Текст книги "Иное решение"

Автор книги: Андрей Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Между первым и вторым актом спектакля по сценарию сделали сорокаминутный перерыв. Пока в зале шла раздача орденов, в фойе второго этажа был накрыт длинный стол а-ля фуршет. Может быть, именно тогда и родилась легенда о знаменитых цековских буфетах, потому что к столу, действительно, не стыдно было пригласить гостей. Чтобы в своем повествовании не сбиться в стиль поваренной книги, я опущу описание напитков и закусок. Для любопытных отмечу, что водки не было. Были хорошие марочные вина и коньяки, ситро и соки – кому что по вкусу. Икра стояла не в кадках, а была намазана на бутерброды. Расстегаи, пироги с вязигой, мясные нарезки, фрукты – словом, все то изобилие, которое напрочь отсутствовало на прилавках в период с 1917 по 1991 год.

Народ вышел проветриться, прогуливался мимо столов, но подходить и брать что-либо стеснялся, дескать, в нашей деревне, кишлаке, ауле, поселке, тундре такого добра завались с верхом. Наконец самая отважная свинарка не выдержала и, желая вкусить от барской жизни, ухватила со стола бутерброд с зернистой икрой и стала прогуливаться уже с ним, отхватывая от него куски, будто бы в полной рассеянности. За ней к столу подошла полевод, потом трактористка, за ней знатный шахтер, а через минуту вокруг угощений гудел орденоносный улей, а какой-то чабан уже наливал свинарке хванчкару, предлагая выпить за знакомство.

Сглатывая слюну, Коля смотрел на стол и облепивших его орденоносцев, но подойти и попробовать хоть кусочек не решался. Ведь рядом стоял старший по званию, да и гордость не позволяла.

– Ну что же вы, товарищи, – воскликнул Штольц. – Там сейчас все без нас подметут! – И бросился за своей долей праздника.

Коля и Сарафанов проводили его взглядом, но с места не тронулись.

– Сарафанов! – окликнул вдруг кто-то полковника справа. – Алексей Романыч!

К ним подошел коренастый лысый мужчина лет сорока пяти в цивильном пиджаке. Сегодня Калинин вручил ему орден Ленина.

– Филипп Ильич? – Сарафанов вглядывался в подошедшего мужчину.

– Лешка!

– Филя!

Седой Лешка и лысый Филя обнялись, похлопывая друг друга по могутным спинам.

– Лешка, черт! Ты какими судьбами здесь?

– Мне орден вручали.

– И мне – орден. А я сижу, слышу знакомую фамилию, думаю, ты – не ты? Сколько же мы не виделись?

– Да лет восемь, пожалуй.

– Больше! Одиннадцать. Мы же с тобой в двадцать девятом курсы «Выстрел» кончали. Помнишь?

– Ну как же! Слушай, надо бы отметить встречу, – предложил Сарафанов. – И ордена заодно обмоем.

– Извини, сегодня не могу.

– Почему? Завтра же праздник?

– Служба такая. Кому праздник, а у меня завтра самый сенокос. Освобожусь не раньше четвертого.

– Ну, после службы заходи. Мы остановились…

– Я знаю.

– Черт! Откуда?

– Я же сказал, служба такая. Вот что, мужики, сдается мне, что ваш капитан форму для маскарада надел, а сам по другому ведомству служит. Уж больно рожа его мне знакомая. Может нехорошо получиться, если он меня с вами увидит. Я с Лаврентием Палычем ссориться не хочу, а вам с ним встречаться и вовсе ни к чему. Поступим вот как: завтра приходите на демонстрацию. Пропуска на трибуну вам принесут в номер. Все, мужики, я пошел, – он протянул руку, Сарафанов пожал ее на прощанье.

Мимо проходил какой-то комкор, дородный и важный.

– Степаныч, – окликнул его Филипп Ильич. – Иди-ка сюда, у меня к тебе дело есть.

Вместе с комкором он удалился, не привлекая к себе ничьего внимания.

XVI

Наступило Первое мая 1940 года.

Коля и Сарафанов проснулись ни свет ни заря и в десятый раз разглаживали форму и поправляли врученные накануне ордена. Накануне они даже не стали буйно обмывать награды, ограничившись бутылкой сухого вина и решив оставить этот вопрос до возвращения в дивизию. Из окна гостиницы было видно, как в сторону Красной площади идут толпы веселых, нарядно одетых людей. Около десяти часов промаршировали батальонные колонны войск, которым предстояло пройти на сегодняшнем параде. В начале одиннадцатого Коля и Сарафанов, потеряв терпение, вышли из гостиницы и направились на площадь занимать места. Справа и слева от Мавзолея построили две огромные трибуны для почетных гостей. Перед ними растянулась цепочка милиционеров в белых парадных гимнастерках и остроконечных шлемах. Коля вслед за Сарафановым прошел на левую трибуну, и они заняли места в третьем ряду с края, возле самого Мавзолея.

Коля осмотрелся вокруг себя, и у него перехватило дух. Вокруг него стояли люди, которых знала и которыми гордилась вся страна. Это были выдающиеся ученые, знаменитые артисты, крупные руководители, мужественные полярники, знатные полеводы и хлопкоробы, передовики производства – последователи Паши Ангелиной и Алексея Стаханова. Коля почувствовал себя не в своей тарелке. Ровно четыре года тому назад, день в день, лежал он на лугу, подстелив плащ дяди Коли и глядя в облака, и вокруг него жевали траву колхозные коровы. Всего четыре года прошло, и вот он, Коля Осипов, стоит тут, возле Мавзолея, на одной трибуне с лучшими людьми страны, а с его груди пускает солнечные зайчики бордовый орден. Пожалуй, впервые Коля задумался над тем, как он повзрослел за эти четыре года. И дело не в том, что он уже не подпасок, а красный командир, не в том, что занимает командную должность в штабе дивизии. Взрослым его делало то, что совсем недавно он видел смерть. И не просто видел ее совсем близко, он сам полз за ней и сумел ухватить ее за косу. За это и орден.

Коля стал разглядывать площадь. ГУМ, кремлевская стена и музей были украшены ярким кумачом. Напротив трибун, от памятника Минину и Пожарскому до музея стояли стройные ряды красноармейцев и краснофлотцев. За ними, возле самого ГУМа, располагались несколько тысяч зрителей, преимущественно в белых рубашках и платьях. У всех было праздничное, приподнятое настроение. Над площадью стоял ровный гул тысяч голосов, негромко переговаривающихся между собой людей. Коля перевел взгляд влево. На брусчатке перед Мавзолеем стояли человек десять военных, двое из которых были в морской форме, – высший командный состав РККА и РККФ. Коля потянул Сарафанова за рукав, показывая в ту сторону:

– Товарищ полковник, смотрите.

Сверкая эмалью орденов, поглаживал свои знаменитые усы Буденный. Возле него стояли Кулик и Мехлис. Чуть поодаль командарм первого ранга Шапошников о чем-то разговаривал с флагманом флота второго ранга Кузнецовым.

Коля рассматривал эту группу военных во все глаза. Вот она – живая легенда! Как близко!!! Только руку протяни. Во всех школьных учебниках были портреты Семена Михайловича Буденного. Про геройские подвиги Первой Конной слагали песни и снимали фильмы. А слова «буденовка», «Ворошиловский стрелок» ежедневно напоминали о славном прошлом доблестной Красной армии и ее легендарных полководцах – Буденном и Ворошилове. Это они рубили в капусту беляков, это они штурмовали Перекоп и форсировали Сиваш. Эх! Ну почему Колька не родился раньше?!

Он смотрел на Буденного и представлял себе, что если бы он был старше, то тоже мог бы лететь с этими двумя героями в кавалерийской лихой атаке на белогвардейские цепи или махновские банды. Колька представлял себя в героическом и славном двадцатом году конником Первой Конной, с шашкой наголо мчащимся во весь опор на взмыленном вороном коне. Ну, на худой конец, на тачанке. И пусть его ранят в том бою, пусть даже убьют, но зато сам Буденный подойдет к его гробу и скажет пламенную речь, которая поднимет на борьбу с мировой контрой сотни новых бойцов.

От сладких грез его отвлек какой-то незнакомый мужчина, который встал на трибуне рядом с ним и всеми силами старался привлечь его внимание. Мужчина был высокий, черноволосый, в праздничной белой рубашке, заправленной в светлые брюки. На верхней губе темнели щегольские усики «в нитку», южные маслянистые глаза смотрели внимательно и нетерпеливо.

– Вам чего? – простодушно спросил его Коля.

– Разрешите представиться, Константин Симонян, – отрекомендовал себя мужчина. – Сотрудник «Литературной газеты». Товарищ старший лейтенант, вы, я вижу, воевали на Карельском перешейке. Нашей читающей публике будет интересно и полезно узнать, что называется, из первых рук, о героических подвигах, которые совершали доблестные красные воины на фронте борьбы с белофиннами.

– Ну?.. – опять спросил Коля, не понимая, при чем здесь он.

– Не могли бы вы рассказать, например, за что получили этот орден, – Симонян показал на орден Красной Звезды. – Вот лично вы какой подвиг совершили?

Коля снова, как и вчера, вспомнил минувшую зиму, вспомнил, как полз по голому полю, на котором «кукушка», засевший в лесу, убил четверых его подчиненных. Так разве это подвиг – посылать подчиненных на смерть?

Коля нахмурился.

Подумав, что старший лейтенант стесняется своего начальника, настырный Симонян обратился к Сарафанову:

– Товарищ полковник…

– Иди на хрен, – отрезал Сарафанов. – Сталин идет.

И в самом деле вдруг все стихло. Многие тысячи людей, собравшихся сейчас на площади, разом перестали говорить и повернули головы в сторону Мавзолея. Наступила такая пронзительная тишина, что было слышно, как в небе резвятся легкомысленные стрижи.

Из дверей Мавзолея показался Сталин.

Он, улыбаясь, подошел к военным, поздоровался с Шапошниковым, Буденным, потом и со всеми остальными военачальниками. Следом за ним вышли люди, которых чаще привыкли видеть на портретах: Калинин, Булганин, Вышинский, Ярославский, Молотов, Каганович, Маленков, Микоян, Берия. Они тоже подошли и поздоровались с военными. После обмена рукопожатиями все стали подниматься на Мавзолей. Военные остались на площадке первого пролета справа от дверей, а руководители партии и государства прошли на верхнюю трибуну. Поднявшись, Сталин подошел к правому краю трибуны и помахал рукой людям, толпившимся у ГУМа, и отдельно – стоящим на трибуне возле Кремлевской стены. Площадь взорвалась приветственными криками.

Кто-то крикнул:

– Да здравствует товарищ Сталин!

– Слава великому Сталину! – поддержали его.

Толпа, потеряв от ликования голову и забыв при виде вождя обо всех повседневных мелочах, зашлась в верноподданническом экстазе.

Родители подняли на плечи своих чад, чтобы те могли поверх голов лучше разглядеть вождя и учителя. Со всех сторон неслись крики: «Да здравствует!.. Слава!.. Ура!»

Сталин еще раз, улыбаясь, помахал рукой и направился к левому краю.

Тут все повторилось точно так же, как и минуту назад: взмах руки, приветственный возглас из толпы и новый, еще более мощный рев.

Живой бог вознесся на Мавзолей.

Во всем этом действе было что-то ритуально-мистическое: Лобное место, на котором когда-то обезглавливали разбойников, море красного цвета на стене и окружающих зданиях, красные флаги и транспаранты, могила не зарытого покойника, накрытая массивной гранитной пирамидой, на которой стояли люди. Все это выглядело святотатственно великолепно, как гигантская сатанинская месса.

Сталин вернулся на свое место в центре трибуны, туда, где были установлены микрофоны. Все затихли и замерли, ожидая, что Сталин станет сейчас говорить речь. Но тут ударили куранты на Спасской башне. Отыграв знакомую всей стране мелодию, колокола стали бить полдень. Одновременно с двенадцатым ударом из ворот Спасской башни на белом коне, легко и изящно сидя в седле, выехал нарком обороны Ворошилов. Вся его фигура, посадка головы, разворот плеч показывала всем, что командует парадом первый красный офицер и первый советский сановник.

Оркестр грянул «Встречный марш». Ворошилов подъехал к самой крайней батальонной колонне и обратился к бойцам и командирам:

– Здравствуйте, товарищи красноармейцы!

Ему никто не ответил. Потянулись секунды: раз, два, три – и дружный рев вырвался из тысячи глоток:

– ЗДРА!.. ЖЛА!…ТОВА!… НАРКО!.. ОБОРОНЫ!!!

Ворошилов оглядел строй с высоты своего коня.

– Поздравляю вас с праздником – Первое мая!

И снова гробовая тишина повисла над площадью: секунда, другая, третья. Ворошилов тронул поводья, разворачивая коня, и тут:

– УР-Р-А-А-А-А!!! УР-РА-А-А-А!!! УР-РА-А-А-А!!!

Нарком поскакал по площади.

За те семь минут, в течение которых Ворошилов поздравлял войска, на него смотрели несколько десятков тысяч глаз, и было видно, что наркому это нравится. Он купался во всеобщем внимании, прикованном к его персоне, и гордо нес себя в седле.

Поздравив всех, Ворошилов крупной рысью подскакал к Мавзолею, ловко соскочил на брусчатку, бросив поводья подоспевшему ординарцу, затем, придерживая шашку левой рукой, поднялся на трибуну. Сталин сделал полшага вправо, давая Ворошилову место у микрофонов.

С последней нотой оркестра все снова стихло.

– Товарищи!.. – начал Ворошилов.

Речь его была короткой, минуты на три, но очень яркой и эмоциональной. Закончил он ее так:

– Да здравствует наш могучий советский народ! Да здравствует славная и доблестная Красная армия и Военно-морской флот! Да здравствует партия Ленина – Сталина! Да здравствует наш великий Сталин!

Новые оглушительные крики восторга были ему ответом.

Начался парад.

Все то время, пока мимо трибун маршировали войска, Симонян стоял возле Коли, нервно покусывая губы. Послать его! Его, любимца Сталина! Как рядового репортера!

И в самом деле Сарафанов погорячился. Не стоило ему посылать Константина Симоняна в пешее эротическое путешествие. Поделикатнее бы с писателем, поласковее. За годы войны и после нее Симонян взлетел, пожалуй, выше всей пишущей братии Советского Союза. Когда победно отгремели бои, он, видевший войну в лучшем случае из штаба командующего фронтом, стал считать себя и считался среди себе подобных авторитетнейшим знатоком русского солдата. Его романы, киносценарии и пьесы очень нравились Сталину. В его романах все главные герои только и думали, как бы погибнуть за вождя, за Родину, накрыв собой амбразуру или направив горящий штурмовик в колонну танков. О том, что в амбразуру можно кинуть гранату, раз уж все равно подобрался к ней так близко, или попросту накрыть ее шинелью, Симонян никогда не задумывался. Но четыре Сталинские премии, полковничьи звезды и иконостас орденов как у боевого офицера стали достаточной оценкой его творчества. Иосиф Виссарионович внимательно читал его статьи и не просто читал, а иногда даже просил Симоняна написать статью, роман или пьесу на нужную тему. Симонян всегда охотно откликался, из-под его пера выходили нужные вождю и партии произведения. Ни один критик в Союзе не рисковал обмакнуть перо в чернильницу, чтобы дать иную оценку плодовитому автору. Его романы выходили миллионными тиражами, его пьесы шли во всех театрах Советского Союза, по его сценариям режиссеры снимали фильмы. Все это в высшей степени благотворно сказывалось на материальном положении Симоняна.

До Двадцатого съезда.

Нет, зря все-таки Сарафанов послал столь далеко такого замечательного человека. Симонян, как и все южане, умел быть благодарным. Глядишь, стал бы Алексей Романович генералом на пару лет раньше.

– Вот вы где! – Нарядный Филипп Ильич поднимался к ним на трибуну, приветно помахивая кепкой.

Он был в штатском.

– С праздником, товарищи.

Мужчины обменялись крепким рукопожатием.

– Ну и как тебе? Нравится? – спросил Колю Филипп Ильич.

– Сила! – У Коли не хватало слов, чтобы выразить все чувства, его переполнявшие.

Закончился парад, и теперь по Красной площади нескончаемой рекой шел поток демонстрантов. В каждой колонне была какая-то своя изюминка, привлекающая внимание и вызывающая восхищенный восторг. В одной из проходящих колонн высился четырехметровый фанерный макет танка, на башне которого стояли парень и девушка с красным флагом. Внутри эластичных гусениц танка шагали физкультурники, двигая, таким образом, всю конструкцию. На высокой платформе, которая шла за танком, кузнец с крепким торсом разбивал молотом тяжелые цепи, которыми был окутан земной шар.

Все люди – и стоящие на трибунах, и шедшие в колоннах по площади, – испытывали сейчас чувство законной гордости за свою страну, за свою Советскую Родину и понимали, что на их долю выпало огромное счастье жить, работать и бороться в первом в мире государстве рабочих и крестьян, выполняя заветы Ленина под водительством великого и мудрого Сталина.

– Филипп Ильич, может, после демонстрации отметим праздник? – предложил Сарафанов.

– Извини, не могу, Алексей Романыч, – развел руками Филипп Ильич. – Честное слово, не могу. Тут мои ребята шустрят.

Около сорока подчиненных Филиппа Ильича, переодетых в штатское, шныряли по нарядной толпе среди иностранцев, подслушивая разговоры и намечая объекты для будущих возможных вербовок. Особое внимание уделялось русскоговорящим.

– Вечером мне еще доклады выслушивать, потом самому начальству докладывать о результатах работы. Так что освобожусь я сегодня не раньше двадцати двух ноль-ноль. Немного поздновато для гулянки. Извини, отметим в следующий раз. Вы когда убываете?

– Планировали завтра.

– Жаль, – посетовал Филипп Ильич. – Не удастся нам с тобой посидеть, поговорить. Работы сейчас – выше головы. Слышал, что в мире происходит?

– Газеты читаю, – подтвердил Сарафанов.

– Поступим вот как, – подвел итог Филипп Ильич. – Ты, Алексей Романович, поезжай в свою дивизию, командуй, а молодого человека, – он кивнул на Колю, – оставь пока здесь. Задержку оформим как командировку по линии Наркомата обороны. С гостиницей я улажу все вопросы сам.

Сарафанов с Колей переглянулись.

– Да ничего страшного, Алексей Романыч, – успокоил Филипп Ильич. – Я просто хочу нашему герою небольшой сюрприз сделать. Меня несколько дней не будет в Москве – время и в самом деле горячее, поэтому встретимся через недельку. Здесь все написано, – он протянул Коле небольшую картонную карточку. – Чтобы вашего Цербера не дразнить, это я про Штольца, рекомендую эти дни не выходить из гостиницы без особой нужды. На встречу приходи в штатском. Ну, всего доброго, мне пора.

Когда Филипп Ильич ушел, Коля посмотрел в карточку. На ней уверенным ровным почерком в три строчки были написаны дата, время и адрес. Больше ничего.

XVII

Узнав, что Сарафанов уезжает один, Штольц не удивился и не обрадовался. Он вместе с Колей проводил его на Ленинградский вокзал, а после того как поезд с полковником тронулся, сообщил Коле, что срок его прикомандирования закончен и ему пора возвращаться на службу. Они попрощались прямо на вокзале, и в гостиницу Коля вернулся уже не на красивой, сверкающей лаком машине, а на метро, как все граждане. В этот же вечер в вестибюле на его этаже появились два добрых молодца, профессиональную принадлежность которых можно было определить с одного взгляда. Они не навязывали свое общество, просто сидели в креслах, наблюдая за дверью Колиного номера. Если Коля выходил в буфет или ресторан, то они сопровождали его. Помня предупреждение Филиппа Ильича, Коля старался не покидать гостиницу, тем более что Москвы он не знал, друзей у него тут не было, да и деньги подходили к концу.

Через несколько дней эти двое исчезли. Видимо, работы было навалом не у одного Филиппа Ильича, а Коля своей персоной оперативного интереса не представлял. В назначенный день старший лейтенант отправился по указанному адресу, заранее расспросив горничную, как добраться до нужной улицы. Гражданская одежда сидела на нем нелепо, в ней Коля напоминал хулигана из подворотни. Тут не его вина, в деревне своя мода, в городе – своя. Последние четыре года гражданскую одежду ему носить не приходилось.

Указанный адрес Коля разыскал не скоро. То есть станцию метро, даже улицу он нашел без труда, но нумерация была какая-то странная. По четной стороне за двадцать шестым домом шел сорок третий, а дальше – тридцатый. И так вся улица. Будто накануне ночью подвыпившие гуляки шутки ради со всех домов посдирали таблички с номерами и развесили их заново – уже «от фонаря». С полчаса Коля мыкался вдоль этой улицы, заглядывая в тупики и проулки, но не мог отыскать нужный дом. Прохожие, к которым он обращался с расспросами, ничего сказать не могли – никто не знал и не слышал про указанный номер. Постовой милиционер в ответ на Колькин вопрос как-то странно на него посмотрел, но все-таки объяснил, как найти нужный дом. Оказывается, нужно было сделать крюк, обогнув весь квартал, и зайти с другой стороны. Там, разумеется, была совсем другая улица, но искомый дом, затерявшийся во дворах, относился к этой.

По указанному адресу располагался старинный двухэтажный особняк с обшарпанными стенами, окна которого были вымазаны известкой, не то музей, не то архив на ремонте – у глухой боковой стены стояли строительные леса. Впрочем, табличка с номером была не замазана. Коля прошелся несколько раз вдоль фасада. Ему показалось странным, что встреча назначена ждать в таком месте. Не может здесь быть никого, кроме строительных рабочих! Вот только самих рабочих здесь почему-то тоже не было. Наверное, он что-нибудь перепутал или его разыграли.

Уже собравшись уходить обратно в гостиницу, он для очистки совести стукнул носком ботинка по крепкой двери. Никакой реакции. Никакого звука внутри. Он развернулся, но в это время дверь бесшумно открылась.

– Вам кого? – спросил его молодой мужчина, выглянувший в проем.

– Мне? Филиппа Ильича, – потерялся Коля.

– Вы кто? – чувствуется, собеседник не отличался красноречием.

– Я? – Коля совсем смутился, все еще думая, что попал не туда.

– Себя я помню. Вы – кто?

– Я-то? Осипов.

– Имя-отчество?

– Николай Федорович.

– Звание?

– Старший лейтенант.

– Год рождения?

– Одна тысяча девятьсот восемнадцатый.

– Заходите, – мужчина посторонился, давая дорогу, а затем все так же бесшумно закрыл дверь. По-видимому, петли были хорошо смазаны.

Изнутри дом поражал своим несоответствием внешнему виду. Как раз внутри-то он был хорошо и даже изысканно отделан. На полу лежали мягкие ковровые порожки, наверное, поэтому Коля и не услышал, как мужчина подошел к двери, стены были обиты дубовыми панелями, на второй этаж вела лестница с резными перилами из темного и прохладного на ощупь дерева, на стенах висели картины, изображавшие пейзажи разных стран. Весь интерьер дома свидетельствовал о спокойном и некичливом богатстве. Том самом богатстве, которое нажито не в одну минуту, а многими поколениями и которому ничто не угрожает.

– Прошу сюда, – мужчина показал рукой на лестницу. – Вас ждут.

На втором этаже, в комнате, обставленной стеллажами с книгами, Коля увидел Филиппа Ильича.

– А-а, Николай Федорович, – Филипп Ильич протянул руку, здороваясь. – Вы задержались на четыре минуты.

Коля смутился.

– Понимаете, я…

– Не сразу нашел адрес, – докончил за него Филипп Ильич. – Хорошо придумано, правда? По нашей просьбе Моссовет немного намудрил с нумерацией домов на этой улице. Сначала с этим была неразбериха, а потом жильцы, почтальоны и милиционеры привыкли, а до остальных нам дела нет. Зато сразу видно постороннего человека. Что называется, по первому же вопросу. Присаживайтесь, Николай Федорович, – он указал на кожаное кресло. – В ногах правды нет. Володя, организуй нам с Николаем Федоровичем, пожалуйста, чаю, – обратился он к Колиному провожатому. – Ну и в буфете чего-нибудь посмотри.

Коля опять смутился. Впервые в жизни к нему обращались по имени-отчеству, да не кто-нибудь, а человек, с которым почтительно держатся полковники и который с комкорами разговаривает на равных.

– Николай Федорович, – начал разговор Филипп Ильич. – Я ознакомился с вашим личным делом. Признаюсь, что ознакомился с ним не вчера, а до вашего приезда в Москву. Да и сам ваш приезд в столицу стал возможен только потому, что я, ознакомившись с вашим личным делом, решил познакомиться с вами лично и сделать вам предложение, которое может изменить всю вашу жизнь.

Коле до зуда захотелось узнать, что это за предложение, но он благоразумно проявил выдержку и сдержал готовый сорваться вопрос.

– Я буду, как гадалка, рассказывать вашу биографию, а вы уж поправьте меня, если я где-нибудь ошибусь. Итак, вы родились в Мордовии двадцать третьего февраля тысяча девятьсот восемнадцатого года, то есть в тот день, который мы отмечаем как день создания Рабоче-крестьянской Красной армии. Окончили семь классов, потом работали пастухом в родном колхозе, откуда и были призваны в РККА. Так?

– Так точно, – подтвердил Коля.

– Перед самым призывом у вас вышла какая-то неприятная история с секретарем райкома, не помню его фамилии, кажется, какая-то матерная, на которого вы чуть ли не целое покушение совершили. – И, видя, как Коля смутился, продолжал: – Впрочем, вам не о чем беспокоиться. Этот секретарь вскоре был разоблачен как враг народа, в настоящее время он отбывает давно заслуженное наказание, а все материалы того дела, в которых фигурирует ваша фамилия, были нами изъяты из Мордовского УНКВД под благовидным предлогом и в целях оперативной необходимости.

У Коли пересохло во рту. Кем это «нами» было изъято дело?! Почему Филипп Ильич знает так подробно его доармейскую жизнь?! Кто он вообще такой?!

Тем временем Филипп Ильич продолжал:

– Вы призвались в 1936 году и попали в N-ский стрелковый полк, откуда, даже не пройдя курса молодого бойца, были направлены для поступления в Полтавское командное училище войск связи. Пока все верно?

– Так точно.

– По ходатайству вашего земляка генерала Пуркаева вы, после окончания училища и присвоения звания «лейтенант», были направлены в Ленинградский военный округ.

Тут Филипп Ильич хитро подмигнул, глядя на Колю, и по-свойски спросил:

– Признайтесь, Николай Федорович, ведь хотелось в штабе округа зацепиться, а? Паркет, мрамор, форма с иголочки? Барышни, опять-таки, красивые внимание обращают. Город великолепный… Такси, трамваи… Ладно, не смущайтесь, шучу.

– Виноват, я не знаю никакого Пуркаева.

– Не знаете Максима Алексеевича? Зря, земляков, да еще и в таких чинах, надо знать в лицо. С ним сам Сталин за ручку здоровается. Обязательно познакомьтесь при случае. Однако продолжим. Из Питера вас отфутболили в заштатный полк заштатной дивизии, где вы и сгнили бы в чухонских болотах до выслуги лет. И тут, на ваше счастье, друг за другом произошли три события, благодаря которым я имею удовольствие с вами сейчас беседовать.

Филипп Ильич выдержал паузу.

– Разрешите вопрос?

– Разрешаю.

– Какие это были события?

– Охотно объясню. Первое – вы сумели проявить себя классным специалистом-связистом и доказать, что государство не зря тратило народные деньги на ваше обучение в училище. Поэтому начальник штаба вашей дивизии как хороший командир-штабист перетянул вас из полка к себе в штаб, где вы были и. о., а с недавнего времени стали начальником связи дивизии. Обращает на себя внимание одно обстоятельство: в соответствии со штатно-должностным расписанием Красной армии, должность командира дивизии замещает комдив, а с весны сего года – генерал-лейтенант. Генерал-лейтенант, уточняю, это воинское звание между генерал-майором и генерал-полковником. А начальники служб в дивизии, если верить тому же ЩДР РККА, – полковники. Начальник разведки, начальник инженерной службы, начальник связи дивизии – все сплошь полковники или должны быть таковыми. Полковник – это воинское звание между подполковником и генерал-майором или комбригом, если по-старому. И вот вы, старший лейтенант, оказались на полковничьей должности. Так что вы, Николай Федорович, нисколько не прогадали, не оставшись служить в штабе округа. Вам подлить еще чаю?

Коля сам не заметил, как выдул кружку кипятка без конфет и печенья, которые Володя расставил на журнальном столике в хрустальных вазочках.

– Виноват.

– Да будет вам, не тушуйтесь, Николай Федорович. Мы ведь говорим как друзья. Второе событие – это начало Финской войны. – Филипп Ильич рассмеялся. – Лихо вы этого снайпера взяли! С выдумкой. Взятие финского снайпера живьем характеризует вас как храброго командира, способного нестандартно мыслить в критической обстановке. Он вас запросто мог убить, как убил до этого четверых ваших подчиненных. А вы его все-таки подловили и со спущенными, пардон, штанами привели в свой штаб. Поступок геройский, чего уж тут скромничать. Когда ваша фамилия промелькнула в сводке донесений, тут вы, Николай Федорович, впервые попали в поле нашего зрения.

– Разрешите уточнить?

– Да, пожалуйста.

– Кого – «вашего»?

– Расскажу чуть позже, потерпите, – Филипп Ильич отхлебнул из своей чашки. – А главное, Николай Федорович, заключается в том, что вы не только изловили вражеского снайпера, но и смогли самостоятельно его допросить.

Филипп Ильич отставил чашку и уже без улыбки смотрел на Колю.

– Вы вообще проявили редкий лингвистический талант и через два месяца после начала военных действий говорили по-фински без акцента. Мы допрашивали финнов после вас. Они были убеждены, что вы – финн или вепс.

– Я мордвин, а мордовский язык похож на финский.

– Согласен. А русский – на украинский и болгарский. Только по-украински или по-болгарски я понимать – понимаю, а говорить не умею. Улавливаешь?

– Виноват, не совсем.

– Николай Федорович, вы не только грамотный и храбрый командир. У вас хорошие способности к языкам. Такие люди нам нужны.

– Кому – «вам»?

– «Нам» – это Генеральному штабу РККА. Вы, наверное, слышали, что в Генеральном штабе существует Главное разведывательное управление?

– Виноват, никак нет.

– Тем не менее оно существует, только не афиширует свою деятельность. Представляюсь: генерал-майор Головин. Я служу в Главном разведывательном управлении Генерального штаба. Приказать не могу, поэтому делаю вам, Николай Федорович, официальное предложение. Считайте, что оно исходит от начальника Генштаба маршала Советского Союза Шапошникова. Наша беседа с вами согласована с Борисом Михайловичем.

Коля видел Шапошникова всего неделю назад, и, насколько он разбирался в воинских званиях, тот был командармом первого ранга.

– А разве он маршал? – спросил он.

– Маршал, – снисходительно улыбнувшись, подтвердил Головин, – Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР вчера Борису Михайловичу присвоено звание маршала Советского Союза. Если вам интересно, то скажу, что тем же указом маршальские звания присвоены Ворошилову, Кулику и Тимошенко.

У Коли помутилось в голове. Мысли разбежались как зайцы, в разные стороны. О нем, никому не известном за пределами части старшем лейтенанте, знает начальник Генерального штаба РККА! От этой мысли сделалось жутко.

– А разве он обо мне знает?

– Разумеется. Я докладывал ему ваше личное дело, высказал свои соображения относительно целесообразности привлечения вас к работе в службе разведки, и Борис Михайлович дал «добро» на проведение с вами предварительной беседы. Вот я и делаю вам официальное предложение о переходе на службу в ГРУ. Прежде чем вы дадите мне свой ответ, позволю себе дать дружеский совет: не отказывайтесь.