Текст книги "Запределье. Осколок империи"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В дальний путь их вывели на рассвете. До Кирсановки дорога не близка, а ни одной телеги или, на худой конец, верховой лошади в деревне Новой не было. Даже у охраняющих «ссыльнопоселенцев» солдат. А значит, топать трем бедолагам и конвоирующему их солдатику своим ходом.

До околицы деревни печальную процессию провожало все село, даже старый Кузнецов, поддерживаемый под руки внуками, пришел проститься с сыном, которого не чаял уже увидеть живым.

– Креста на вас нет!.. Ироды!.. – гудело в толпе. – Где это видано – так измываться над честным тружеником?.. Зас…

– А ну – разойдись! – не вытерпел начальник Новинского «гарнизона» – длинный, как жердь, парень лет двадцати пяти со старшинскими треугольничками на синих петлицах, передернув для острастки затвор трехлинейки. – Стрелять буду, кулацкие морды!

– Это кто еще морда? – выступил вперед здоровяк Никанор Лялин, бывший кузнец, для забавы голыми руками разгибавший подковы, а пальцами сворачивающий в трубочку царские пятаки. – Ты нас мордами не кличь, сопляк. Молоко, вон, на губах еще не обсохло, чтобы мордами лаяться…

Мужик медведем наступал на перетрухнувшего красноармейца, перехватившего винтовку в положение для стрельбы. Тронутый ржавчиной штык (конвойные не слишком утруждали себя чисткой оружия, разленившись без начальства) едва не касался могучей груди Лялина, распиравшей видавшую виды рубаху, сопревшую под мышками от пота.

– Стрелять буду… – упавшим голосом повторял и повторял солдат, ни разу в жизни не стрелявший в живого человека. – Стрелять буду…

– Я те стрельну, щенок! – протянул широкую, будто сковорода, пятерню Никанор. – А ну – дай пукалку свою!

И ничего бы, может, и не случилось, кабы не держал перетрусивший «вояка» палец на спусковом крючке…

Выстрел треснул негромко и совсем нестрашно, как детский пугач. И односельчане сперва не поняли, чего это Никанор замолчал, остановился, а потом бухнулся на колени перед «аспидом». И только когда по выцветшей на спине от пота рубахе широко и мощно выплеснулось багровое пятно, все хором ахнули в голос.

– Уби-и-и-и-ли!!! – ввинтился в уши отчаянный бабий голос, и все мужики, словно очнувшись, разом качнулись вперед, сжав кулаки…

* * *

– Звери! Какие все-таки звери!..

Уполномоченный по району товарищ Рыбалко стоял перед распятым на стене избы телом красноармейца, сплошь облепленным мухами, и прикрывал нос и рот ладонью от удушливого смрада, пропитавшего все вокруг.

– Смотрите, товарищ Ильский! – твердил он фотографу, возящемуся со своей массивной камерой на треноге. – И снимайте лучше, чтобы все видели, какие это звери – распоясавшееся кулачье!

Про крошечный «гарнизон» вспомнили аж в конце июля, а когда смена прибыла в безымянную деревушку, то нашла ее сплошь вымершей. Все население будто корова языком слизнула, лишь на небольшом деревенском кладбище, среди покосившихся крестов и заросших могучим бурьяном старых могил, обнаружилось два свежих холмика, увенчанных рубленными из лиственницы крестами. А еще – страшный «подарок» на стене избы, выбранной, видно, караульными своей резиденцией…

Только по петлицам и слипшейся с комсомольским билетом красноармейской книжке в нагрудном кармане гимнастерки и определили в полуразложившемся трупе, прибитом к почерневшим бревнам, старшину Боровика. Остальных двоих бойцов и оружия отыскать так и не удалось. Вероятно, исчезнувшие жители увели их с собой, поскольку в могилах обнаружились тела двух кулаков – здоровенного бородача с огнестрельной раной в груди и ветхого, даже не тронутого тленом, старичка.

– Ситуация ясна, как день, товарищи! – разглагольствовал товарищ Рыбалко перед корреспондентами «Кедровогорского большевика» Ильским и Петрашевичем. – Кулачье взбунтовалось против представителей власти и тем пришлось применить оружие. Но силы оказались неравны, и наш товарищ Боровик геройски пал в бою, а его подчиненные были захвачены в плен взбесившимися врагами трудового народа. Прикрываясь ими, как щитом, контра отступила в лес. Но карающий меч советского правосудия, товарищи, настигнет их везде!..

Фотографии зверски замученного кулаками комсомольца Боровика облетели страницы всех советских газет, демонстрируя трудящимся очередной «оскал врага» и укрепляя их в решимости покончить с «кровавым пережитком прошлого» раз и навсегда. Геройски погибший старшина был с почестями похоронен на родине, в небольшом сельце на Полтавщине, а его именем были названы несколько улиц в разных городах и один из сошедших со стапелей Дальфлота буксиров… Двое рядовых так и остались для безутешных семей пропавшими без вести…

3

– Владимир Леонидович…

– А, Алексей Кондратьевич! Заходите, заходите, голубчик.

За прошедшие годы казак заматерел настолько, что язык не поворачивался назвать его просто Алексеем. Седина густо пробила до сих пор пышный чуб и пшеничные усы, по обветренному лицу пролегли глубокие морщины. Да и то сказать – не так давно ему стукнуло сорок, для человека его лихой профессии – довольно солидный возраст. У произведенного несколько лет назад в войсковые старшины Коренных под началом теперь было четыре с половиной сотни казаков, а в станицах Новокубанской и Новоуральской подрастали десятки будущих казачат, «с младых ногтей» приучаемых старшими к седлу и шашке. Да и сам старшина пять лет как женился и обзавелся наконец потомством.

Стареющий генерал-губернатор всерьез рассматривал казака в качестве своего преемника на посту, когда придет время уходить на покой, но до этого еще было далеко. А пока Алексей Кондратьевич по-настоящему был правой рукой правителя Новой России, на которого всегда можно было положиться, оставить вместо себя на время отлучки, выслушать дельный совет… Если бы еще не ярая ненависть к большевикам, не дававшая казаку мириться с близким их соседством, – цены бы не было помощнику.

– Я, Владимир Леонидович, – старшина степенно уселся в предложенное ему кресло, положил на стол фуражку и пригладил непокорные волосы, расправив заодно безукоризненные усы. – Пришел к вам все с тем же.

– Опять… – вздохнул полковник, отводя глаза.

Казачий начальник уже несколько лет осаждал генерал-губернатора проектами вооруженной вылазки против большевистской власти, год от году становившейся все более невыносимой для жителей Сибири.

– Неужто будем до старости сидеть тут и глядеть, как умываются кровью православные? – горячо вопрошал беспокойный казак. – Ладно, раньше было дело: и у нас сил – кот наплакал, и крестьяне окрестные еще ждали чего-то от краснозадых. А теперь? Совсем ведь довели пахаря до ручки комиссары! Как порох крестьянство – кинь спичку и полыхнет. Вы только посмотрите, что лазутчики наши доносят: в Кедровском уезде мужики взялись за топоры, в Араховском, в Сольниковском… От отчаяния с голыми руками против штыков прут крещеные! А если мы пособим? Если увидят, что есть кому за них постоять-заступиться? Смахнем красную сволочь одним ударом!

Старшина, увлекшись, так саданул кулаком по столу, что подпрыгнул чернильный прибор.

– Прощения прошу, господин полковник, – смутился казак, поправляя привыкшими к шашке руками рассыпавшиеся бумаги.

– Ничего, ничего… Так и сейчас у нас силы всего ничего, – грустно возразил Еланцев, уже понимая, что удержать казака невозможно.

Он и сам просиживал долгими ночами над донесениями агентов, разбросанных по деревням и городкам губернии, прикидывал так и эдак… Вероятность успеха была, но была она не настолько велика, чтобы можно было поставить на карту жизнь нескольких тысяч мирных жителей Новой России, только-только заживших по-человечески.

Вывезенные с Большой земли инженеры поставили на протекающей неподалеку реке небольшую гидроэлектростанцию, снабжавшую энергией всю колонию, отстроили пару корпусов мастерских, которым в будущем предстояло превратиться в завод, смонтировали из тайно доставленных из Кедровогорска деталей станки… Уже катались по раскинувшимся вокруг полям два трактора, пыхтел высокой трубой кирпичный заводик, работали день и ночь несколько лесопилок. И это было только начало! Население Новой России постоянно росло за счет тоненького, но неиссякающего людского ручейка, текущего тайными тропами в заповедное Беловодье. Бедолаги Кузнецов и Сальников с односельчанами были в нем далеко не первыми и, наверное, не последними.

Владимир Леонидович рассчитывал на добытое старателями золото обеспечить Новую Россию необходимым оборудованием и материалами, чтобы сделаться абсолютно автономными от Большой земли, а затем, подобно поселенцам Северной Америки, начать экспансию на новые, необжитые еще земли. Да и два урожая в год, обеспечивающие колонию зерном с лихвой, так что оставались излишки, выгодно обмениваемые за ее пределами на необходимые товары… От планов шла кругом голова, и теперь, когда рядом был единственный сын, полковник просил Бога лишь об одном – дать крошечному осколку Российской Империи, лежащему на берегу необжитого мира, несколько лет спокойной жизни…

А тут Коренных со своими прожектами.

– Понимаете, Алексей Кондратьевич, – грустно покачал головой Еланцев. – Я никак не могу согласиться на планируемую вами вылазку. Хорошо, если все удастся так, как вы задумали. А если нет? Если красные окажутся сильнее? Ведь стоит кому-нибудь из вашего воинства попасть в плен, и тайна нашего убежища будет раскрыта. «Дефиле», конечно, надежная преграда, но штурма с применением артиллерии мы просто не выдержим. Отступать в глубь этого мира? Начинать все с нуля на новом месте, да еще с постоянной угрозой со стороны непрошеных соседей? Увольте.

– Я ручаюсь за своих казаков! – горячился старшина, вынимая из кармана какие-то карты, схемы, выкладки. – Вот посмотрите тут…

Спор затягивался за полночь и снова заканчивался ничем…

* * *

Председатель Кирсановского сельсовета Василий Лагутников предавался послеобеденной сиесте.

Только что он сытно перекусил чем бог послал и переслал с супругой Алевтиной Никандровной, баловавшей мужа, сгоравшего на такой непростой должности, особенно сейчас, после статьи товарища Сталина «Головокружение от успехов» и последовавших за ней «оргвыводов». Хотя беспокоиться ей было особенно не о чем: большевик с восьмилетним стажем, товарищ Лагутников ни на йоту не отклонялся от линии партии, как в вопросе ликвидации кулацкого элемента, так и во всех остальных. Например, сейчас готовилась к отправке в Оренбуржье и на Северный Урал (куда ж еще было высылать врагов из Сибири?) партия свежераскулаченных семей из самой Кирсановки, а также Лесовой, Марьина, Нефедовки и других деревень Кирсановского уезда…

Лагутников в сердцах сплюнул на пол. Никак он не мог привыкнуть к каким-то непонятным районам, не так давно сменившим знакомые с детства уезды. «Райком» вместо «укома» просто резал слух, а рука порой сама собой выводила привычное слово, и приходилось старательно, как школьнику, подчищать непросохшие чернила ножичком. А ведь есть такие бумаги, где не подчистишь…

Наверное, председатель чуть-чуть задремал, потому что пропустил тот момент, когда в кабинете появился бледный в синеву счетовод Топорков, задыхающийся, словно только что пробежал все немалое село от околицы до околицы.

– Чего тебе, Михеич? – недовольно спросил Василий Ларионович, водружая на нос очки в металлической оправе и раскрывая наугад пухлую конторскую книгу, лежащую на столе специально для подобных случаев. Негоже подчиненному видеть начальство сладко дремлющим на боевом посту – пойдут ненужные пересуды, дойдет до губернии… тьфу! до области… – Пожар, что ли?

И без того заикающийся от рождения счетовод, похоже, вообще потерял дар речи: пыжился, кривился, пучил глаза, словом старался вытолкнуть изо рта что-то очень важное, но никак у него это не получалось. Кабинет председателя оглашался лишь нечленораздельными звуками, живо напоминающими недавнему крестьянину скотный двор – мычаньем, блеяньем и чуть ли не кудахтаньем.

– Ты б, Михеич, водички хоть выпил, что ли, – снизошел до бедняги Лагутников. – Вон, графин на несгораемом шкафу. Не разбей только – казенная вещь!

Заика не заставил себя ждать: схватил посудину и разом опростал чуть ли не на треть, не обращая внимания на то, что воду в мутном графине меняли последний раз чуть ли не до Майских праздников и пахла она уже далеко не розами. Лягушками и болотом воняла желто-зеленая жижа, но это страдальца не остановило.

– Бе… Бе-е-е-лые! – проблеял он, обретя наконец дар речи. – Б-белые в селе!

«Что он – спятил, что ли? – подумал председатель. – Какие еще белые? Тридцатый год на дворе!..»

– Ты, Михеич, часом не пьян? – участливо спросил он вслух отродясь не пившего ничего крепче кваса сельского интеллигента. – Голову не напекло?

– Н-не… – замотал заика головой. – Н-настоящие б-белые! К-казаки!

– Ты мне эти шуточки брось! – начал сердиться Василий Ларионович. – Бабе своей сказки рассказывать будешь…

Тут где-то рядом грохнул винтовочный выстрел, еще один, далеко на околице треснула пулеметная очередь, и Лагутников осекся на полуслове.

«Какие еще белые? – проносились в мозгу мысли. – Откуда? Из-за кордона? Так ведь сотни верст до ближайшей границы! Срочно звонить в губер… в область!..»

Председатель схватился за трубку телефона, но тут же отдернул ее, будто обжегшись.

«А ну как ерунда все это? Перепились мужики и затеяли стрельбу из берданок каких-нибудь, а тихоне этому малахольному с перепуга бог весть что привиделось? По головке ведь за ложную тревогу не погладят… Пулемет… Мало ли такого добра по лесам да огородам с Гражданской закопано? Нет. Надо самому посмотреть…»

– Пошли, Михеич!

Председатель на всякий случай вынул из стола наган (кулаки, вишь, пошаливают – тяжело в деревне без нагана) и сунул его за ремень. А потом схватил за плечо упирающегося счетовода, снова потерявшего дар речи, и вытолкал его за дверь.

На дворе мирно светило солнышко, пели птички, и всё, рассказанное Михеичем, вмиг показалось такой ерундой, что Василий Ларионович озлился на самого себя за легковерие.

– Что ты тут, понимаешь, развел? – уткнул он руки в боки посреди улицы. – Пугаешь честной народ…

Но счетовод его не слушал, а тянул руку куда-то за спину, кудахча вообще невразумительно, словно перепуганная наседка.

– Что ты мне пальцем тычешь? – нахмурился председатель, обернулся и успел увидеть лишь длинный серебристый просверк, расколовший пополам синее небо…

Молодой казак, мимоходом полоснув шашкой вооруженного человека, даже не остановился посмотреть, что с ним будет дальше, и умчался по улице вперед, туда, где гремели выстрелы, а Михеич бессильно опустился на колени рядом с ничком лежащим в пыли окровавленным председателем и горько заплакал…

* * *

«И чего я так долго колебался, – думал Алексей, склонившись над трофейной картой. – Надо было еще года два назад…»

Успех вылазки превзошел все самые смелые ожидания.

Казачий отряд в три сотни сабель прошел Кирсановку, не встретив никакого сопротивления, и обрушился на летние лагеря Кедровогорского гарнизона, застигнув врасплох никак не ожидавших внезапного удара солдат. Красноармейцы были настолько ошеломлены, что отказывались верить своим глазам. Почти через десять лет после завершения Гражданской войны, вдали от любых границ, из ниоткуда образовались сотни отлично подготовленных, экипированных и вооруженных кавалеристов. Потеряв не более десятка конников, «армия» Коренных захватила тысячи винтовок, два десятка пулеметов, батарею «трехдюймовок» и три броневика, сумев вооружить стекавшихся со всех сторон добровольцев из крестьян и раскулаченных, горящих желанием отомстить советской власти. Слух о взявшихся ниоткуда мстителях на крыльях летел впереди отряда Коренных, превращая три сотни казаков во многие тысячи и заставляя натерпевшихся от советской власти крестьян бросать дела и семьи ради святой мести «краснопузым».

Путь лежал на почти беззащитный и ничего не подозревающий Кедровогорск – первым делом казаки перерезали телефонную линию.

– Как с этими поступим? – Мироненко, повышенный до подъесаула, указал нагайкой на понурые шеренги пленных красноармейцев и сельчан, выстроенные на базарной площади Кирсановки. – В расход?

– Нет, – покачал головой войсковой старшина. – Мы не звери… Отдели большевиков, а оставшихся спроси, не хочет ли кто примкнуть к Добровольческой Армии.

– А с большевиками что?

– Вот их – в расход! – рубанул ребром ладони воздух Коренных, скрипнув зубами.

– Слушаюсь!

Многие партийные пытались затеряться в толпе, прикинуться ничего не понимающими, но желающих указать на них пальцем было более чем достаточно… Несколько десятков совслужащих, нескольких красных офицеров, активистов, комсомольцев отделили от толпы пленных и погнали к лесу, подгоняя пиками и нагайками. Некоторое время спустя оттуда донеслись дикие крики, плач, женский вой… От этих звуков число желающих примкнуть к победителям сразу увеличилось в несколько раз. С линялых красноармейских гимнастерок – большинство солдат было теми же крестьянскими парнями, призванными новой властью на службу, – спарывались петлицы с маловразумительными треугольничками, а плечи украшались запасенными заранее красными суконными погонами с литерами «1СД» – «Первая Сибирская Дивизия». До дивизии, конечно, было еще далеко, но четыре пехотных батальона войско Коренных приобрело.

К вечеру на базарной площади оставалась всего пара сотен человек, отказавшихся изменить присяге. Красноармейцы, в основном бывшие горожане, хмуро поглядывали на окружавших их казаков и, судя по всему, прощались с жизнью.

– Этих тоже в расход? – свежеиспеченный подъесаул, кривясь, отскребал ногтем капельку засохшей крови с рукава.

– Черт с ними, – сплюнул Алексей Кондратьевич, уже удовлетворивший жажду мщения сполна. – Отгони их к лесу. Пусть выроют могилу и похоронят своих по-человечески. Негоже русских людей воронам да собакам на поживу бросать. Пусть и краснозадых…

– А после?

– Каждому по двадцать пять нагаек и пусть проваливают на все четыре стороны.

Вооруженные лопатами бойцы поплелись под конвоем к лесной опушке, куда уже густо слеталось воронье со всей округи, привлеченное давно не виданной поживой…

* * *

Гриша Полешков залег за железнодорожной насыпью и переждал, пока поверху проедет кавалерийский разъезд. Ничего не подозревавшие казаки мирно переговаривались между собой, тлели в ночной темноте алые огоньки самокруток.

«Эх, жаль патронов нет, – сжимал в кулаке рубчатую рукоять бесполезного нагана комсомолец. – Хотя бы три штуки – уж тут-то я бы не промахнулся…»

Двадцатилетний парень скрипнул зубами, вспомнив, как с другими бойцами, отказавшимися служить белым, всю ночь напролет рыл обширную яму. А потом, поутру, отупев от непривычной работы, балансируя на грани обморока от вида и запаха крови и развороченной плоти, стаскивал туда тела порубленных озверевшим казачьем мужчин и женщин. Многих, носивших залитую кровью военную форму он знал по недолгой срочной службе, других – гражданских – никогда доселе не видел. Но все они теперь были ему близки, и за всех он поклялся отомстить взявшимся ниоткуда палачам в погонах. Мысль о мести превратилась в горячее, жгучее желание, когда из груды мертвых тел они с Минькой Строговым, дружком по отделению, извлекли зарубленную девушку, наверное, комсомолку, совсем еще девочку с некогда русыми, а теперь слипшимися и почерневшими от крови косами…

От неловкого движения присохшая к рубцам на спине гимнастерка с треском оторвалась от свежей коросты, и паренек до крови закусил зубами запястье, чтобы не вскрикнуть от дикой боли, чувствуя, как по исхлестанной казачьими нагайками спине струится что-то горячее. Самой порки он почти не помнил, потеряв сознание на первом десятке ударов, прожигающих тело раскаленными спицами.

«Ничего… ничего… – беззвучно пробормотал он вслед удаляющемуся разъезду. – Вы мне за все ответите… Все ответите, до последнего…»

Стук копыт стих вдали, и Гриша поднялся на ноги, сунув наган за опояску галифе – ремень отобрали сразу.

Оружие он обнаружил внезапно для себя, когда тащил к могиле своего ротного командира товарища Рыжкова, и в первый момент обрадовался, украдкой спрятав оружие за пазуху: мечта о мести становилась реальностью. Выхватить, когда рядом останутся несколько врагов… То, что барабан остро пахнувшего порохом револьвера пуст, выяснилось позже. Командир отстреливался до последнего патрона.

Но теперь боец Полешков рисковал совершенно осознанно. Целью его ночного путешествия были стреноженные кони, примеченные еще засветло. Выросший в деревне и не раз гонявший с ребятами лошадей в ночное, он умел управляться с упряжью и дал бы фору иному профессиональному наезднику. Увести одного коня из табуна подальше от остальных, вскочить в седло…

Коноводов было всего трое. Трое пожилых мужиков, не годившихся к строевой службе, мирно дремали у костерка, и Гриша вскоре понял причину: порывом ночного ветерка от костра пахнуло таким ядреным запахом самогона, что у непьющего парня заслезились глаза. Оставалось лишь осторожно, стараясь не звякнуть, оттащить в сторону составленные в пирамиду карабины. Клацнув, затвор одного из них мягко пошел назад, обнажив маслянисто блеснувший в отсветах затухающего костра патрон. Это было гораздо лучше нагана с пустым барабаном.

С оружием в руках парень постоял над мирно спящими белогвардейцами (погоны на плечах были видны даже в неверном свете угольев), разрываясь между местью и чувством самосохранения. Его не беспокоило, что все трое годились ему в отцы – среди зарубленных тоже было немало пожилых людей, женщин и почти детей. Если бы вместо кавалерийского карабина в руках была привычная «трехлинейка» с непременным штыком, он не колебался бы ни секунды. Но без холодного оружия бесшумно лишить жизни трех человек было немыслимо. Не душить же их поясным ремнем, в конце концов, или разбивать черепа окованным железом прикладом?

«Главное – конь! – решил мститель, бесшумно пятясь в темноту – это было несложно, поскольку ботинки с обмотками отобрали вместе с ремнем. Но ходить босиком бывшему деревенскому подростку было не привыкать. – А эти – подождут!»

Сложнее всего оказалось освободить выбранного коня – молодого жеребца, ласково ткнувшегося влажным носом в шею человеку в благодарность за поднесенную на ладони хлебную горбушку (в животе не евшего вторые сутки юноши играли полковые оркестры, но контакт с умным животным был важнее утоления голода) – от спутывающей передние ноги веревки. Разрезать ее было нечем, а хитрый узел, рассчитанный на ушлых конокрадов, никак не поддавался.

Наконец парень вскочил на коня. Седла рачительные казаки на ночь поснимали, но Гриша умел ездить и по-цыгански, тем более что снятые с коня путы с успехом заменили уздечку.

– Пошел, пошел… – тронул он животное, уже окрещенное про себя Орликом, вперед.

И только отъехав шагов на двести, пустил скакуна в галоп…

– Стой! – заполошно раздалось сзади. – Стой, мазурик!

«Черт, кто-то из сторожей проснулся!..»

Заставив Орлика нервно вздрогнуть всем телом, грохнул выстрел, еще один. Но быстрый конь уже уносил всадника в ночь…