Текст книги "Каратила – третий раунд"

Автор книги: Андрей Поповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Да ладно тебе, что ты паникуешь, в самом деле, – покровительственно улыбнулся ему Марик.

– Тачки будут перекрашены и изменены до неузнаваемости, и если никто из нас не проболтается, то откуда кто узнает о прошлом этих машин?

– Ну, как тебе сказать, – тут же живо возразил ему Кот.

– Город у нас маленький и все тут на виду. Как бы мы не перекрашивали и не подшаманивали угнанные тачки, все равно, рано или поздно какой-нибудь особо дотошный тип по одному ему известным признакам узнает свою машину, и тогда у нас начнутся большие проблемы.

– Кот, блин, хватит тебе тут на нас жути нагонять, – разозлился Марик и вскочил с кресла, нервно заходив по комнате.

– Если работать по уму, никто ничего не просечет. Посмотри, сколько лет здесь работают бригады угонщиков, и что-то до сих пор никто из них особо не спалился. Попавшиеся одиночки не в счет. Сидеть и ждать у моря погоды в Киеве или в Москве – это слишком накладно, да и перегонка машин на такое расстояние слишком опасна, мало ли что в дороге может произойти. Никто ведь не говорит, что мы будем брать тачки, украденные прямо из нашего города. Есть же еще Нальчик, Моздок, Мин-Воды, Пятигорск наконец. Северный Кавказ большой, и места, чтобы развернуться, нам хватит. Мы начнем пока с малого, а потом, если бог даст, вырвем для себя солидный кусок в этом перспективном деле. Волков бояться – в лес не ходить. Вы ведь все хотите хорошо одеваться, ездить на хороших машинах и водить красивых девчонок по ресторанам, а для этого нужны деньги – так не бойтесь же трудностей.

– На самом деле, пацаны, Марик сейчас дело говорит, – внушительно заявил со своего места Валеха, решивший наконец открыто поддержать предложение Марика.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского и не гуляет с девочками, а вместо этого работает на заводе и получает от государства кукиш с маслом вместо благодарности. В Москве и в других местах мы чужаки, и поэтому нам там ничего особого не светит. А здесь мы дома, и при желании и чуточке везения сможем выгрызть для себя солидный кусок. Конечно, Котяра, если ты тоже решил отделиться и заняться самостоятельной деятельностью, давай мы с тобой обсудим это прямо сейчас.

Марик остановился напротив сидевшего на стуле Кота и пристально, с угрозой посмотрел на него.

– Ну что, давай определяйся: с нами ты или, как Виталя, пойдешь устраиваться на работу?

– Да нет, вы меня не так поняли, я не то чтобы против… – оглянувшись по сторонам и не найдя поддержки в товарищах, сдал назад Кот.

– Просто, нам тут нужно все хорошенечко обдумать, чтобы потом себе локти не кусать.

– Ну вот так-то оно лучше будет, – подобрев лицом, усмехнулся Марик и отвел глаза в сторону. – Обдумать все, конечно, надо, никто не собирается бросаться в это дело очертя голову. Раз ты у нас такой осторожный, вот тебе первое задание. Нам очень нужен свой перебивщик, чтобы не обращаться на сторону, так что тебе необходимо будет поплотней пообщаться с Зауром, чтобы освоить секреты профессии, так сказать. В свое время этим занимался Егор, но теперь его нами нет и нам нужна замена. Будешь себе тихонько стукать молоточком и кернами в отстойнике, и никакого тебе особого риска. Ну как, согласен?

– Марик, да ты что, думаешь, что я испугался, что ли? – тут же взвился со своего места обиженный до глубины души Кот.

– Да никто ничего не думает, – поморщился тот в ответ.

– Просто каждому нужен свой участок работы. Твой будет перебивка, у меня с Валехой организационные вопросы, а Графу со Слоном мы тоже дело найдем

– Тогда я согласен.

После состоявшегося общего разговора в опустевшей квартире остались только Валеха с Мариком, остальные парни рассосались по своим делам.

– Да, работнички… – саркастично протянул Марик, когда закрылась дверь за последним ушедшим парнем.

– Угу, мы с таким составом бригады далеко не уйдем, – поддержал его Валеха, задумчиво смотря в потолок.

– А что делать, других-то пока нет, а работать нужно, мы же сами не в состоянии охватить все сразу. К тому же нас двоих, без рядовых бойцов, никто всерьез не воспримет, на любой разборке нас просто массой задавят. Посмотри – у Захара рыл тридцать в бригаде, у гэсовских больше сотни наберется, у того же Антона не меньше десятка здоровенных амбалов, да и другие бригады тоже не отстают.

– Надо бы набирать новых людей в силовое крыло, – наконец оторвался от созерцания потолка Валеха. – Жаль, пока с бабками туго, но мы еще о себе заявим. Пока ты будешь налаживать это дело с тачками, я подберу пару-тройку надежных пацанов для острых акций. Пора бы уже начать заниматься нормальными делами, а не возиться со всякой мелочью. Количество рыл в бригаде – это не главное. Если есть пара-тройка надежных пацанов, то можно просто тупо перемочить верхушку любой бригады, и тогда без руководства они сами развалятся, а мы подберем то, что после них останется. Вспомни, что стало с бригадой Жоржа, после того как его замочили…

* * *

Витос, почти не вставая, пролежал пластом на шконке целых четыре дня. Все эти бесконечные для Егора дни он, как мог, ухаживал за своим соседом. Тренировки до полного физического изнеможения, чередующиеся с долгими медитациями, и забота о больном соседе помогали молодому, здоровому и деятельному парню, запертому в тесном мрачном помещении, не соскочить с катушек. В свободное время, которого у него теперь было завались, Егор бесконечно проигрывал подробности своей теперь уже прошлой жизни. Для любого человека, впервые попавшего в тюрьму, это становится тяжелым шоком. Истинную ценность свободы начинаешь понимать только тогда, когда ты ее теряешь. Свобода – она как часть человеческого тела, необходимость которой понимаешь особенно остро только тогда, когда не ты можешь пользоваться ей как обычно. Мы же не думаем каждый момент – «О боже, как хорошо, что у меня есть руки или ноги!» – мы просто ими пользуемся вовсю, осознавая их ценность только тогда, когда с ними что-то не так. Так же и со свободой: в обычной нормальной жизни она неосязаема и неуловима, как воздух, но в тоже время ее потеря давит на любого человека с тяжестью огромной горы. Элементарные, казалось бы, вещи становятся более недоступны, и больше всего тяготит даже не лишение каких-то материальных благ вроде нормальной пищи, возможности куда-то пойти или что то сделать. Сильнее всего бьет то, что рушатся все твои планы на будущую жизнь, которые ты выстроил в своих мечтах и исполнения которых ты добивался всеми силами. Можно сказать, что в один момент переворачивается вся твоя жизнь… Вырванный из привычного окружения, растерянный и озлобленный, ты внезапно для себя оказываешься во враждебном мире, где правят бал совсем другие законы и понятия, и какое место ты займешь в этом мире, будет зависеть только от тебя. В этом тусклом безликом мире тюремных бараков, тесных вонючих камер, людской злобы и подлости, где правят бал серые краски – очень ценятся такие качества, как хитрость, изворотливость и физическая сила. Но самой большой ценностью даже здесь является сила духа, которая сама по себе способна перевесить и изворотливость, и хитрость и физическую мощь. Без этой важнейшей составляющей настоящего мужского характера все остальные качества – просто ничто. Именно сила духа позволяет выдержать то, что по определению выдержать невозможно. Именно сильные духом становятся здесь лидерами и гнут под себя все вокруг, подчиняя своей жесткой воле более слабых и податливых. Именно сильные духом проходят этот путь от начала до конца так, что об этом потом складывают легенды. Вот только при этом важно все же остаться человеком, а не превратиться в сильного духом зверя в человеческом обличии. Оставаться человеком везде и при любых обстоятельствах – это очень трудно. В нормальном обществе, при хорошем воспитании и соответствующем развитии, не так уж сложно быть хорошим, добрым и отзывчивым. В обычной повседневной жизни, которой живет абсолютное большинство людей, быть более или менее «правильным» нетрудно. А вот когда жизнь вместо ласковой материнской улыбки демонстрирует тебе злобный звериный оскал, когда вокруг тебя волчья стая и давший слабину обязательно будет разорван не менее слабыми, но зато вовремя сбившимися в кучу, когда доброта и отзывчивость чаще всего оказываются только масками, одетыми на звериную морду чтобы обмануть и развести очередного подставившегося лоха – вот тогда остаться человеком и не рвать, не выкруживать, не обманывать для собственной выгоды – это очень непросто.

Наверное, нет наказания без вины и Егор, много размышляя над причинами, приведшими его в тюремную камеру, прекрасно понимал, что по большому счету он сам виноват в том, что очутился в этом месте. Это удел слабых духом людей – кричать «меня подставили и обманули, пожалейте меня, ведь я такой несчастный»! Здравомыслящий и сильный духом человек понимает, что подставился и обманулся в первую очередь он сам. Это он сам дал возможность своему лучшему другу использовать себя в качестве лоха, на которого был оформлен банковский кредит. Это он сам принимал участие во всех делах их бандитской бригады, ведь как ни крути, а иначе как бандитской бригадой их компанию назвать было нельзя. И, это он сам не захотел объявлять Марику войну, когда понял, что тот его использовал и кинул. Тогда для Егора все то хорошее, что было в их с Мариком дружбе, перевесило накопленные обиды и злость на то, что его просто использовали. В конце концов, ведь так было не всегда. Они когда-то ели из одной тарелки и укрывались одним одеялом, они когда-то прикрывали один другому спину и оба были уверены друг в друге на тысячу процентов. Что с того, что один из них забыл все это ради минутной выгоды и золотых гор, другой-то ничего не забыл – ни хорошего, ни плохого, и хорошее, в глазах Егора, весило намного больше, чем плохое. Так стоит ли винить во всем Марика, или лучше обратить внимание на свои неблаговидные поступки? Что выбрать – месть или прощение? Кто виноват – он сам или другие? Вопросы, много мучительных вопросов, и ответа на них никто не подскажет, до всего надо доходить самому.

Витосу на третий день передали из дома вещи и умывальные принадлежности, а Егору разрешили взять сумку с личными вещами, предварительно изъяв оттуда, запрещенные к использованию предметы. Теперь они сидели и спали уже не на голом металле, а на стареньких шерстяных одеялах, привезенных матерью Витоса. С продуктами у них стало тоже чуть получше. Егор уже не воротил нос от казенной еды – голод не тетка, и когда есть захочешь по-настоящему, тогда и отвратная тюремная баланда покажется тебе райским угощением. Все эти дни Витос почти ничего не ел, спасаясь только чифирем, который готовил для него Егор, быстро усвоивший эту нехитрую науку. На пятый день Витос, наконец-то, начал потихоньку вставать, его лицо немного порозовело и к нему вернулся аппетит.

– Витос, а что это с тобой было? – как-то спросил его Егор во время обычной трепотни ни о чем.

– На простуду вроде не похоже.

– Ломка у меня была, – немного помолчав, нехотя ответил тот.

– Я как с зоны откинулся, все это время плотно на героине сидел, а тут в хате меня и прихватило. Достать ширева здесь негде, вот и ломало меня по черному. Сейчас уже отпустило, а первые дни было тяжко – хоть вешайся.

– Ну ни фига себе, – удивленно присвистнул Егор.

– А я-то думал, что при ломке наркоманы ведут себя как буйнопомешанные и на всех подряд кидаются.

– У всех это по-разному бывает. Меня вот так уже не первый раз ломало, так что я точно знаю, что все это перетерпеть трудно, но вполне можно, – вяло пожал плечами Витос.

– Хреновое это дело, наркота, – немного помолчав, сказал Егор.

– У меня столько знакомых на нее подсели. Были нормальными пацанами, а стали… законченными наркошами. Сначала все деньги извели на это дерьмо, потом все ценное из дома повытаскивали, а теперь за дозу мать родную продать могут…

– Нет, ну это ты загнул, мать продать за дозу, – возмущенно запротестовал Витос.

– Все люди разные, я-то себя контролировал, хотя денег, конечно, у меня уходило не меряно – в день минимум пятьдесят баксов.

– Значит, ты еще не успел подсесть на это дело по-настоящему, – убеждено сказал ему Егор.

– Говорю же тебе, я видел, куда заводит людей наркота.

– Как не успел? – снова встрепенулся Витос, а потом, опустив голову, с горечью добавил.

– Я все успел… Если меня сейчас закроют, может и спрыгну с этой темы, на зоне-то героином особо не разживешься… хотя и там можно, но это уже за бешеные бабки… А так пережить ломку, это еще полбеды, намного труднее не начать снова, когда появится такая возможность…

Через неделю пребывания в изоляторе, Егора вместе с Витосом перевели в другую камеру, попросторней. Там, в гордом одиночестве расположившись на одной из двух двухярусных шконок, обитал невысокий плотный мужик лет сорока. Мужик оказался местным предпринимателем средней руки, которому, как он утверждал, менты внагляк подсунули в машину чек с героином. Он находился в этой камере уже второй день и успел порядком устать от одиночества, поэтому новые соседи, с которыми можно было хоть словом перемолвиться, пришлись весьма кстати. Звали предпринимателя Геной, и для жизни в камере упакован он был просто по высшему разряду. Его шконка была застелена двумя толстыми мохнатыми покрывалами, на них лежала самая настоящая подушка с чистой домашней наволочкой. Одет он был в фирменный адидасовский костюм, а его пухлая кожаная сумка просто ломилась от разнообразной еды. По всей видимости, у Гены была протоптана неплохая дорожка на волю и к черствым, но легко ощущающим возможность поживы душам местных вертухаев.

Гена, как радушный хозяин, сразу же после чисто формальной процедуры первого знакомства накрыл поляну, накормив новых соседей до отвала деликатесами из своей необъятной сумки. У него каким-то чудом при себе оказалась даже пластиковая литровая фляга с водкой, которую он, вместе с Витосом, приговорил еще до наступления полуночи. Егор от выпивки отказался, налегая больше на колбасу, сыр и свежие овощи. Признаться, он и на воле не часто ел продукты такого качества. Изрядно наевшись, он осоловел и уснул на соседней шконке, в то время как изрядно захмелевшие Витос с Геной до глубокой ночи вели длинные разговоры за жизнь. Гена, хоть и был предпринимателем, но относился к бизнесменам новой полубандитской формации и прекрасно ориентировался в хитросплетениях тюремных понятий и быта, и вообще был весьма подкованным по этой части. В его лице Витос нашел для себя интересного собеседника и благодарного слушателя.

Следующим утром Гену неожиданно выпустили на волю, чем тот, кстати, был совершенно не удивлен, так как был он по жизни отнюдь не сиротой и за него было кому похлопотать. Многочисленные друзья предпринимателя и его партнеры по пивному бизнесу активно нажимали и щедро смазывали все тайные пружины весьма избирательного механизма российского правосудия. На прощание расчувствовавшийся Гена подарил своим сокамерникам по одеялу и оставил им все свои продукты.

– Да на хрена они мне после тюрьмы дома нужны, – остановил он Егора, который было стал его искренне благодарить.

– Были бы бабки, а этого добра сейчас на любом рынке навалом, так что берите на память, для хороших пацанов не жалко…

Через полчаса, когда Гена с вещами уже покинул камеру, Витос с досадой сильно хлопнул себя ладонью по лбу:

– Во бляха-муха, как же я забыл– то!

– Чего забыл? – лениво глянул на него Егор, расслабленно лежавший на своей шконке.

– Да лоханулся я, как фраер дешевый, по всему было видно, что Генчика вот-вот должны будут выпустить, надо было заранее на волю маляву накатать, он бы ее занес кому надо. Как же я не допер-то, а? – Витос растроенно цыкнул выбитым зубом и покачал головой.

– Да и тебе бы можно было своей бабе весточку подать, что ты не бросил ее, а на киче паришься, глядишь бы, и она тебе сюда дачку закинула.

Упущенная возможность подать хоть какую-то весточку Лине расстроила Егора донельзя. Он ругал себя за то, что не дал ей своих координат, и теперь она не сможет ни позвонить, ни написать ему домой, чтобы узнать, что он уже давно выехал к ней в Москву. До этого Егор всегда звонил ей сам, и теперь его долгое молчание должно было ее напугать. Не получая от него долгое время никаких известий, она может даже подумать, что он ее бросил…

– Черт возьми, как же все неудачно складывается! – Егор в сердцах сильно ударил кулаком в стену, чтобы сильная физическая боль хоть на время заглушила его душевные терзания.

– Ладно, не парься, еще будет возможность цинкануть на волю, как там и что, – попытался успокоить его Витос.

Этим же вечером к ним в хату заселился десантник Степа, занявший шконку над шконкой Егора, а на следующий день к ним присоединился карманник Ганс, доведший число обитателей их камеры до полного комплекта.

* * *

– Слышь, Егор, а вот ты хоть и каратила и тренируешься тут постоянно, но я думаю, что тебе слабо будет выстоять против нашего десантуры.

Витос, который только что вчистую продулся в карты Гансу, искал для себя новых развлечений, а так как их список в камере был весьма ограничен, то он, предварительно пошептавшись все с тем же Гансом, решил устроить в хате нечто вроде гладиаторских состязаний.

Егор в это время, от нечего делать, зубрил английские слова по словарю, который ему разрешили оставить в сумке. В ответ на хитрую подначку Витоса он, мгновенно прокачав ситуацию, только усмехнулся.

– Ага.

– Нет, ты вот так не соскакивай с темы. Я так думаю, что хрен там какой каратист в махаче выстоит против советского десантника, – поддержал игру Витоса Ганс.

Легко скользнув через свободное пространство, разделяющее шконки, он подсел к Степе, который уже проснулся и теперь, сидя рядом с Егором, меланхолично жевал хлеб с салом.

– Как ты думаешь, ты сделаешь в спарринге Каратилу или нет?

Степан перестал жевать, застенчиво улыбнулся и, посмотрев сначала на свои громадные кулаки, а потом на Егора, который значительно уступал ему по габаритам, вздохнул:

– Зашибу ведь. Я у нас в части пацанов с одного удара в грудак на жопу сажал. Как говориться – пробивал фанеру и делал скворечник, а по голове я не бил вовсе, потому что вообще убить боялся.

– Понял, Каратила! – весело загоготал Витос со своего места.

– Против лома нет приема, окромя другого лома. Чтобы остановить такого бычару, как Степа, его, наверное, нужно только по голове ломом огреть, да и то вряд ли поможет, у него там одна кость. Так что все твое каратэ это фигня полная, так только, шпану зачуханую у подъезда гонять.

– Ну почему же фигня, – Егор, уже понимая, что так просто от него теперь не отстанут, улыбнулся и отложил словарь в сторону.

– Предлагаю устроить маленькое соревнование. Сначала Степа ударит меня в пузо или в грудак, куда он захочет – на выбор, а потом я его ударю – кто выстоит, тот и выиграл.

– А давай! – сразу же загорелся Ганс и толкнул Степу локтем в бок.

– Ну че, десантура, давай, покажи класс. Лично я – в тебе уверен.

– Зашибу ведь… – с сомнением посмотрел Степа на Егора, с которым у него за короткое время, проведенное в камере, сложились вполне приятельские отношения.

– Давай, давай, ерунда все, я ведь сам это предложил, – подбодрил его Егор и, встав со шконки, вышел на центр камеры, заложив руки за спину и полностью открыв свой корпус.

– Давай, десантура, покажи нам, чему тебя в армии учили, – снова загоготал Витос.

Степа встал на ноги, с сомнением покачал головой, но желание отстоять честь российского десанта пересилило в нем жалость к приятелю, и он с размаху залепил Егору мощный удар правым кулаком точно в грудь. Тяжелый, словно отлитый из чугуна волосатый кулак гулко, как молот по наковальне, ударил прямо в центр груди напрягшегося каратиста. Тот принял удар на выдохе, отлетел чуть назад, но все же устоял на ногах. Степа удивленно захлопал глазами, на его памяти еще никто не оставался на ногах после подобного удара.

– Хорошо бьешь, – сделав еще один длинный выдох, сдавленно сказал Егор, с усилием массируя левой ладонью сильно ушибленную грудь.

– Здоровья в тебе просто не меряно. Становись, теперь моя очередь.

– Ну, Степа, блин, что же ты так фраернулся, я же на тебя поставил… – удивленно развел руками Ганс, от досады сбросив обычную для него маску невозмутимости.

Зато Витос, памятуя о случае, когда при нем Егора уже били в живот, весь лучился самодовольством. Проиграв Гансу в карты десять щелбанов, от которых у него до сих пор гудела голова, он теперь имел все шансы отыграться.

– Давай, Степа, не менжуйся, подставляй свою фанеру, – довольно загудел он.

– Пусть теперь Каратила тебя вдарит.

Степа стянул через голову майку, явив присутствующим мощный торс атлета с тяжелыми плитами грудных мышц и четкими рельефными кубиками пресса, и приготовился принять ответный удар.

– Да, чтобы вырубить этого буйвола ударом в пузо или в грудак, его надо бить только кувалдой, – усмехнувшись покачал головой Ганс.

– Отвечаю стопудово, сейчас у них будет ничья.

Егор отошел на пару шагов от застывшего в ожидании Степы и, чуть согнув ноги в коленях, замер с опущенными руками. Его совершенно не пугали мощные мышцы десантника, потому что он прекрасно знал, когда куда и как бить, чтобы эта внушительная броня оказалась совершенно бесполезной.

– Т-хай!

Выждав, пока десантник начнет делать вдох, он, сильно оттолкнувшись правой ногой от пола, на подскоке нанес Степе быстрый и четкий прямой правой точно в солнечное сплетение. Степа, получив ничем с виду не примечательный удар, тут же согнулся и, обхватив свой живот обеими руками, свалился на пол, беззвучно разевая рот и безуспешно пытаясь вдохнуть.

– Красава Егор! Ганс, давай неси сюда свой лобешник, теперь настала моя пора фофаны отпускать, – обрадованный Витос от полноты чувств даже подпрыгнул на шконке.

Ганс расстроено поплелся к Витосу, который просто горел от нетерпения вернуть ему должок, а Егор присел на корточки рядом со Степой и тронул его рукой за плечо:

– Ну ты как? Все нормально?

– Все путем, – наконец просипел Степа, поднимаясь с пола, и поднял кверху большой палец правой руки.

– Классный у тебя удар, прошиб меня прямо насквозь. У нас в части так мог только один капитан, который был просто помешан на рукопашке.

На следующий день рано утром всех обитателей камеры, кроме Егора, забрали на этап, направлявшийся в Серпуховский СИЗО, а его самого, чуть ближе к обеду, перевели в общую камеру. В новую хату Егор зашел уже полностью упакованным арестантом: с собой у него были сумка с вещами, ложка, миска, кружка, подушка, а также толстое мохнатое одеяло, оставленное ему Геной. Когда за ним закрылась дверь и с глухим лязгом щелкнул замок, Егор быстро окинул взглядом все помещение и сдержанно поздоровался с обитателями. Новая камера была раза в три больше чем та, из которой его перевели. Это было полутемное квадратное помещение со стенами, окрашенными масляной краской, какого-то непонятного сине-зеленого цвета. Почти половину камеры занимали длинные, от стенки до стенки, деревянные нары. Нары были расположены прямо напротив входа, под окном, наглухо закрытым стальными жалюзи. На нарах в разных позах сидели и лежали арестанты, среди них были и совсем молодые парни и мужчины солидного возраста. Почти на всех лицах была какая-то печать безысходности и тупой покорности забросившей их сюда судьбе. Рядом с отхожим местом, прямо на бетонном полу, скорчившись в позе зародыша и обхватив руками голову, сидел чернявый худенький парнишка в стареньком поношенном костюме. Егор уже знал достаточно о тюремной жизни, чтобы определить в этом парнишке изгоя, вынужденного постоянно ютиться на пятачке возле очка. Кто это был – опущенный, чушкарь или зафаршмаченный – сразу не определишь, но одно Егор знал твердо: как бы ему ни было жаль несчастного, общаться с ним было категорически нельзя. Жесткие тюремные законы не знают снисхождения ни к подобным париям, ни к тем, кто осмелится с ними разделить еду, сигарету или даже просто пожмет им руку. Такие люди будут считаться законтаченными и в лучшем случае перейдут в «шерсть» или «перхоть» – то есть низшую категорию сидельцев. Всего в камере, вместе с сидящим на полу парнишкой, находилось человек пятнадцать.

– Ну здравствуй, здравствуй, коли не шутишь, – к Егору расхлябанной вихляющей походкой направился худой долговязый тип лет двадцати пяти в дорогом фирменном спортивном костюме с надписью «Puma». У подошедшего парня было очень бледное и неприятное лицо, на котором в ехидной и гаденькой ухмылке змеились тонкие губы.

Немного позади этого типа, к которому Егор сразу почувствовал какую-то подсознательную неприязнь, угрюмыми тенями маячили два высоких парня. Оба они были одеты в весьма практичную для тюрьмы одежду – спортивные штаны и майки-безрукавки, из-под которых бугрились мышцами крепкие накачанные руки.

– Проходи, мил человек, пообщаемся, кто ты, что и откуда, – тонкогубый кивком головы указал Егору на свободное место на нарах.

Егор подошел к нарам, сел на них и, поставив сумку с вещами себе под ноги, спокойно посмотрел на обступивших его людей.

– А что тут особенно рассказывать? Звать меня Егором, задержали меня недели две назад в аэропорту, вот с тех пор нахожусь здесь в изоляторе. До этого я находился в двухместной и четырехместной хатах. Сегодня нашу хату раскидали, пацанов отправили на этап в Серпухов, а меня вот пока к вам определили. Да, кстати, не побрезгуйте, примите на общее благо.

Егор, как и учили, выложил часть своего богатства: пачку гранулированного чая, немного сахара и пачку сигарет «Прима». Он никогда не курил, но у него на всякий случай с собой был запас сигарет. Все это осталось еще от Гены и от ушедших на этап сокамерников.

– Я смотрю, ты пацан с понятиями, – важно кивнул головой тонкогубый, собрав выложенные продукты.

– В дом впервые зарулил?

– Да.

– А по какому делу?

– По сто шестьдесят третьей, – не стал вдаваться в подробности Егор.

– Меня прямо с самолета сняли, потому что я был в федеральном розыске.

– Да ты, оказывается, у нас важная птица. Сто шестьдесят третья, это что, мошенничество значит? – блеснул специфичными познаниями тонкогубый.

– Ну да, что-то вроде того, – кивнул в ответ Егор.

– А так по жизни ты кем был?

– В смысле? – не понял Егор

– Ну типа блатной, бандит, спортсмен, или так – дуриком сюда залетел?

– Ну, если в этом смысле – то, наверное, спортсмен, хотя сюда залетел действительно дуриком.

Тонкогубый благосклонно кивнул Егору.

– Ладно, понятно. Я Кизюм, смотрящий по этой хате, рядом со мной Грек и Толян. Спать будешь здесь, – Кизюм указал Егору на свободное место у стены.

– Если возникнут вопросы, обращайся.

– Хорошо, – Егор кивнул в ответ.

Весь этот день, до самого вечера, Егор осторожно приглядывался к своим соседям по хате. По тихим разговорам, ведущимся между несколькими группами сидельцев, он понял, что в основном здесь находились люди, задержанные за мелкие кражи. Пару человек попались на угонах автотранспорта, пожилой мужик с тупым лошадиным лицом был задержан за жестокое убийство собутыльника на своей собственной квартире, молодой пацан лет шестнадцати – подсел за грабеж в парке. Бесхитростные рассказы о том, кто на чем подзалетел, кого и где взяли, били на допросах или не били, помогали арестантам коротать медленно тянущееся время. Обстановка в хате была достаточно нервозной, остальные заключенные явно побаивались невзрачного с виду смотрящего и двух его «торпед», ходивших за ним словно тени.

Смотрящий этой хаты Кизюм подсел за уличный гоп-стоп. Причем, для него это была уже третья ходка, поэтому он считал себя опытным сидельцем и самостоятельно, без чьей-то санкции, взял на себя роль смотрящего по хате. Он по-хозяйски отгородил себе ширмой дальний от отхожего места угол нар, застелив его одеялами, и с момента прихода Егора в камеру почти все время сидел там, тихонько переговариваясь с двумя своими корешами. Оба качка,и Толян и Грек, на воле были рядовыми бойцами из второстепенных бандитских бригад.

Толян попал под раздачу случайно. С неделю назад, после ограбления со стрельбой обменного пункта в столице, по Москве и области был объявлен план «Перехват». В это время Толян на своей тонированной девятке цвета «мокрый асфальт» возвращался в Москву из Апрелевки, где у него жила давняя зазноба. По дурости у него при себе был пистолет Макарова, с которым его благополучно приняли на посту ДПС, усиленном, в связи с дерзким ограблением, бойцами ОМОНа. Толян было попытался качать права, но угрюмые и неразговорчивые омоновцы быстро восстановили статус-кво, от души отпинав его подкованными ботинками сорок четвертого размера.

Грека взяли за вымогательство. Бригада Зеленого, в которой он состоял, контролировала солидный кусок Внукова, обложив местных коммерсантов непомерной данью. Запуганные владельцы ларьков, магазинов и парикмахерских кряхтели, но платили, а куда им было деться – жить-то хочется. В общем, бригада Зеленого жила, не тужила. Случались, конечно, и проблемы, когда некоторые коммерсанты начинали спорить по поводу размеров дани, но бандиты решали такие вопросы быстро и показательно жестко – так, чтобы другим было неповадно. Вот и на этот раз, когда возникла непонятка с хозяином одного магазина, который отказался платить по новому тарифу его начали жестко прессовать. Всего то и дел – сначала молодчики с битами в руках разгромили торговый зал, потом избили самого коммерсанта, и наконец пригрозили вывезти того в ближайший лес с билетом в один конец…

Вконец затурканный бандюками коммерс, по совету коллеги по несчастью, решил встать под ментовскую крышу и отнес заяву в областной РУБОП. Менты оказались людьми конкретными: выяснив детали наезда, они снабдили коммерсанта звукозаписывающей аппаратурой. Записав угрозы хозяину магазинчика со стороны бандитов, они дождались, когда тот передаст им меченные деньги и провели быстрое и эффективное задержание, хорошенько попинав и закрыв Грека и еще пару быков, приехавших вместе с ним продолжить воспитание строптивого комерса.

И Грек и Толян у себя в бригадах на первых ролях никогда в жизни не ходили, и поэтому рассчитывать на то, что их быстро отмажут, им не приходилось. Учитывая это, им нужно было как-то устраиваться в новом для себя мире. В ИВС они оба заехали недавно и в тюремных реалиях секли очень слабо, свято веря, что физическая сила и наглость откроют им путь к почету и уважению. Очутившись в одной хате с Кизюмом, они сразу же попали под его влияние, так как тот, по их мнению, был человеком весьма опытным и авторитетным. Вскоре вся эта «святая» троица, жестко подавив в зародыше слабые ростки недовольства, смогла навязать смирным в общей массе обитателям камеры свою волю. Особого беспредела они, конечно, не допускали, ограничившись «добровольной» экспроприацией в общак существенной части передач с воли. Коме того, неплохо катавший в карты Кизюм обыграл в чистую и поставил в обязаловку большую часть сидельцев.