Текст книги "Вандемьер"

Автор книги: Андрей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Глава III
СМЕРТЬ

1.

В последний раз у жены был какой-то срывающийся голос. Просила часто не звонить, чтобы не тратить денег. Звонок – 4 доллара. Откуда ждать прибылей? Проходя по центральным улицам, он слышал ту пронзительную оркестровую музыку, которой встретила его Варшава в первый день. Иногда он останавливался около киосков, торгующих кассетами, и подолгу наблюдал за движущимися фигурками игрушечных музыкантов.

Пора заняться пополнением кошелька! К продаже предназначались: костюм, туфли, золотая цепочка и золотое кольцо-печатка, японские часы, новые сорочки и еще всякая мелочь. Созрела мысль сдать в химчистку светлый пуховик, продать его, а взамен купить что-то полегче, например, джинсовую куртку на меху. Весна не за горами, мысль показалась удачной. За сто семьдесят тысяч он купил турецкую джинсовую куртку и отнес пуховик в химчистку. Долларов восемьдесят он рассчитывал заработать, правда, получилось только пятьдесят. Продажа заняла немало времени.

Держаться, держаться и держаться!

В глазах его по-прежнему упорство и выдержка, но с примесью обреченности и отчаяния. Одет он в тот же элегантный костюм и модные ботинки. При этом на нем стандартная джинсовая роба. Он без шапки, что небезопасно на морозе. На руках теплые дорогие перчатки, плохо гармонирующие с курточкой.

Прошло почти два месяца польских гастролей. По аллее Ерузалимски медленно бредет изможденный странник, в бумажнике которого лежит семь сотен долларов. Он идет в направлении моста через Вислу. Перед мостом он поворачивает влево и спускается по ступенькам вниз. Добирается до отеля «Дом научителя» и, войдя в вестибюль, справляется у портье, нет ли почты для бывшего обитателя номера 313. Получив в очередной раз отрицательный ответ, он движется в направлении Спортивной Академии.

Шахматы и философия не принесли ему доходов, если не считать несчастных одиннадцати долларов гонорара. Что делать?

Вдруг захотелось взять бумагу и авторучку. Все оформлялось сразу, исправлений он не делал. Цитаты великих возникали в памяти с ясностью, не вызывавшей сомнений в их точности. Некоторые мысли родились давно, но что-то возникало и по ходу письма.

О культуре и цивилизации

Современному человеку бывает весьма сложно ориентироваться в океане массовой культуры, агрессивной и упрощенческой. Массовая культура, потерявшая религиозность, срастается с цивилизацией и уже ничем от нее не отличается.

Культура жертвует, цивилизация потребляет. Эта тема совершенно пронзительно звучит в «Жертвоприношении» Андрея Тарковского. Культура имеет страдающую душу, цивилизация хладнокровна.

Культура – чудо, созданное руками человека, цивилизация легко тиражируется и воспроизводится. Уникальность, духовность и символизм культуры противостоит типажности, потребительству и приземленному «здравому смыслу» цивилизации.

Цивилизация устремлена в будущее, она – синоним самого прогресса, диалектики бытия. Ее цель – бессмысленное количество, она свободна, как свободен бесконечный одномерный ряд чисел.

Хрупкая культура в противовес футуристичной цивилизации не имеет сиюминутной или конечной цели, ибо она пытается «созерцать вечность». (Бердяев).

Культура несет в себе добро и любовь. Религиозность культуры предполагает наличие религиозного начала и в нравственных заповедях, и в любви. Но если признание тесной соприкасаемости нравственности и религии является общим местом для многих философов, то признание любви религиозным чувством мы встретим разве что у Фейербаха, хотя уйти от чисто биологического понимания любви мы сможем лишь таким способом. Любовь к одному человеку из 5 миллиардов живущих на Земле – явление уникальное во Вселенной. Нельзя без религиозного чувства любить одного из пяти миллиардов, мало отличающегося от остальных.

Человек ставит перед собой цели, которые ему не нужны. Человеку нужен другой человек. (С. Лем).

Но может ли сам человек быть целью? Схоронили одного, второго, третьего. Не является ли это постоянной трагедией, кладбищенской философией (о. Сергий Булгаков)? Может быть, потому Наполеон и воскликнул в беседе с Меттернихом: «Для такого, как я, миллион душ – ничто!»?

Измена трагична, но религиозное самоограничение духа – также не лучшее его состояние. Трагична как религиозная любовь, так и измена. Трагичны обе ситуации. Аристотель: мир – произведение искусства и произведение поистине трагическое.

Без любви человек не ценит красоту. Без любви человек не ценит свободу. Достоевский понимал свободу в связи с долгом. Человеку хочется закабалиться. Пойдя в кабалу, он затем либо перестает быть человеком (измена – человек духовный умирает, остается биологический), либо остается рабом. Но это рабство можно воспринимать как прекрасное рабство.

Без любви нет красоты, нет ощущения единства мира, ощущения свободы, как блага. Есть только индивидуализм, самость и нелепое существование в пространстве и во времени.

Жизнь – трагедия. А смерть? Бесконечная жизнь была бы еще большей трагедией (Николай Трубников). Смерть прекращает страдания. Люди смотрят на смерть, как на горе. Преждевременная, насильственная смерть – горе. Но естественная смерть – благодать. Это – конец страданиям. Это – момент мировой гармонии.

Мыльный пузырь. Разноцветный и прозрачный. Чтобы его запустить, необходимо усилие. Здесь сущность (которую мы не знаем), существование, цель, акт, гармония, красота, любовь, свобода – в пространстве и во времени. Он лопается. В этом вся жизнь. Трагедия. Смерть. Благодать.

Всякое определение условно. Для абсолютно невозможно подобрать определения. Свобода! Что про нее еще скажешь? Любовь! Что еще? Красота!

Мы живем во времени лавинообразной экспансии цивилизации против культуры. Цивилизация самоуверенна и надменна, культура полна сомнений и невысказанных желаний. Шагреневая кожа культуры неумолимо сжимается под действием кинетической энергии цивилизации, не имеющей пределов развития в отношении цели и свободы.

Цивилизация – однопорядковая величина со свободой и целью, культура – родня свободе, но антагонист необходимости.

Сегодня закат Европы Шпенглера представляется частным случаем против вероятной гибели культуры в столкновении с царством необходимости и губительной целенаправленности.

«Культура не развивается бесконечно, она несет в себе семя смерти. В ней заключены начала, которые неотвратимо влекут ее к цивилизации» (Бердяев).

Отвергая вариант полного уничтожения культуры разрастающейся цивилизацией, мы приходим к некоему балансу: прекратить количественное развитие, перекачку богатства из органичных форм в искусственные при известном постоянстве культуры. Но естественный и скорый рост населения, чему цивилизация немало способствует, заставляет формулировать глобальные цели управления и регулирования.

Круг замыкается. Конец истории не по Фукуяме.

Не успел он поставить точку, как раздался оглушительный стук в дверь, а затем пьяная ругань. Композитор молча встал и в этом положении смотрел на дверь. «Кто я для них, кто я здесь вообще? Как все нелепо.»

Он молча ждал своей участи. «Я червь, я царь, я Бог». Удары неожиданно прекратились. Дверь была надломлена внизу, но не поддалась.

Со вчерашнего дня остался сухой ломоть хлеба. Он медленно прожевал его и лег на кровать. Что-то должно было произойти.

Жить ему оставалось одну неделю.

2.

Сбросив с себя нервное оцепенение, он открыл глаза, и сознание ясно высветило новый план. Он может делать деньги с помощью тех денег, которые имеет!

Он вышел на улицу, встретив молодую сухопарую женщину-администратора, которая не заметила его приветствия, и направился на остановку трамвая. Композитор решил потратиться на билеты, поскольку он отыскал новый смысл в своем теперешнем существовании и вспомнил пословицу «Time is money» [8]8
  Время – деньги (англ.)


[Закрыть].

Каждый день безжалостно отщипывал от его активов три доллара, значит нужно получать прибыль не менее четырех. Он решил заняться меняльным бизнесом, торгуя валютой с рук.

Теперь он встает рано утром, приводит себя в порядок, надевает очки, идет на работу.

Нужно забрать рукопись у Дзекановского. Завтра воскресенье, большинство контор не работает. Можно немного передохнуть, хотя какой теперь отдых?

С утра пошел снег, запорошив дорожки и трамвайные пути. На календаре значилось первое марта. Тишина. Поляки любят поспать в выходной день. Торговли нет. Все пойдут в костелы. Вдали слышен звон колоколов.

Подходит трамвай. Людей в салоне очень мало, можно сесть. Прокомпостировав талон, он проезжает несколько остановок. Выходит у рынка. А почему, собственно говоря, он решил, что сегодня его ждут у Дзекановского? Ведь сегодня выходной день! Хорошо, пока можно пройтись по конторам, которые работают. Накануне он все деньги перевел в немецкие марки.

И вдруг им овладело сильное беспокойство – во всех конторах курс марки резко упал. «Волка ноги кормят, волка ноги кормят», – повторяет он себе под нос, давая почтительный круг по знакомым точкам. Утешения эта беготня не принесла. Курс марки рухнул, как подкошенный, уничтожив плоды трудов нескольких дней. Что делать? Сидеть и ждать, пока курс поднимется или…. или перевести все в доллары? Делать это в два приема – вначале продавать, потом покупать – нелепо, много потеряешь. В один прием!

Он решает выполнить задуманное немедленно. Людей вокруг мало, в переходах почти никого. Есть одна контора прямо у вокзала. Он добегает до нее, смотрит на табло.

– Что желает пан? – раздался над ухом мягкий голос. Композитор обернулся. Рядом стояли двое. Один молодой, широколицый, в очках. Другой – лысый, лет сорока. Оба одеты в дешевые куртки и обуты в «ортопедические» башмаки. Композитор немного помолчал и произнес:

– Я хочу обменять марки на доллары.

– Нет проблем!

– По тому курсу, который здесь.

Парочка плохо говорила по-русски.

– Вы подождите, мы сейчас принесем. Если хотите, пойдемте с нами!

– Пойдем! – Композитор устремился за парочкой.

Молча дошли до отеля «Форум». Здесь молодой очкарик попросил подождать, сам сбегал в вестибюль и через три минуты принес, очевидно, взяв у кого-то, доллары.

– Пойдем к конторе! – скомандовал Композитор. Парочка пошла за ним.

– Нам нужны марки, мы собираемся ехать в Германию, – ворковал лысый. «Так ты туда и поедешь в ортопедических башмаках», – подумал Композитор. Они снова подошли к конторе. Вокруг не было ни души.

– Покажи доллары, – сказал Композитор.

«Их двое, одинокое место. Я нарушаю правила. – Да брось ты! Люди старались для меня, сбегали специально, неудобно их подводить». Лысый вручил Композитору шестьсот долларов сотенными бумажками.

– Я проверю, – повелительно промолвил наш герой, открывая дверь конторы. Он протянул деньги девушке в окне и спросил:

– Пани, это настоящие доллары?

– Где пан взял их? – улыбнувшись, спросила девушка. Композитор ничего не ответил. Девушка посмотрела, пощупала доллары и вернула их со словами:

– Да, настоящие.

Композитор вышел из конторы. Парочка с напряженными лицами ожидала его у выхода.

– Будешь меняться, будешь? – напористо спросил молодой. Затем он резким движением вырвал у Композитора купюры.

– Давай марки! – приказал он. Композитор засунул руку в карман, извлек бумажник и протянул очкарику девятьсот марок. «Я нарушил правило. Зачем я это делаю, ведь обмен по этому курсу невыгоден. Надо попросить добавить несколько долларов.»

– Добавь еще десять долларов, – сказал Композитор. – А то невыгодно.

Лысый полез в карман и извлек оттуда несколько однодолларовых купюр.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, – считал очкарик сотенные долларовые бумажки и еще раз, два, три, четыре, пять, шесть долларов. Шестьсот шесть долларов, на, держи.

Композитор взял, пересчитал, все было правильно. Но он продолжал задумчиво и заторможенно смотреть на деньги.

– Будешь меняться, будешь? – вдруг разом заорали оба.

Композитор отпрянул.

– Полиция! – зашипел лысый. – Зайдем за угол.

Композитор послушно пошел за ними.

– Смотри, – сказал молодой. Он снова взял у Композитора доллары и стал считать. – Раз, два, три, четыре, пять, шесть – шестьсот, раз, два, три, четыре, пять, шесть – шестьсот шесть. – Он протянул деньги Композитору. Как зачарованный, маэстро смотрел на купюры.

– Все нормально? – спросил лысый, глядя в глаза Композитору. Тот ничего не отвечал. Парочка медленно спускалась по ступенькам лестницы. Оба вежливо поклонились.

– До свидания!

Еще пару секунд Композитор смотрел на деньги, а затем стал перебирать бумажки. Сотенной была только одна, причем вид у нее был подозрительный, все остальные были по одному доллару. Он прыгнул вниз, пролетев несколько ступенек, и рванулся вдоль по переходу. Только через пятьдесят метров попались первые люди – то были продавцы порнографических журналов.

– Туда, туда, – они жестами показывали направление.

Никто не мешал бегу. Промчавшись через длинный коридор, ведущий в сторону эстакады, парочка завернула за угол. «Почему они не разбегаются в разные стороны?» – последняя мысль Композитора перед тем, как он тоже завернул за угол. Здесь он увидел их красные от мороза и быстрого бега лица.

– Отдай, сволочь! – бросился Композитор на молодого, вцепившись ему в воротник и ощутил неприятный запах изо рта очкарика, который нанес два неумелых, но страшных удара ножом.

Лестничный пролет, на котором лежал Композитор вниз головой с поджатыми под туловище руками, был из тех бестолковых мест, где люди появляются редко. В российских городах мы часто видим подземные тоннели, по которым добрые граждане боятся ходить.

Последними видениями Композитора были небольшой парк, в котором он гулял в детстве, сжавшаяся в комочек дочка на автобусной остановке, улыбающаяся жена в белом свадебном платье.

3.

Не оставляя на снегу никаких следов от своих сапог, к Композитору подошли двое. Один был в сером походном мундире гвардейского егеря, на голове – треугольная шляпа. Другой – в красивом генеральском мундире с эполетами. Первый был никто иной, как Император Запада Наполеон Бонапарт, второй – его верный соратник мсье Коленкур.

– Сейчас кончится, – произнес Император, вглядываясь в худое, с синяками под глазами лицо Композитора. – Еще один, еще один! И самое страшное – что не на войне. С одной стороны – жалко, а с другой – может быть, самое время.

– Какое время, что вы имеете в виду, Ваше Величество?

– Видите ли, Коленкур, я всегда мечтал быть Императором Востока…

– Но для Вас ли это время? Вы же сами как-то говорили о том, что пройдут тысячелетия, прежде чем появится подобный Вам и сложатся обстоятельства, подобные Вашим!

– Разве вы не замечаете, Коленкур, что эти обстоятельства уже складываются? И подобный мне – вот он, полюбуйтесь, он лежит перед вами!

– Этот худой, плохо одетый несчастный?

– В его годы я тоже одевался отнюдь не изысканно и был весьма худощав, особенно после того, как был награжден проклятой чесоткой.

– И что же Вы еще находите в этом молодом человеке общего с собой, кроме худобы?

– Между прочим, он – лейтенант артиллерии, хотя в артиллерии ничего не понимает, да и не нужно им сегодня никакой артиллерии. У них появились другие штучки! Он пробовал публиковать кое-какие философские выкрутасы, я тоже этим баловался в молодости. Мне нравятся его замечания по поводу западного либерализма. Царство либерализма, ха-ха, и это когда на Земле столько голодных и озлобленных! Уже начато кровопускание, вопрос – каким оно будет, локальным или глобальным. Средневековые лекари все болезни лечили кровопусканием. Либералом можно быть в либеральном мире, в остальных же случаях большие батальоны всегда правы!

– Вы же сами сказали, что сейчас им не нужно никакой артиллерии. Следовательно, не нужно и батальонов.

– Да, я не думаю, что они – самоубийцы. Использовать те самые штучки они не решатся. Хотя однажды именно хваленые либералы сбросили пару таких игрушек на два восточных города! Этот так называемый либеральный мир задыхается в своих нечистотах, в своих выделениях. Вы подумайте – у них все построено на доносительстве. Если каждый из них не будет доносить на каждого – это «правовое» общество рухнет. Они все – истцы, ответчики и свидетели! Даже принимая человека на работу, они справляются у его соседей – не пьет ли он горькую, не слишком ли он любвеобилен?

– Ваше Величество, но они же живут по Вашему Кодексу!

– По моему Кодексу? Отчасти вы правы, Коленкур. Но я большее значение придавал равенству, а не свободе, которой я, надо признать, пренебрегал, вынужденно пренебрегал. Правда, вернувшись с Эльбы, я предложил либеральную программу, у которой тогда было немного шансов осуществиться. Вся штука состоит в том, чтобы знать, когда быть либералом, а когда диктатором, исходя из общей пользы. Сейчас же они слишком часто оказываются либералами, когда надо заряжать пушки, а порой вдруг проявляют непонятную жесткость, когда можно разойтись с миром. Все это – порядочный обман, дорогой генерал. Наш век не знал подобного лицемерия, которым отмечены их деяния. Они продолжают грызться, как волки. А от идеи всемирности все равно никуда не уйти!

– Устали от этой всемирности! Стоит кому-либо заговорить о всемирности, как всех одолевает тоска, зевать начинают. Есть, как Вы знаете, один проповедник всемирности, но его, видимо, скоро сомнут или отправят на пенсию.

– Вы о русском президенте? Непонятная страна, но меня все время так и тянет туда. Хочется прогуляться по Арбату, войти в Кремль. Непостижимо, непостижимо, мне казалось – еще года три, и всемирный союз народов станет реальностью!

– Под Вашим началом? Эта идея была обречена.

– Почему же обречена, когда к ней снова и снова возвращаются лучшие умы! А эта их Организация Объединенных Наций? Здесь, правда, больше формы, особенно это ясно, когда поглядишь на этих бездельников. Я же работал по двадцать часов в сутки!

– Но почему же Вы так ополчились на либерализм? Чем он Вам не угодил? У них теперь так много общего. Вот и объединенная Европа…

– Объединенная Европа! Есть что-то от пира во время чумы! Этот ваш либерализм не смог предотвратить новых войн. Вы видите – они уже начинаются! Передышка была не такой уж долгой. Все громче голоса о восстановлении какой-то там справедливости. Как будто бы не ясно, что сколько таких говорящих, столько будет и справедливостей! Только единая воля может обеспечить всеобщий мир!

– Что Вы задумали, Ваше Величество? Прошло меньше двухсот лет. Что указывает Вам, что нужно действовать именно теперь? А если случай не представится, что тогда? Оставайтесь призраком, будете наблюдать весь мир, а не маленький его клочок, впереди может быть столько интересного. Вы же сами говорили о тысячелетиях. Кроме того, не сочтите за эгоизм или излишнюю сентиментальность, но я не хочу находиться с Вами в разных мирах. Я был с Вами, хочу оставаться и дальше. Как удивительно было наше время!

– Да, вы правы, генерал. Сейчас они создали это тошнотворное, как сами его называют, «общество потребления» и счастливы тем, что накапливают капиталы за счет чужих несчастий. А эти несчастные ни о чем другом не мечтают, как занять место первых. А разве, скажите мне, Коленкур, умереть на поле Аустерлица или Ватерлоо – не лучший удел, чем всю жизнь прожить в тесном склепе проклятой бюрократической цивилизации?

– Император, я прошу Вас, не уходите от меня…

– Я чувствую сильное беспокойство! Я знаю, я помню, что должен это сделать. Я должен стать Императором Востока. Я был Императором всех французов, Королем Италии, Неаполя, Бельгии, Голландии, медиатором Швейцарии, протектором Рейнского Союза, Европа была у моих ног, но я не выполнил своей задачи. Если я упущу шанс теперь, боюсь, его уже не будет. Они уничтожат друг друга. Я дам им мир, но для этого я должен управлять событиями. Я не могу это делать, разгуливая призраком по Елисейским полям или по Арбату, где когда-то проходила моя конница. Я сделал выбор! Нельзя же все отдать на откуп безмозглым юристам-идеологам с этим их кличем: «Пусть рухнет мир, но торжествует юстиция!»

– Как Вы собираетесь это выполнять? У них же Конституции, законы, процедуры. Вы собираетесь все это послать к черту?

– Я знаю, что такое Конституция и что такое законы! Все это – человеческое творение, причем не лучшего свойства. Человек, бывает, создает нечто более прекрасное. Вы слышите звон колоколов? Как я люблю его!

– Но на этом свете живет множество президентов, маршалов, миллиардеров. Почему именно этот юноша? Только потому, что он худой, как Вы в то время, писал какие-то философские памфлеты и пребывает в чине лейтенанта артиллерии?

– …и добавьте к этому еще то, что занялся, как и я в молодости в Париже, неудачными денежными махинациями. Правда, я потерял только деньги, а он потерял жизнь. Между прочим, я пытался устроиться на службу к русской государыне и, слава Богу, неудачно. А он сделал неудачную попытку попасть на Запад. Видите, мы двигались встречными курсами, но без особого успеха! Но, что ни делается, все к лучшему! Президенты и миллиардеры, говорите? Пусть они занимаются своим делом! История знала их несчетное множество, но кто из них способен на великое? Этот же юноша притягивает меня! Но внимание, Коленкур. Сейчас здесь появится полиция. А дух юноши покинет тело. У него оставалось слишком мало сил, чтобы бороться. Я же неплохо отдохнул за почти полных два века! Солнце Аустерлица взойдет еще не раз!

– Что прикажете, Император?

– Влиять на события этого мира вы никак не можете, даже если бы я попросил вас хотя бы ускорить приход полицейских или сообщить супруге молодого человека хорошие вести. О Боже, у него потекла кровь!

Композитор лежал в той же позе, не шелохнувшись. Очки выпали у него из кармана и зарылись в снег.

– Пора, – произнес Император. – Прощайте, генерал!

– Храни Вас господь, Ваше Величество!

– Должен сказать, что я никогда в самом деле не верил в Бога, хотя и написал в завещании, что умираю в римской апостолической вере.

– Зачем Вам верить в какого-то Бога, если Вы сами – Бог!

Эпилог

Неделю спустя в поезд Варшава-Москва сел худощавый пассажир с белой спортивной сумкой. Он не разговаривал с попутчиками и с интересом смотрел на покрытые снегом ровные прямоугольные поля, ухоженные дома и хижины польских крестьян и на торговый люд у железнодорожных станций.

Шестнадцатого марта, то есть через полмесяца после несчастного воскресного дня, по адресу: «Варшава, отель Дом научителя, номер 313» пришло письмо из посольства Канады с приглашением нашего героя на собеседование. Письмо было на польском языке. Через некоторое время пришло еще одно письмо, на английском языке, того же содержания. Администраторы отеля не могли взять в толк, почему молодой человек, изводивший их вопросами о какой-то предполагаемой корреспонденции, теперь не является за этими аккуратными конвертами.

Видимо, они и по сей день лежат там.

© 2000, Иванов Андрей.