Текст книги "Путь одиночки"

Автор книги: Андрей Левицкий

Соавторы: Виктор Глумов,Антон Кравин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Когда все было готово, выдвинулись. Проводник шел впереди и каждый миг ожидал удара в спину – такая волна агрессии исходила от спасенного.

– Данила, – решился-таки представиться спец.

– Слушай, Данила, бро, ты в гравицапу чуть не влип, так? А знаешь, что в гравицапах водится?

– Гравитация, – проявил эрудицию Данила.

– Облегчалка! – наставительно воздел палец Момент. – Это такая цацка, ее в рюкзак положишь – он легче станет. «Сувенир» под названием «облегчалка» стоит денег. И сдается мне, бро, в той гравицапе она лежит, нас дожидается. Вытащим моментом, деньги – пополам, твою половину я сразу в счет долга спишу. Скажем, триста баксов. Устроит?

Данила хмыкнул, разминая запястья. Прищурился на спасителя как-то не по-доброму. Момент аж пожалел, что его освободил. Ща ка-ак… Нет, не «как». Масовец произнес:

– Не устроит. Но я тебе помогу. Исключительно на добровольных началах. Как жест, значит, дружеский.

Момент поскреб подбородок. Темнит спец, запудрить мозги хочет, а потом еще так повернет, будто он, чудик, – главный. Ладно, облегчалка на дороге не валяется… то есть как раз валяется, но поди возьми.

Осторожно приблизились к искажению. Гравицапу узнать легко – трава и мох в ней не просто примяты по кругу, а вплющены в землю. Эта была большая – метров пять в диаметре, но не сплошная. В центре гравицапы был островок (маленький, в метр) нормальной растительности. Кольцо, значит, а не сплошной круг. Это хорошо. Это как «глаз смерча».

– Видишь? – спросил он. – Вон там трава нормальная, бро. Это значит, если прыгнуть и туда попасть, окажешься внутри, но в безопасности. Главное – в прыжке землю ногой не задеть, а то заплющит.

– И чего?

– И ничего. Ага, а вот и цацка! – Момент указал Даниле на утопленный в мох и почву «сувенир».

Облегчалка – похожий на гальку камешек, плоский, овальный, черный с металлическим отблеском. Эта была компактной, на ладони поместилась бы. А сильная она или нет – зависит от многих факторов – например, от того, сколько жизней гравицапа загубила. Но вообще, место хоженое. Наверняка уж больше одной…

Момент потер руки и облизнулся. Никому не продам, себе оставлю. Суну в рюкзак, всё полегче таскать будет. Подошел вплотную к границе искажения, протянул над пятном вмятой травы руку – кожу чуть закололо, неприятно, как статическим электричеством, но вниз не повело, и то хорошо.

– Не опасно? – спросил масовец, держась позади.

– Не, бро. Тебя заколбасило, потому что ты наступил. В гравицапу наступать нельзя. А так – хоть летай над ней, хоть с шестом прыгай.

Достать цацку, как на жаргоне проводников и браконьеров назывались «сувениры» Сектора, не было никакой возможности. В другой раз Момент, может быть, плюнул бы и дальше пошел. Но тут ему как вожжа под хвост попала: ведь прямо под носом лежит.

– Знаешь, бро, давай так: я прыгну в центр, оттуда дотянуться получится. А ты страхуй.

– Как это – страхуй? Тебя там сплющит, да и всё.

– Не сплющит, в первый раз, что ли? Я моментом. Метнусь туда и обратно.

– Помрешь – без денег останешься.

Тоже верно. Момент подергал себя за дреды (всегда помогало придумать что-нибудь дельное) и решил действовать как обычно, без прыжков.

Из рюкзака он вытащил крепкую веревку и «сачок» – длинную телескопическую палку с проволочным кольцом, на которое крепилась прочная сетка. Вроде того приспособления, каким в деревне яблоки с веток снимают. Веревку Момент затянул на поясе, тщательно отмерил расстояние до ближайшей сосны и привязался. Проверил: длины как раз хватало, чтобы подступить к краю искажения, но не войти в гравицапу.

Теперь «сачок» в руки.

– Слушай, бро: ты следи, чтобы меня не того… не съели. А если вдруг чего – выдергивай меня на фиг подальше, вроде как я тебя. Усёк?

– Усёк.

Момент помедлил: не столкнет ли его масовец в искажение? Не, вроде не должен. Вроде настроен нормально, успокоился, рассчитывает на помощь, даже глаза горят – любопытно ему. Да и лицо у него такое… не добренькое, хищное, но и не злобное, а главное – не подлое. Да и куда ему без проводника в Секторе?

Произнеся короткую и по большей части матерную молитву великому Джа, Момент перехватил «сачок» поудобнее. Тот был легкий – углепластик и проволока, – но прочный. Как раз для таких дел. Теперь надо встать на самом краю, чтобы от носков до гравицапы – сантиметров пять. И аккуратно… аккуратненько…

«Сачок» дернуло вниз, Момент наклонился, веревка врезалась в пояс.

Гравицапа оказалась с сюрпризом: сильнее, чем Момент решил поначалу. Но он не выпустил орудие, поддел облегчалку.

– Назад давай! – крикнул масовец.

– Отстань, бро! Ща…

«Ща» не получилось. Сосна, надежная на вид, хрустнув, накренилась, и Момент полетел вперед, прям как Данила, носом в гравицапу. Но масовец не сплоховал – перехватил веревку и выдернул проводника назад.

«Сачок» с добычей Момент так и не отпустил.

– Обидно, бро… – Ему было неудобно: чуть не помер, показав себя не бывалым чуваком из Сектора, но чайником. – Ну, это… Спасибо, чё уж там.

Когда-то Момент был заядлым рыбаком, а потом попал в Сектор и понял: здесь тот же азарт плюс адреналин, плюс осознание, что это чужая территория. Стоит пробраться за Барьер – и территория твоя, ты и еще пара сотен избранных могут бродить где угодно и жить как хочется, самостоятельно устанавливать законы и правила, и никто не приказывает, не надзирает за тобой.

– Бро, ты рыбалку любишь? – спросил Момент, с удовлетворением разглядывая «сувенир».

– Не особо, больше охоту. А чего спросил?

– Да вот, бро, добыча «сувенира» похожа на рыбалку. Каждая рыбка по-своему клюет и в разных местах водится. Правда, наживка – всегда ты сам. Одновременно рыбалка и русская рулетка – поможет тебе Сектор или нет. Круто, а?

* * *

До лагеря Назара Цыбулько путь был неблизкий.

Почти всю дорогу молчали, хотя для Момента это было непривычно, когда есть компания. Он прислушивался и принюхивался к Сектору изо всех сил. Короткий осенний день еще не померк, листья берез светились в туманной серости сусальным золотом, багровели осины, бересклет принарядился сережками. Пружинил мох, в траве попадались грибы – свинушки, подберезовики, белые. Момент иногда нагибался, срезал особо аппетитный гриб и прятал в рюкзак, который стал ощутимо легче. У Назара, видимо, ночевать придется и ужинать там же, а грибы – это вкусно и питательно.

Искажения тоже встречались, но далекие и неопасные. Метрах в шести по правую руку Момент почувствовал укурку, остановился, прислушиваясь к ощущениям. Да, вроде она. Оглянулся на Данилу… Оп-па. Что-то все-таки висело у него на груди под одеждой, и сейчас он задумчиво это щупал. И смотрел прямо в направлении укурки.

– Что там?

– Укурка, по-научному – провокатор снижения адекватности, – сообщил Момент. – Мелкая, слабая. Забредешь – и ни шмали, ни бухла не надо, сразу обдолбанный. Надо запомнить, пригодится. А как ты, командир, их чуешь, искажения?

– Ничего я не чую. Ты залип – я и спросил.

Ох, какие мы загадочные. Ладно, не хочешь, не рассказывай.

В Секторе нет троп и нет дорог, есть направления. Те трассы, что были до того, как Сектор возник, давным-давно пришли в негодность, а тропинки заросли. Хороший проводник не ходит по одному маршруту два раза. Конечно, контрабандисты используют для сплава товара постоянные каналы. Но постоянство в Секторе – к скорой смерти.

Сектор изменчив. Нельзя измерить интервал между Всплесками – он все время разный; нельзя предсказать, где появится, а где исчезнет искажение, какую форму примет хамелеон, и какой зверь выпрыгнет из зарослей. Это только для кабинетных работников все просто: есть постоянные искажения, есть «ползучие», бывают психические и физические… Вас бы в Сектор, господа ученые, и чтобы по карте, по карте своей шли!

Но главное – не изменчивость даже. Сектор нужно чувствовать. И хорошо, что так, иначе проводников было бы в разы больше, в десятки раз, или МАС наложило бы таки волосатую лапу на все богатства Сектора. Сектор сам выбирает, кому здесь быть. Моменту иногда думалось – Сектор живой. Идешь ты один-одинешенек, но словно рядом с тобой ступает некто невидимый и то ли толкнуть хочет, то ли поддержать. Момента невидимый берег, потому он и рисковал иногда наведываться в Сектор без напарника, остальные ходили сработанными парами. Командами – реже, потому что трудно найти надежных людей, которые прикроют тыл, а не помогут сгинуть.

Напряги все чувства – пять общепризнанных и множество отвергнутых официальной наукой. Останови мысли, сосредоточься, растворись в окружающем. Научись видеть, а не смотреть, слышать, а не слушать. Но ни медитативные практики, ни религиозные техники – ничто не поможет тебе, если ты не одарен особым чутьем. Если Сектор не принял тебя, как, полушутя, а на самом деле серьезно, говорят проводники.

Момента Сектор принял сразу и уже не отпускал. Момент курил траву, часто бывал в Секторе пьяным, терял друзей, засыпал в полуметре от искажения, попадал в сильнейшие Всплески – и при этом оставался цел и невредим. Он приобрел репутацию самого удачливого, а значит, самого лучшего проводника в Секторе, по крайней мере в северной части. Он за Барьер-то выбирался не так часто и не жил на одном месте подолгу. У него нет друзей, зато полон Сектор приятелей.

А тут масовец Данила, прошатавшись черт знает сколько по Сектору без оружия и проводника, демонстрирует чутье. В принципе, если Данила обладает способностями проводника – это все объясняет. Но не похож он на проводника! Чем – Момент не взялся бы объяснить, но не похож. А значит – хитрит черт. И следить поэтому за ним нужно с удвоенным и утроенным усердием.

Данила, поравнявшийся с Моментом и шагавший с ним бок о бок, резко вскинул кулак, согнув руку в локте. Этот жест даже Момент знал: «Замри». Он тут же замер и прислушался к ощущениям. Увлеченный размышлениями о масовце, он потерял чувство единения с Сектором, и чутье ослабло. Хотя еще шаг-другой, и микроволновку, притаившуюся прямо по ходу, Момент почуял бы.

Но Данила успел первым. И снова он щупал грудь и хмурился. Может, православный и за крестик чуть что хватается?

Момент решил больше не мучиться вопросом.

– А что у тебя под рубашкой, командир, бро?

– Что за дрянь впереди, Момент?

– Микроволновка. Смертельная штука, момент – и нет тебя. Так что ты, бро, молодец. Вовремя засек. В проводники не хочешь пойти?

Масовец странно на него взглянул. Настороженно. Ох, что-то тут не чисто, что-то тут поганое кроется! Сейчас выяснится, что этот чудик – и не человек вовсе, а хамелеон какой-нибудь.

Момент отследил направление своих мыслей и решил, что предыдущий косяк был последним на сегодня, а то на измену без всякой паранойки можно подсесть.

– Не, а что, бро, чего таланту пропадать? Я тебя поднатаскаю. Ну сам подумай, что тебе в МАС ловить? Очередное звание? Чувак, Сектор – это свобода! Это ваще свобода от всего. Сюда люди не только от системы, от себя бегут!

На проповедь Данила не отреагировал – что-то соображал, прикидывал.

– Нет у меня способностей, Момент. Я умею убивать, воевать, а больше ничего. Так… Обходим микроволновку слева? Там подлесок реже.

Момент кивнул.

Чтобы обогнуть искажение, потратили полчаса. Пришлось прибавить шагу – ночевать в этом лесу Момент не согласился бы ни за что, идти по нему в темноте – тем более. Есть два Сектора – ночной и дневной. Днем все просто и понятно: вот тебе искажения, вот тебе твари, вот хамелеоны. А ночью Сектор принимается за твое сознание. И ты понимаешь, что самый главный враг человека – он сам.

Москва, здание Министерства аномальных ситуаций (МАС);

Тверь, тренировочный лагерь Министерства обороны.

Генриху Юрьевичу Ротмистрову ранним утром испортили настроение. Генрих Юрьевич как раз допивал кофе, прекрасный эспрессо из новейшей кофемашины, и собирался ехать на работу, косился на свой Vertu (сдержанный дизайн, но сразу видно цену) в ожидании вызова. Понимал, что рано, что капитан Астрахан еще только завершил операцию. Но не мог не подрагивать от радостного нетерпения.

И телефон таки зазвонил.

Майор Гриценко, непосредственный начальник капитана Астрахана, бил тревогу. Капитан сгинул в Секторе вместе со всей своей группой.

Майор, человек не сильно умный, зато шустрый, развел очень бурную и не менее хаотичную деятельность. Он поднял на ноги всех, кого смог, лично дозвонился до Твери, узнал, что Астрахан с бойцами в Сектор входили (по «вездеходам», без специально подписанного разрешения), потом выяснил, что вооружение на складе Астрахан не брал, сопоставил это с данными из КПП и запаниковал. Остальные действия Гриценко плохо поддавались осмыслению, и Ротмистров вынес из сумбурного монолога майора только основную версию произошедшего: связавшись с преступниками, Астрахан дезертировал.

Гриценко посып а л голову пеплом, запинался, заикался, каялся, ныл, хотел немедленной отставки и трибунала. Ротмистров заткнул его, приказав молчать о случившемся (половину МАС Гриценко уже обзвонил, может, хоть вторую не успел), и поехал на работу.

Ну как, как можно было меньше, чем за сутки, обнаружить пропажу Астрахана?! Майор что, всех своих бойцов каждый вечер обзванивает, спокойной ночи желает?!

Все пошло наперекосяк.

Оказывается, слухи о пропаже отряда долетели до высшего руководства. Секретарь встретила Ротмистрова фразой:

– Вас наверх вызывали, к самому.

У Генриха Юрьевича не было времени все переиграть, спланировать, пришлось действовать быстро, чего он не любил. Министр, человек гражданский, в прошлом – продавец диванов и другой мягкой мебели, происшествие воспринял по-своему: не как нарушение дисциплины, а как попытку экономического преступления. Зачем вооруженный отряд поперся в Сектор? И ежу, а уж тем более министру понятно: за деньгами. Сектор – это бизнес, и бизнес крайне прибыльный. По сравнению с биотином, нефть – детский лепет. Нефть-то много у кого есть. А биотин, лекарство от старости, – только в России. И «сувениры» – тоже только у нас. И все контрабандисты бросают вызов министру, отнимая у него деньги.

Резолюция чиновника была проста и понятна: дезертиров поймать, привести, допросить и посадить, чтобы другим неповадно было. Майора Гриценко – наказать, раз за своими людьми не уследил.

Ротмистров на подгибающихся ногах вернулся к себе, рявкнул на секретаршу, заперся в кабинете, вытащил плотный лист бумаги из ящика стола, вооружился карандашом и принялся думать. Была у него такая привычка: не схемы на планшете рисовать, не писать план в файле, не диаграммы составлять, а на листе бумаги карандашом, по старинке, чертить кружочки и прямоугольники, связывая их между собой стрелочками.

Значит, что мы имеем? С официальной точки зрения Данила Астрахан – преступник. И все бы ничего, но Данила вернется и расскажет, зачем ходил и кто ему приказал задержать Фиделя. Дальше – два варианта развития событий, и оба хреновые.

Первый: начальство сначала хвалит Ротмистрова за задержание контрабандиста. Потом допрашивает контрабандиста и выясняет много интересного. Например, что Генрих Юрьевич уже давно бросил вызов министру, отнимая у него деньги.

Второй: начальство с самого начала вовсе не хвалит Ротмистрова за задержание контрабандиста, потому что операция не была согласована, группа Астрахана вооружилась контрафактным оружием… И тут дело может даже не дойти до допроса Фиделя.

Если бы Астрахан успел раньше, если бы идиот Гриценко не поднял хай, Ротмистров разобрался бы с Фиделем по-тихому и до министра даже слухов не дошло бы… Что же, некого винить. План был недоработан, и теперь его нужно исправить.

Руководство требует найти капитана и доставить его в Москву? Это можно. Но тогда станет известно, что Ротмистров отправил группу Астрахана на операцию по собственной инициативе, просто потому, что ему понадобился слишком много о себе возомнивший Фидель. Генрих Юрьевич зарабатывал огромные деньги на поставках от Фиделя, который считал, что помогает обездоленным. Но теперь Фидель пронюхал что-то и больше не желает работать совместно… Для этого и требовалось привезти его сюда – чтобы поговорить по душам, прижать как следует.

Значит, надо немного изменить приказ: при задержании капитана устранить. А если рядом окажется Фидель – убить и его, тогда уж точно концы в воду. Да, Ротмистров многое потеряет, но в случае, если Астрахан вернется в Москву, он потеряет еще больше.

Хорошо, теперь прикинем по карте, где может быть Астрахан. Если операция прошла успешно, Кузьмич поведет группу в Тверь, и значит, скоро Данила уже будет на КПП. Этого допустить нельзя.

Генрих Юрьевич связался с группой захвата и велел торопиться: по всем расчетам выходило, что времени осталось мало. После чего позвонил своему давнему должнику, начальнику военных патрулей, и попросил оказать услугу.

Сектор постоянно, ежедневно, патрулируется – плохо, если честно, из рук вон плохо. Патрули закрывают глаза на охотников, берут взятки, сами приторговывают «сувенирами» и железами, не брезгуют грабежом, а уж охотой на хамелеонов – и подавно. На взгляд Ротмистрова, никакой пользы, кроме вреда, от патрулей не было. На его памяти они взяли только нескольких мелких перекупщиков, а самых известных, слава о которых гуляла по Москве, не трогали. Объяснялось это не только пофигизмом срочников и контрактников, загнанных за Барьер, но и повышенной жадностью военного начальства.

Раньше Сектор «держала» армия. Теперь всем там заправляло МАС, и военные бесились: на их долю осталась невыгодная охрана Барьера. МАС потихоньку и кормушку патрулей под себя подгребало, уже законопроект готовился: патрулирование в Первом поясе опасности (это где электроника еще работает) осуществлять силами подразделений Министерства аномальных ситуаций. Но пока что…

Полковник Гаевский ехать в МАС отказался, сославшись на занятость, и Ротмистров, плюнув на кучу дел, поехал к нему в тренировочный лагерь патрульных – в Тверь. Уже минул полдень, когда Генрих Юрьевич, раздраженный внезапными переменами в жизни, был на месте.

Барьер проходил по берегу реки, разделявшей город на две части. Южная – уже Сектор, северная – еще нет. Тренировочный лагерь, которым руководил Гаевский, отчасти базировался в безопасном месте, но имел филиал и в Секторе. Обычная воинская часть: забор, казармы, столовая, клуб, магазин. Рядовые, офицеры… Полковник Гаевский был у себя. Служебную машину Ротмистрова пропустили без вопросов, и в кабинет Гаевского Генрих Юрьевич вошел без очереди.

Полковник – худощавый сутулый мужчина лет шестидесяти, с одним глазом (второй, окруженный фиолетовым родимым пятном, был всегда закрыт, веко ввалилось; говорили, что правый глаз Гаевского высох после того, как образовался Сектор, – последствие непонятного излучения), сквозь толстое стекло очков уставился на Ротмистрова. Ни приязни, ни удовольствия от встречи в его взгляде при всем желании нельзя было сыскать. И не удивительно: Владимир Александрович Гаевский как-то попался на контрабанде желез. Схема была очень простая: патрульные грабят проводников, а также сами охотятся на хамелеонов, железы вырезают, сдают Гаевскому, а тот переправляет их за Барьер и передает перекупщикам. Просто, прибыльно, не пыльно. Но вмешалась Служба контроля за оборотом биотина. И пошел бы Гаевский под трибунал, а потом в тюрьму, однако Ротмистров рассудил, что полковник ему еще пригодится. Отмазал…

И вот действительно пригодился.

– День добрый, Владимир Александрович. – Генрих Юрьевич пожал влажную ладонь Гаевского. – Не телефонный разговор, поэтому вот решил к тебе приехать.

За спиной полковника висел фотопортрет президента, Ротмистров мельком взглянул на него. Президент, моложавый, гладкий, улыбался одной стороной рта – ласково, как сытый людоед. Президент употреблял биотин и не скрывал этого. Бедолаги из оппозиции скрежетали зубами и доили спонсоров в надежде не помереть раньше всенародно избранного.

Ротмистров и себе делал инъекции, не часто, правда, раз в полгода. Омолаживающего эффекта такое применение не давало, но в тонусе поддерживало. Наверняка и Гаевский употреблял. Зарплаты полковника на это ни за что не хватило бы, но для своих МАС делал хорошую скидку.

– Присаживайся, Генрих Юрьевич. Ты извини, проверка у меня, ст о ит на час отлучиться – такого наворотят…

– Да я ненадолго. Просьба у меня небольшая. Ты не волнуйся, ничего противозаконного. Понимаешь, Владимир Александрович, дело деликатное. Боец у нас дезертировал. Надо бы его побыстрее поймать и… стереть.

Гаевский, сняв очки, почесал вечно закрытое веко. На морщинистом лице его отразилось сомнение.

Нет, не откажет, не посмеет. Ротмистров продолжил вкрадчиво:

– Ты бы, Владимир Александрович, не в службу, а в дружбу, с патрулями связался, ориентировочку передал. Официальный приказ, сам понимаешь, будет на задержание. А неофициально – убрать его надо, дезертира. Его и Фиделя.

– Кострова? – уточнил полковник; Ротмистров кивнул. – Зря ты, Генрих Юрьевич, Кострова-то… Хороший он мужик, пусть и бестолковый.

– Так надо.

Гаевский снова задумался. Поднял трубку аппарата закрытой связи, повесил обратно.

– В каком он квадрате?

– А кто же его, дезертира, знает? – очень натурально удивился Генрих Юрьевич. – Это ты мне скажи, где он может быть.

– Если вместе с Костровым стереть… Так чт о , у него, у Фиделя? Или мог осесть в Твери, здесь швали много за Барьером. Еще в этом районе из известных персон, вокруг которых много людей крутится, дед Назар есть, который Цыбулько…

– Про этого даже я наслышан. А что же твои орлы его еще не взяли, Цыбулько-то, если ты знаешь, где он?

Гаевский поморщился, и Ротмистров понял все без слов: через беспринципного Цыбулько полковник тоже получает железы на биотин. И деньги получает с того же Цыбулько – процент. А инъекции-то нужны! Не молод Владимир Александрович, все мы не молоды, и всем нам хочется и крепкую репродуктивную систему, и чтобы рак старческий не маячил у разверстой могилы… И чтобы (чем черт не шутит!) высохший глаз обратно вырос. Очень хочется жить долго, счастливо, не оглядываясь через левое плечо на спутницу возраста – Смерть.

– Ладно, – с легкостью согласился с невысказанными доводами Ротмистров. – Назара можешь не трогать. Лучше старое, известное и измеренное зло, чем много новых и наглых… А вот Фиделя, Владимир Александрович, ты достань. Впрочем, он вторая цель, главное – дезертира устранить.

– Что за дезертир-то хоть? – осведомился Гаевский.

– Данила Тарасович Астрахан. – Ротмистров вытащил из дипломата личное дело капитана и подал полковнику.

– Родственник нашего профессора?

– Сын.

Владимир Александрович глубоко вздохнул и снова почесал глаз. Ротмистрову показалось, что откажет ему Гаевский в просьбе, – тогда придется давить, шантажировать, а может статься, даже действовать самому.

– Паршиво, Генрих Юрьевич. Астрахан-старший – уважаемый человек, сам понимаешь…

– Да я его сто лет знаю, профессора нашего гениального, он же в МАС работает. И вот что я тебе скажу, Владимир Александрович: на сына ему глубоко и искренне плевать. Если действия сына могут повредить карьере отца – отец сам его пристрелит. Понял?

– Даже так? Ну что же, понял. – Полковник опять потянулся к телефону, набрал короткий номер. – Гаевский говорит. Кто у нас дежурный сегодня по Первому поясу? Ко мне его срочно!

Генрих Юрьевич, крайне удовлетворенный, откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы на животе. Вот и всё, проблема решилась. То есть не совсем еще, но почти решилась. Жаль, конечно, бойца Астрахана, да что поделать. С другой стороны – никчемный же был человек, упрямый, своевольный, хладнокровный убийца. Сравнить его жизнь с жизнью Ротмистрова – и сразу становится понятно, кто для общества нужнее и полезней.

ГЛАВА 6

Сектор. Лагерь Назара Цыбулько.

Остановились метрах в двадцати от наполовину сгнивших ворот, выкрашенных буроватой краской, которая вздулась ожоговыми волдырями. Будешь идти мимо – и не подумаешь, что за воротами жизнь. Если тут и была тропинка, ее скрыли опавшие листья.

– Типа мы на месте, бро, – улыбнулся Момент.

Последнюю часть пути шли быстро – промокший Данила не чувствовал ног и старался поскорее согреться. Происходящее все больше казалось ему сумасшедшим сценарием, и было подозрение, что это не конец фильма, а только начало. Хотелось одного: попасть в тепло, и чтобы сумасшествие поскорее закончилось.

Геша Момент сел на корточки и принялся отвязывать от ботинок тряпки с перцем, комментируя:

– Лучше не вызывать подозрений, иначе не пустят.

Данила и сам все понимал. Многословный товарищ его раздражал, тоже умник нашелся. Молчание не всегда говорит о наличии ума, но часто свидетельствует об отсутствии глупости. Он сам не любил попусту трепаться, Момент же фонтанировал словами. Наверное, даже после его смерти язык будет еще полчаса шевелиться.

– Всего под Цыбулько шесть человек, трое – отморозки. Такие дела, бро. Так что ты молчи, к ним подход особый нужен.

– Можно ли доверять твоему Цыбулько? – Прищурившись, Данила изучал лагерь вероятного противника: несерьезные ворота и руины КПП, даже забора нет, сгнил; где-то тут должен быть дозорный пост, не могут же они главный вход без присмотра оставить. Наполовину опавшие березы отлично просматривались – негде там спрятаться. Скорее всего, пост за теми молодыми елями.

– Ни в коем случае, бро! – запоздало ответил Момент. – В его лагере вообще никому доверять нельзя.

Данила вымотался и замерз. Несколько раз похоронив себя, а потом воскреснув, он потерял страх смерти и решил в этот раз плыть по течению. Что бы там ни было, сейчас бы хоть погреться и одежду сменить.

– Оружием у него можно разжиться?

– Всегда, бро. Вот ты меня действительно удивишь, если скажешь, что у тебя есть бабло.

Когда направились к воротам, Данила снова прищурился в поисках дозорного пункта. Колючая проволока давно проржавела напрочь, но деревья росли частоколом, и пройти можно было только по присыпанной листьями асфальтовой дороге.

Скрипнули петли, и он очутился за воротами, где царило такое же запустение. Дозорный пункт – выкрашенный темно-зеленым «скворечник» на сваях – притаился между елями.

– Стоять! – проорали оттуда. – Кто такие? Куда направляемся?

Будка была сварена из толстых листов железа. Из бойницы торчал автоматный ствол.

– Ты чё, бро, Момента не признал? По делу, к Назару.

– С тобой кто? Первый раз его вижу.

– Все мы когда-то попадаем сюда в первый раз, – философски заметил Момент. – Вишь, как чувак угваздался – в трясину угодил.

– Любитель, мля, – проворчали в будке. – Ладно, проходите.

Момент в ответ любезно оскалился и танцующей походкой направился вперед. Данила пошел за ним. Так сразу и не скажешь, что тут была асфальтовая дорога, даже молодые березки укоренились. Корни пробили асфальт, в трещинах буйствовали трава и молодая поросль деревьев. Еще с десяток лет – и зарастет народная тропа к известному всеми контрабандисту, перекупщику и барыге Назару Цыбулько.

Запахло дымом. Данила инстинктивно напряг плечи: между лопатками ощущался прицел внимательных глаз.

Не первый день Данила бродит по Сектору, уже привык к духу запустения и едва заметному, кисловатому запаху ржавчины, витающему в подобных местах. Но раньше он был вне жизни Сектора, наблюдал ее со стороны и пытался контролировать, сейчас же с глаз будто сорвали повязку и он взглянул на Сектор и его обитателей по-другому, прикоснулся к их быту, ощутил себя пришедшим в этом мир чужаком, которому предстоит заново научиться жить.

Вот кладбище «Уралов» и «ГАЗов», просевших на спущенных шинах. Прохудились кабины, помутнели стекла. Из-под некоторых машин проросли деревца и заключили железные туши в объятия, приподняли, сплюснули с боков.

Слева белели то ли ангары, то ли бараки с обвалившейся штукатуркой, тянули к небу гнутую, изъеденную ржавчиной арматуру. Ни признака жизни, Данила даже засомневался, что поблизости кто-то обитает, но вскоре услышал голоса. Кто-то вроде бы пел, бренчала гитара. Потом она смолкла, раздался взрыв хохота.

Миновали кладбище машин и ржавые контейнеры для крылатых ракет, обогнули развалившийся барак и очутились на очищенном от деревьев и листьев асфальтовом пятачке. По периметру стояли целехонькие КУНГи, «кузовы унифицированного габарита», снятые с приговоренных к смерти машин. В некоторых жили – из труб валил дымок. Впереди располагалось более или менее целое двухэтажное здание с жестяной крышей, разрисованное граффити. В правом крыле уцелели стекла, левое чернело провалами окон. Первый этаж напоминал ангар: пара железных ворот, окна – узкие прямоугольники.

Чем ближе к людям, тем слабее дыхание смерти. Здесь ноздри щекотал дым костра, кто-то надтреснутым голосом пел:

Идет охота на волков, идет охота!

На серых хищников, матерых и щенков…

^[1]

Однако, угадал с песней невидимый исполнитель. Сразу повеяло детством и походами, спортивным лагерем в Крыму и песнями о черном альпинисте…

Обогнув первый КУНГ, Данила увидел костер, вокруг которого сидели трое мужчин: двое в камуфляже – спиной, один, чернобородый в болоньевой куртке с капюшоном, – лицом к незваным гостям. Чернобородый бил по струнам и пел с таким упоением, что гостей заметил не сразу.

Наши ноги и челюсти быстры.

Почему же, вожак, дай ответ,

Мы затравленно рвемся на выстрел

И не пробуем через запрет?

Волк не должен, не может иначе!

Вот кончается время мое:

Тот, которому я предназначен,

Улыбнулся и поднял ружье.

Момент замер поодаль и приложил палец к губам, его лицо расплылось в довольной улыбке, и Данила тоже почувствовал острое желание не бежать от погони сломя голову через болота и расставленные флажки, а протянуть руки к костру, хлебнуть мутной жидкости из бутыли, что стоит возле гитариста, заесть кусочком душистой буженины…

Один из «камуфляжных» потянулся к буженине, разложенной на целлофановом пакете, и, ощутив взгляд гостя, обернулся:

– Опачки!

У обернувшегося было простецкое лицо, залысины на висках, широкий нос, пухлые губы и щеки, раскрасневшиеся то ли от жара костра, то ли от самогона… Чернобородый отложил гитару, встал и, огибая костер, направился к пришлым.

– Виталя, ты глянь, на огонек прилетел Момент, крысюк! – пророкотал он напористо, но без особой злости. – Как оправдываться будешь? Пошли по твоему совету, чуть все не подохли! Неопасно, да?! Виталя сирену поймал, чуть Казанову не изнасиловал…

У костра парень, по-видимому тот самый Казанова, с кудрявыми каштановыми волосами, свисающими до плеч из-под военной (трофейной, вероятно) фуражки, хохотнул.

– …связать пришлось. А был бы ты рядом, тебя бы связали, чтоб знал!

Захохотали все, кроме румяного Витали, тот просто улыбнулся и потянулся к шампуру. Данила сглотнул.