него кончились конверты, нужно будет где-то доставать и придется врать матери о том, куда попал, а иначе она побежит по военкоматам, по приемным выручать сыночка и многого там наговорит и ему будет стыдно; что Горов и Фергана совсем неплохие ребята, если бы все были такими и не давали их в обиду «чужим».

На плацу крутился, перебегал с места на место завинченный спиралью пыльный столб.

Около палатки Вовка остановился и достал из кармана спичечный коробок:

– Мыть посуду никто не хочет, поэтому давайте по справедливости, кто тянет короткую, тот и моет.

Короткая досталась Кадчикову. Митя обрадовался, что не останется в палатке один, хотя знал, что со спичками Вовка схитрил, он всегда оставлял себе ту спичку, которую хотел.

По дороге к спортгородку Вовка с Митей выкурили по сигарете, напились тепловатой воды из умывальника, посидели на горе в тени чахлого деревца. Торопиться они отвыкли еще в учебке, уяснив однажды, что чем больше работаешь и суетишься, тем больше на тебе ездят.

Со склона им хорошо было видно, как на спортгородке копошатся пять черненьких фигурок: поднимают и вкапывают столбы, мешают раствор в большом корыте.

От жары и сытости клонило в сон. Голова налилась тяжестью и все норовила соскользнуть на грудь, но Вовка, зорко наблюдавший за тем, что происходит на спортгородке, заснуть не дал.

– Ходу, Митяй, – заторопился он. – Горов идет.

– Где? Где? – закрутил головой Митя. После дремы все плыло перед глазами. Наконец он разглядел движущуюся по направлению к спортгородку фигурку.

Они скатились с горы лавиной, разбрасывая камешки в разные стороны.

Горова они опередили минуты на две. Когда он подошел, они уже мешали в корыте раствор, высунув от усердия языки, а пятеро их только что приобретенных начальников, отслуживших по году, сидели на корточках невдалеке и курили.

Горов присел к ним и спросил:

– Товарищи солдаты, почему на обеде не были?

– Да пошел ты со своим обедом! – огрызнулся Шафаров, маленький худой казах с ярко-желтыми глазами. – Мы вон тебе оставили, – и он кивнул на стоящий неподалеку картонный ящик.

Горов подошел к ящику и присвистнул:

– Эй, чижики, кончай работу! Идите попробуйте, чем нас здесь кормят.

– Пусть работают. Они только начали.

– Как только начали? – искренне удивился Горов. – Я их час назад в палатку послал.

– Значит, так послал. Они за несколько минут до тебя прибежали, мы, говорят, ваши молодые сержанты, и – за лопаты.

Горов поманил их пальцем и, дважды больно ткнув кулаками в грудь, жестко сказал:

– Если вы собираетесь шланговать с первого дня службы, ничего хорошего от нас не ждите. Сегодня останетесь без сладкого.

Вовка с Митей ворочали лопатами в корыте, а Горов вытянул из ящика пачку печенья, кулек конфет, несколько баночек с соком и принялся за еду. Они, обливаясь потом, сосредоточенно работали, стараясь не смотреть в сторону Горова, не слышать хруста печенья.

За работой они не заметили, как солнце зацепилось за горы. Кто-то крикнул им: «Хватит! А то на завтра работы не останется!»

– Садитесь, – предложил Горов. – Покурим.

Кабалов, по лицу совсем еще мальчишка, снял панаму, вытащил из кожаной подкладки небольшую черную палочку и накрошил ее на ладонь. Горов тем временем вынул из пачки сигарету и, размяв ее пальцами, вытряс немного табаку, потом оторвал от пачки кусочек и, плотно закрутив его в трубочку, вставил в сигарету.

От крошек исходил знакомый запах, точно такой же был у трубки, которую ему сегодня сунули.

– Я эту штуку уже пробовал. В каптерке узбеки дали, – сказал Митя.

– Ну и как? – поинтересовался Кабалов.

– Горло дерет.

Все засмеялись, даже Вовка. «Можно подумать, он когда-нибудь курил анашу!»

Кабалов забрал у Горова сигарету с гильзой и вытряхнул оставшийся табак: часть – на ладонь с крошками, часть – на землю. Он перемешал пальцем крошки с табаком, ловким движением забил смесь в сигарету и сунул ее в рот Горову.

– Поехали, – процедил Горов, чиркая спичкой. – Каждый по затяжке, а вы, чижики, учитесь, пока до вас дойдет.

Горов сильно втянул в себя дым вместе с воздухом, Косяк пошел по кругу. Передавали осторожно, держа сигарету почти вертикально, чтобы горящая анаша не выпала. Митя опять ощутил сильное першение в горле, но сдержался. После второй затяжки с воздухом, как научили, в голове зазвенело, накатила теплая волна тошноты, и он подумал, что, слава богу, косяк быстро закончился.

Черпаки с любопытством смотрели на молодых, ждали, что с ними будет. Вовка сидел как ни в чем не бывало, только глаза слегка покраснели, Митя чувствовал себя скверно, но старался не подавать виду.

– В первый раз никогда не действует, – прохрипел длинный, высохший, как мумия, Барановский.

– Я, когда меня первый раз обдолбили, никакого кайфа не мог поймать, зато потом все пошло как по маслу, – засмеялся Кабалов.

Все закивали, захихикали, пошли воспоминания о том, как «чуть не залетели», «здорово обдолбились». Митя надсадно улыбался, а сам боялся, как бы не стошнило, и думал о том, как часто придется курить эту штуку.

Скоро солнце растеклось по небу лопнувшим желтком, и все заторопились в палатку поваляться перед ужином.

Митя с Вовкой тащились позади всех, поднимая ногами красную от заката пыль. На них сгрузили весь инструмент.

– Ну как? – спросил Митя.

– Не знаю. Я ничего не почувствовал, – ответил Вовка, пожимая свободным от лопат плечом.

– А меня здорово потащило, только тошнит.

День кончался. Из палаток доносился хохот и мат. Мимо них пылили орущие песни роты, внизу, в городе, мерцали островки огней, а их время все еще отсчитывало полдень самого длинного первого дня.

На ужин давали клейстер – разваренные в котлах картофельные хлопья. Его никто не брал, и повара грозились, что больше ужин варить не будут. Горов приказал набрать чаю и клейстер – «нехай чижики съедят» – и дуть в палатку, потому что сопровождение придет через час, а на ужине все равно никого не будет – все в кино.

В палатке все было вверх дном. На табурете у входа чадила «летучая мышь», а рядом на ящике из-под снарядов, зарывшись головой в шинели, спал Кадчиков.

Вовка подошел к нему и, раздвинув полы шинели, истошно заорал:

– Душманы! Тревога!

Кадчиков подскочил на месте и дико вытаращился на Вовку. Тот засмеялся.

– Ах ты, гнида, поспать не даешь!

– Ладно тебе, – Митя попытался успокоить Кадчикова. – Дневальный, а спишь как суслик.

– И будешь спать вечным сном, – добавил Вовка.

– Тут и без душманов будешь спать вечным сном. Вон что натворили! Весь вечер лежали на кроватях и кидались друг в друга чем попало.

– Это они обкурились, ты не переживай, – успокоил его Митя.

– Они обкурились, а нам убираться!

– А нам и так убираться, пока молодежь не придет; вздохнуть не дадут, вот увидите.

– А когда сюда молодых привозят? – оживился Кадчиков.

– Я слышал, весенний призыв после карантина где-то в конце июня. Мы к тому времени загнемся.

– Не загнемся, если будем поровну делить. – Митя прислушался к стрекотанию проектора. – Кроме нас – еще двое молодых сержантов, да молодых нашего взвода трое. Считай, треть взвода.

Проектор поперхнулся и замолк.

– Пленка порвалась, – констатировал Вовка. – Пошли лучше кино смотреть, а как жить – завтра поглядим.

– Фергана запретил. Сказал, что мы заступаем в вечный наряд по взводу до прихода молодых.

– Права не имеет, сволочь! – разволновался Вовка.

– Иди поищи свое право, – язвительно предложил Кадчиков.

– Раз так, плевать я хотел на запреты! – Вовка яростно откинул полог.

– Слушай, Кадчиков, по уставу ведь нельзя!

– Наивный, – усмехнулся Кадчиков. – Ты за полгода службы видел хоть раз, чтобы все делалось по уставу?

Митя не ответил. Он надел шинель и, захватив еще одну для Вовки, вышел из палатки.

На склоне горы тускло светился экран полкового кинотеатра, состоящего из врытых в землю столбов с маскировочной сеткой, скамеек да маленькой кинобудки, притулившейся на выступе скалы. Старая, заезженная пленка все время рвалась, и тут же поднимался яростный свист.

Митя вовнутрь войти не решился, а, пристроившись около столба, принялся выискивать глазами Вовку, но разглядеть его в темноте среди десятков голов было невозможно. «Черт с ним, пусть мерзнет!» – зло подумал Митя и стал смотреть на экран.

Бешено неслись кони, роняя пену с губ, сияли клинки, повизгивали и трещали, разваливаясь на ходу, колеса тачанок, пулемет перекрывал прыгающие из динамиков звуки; потом изображение лихорадочно затряслось, промелькнул рваный кусок пленки, и экран погас.

Визг, крики, свист. Кто-то собирался пойти в будку разбираться с механиком. Когда шум немного стих, из будки высунулась лохматая голова и заявила: «Дальше еще хуже. Пленка – склейка на склейке, через минуту опять порвется, так что кина не будет».

Все еще немного погалдели и потянулись к выходу. Митя быстро зашагал с горы, надо было успеть в палатку до прихода стариков. Его потянули за рукав. Разглядеть лица тянувшего Митя не смог. «Эй, сержант, дело есть, зайдем в каптерку». Зная, что ничем хорошим «дела» с молодыми сержантами не кончаются, Митя с силой рванул рукав и побежал. Его догоняли. Он припустил, но кто-то ловко подсек его, и Митя с размаху упал лицом вниз, подняв клубы пыли. Он завертелся на месте, пытаясь отбиваться ногами, но удары то с одной, то с другой стороны доставали его.

«Ну-ка, прекратить драку!» – офицерский металлический голос остановил удары, и в следующее мгновение Митя летел по плацу к своей палатке.

В палатке было накурено. Фонарь выхватывал незнакомые запыленные лица. Посреди палатки, выстроившись в шеренгу, переминались Вовка, Кадчиков и двое незнакомых ему молодых сержантов с темными разводами грязи под глазами; они только что вернулись из сопровождения, и по их полузакрытым остекленевшим глазам можно было угадать их единственное желание.

– Где тебя носит, сержант? Мы уже беспокоиться начали, твоих друзей-чижиков застроили, – голос Ферганы не предвещал ничего хорошего. – Не успели приехать, а уже гуляете, в кино ходите, а дедушки в сопровождения ездят, жизнью рискуют. Придется всех молодых наказать. Я, как младший по званию, не имею на то прав и поэтому поручаю замкомвзводу Горову с вами потренироваться, вспомнить детство золотое, учебку.

Горов встал между кроватями и, отхлебывая из кружки чай, приказал:

– Упор лежа принять!

Молодые бросились на пол.

– Отжимаемся на счет. Р-раз! – Горов выдержал паузу. – Держим прямо спинку! Не прогибаемся! Не провисаем!.. Два!

На седьмом качке руки ходили ходуном, на пол равномерно капал пот, а в виске нервно дергалась быстрая ниточка: «Не рухнуть!.. рухнуть… рухнуть», но пол неумолимо притягивал. А тут еще Фергана решил проверить их на прочность – пошел по спинам. Руки согнулись, и Митя почувствовал животом комья грязи на полу.

– Слабоват, сержант, а в кино бегаешь, – злорадно сказал Фергана, балансируя на Митиной спине. Раздался смех.

Чей-то голос снаружи произнес:

– Атас! Дежурный по части проверяет!

Все засуетились, полезли по кроватям прямо в ботинках. Горов, укрываясь одеялом, командовал скороговоркой:

– Двое молодых остаются. Один за дежурного, другой за дневального; возьмите фонарь, поставьте в углу около тумбочки; вечерняя поверка произведена, Котов в госпитале.

Митя лежал на втором ярусе, укрывшись с головой, и дышал в чью-то вспотевшую спину. Он попал в щель между двумя сдвинутыми кроватями, было очень неудобно и жестко. Еще недавно он считал Фергану с Горовым своими парнями, с которыми, несмотря на разницу в службе, можно жить, а сейчас горячая ненависть переполняла его.

Полог раздвинулся. Яркий луч прошелся по койкам, уставился на Вовку – он остался дневалить вместе с незнакомым сержантом.

– Кто дежурный?

– Я, товарищ майор, – вызвался Вовка, умудрившийся в темноте рассмотреть погоны.

– Где обмундирование? У вас что, люди в одежде спят? – луч уперся Вовке в лицо.

– Никак нет, у них одежда под подушками, – нашелся Вовка. – Ночью, знаете, из других подразделений воруют.

– Зачем тогда дневальные, если воруют?

– Дневальному ночью воды нужно принести или еще чего, в это время и воруют, – поддержал Вовку незнакомый сержант.