Текст книги "Вандемьер"

Автор книги: Андрей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Андрей Иванов
ВАНДЕМЬЕР

Философская повесть

Пролог

– О чем мы не договорили в Эрфурте, господин Гете? Вы, конечно, понимаете, что я уделил бы Вам много больше времени, кабы не русско-польские дела. Присядем на скамейку, теперь нам некуда спешить.

– Ваше замечание о противоестественности сцены с пистолетами в концовке «Вертера» долго не отпускало меня. Может ли чуткое и любящее сердце примириться с тем, что его обладатель станет совиновником трагедии? Согласившись передать Вертеру смертельное оружие, Лотта, знавшая из уст героя о возможности страшной развязки, должна всю оставшуюся жизнь страдать и терзаться. Я умело вышел из положения и все Вам объяснил – извините, мол, поэта, ему дозволены приемы!

– Однако, Вы не должны были оправдываться! Иногда человек совершает не только противоестественные, но и самоубийственные поступки. Даже понимая всю глубину пропасти, в которую падает. Грех – почти всегда сознательноепадение. Другое дело – бегство. Безумное, нелепое, по-детски наивное бегство от жизни, от семьи, от профессии, наконец, от родины! Ведь в юности всем нам кажется, что мир легко изменим, а уж личные проблемы – те точно решаются в пять минут! Стоит только уяснить желаемое и проявить целенаправленность, непреклонность, волю. Увы, сколь много порой зависит от случая! Мне он служил исправно, хотя я наделал в молодости таких глупостей… любая из них могла бы бросить меня в небытие. Корсиканская революционная возня, парижские коммерческие авантюры, попытки женитьбы на богатых старухах, смены французского мундира на русский или турецкий – стыдно вспоминать! А вторая женитьба… Мои ворчуны сожалели: «Зря он бросил старую. Она приносила удачу и ему, и нам». Разумный человек с годами становится консерватором. На моем опыте этому не научишься.

– Я и сам полагал в 1813 году, что Ваше правительство будет еще долгим и успешным. Да, важно оценивать не сами события и их явные результаты – это обманчиво, но понять характер эпохи, ее тектонику. Осенью 1792 года я сознательно участвовал в походе против бунтующей Франции, о чем жалею. А в 13-м году мы оба неверно оценили степень крепости Вашей Империи. Видимо, чтобы вполне понять силу идеи, нужно проследить ее долгое развитие. Идеи, как растения. Некоторые угасают быстро. А вот этому вязу два века.

– Двести лет, говорите? Я не хотел ждать и двух…

Глава I
APPLICANT [1]1
  Проситель (англ.)


[Закрыть]

1.

Синий поезд Москва – Варшава подкатил к перрону Центрального вокзала польской столицы. Из него в числе прочих пассажиров вышел среднего роста элегантно одетый молодой человек лет двадцати восьми. Выглядел он усталым, причем по весьма банальной причине. Примерно в половине пятого утра сотрудники брестской таможни грубо и бесцеремонно разбудили спящих пассажиров, многие из которых везли увесистую поклажу – то было начало расцвета «челночного» бизнеса.

Молодой человек, в детстве имевший кличку «Композитор», поскольку учился в музыкальной школе, пробовал разговаривать с попутчиками на темы, его весьма интересовавшие. Дело, на которое он решился, требовало энергичного поведения.

– Вы не знаете, сколько стоит один день пребывания в гостинице? – спросил он у темноволосого кавказца, заполнившего своими вещами половину купе. Кавказец удивленно посмотрел на спрашивавшего.

– А ты что, в гостинице что ли думаешь останавливаться? – ответил темноволосый вопросом на вопрос. – Я всегда ночую у знакомых. Один-два дня – больше там делать нечего.

– Но я собираюсь пробыть там дольше, – как бы в оправдание сказал Композитор. «Наши, по всей видимости, ничего не знают, надо спросить у поляков», – мелькнула верная догадка.

Мужчина лет сорока с добродушным лицом сидел на откидном кресле и читал газету.

– Простите, пан, вы мне не подскажете, сколько сейчас по минимуму стоит номер в гостинице? – несколько коряво задал вопрос Композитор. Варшавянин оторвался от газеты.

– Точно не могу сказать, но, думаю, тысяч пятьдесят, – с акцентом произнес он.

– А в какие гостиницы лучше обратиться?

– Дом научителя.

– Вы не напишете это по-польски? – Композитор достал авторучку. Варшавянин оторвал уголок у газеты и накарябал название гостиницы.

– А где она находится, как пройти от вокзала?

– Это каждый вам расскажет.

– Спасибо, пан.

Композитор записал перед поездкой пару сотен польских слов в блокнот, но запомнил только несколько. Выручало то, что все поляки хорошо или плохо, но говорили по-русски.

Композитор до позднего вечера стоял в коридоре и смотрел на совершенно неинтересный пейзаж. В первом часу ночи он пошел спать на верхнюю полку. Девушка-монголка, соседка по купе, не стесняясь, переоделась в длинную ночную рубашку и тоже легла. Колеса оглушительно стучали, вагон сильно раскачивало, из щелей дуло. Закутавшись в одеяло, Композитор попробовал забыться. Это удалось далеко не сразу.

Резкий голос «Таможенный контроль, просыпайтесь!» заставил вздрогнуть обитателей двухместного купе.

– Куда едете, зачем? – спросил молоденький лейтенант.

– В Варшаву, а затем в Пшемысль, к другу, – ответил Композитор. – По приглашению.

– Предъявите.

– Пожалуйста.

– Это что? – Лейтенант полез в сумку Композитора. Отдельно стояла «авоська» с продуктами.

– Это визитные карточки.

Визитки были двух разных видов. Кроме двух бутылок водки, крабов, икры и шампанского (все это предназначалось на продажу) в сумке ничего интересного не было, хотя Композитор вез с собой еще и некоторые печатные труды. Можно было успокоиться. Проштамповав паспорт, лейтенант вышел из купе. Поезд тронулся, но через некоторое время снова остановился.

По вагону прошли польские таможенники, но они не делали досмотр, только проверили паспорта и поставили свои штампы. Дорога на Варшаву была открыта. Поезд набрал ход.

«Прощай, великая страна. В обратную сторону я уже никогда не пересеку границу», – мысленно прошептал Композитор.

Только один человек на свете знал, за чемдействительно он едет. И этим человеком была любимая жена героя, благословившая его на эту авантюру.

Что впереди? План был достаточно продуман, но как все обернется на деле?

В полвосьмого утра поезд подошел к перрону. Композитор соскочил на площадку. Пахло мерзопакостной гарью.

– Где можно получить информацию, где тут справочная? – Никто ему не ответил, все устремились к выходу. Композитор побрел вверх по лестнице. Увидев написанное латинскими буквами слово «информация», он вошел в огромный неуютный зал. На бумажке наш герой загодя написал три адреса, которые ему были чрезвычайно важны: банк, где он может обменять чек Внешэкономбанка на польские злотые, гостиница «Дом научителя» и… американское посольство. Усатый шатен быстро начертил напротив пометок Композитора точные адреса.

– Благодарю, дженькую.

Композитор вышел из здания вокзала.

Начало января. Снега почти не было, мороз щипал за колени. С сумкой через плечо и с авоськой Композитор медленно двигался вдоль серых угрюмых домов. Продавец аудиокассет включил магнитофон и морозный воздух пронзила красивая оркестровая музыка, название которой Композитор так никогда и не узнал.

Не забудем сказать о том, что наш герой был совсем недурен собой. К недостаткам его внешности можно было бы отнести короткую шею, которая ему досталась по наследству от отца, и некоторую сутуловатость – результат долгих бдений над шахматными фигурками. Он имел четко очерченный профиль, прямой нос, густые русые волосы и спортивную фигуру.

Что сказать о его характере? Он был добр, застенчив и мягок в обращении с людьми далекими, но становился удивительно жестким и требовательным к тем, кто хоть чуточку приближался к нему. Правила, применяемые к себе самому, он тут же распространял на ближнего, и тому становилось неуютно. Союз рано или поздно распадался.

– Мой друг, – как-то произнес его одноклассник и осекся, взглянув в серо-голубые глаза с огромными зрачками. Он увидел дистанцию, которая безусловно предполагалась выражением этих глаз.

Учителя относились к нему по-разному. Одни обожали умницу и красавца, другие откровенно не любили неподатливого торопыгу. Поспешность в действиях и словах он постепенно изживал с возрастом, но в юности всегда стремился выпалить все сразу. Он знал наизусть любимые книги и поражал этим товарищей.

Однако, пожилая толстая еврейка, учительница литературы, достаточно равнодушная к детям, безжалостно не замечала его способностей.

Позже произошел случай, который заставил ее изменить мнение. Из нескольких предложенных тем сочинения Композитор выбрал «Кутузов и Наполеон». Его «трактовка образа» Бонапарта не имела ничего общего с написанным в учебнике.

– Но посмотри, каково, – говорила еврейка приятельнице. Впечатление такое, что этот мальчик САМ ПРИ ВСЕМ ПРИСУТСТВОВАЛ.

Вот что он написал о Наполеоне:

«Диктатор и либерал, революционер и консерватор, атеист и верующий, созидатель и разрушитель одновременно, и в этом заключается его родовое отличие от людей одномерного мышления. Но ведь истина – только тогда истина, когда она охватывает противоположности.

Стоило ли так бешено сопротивляться Ему, чтобы спустя чертову дюжину лет выходить на Сенатскую площадь? Наиболее проницательные (Лермонтов, например) впоследствии прекрасно поняли, что победа над Ним была Пирровой победой человечества.

В 1811 году Он имел все. Но не мог спать, ворочался, вскакивал в бреду. Звезда влекла его на Восток. Мы не поняли Его. Это Он – то насильник, каравший мародеров и обращавшийся к солдатам Великой армии: „Не обижайте добрых крестьян“? Многие сложили головы в нелепой борьбе с Ним, чтобы потом другие начали еще более нелепую схватку с режимом. А нельзя ли было найти способ более благоприятного соединения этих начал и покончить с рабством? История знала примеры и более „странных сближений“.

Мне нравится беспорядок в одежде, порывистые жесты, подлинная страсть, как все это было в Нем, то есть то, чего сегодня уже не встретишь.

Философ. Своему Орленку Он советовал, чтобы тот занимался философией истории – единственной реальной философией. Так ли Он был не прав, приравнивая Канта к шаману Калиостро? Неужели все философствование заключается в словесной эквилибристике? Важен незаметный обман, а не поиск истины! Неужели, чтобы обосновать „лишь звездное небо над головой и нравственный закон внутри меня“, надо исписать тома? Как не любил Он схоластики! И Гете, как бы вслед за Ним: „Я никогда не могу оставаться в чисто спекулятивной области… и посему тотчас же ускользаю в природу“.

К чему сводятся обвинения против Него? Они – в словах Раскольникова о „настоящем властелине“, который громит Тулон, устраивает резню на улицах Парижа, забываетармию в Египте, тратитполмиллиона человек в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне.

Великий Гете восклицал: „Оставьте моего императора в покое!“».

Как такого можно было принимать в комсомол? Удивляться этому, впрочем, не приходится. Да и сам он понимал, что входить в опасную категорию «несоюзная молодежь» вовсе ни к чему. Выучив наизусть Устав и опоздав к началу церемонии, запыхавшийся Композитор вбежал в залу. На вопрос «Почему вы решили вступить в комсомол?» дал совершенно позорный ответ: «Все вступают, и я вступаю».

– Очень слабая подготовка, – с сожалением заметил принимающий. – Ну ладно, мы надеемся, что вы нас не подведете.

Пришло время, и наш герой влюбился. Она была одного с ним возраста, волосы имела темные, ноги удивительно стройные и формы тела достаточно пышные. Нравом она обладала вспыльчивым, но к труду была приучена. Композитор, этот человек-машина, работавший по 17 часов в сутки, подчинил ее своей дисциплине. Природная человеческая лень уступала под напором язвительно-саркастического ума и безжалостной организации.

Ровно через год после женитьбы родилась дочь. Он и хотел дочь. «Мальчик – это такой же, как я, а девочка – это какое-то чудо», – писал Композитор жене в больницу.

Чем он был занят в это время? Учеба, наука, шахматы, общение с невестой, а затем женой. Новой страстью стала философия. Гегель и Маркс. Позже пришли русские мыслители.

В армии служить не пришлось. Пройдя двухмесячные военные сборы в лесах Тверской губернии, он стал младшим лейтенантом артиллерии. Спустя несколько лет в документах появилась новая запись – ЛЕЙТЕНАНТ АРТИЛЛЕРИИ.

Профессора наперебой предлагали остаться в аспирантуре, но он выбрал самое трудное – производство. Работал самозабвенно, не позволяя малейших послаблений. Из хрупкого мальчика превращался в мужа.

Композитор пребывал в ожидании чуда, он интуитивно ощущал приближение каких-то удивительных событий, в которых ему будет отведена не последняя роль.

2.

Когда дочери исполнился год, Композитор поехал отдыхать на Черноморское побережье Кавказа без жены и ребенка, что вызывало по меньшей мере недоумение близких и знакомых.

Он грелся на солнце, наслаждался соленой водой с плавающими водорослями и наблюдал за летающими над волной чайками лишь несколько дней. На десятый произошло чудо. Он испытал ранее невиданное состояние, которое хитроумные психологи называют «Сатори» (озарение).

«Джонатан был первой чайкой на земле, которая научилась выполнять фигуры высшего пилотажа.

Он хотел научить этому других чаек и однажды обратился к ним с речью: „Мы живем, чтобы познавать, открывать новое, быть свободными! Дайте мне возможность, позвольте мне показать вам, чему я научился“. Но Стая не поняла его и отвергла его стремление к познанию и свободе. И тогда чайка по имени Джонатан Ливингстон приняла решение покинуть Стаю и начать прокладывать собственный путь. И вот однажды его позвали в новую дорогу: „Ты можешь подняться выше, Джонатан, потому что ты учился. Ты окончил одну школу, теперь настало время начать другую“. Эти слова сверкали перед ним всю его жизнь, поэтому он понял, понял мгновенно. Они правы. Он может летать выше, и он полетел с ними». [2]2
  Р. Бах. Чайка по имени Джонатан Ливингстон.


[Закрыть]

Композитор, глядя на чаек, танцующих по волнам на расстоянии ста метров от берега, вдруг ощутил себя ящерицей, с которой спадает кожа. Страх, изумление, трепет, теплота, сменяющаяся ознобом – чувства, которые он испытал в считанные секунды. Он вскочил, не зная что делать. На пляж он пришел совсем недавно и уходить было неразумно. Но наш герой понял, что находиться в неподвижном состоянии он долго не сможет, купание также не принесет успокоения. Только быстрое движение может сейчас послужить лекарством. Он быстро оделся и побежал вдоль берега. «Вот оно, вот оно», – пульсировало в висках.

Добежав до своего номера, Композитор извлек из чемодана бумагу, авторучку и начал судорожно писать. Последние четыре дня он не ходил на пляж. Работа была сделана за три дня, четвертый целиком ушел на переписывание готового набело. Мысли были ясными, он никогда доселе и очень редко впоследствии ощущал подобное единение с природой и желание выплеснуть из себя энергию. Было ли это по Фрейду?

Вернувшись домой, он торжественно извлек из чемодана текст и приказал жене напечатать. Та не увидела в этом большого смысла, но молча повиновалась.

– А что ты с этим собираешься делать? – осторожно спросила она.

– Направлю. – Композитор перечислил адреса, на которые возлагал особые надежды.

– Ничего не выйдет.

– Выйдет!

Он показал родителям, но не получил моральной поддержки. Композитор начал в одиночку пробивать стену – посылал тексты в адреса массовых журналов и с замиранием сердца ждал ответа. Через семь-восемь месяцев приходила отписка в несколько строк.

Это была его тайная жизнь, реальная же продолжалась своим чередом. Сколь естественным для Композитора было вступление в партию, столь же логичным был выход из нее. Он сделал это громко, произнеся антикоммунистическую речь на собрании в присутствии вышестоящего партийного начальства. Голос против обыкновения дрожал. Сказал в числе прочего про репрессированного деда – отца матери. Примеру последовали другие. Ему угрожало увольнение, но директор не решился на столь вызывающие действия. Повышения же больше не давал.

Возникли сложности с диссертацией – слишком резок был Композитор в общении с профессурой. После загранкомандировки стали мучить звонками комитетчики.

Впервые пришла мысль – УЕХАТЬ. К этому моменту количество, что называется, перешло в качество. Разочарование во всех государственных, идеологических институтах, а также «хранителях высокой нравственности» – полнейшее. Выхода, казалось, не было. К этому добавился разлад в семье. Мелкому фрондерству в треугольнике жена-теща-родители конца не было. Композитору решительно надоела эта дипломатия штопаных костюмов. Появилось жгучее желание одним ударом разрубить узел.

Он взялся за дело с присущей целеустремленностью. Но наступило время знаменитых демократических митингов.

Собирались у Парка Культуры. Композитору еще никогда не приходилось видеть такого количества людей одновременно. Шли по Садовому кольцу. Действо было под стенами Кремля, на Манежной площади. Дьяволы революции носились в воздухе. Но ощущения величия, торжественности у Композитора почему-то не было. Не было и чувства единения с теми, кто стоял рядом с остроумно намалеванными лозунгами.

Воля к власти одних и напрасные надежды других – вот как для себя определил он смысл происходившего.

Он стал частым гостем у посольств англоязычных стран, просчитывая различные варианты осуществления намеченного плана.

Он опоздал на год – чуть раньше американцы давали статус политического беженца всем желающим. Теперь Запад воздвиг кордоны против русской волны, хлынувшей на посольства.

Наконец, он понял, что нужно делать и осатанело рванулся навстречу судьбе.

Нашему герою выдали заграничный паспорт на основании фиктивного приглашения, купленного в переходе станции метро. Приобретена валюта, новая одежда и обувь. Композитор написал послание родителям и подробную инструкцию жене, как вести себя при всех возможных вариантах. Он умел просчитывать ходы.

Глава II
ПЕРЕХОДЫ

1.

Нужно было отыскать этот самый «Дом научителя».

Композитор написал правильными печатными буквами название по-польски и стал спрашивать у прохожих, как пройти. Ответы были неопределенные. Рядом со зданием вокзала высилось здание «Дома науки и культуры» – точная копия московских высоток. По правую сторону от дома было заметно столпотворение людей. Оркестровая музыка продолжала разрывать душу. Атмосфера была угнетающей. Навстречу попадалось много дурно пахнущих нищих в чудовищных лохмотьях.

Пройдя квартал, он снова лез к прохожим со своей бумажкой и получал взаимоисключающие ответы. Из соображений экономии он не мог прибегнуть к помощи общественного транспорта. Прохожие отличались озабоченностью, худобой и несоответствующей сезону легкой одеждой. На каждом шагу продавались овощи, фрукты, менялы предлагали свои услуги. Отличие от Москвы было разительным.

С приключениями, часа через три Композитор достиг искомого дома. Располагался он на набережной, где ветер дул еще сильнее, чем на привокзальной площади. Преодолев чувство неуверенности, Композитор открыл дверь. Поздоровавшись с портье, справился о цене номера.

– Сто десять тысяч золотых, – был ответ.

Цена в два раза превышала названную поляком-попутчиком.

Но выбора не было. Заплатив почти треть суммы, полученной в обмен на чек из Союза, Композитор получил право переночевать одну ночь в этом заведении.

Утром отправился по уже известным переулкам. В вестибюле американского посольства сидела красивая блондинка. Рядом с ней находилась кабина, подобная тем, которые используются в аэропортах для контроля пассажиров.

Сняв свою шапку и подойдя к девушке, Композитор произнес со своим неповторимым акцентом:

– Good morning. I'd like to speak with some officials. [3]3
  Доброе утро. Я хотел бы поговорить с кем-либо из сотрудников (англ.)


[Закрыть]

Последние месяцы перед отъездом Композитор зубрил английский. Его словарный запас был богат, но разговорная практика отсутствовала полностью.

Блондинка улыбнулась и нажала на кнопку звонка. Через минуту из ближайшей к выходу двери вышел бледнолицый янки лет тридцати, безукоризненно одетый и пахнущий дорогим одеколоном. Он подошел к Композитору, протянул руку, а затем широким жестом предложил присесть на диван. Наш герой прошел через кабину, никак не отреагировавшую на это передвижение, и сел рядом с американцем. У того была стилизованная прическа с пробором, темные волосы и ни кровинки в лице.

– Я вас слушаю.

– Я – гражданин Советского Союза, – начал Композитор и достал паспорт. Бледнолицый взял его в руки и долго рассматривал.

– Так.

И уроженец далекого сибирского села начал рассказывать свою тщательно отрепетированную «легенду». После первых же фраз янки предложил подняться и пройти в кабинет.

– Так, так, очень хорошо, что у вас есть такие хорошие статьи, написанная книга, но чем мы можем вам помочь? – скороговоркой спросил американец.

И тут Композитор сдавленным голосом произнес фразу, после которой небеса должны были бы низвергнуться на землю.

Но все осталось на своих местах – и американец, смотревший на него приветливыми глазами, и стол со стопкой бумаг, и сейфы, и висевшая на стене карта Европы, и плафон хрустальной люстры:

– I beg for political asylum… [4]4
  Я прошу политического убежища (англ.)


[Закрыть]

Американец поднялся со стула, произнес «извините, одну минуту» и вышел из кабинета.

Есть ли надежда? Куда он пошел? Наверное, советоваться с начальством. Прошло несколько минут.

«Странно, оставляет у себя в кабинете какого-то неизвестного русского», – подумал Композитор. Шестое чувство подсказывало, что ничего хорошего ждать не приходится. Бледнолицый вернулся, сел на место, посмотрел Композитору в глаза и произнес:

– Я сожалею, но решения по вопросу убежища могут принимать только Вашингтон или Москва.

– Что же мне делать?

– Не знаю.

– Представьте себя на моем месте.

– Мы ничем не можем вам помочь.

– Вы могли бы дать мне совет?

– Совет? – американец удивился. Возвращайтесь домой, к своей семье, к своим делам, какой еще может быть совет?

– Взгляните, пожалуйста, еще раз вот на эту ксерокопию.

– Я вижу. – Он добавил еще какую-то фразу. Композитор не понял и начал волноваться.

– Вы не могли бы повторить последнее более медленно?

– How about your English? I think not excellent? [5]5
  Как ваш английский? Я полагаю, не блестяще? (англ.)


[Закрыть]

Продолжать разговор было бессмысленно. Композитор молча поднялся, подошел к вешалке, достаточно неловкими движениями оделся. Американец вернул ему бумаги и проводил до выхода.

– Вы не могли бы назвать мне адреса других посольств? – спросил Композитор.

– Например?

– Канада. Австралия.

– Австралия? – снова удивился американец. Пожалуйста. – И попросил блондинку дать нужные сведения.

– До свидания. Спасибо.

– Счастливо, – ответствовал бледнолицый.

Янки, конечно же, прав – надо возвращаться домой. Композитор был достаточно рационален, чтобы не строить иллюзий. Но он закусил удила.

Перед ним возвышалось белоснежное здание канадского посольства. Нужно драться. Вперед!

В помещении находилось человек сорок посетителей. Несколько стеклянных окон. Композитор приблизился к одному из них и спросил – куда он может обратиться?

– Здесь очередь, – был ответ.

– Но у меня другое! – Хотя он прекрасно понимал, что вопрос тот же самый.

«Русский, русский», – послышался шепот других сотрудников.

– Подождите, мы пригласим вас. – Он сел на стул. Приближалось время ланча и Композитор опасался, что он не успеет поговорить до перерыва. Была пятница, и Консульский отдел закрывался раньше, чем в другие дни. Но ждать пришлось недолго. Его пригласил человек с точно такой же внешностью, как у бледнолицего в американском посольстве.

– Я слушаю. – Англосакс наклонился к окошку. Во время рассказа Композитора, который практически слово в слово повторил заученный текст, канадец кивал, поддакивал, как будто был даже рад встрече с таким посетителем.

Наш герой закончил свое повествование.

– Ну что же, может быть, может быть.

– Есть ли у меня шансы?

– Конечно. Мы дадим вам анкету, заполните ее в двух экземплярах, приложите объяснения, почему вы просите политического убежища, и приходите в понедельник.

– Как долго решаются такие вопросы?

– Месяца два-три. Бывает больше.

– Спасибо!

Композитор выбежал на улицу. Впервые за последние дни он почувствовал облегчение. Все только вопрос времени! Америка, Канада – какая разница? За анкетой надо прийти после перерыва на ланч.

Композитор неторопливо прогулялся до вокзала, съел хот-дог и вернулся в посольство. Ему вручили желтый конверт с гербом Канады, в который были вложены два экземпляра анкет и подробные инструкции по их заполнению.

Да! Он заполнит эти анкеты, пройдет все нужные собеседования и через несколько месяцев будет в Канаде. С семьей воссоединится насколько это возможно быстро. Он испытал удовлетворение от того, что общий план действий, задуманный в Москве, был верен.

Композитор не мог себе позволить платить за проезд в автобусе или трамвае. Впереди он видел только расходы и никаких доходов. Деньги уже начали неумолимо таять.

Был выстроен план ближайших действий: сфотографироваться, заполнить анкеты, сдать в посольство, продать имеющийся товар, узнать стоимость билета до Канады, найти более дешевое жилье и, главное, изыскать способ заработать деньги.

Настроиться надо на три месяца ожидания, а это время надо прожить, не замерзнув и не умерев с голоду, и при сем иметь достаточно средств для дальнейшего путешествия.

Он пересек площадь Варшавского восстания и направился вниз к Висле, к Дому научителя. Портье вежливо осведомился – собирается ли он жить дальше? Композитор решил продержаться до понедельника, а после решения вопроса в посольстве заняться поисками жилья.

За тридцать тысяч злотых он мгновенно получил три фотокопии своего заметно осунувшегося лица со странно помутневшими глазами. Его поразили и расстроили эти глаза. В чем дело?

Нужно держаться. Все еще только начинается.

2.

В понедельник с утра он стоял у входа в посольство вместе с сотней просителей. Однако персонал работал удивительно четко, и очередь двигалась быстро. Вскоре Композитор услышал свою фамилию и подошел к окошку. Его обслуживал тот же чиновник.

– Если я поеду вначале один, а потом уже вся семья, мне как написать в этой графе?

Чиновник объяснил как.

– Когда приходить за ответом?

– К нам не надо приходить, вы все получите по почте.

Документы были приняты. Композитор получил желтую бумажку, на которой был обозначен присвоенный ему номер очереди на рассмотрение документов.

Теперь он должен был заняться жильем. Простая и не лишенная логики мысль Композитора заключалась в том, чтобы найти известный ему шахматный клуб, а может быть и необязательно шахматный, а просто спортивный клуб, который уж непременно должен располагать каким-либо общежитием или гостиницей. Потом можно будет заняться поиском работы. Но какой?

Не могло быть и речи о работе по специальности – Композитор не знал языка. Зарабатывать шахматами? Это мысль. То состояние эмоционального подъема, в котором находился маэстро, весьма благоприятствовало успехам, тем более на дворе был январь – месяц положительных шахматных биоритмов. Он знал это по многолетним наблюдениям за своими результатами.

И вообще, нужно использовать все возможности! Может быть здесь, в свободной Польше, и его философские писания буду опубликованы? Но где? Надо узнать адреса философских и социологических журналов.

Композитор добрел до шахматного клуба «Легион». Поднявшись на нужный этаж, вошел в комнату, где находились два человека. Поздоровались.

– Вы по поводу турнира? – спросил его располагавший к себе, кудрявый, приятный человек лет сорока. Композитор, очутившись в знакомой, но несколько забытой атмосфере, мгновенно уловил, как нужно себя вести.

– Да, я хотел узнать все условия!

– Но места уже все заняты, если только вы поговорите с паном Пшесинским…

В комнату вошел очень энергичный, спортивного вида, остроносый господин.

– Это и есть пан Пшесинский, – негромко сказал Композитору кудрявый.

– Вы русский? – спросил Пшесинский. Все хотят участвовать, а денег никто платить не хочет. Все вы, русские, желаете проскочить на халяву. У вас это – закон жизни. – Знание слова «халява» говорило о том, что пан Пшесинский хорошо знает современный русский.

– Я пустил несколько человек за красивые глаза, но теперь хватит. Извольте платить – будете играть. Вы кто?

– Я из Москвы, мастер.

– Это не имеет значения, кандидат, мастер. Платите – будете играть!

– Какой призовой фонд? – спросил Композитор.

– Первые призы – видеотехника, затем – денежные. Но сейчас пока ничего неясно. Приходите в субботу!

Композитор поблагодарил энергичного пана за содержательную беседу.

Приговор был беспощаден. Он должен был переночевать последнюю ночь в гостинице, а затем покинуть эту дорогостоящую обитель. Куда он мог направиться с тяжелой сумкой?

На улице Новый Свят он ранее приметил хороший книжный магазин. Подойдя к отделу общественно-политической литературы, стал рассматривать аккуратные стопочки журналов. Один из них показался ему наиболее солидным. Выписав адрес редакции, Композитор уверенным шагом вошел в здание Варшавского университета.

Он нашел нужную дверь, но та оказалась заперта.

– Пан Дзекановский? Он на кафедре, – помог выбраться из затруднительной ситуации пожилой вахтер.

– А как отыскать кафедру?

– Другая сторона улицы. Войдите в здание костела.

Но и на кафедре, куда наш путешественник робко заглянул, пана Дзекановского не оказалось. Пришлось побродить по Новому Святу, время от времени навещая то редакцию, то кафедру.

К двенадцати часам дня Композитор наконец поймал неуловимого пана. Небольшая комната редакции была завалена изрядным количеством нераспроданных экземпляров журнала и бумагами. Композитор поздоровался, протянул визитную карточку и получил приглашение сесть.

– У меня есть кое-что для вас. В Советском Союзе мне не удалось опубликовать.

– Может быть, это надо сделать немного позже?

Композитор внимательно посмотрел в глаза профессора Дзекановского. Это были спокойные глаза умного человека. На вид ему было чуть за тридцать. Узкое худощавое лицо, тонкий нос, лысеющий череп. Толстые очки лежали на стопке бумаг, он снял их, здороваясь с гостем. Фраза о том, что необходимо попробовать опубликовать все это немного позже имела серьезный смысл, но Композитор прогнал эту мысль. Рефлекс цели захватил его полностью.

– Вы знаете, я понял, что это бессмысленно. Если можно, я дам вам почитать один материал, он небольшой по объему. Вы читаете по-русски?

– Да, читаю.

Бюрократизмом здесь не пахло.

– Вот, пожалуйста. – Он протянул сшитые листы. Пан Дзекановский стал быстро пробегать их глазами. Было абсолютно тихо. Комната находилась в полуподвальном помещении, шум улицы здесь не слышен. «Такой молодой, а уже профессор, издатель солидного журнала. Что я успею за следующие четыре-пять лет?»