Текст книги "Черный пробел"

Автор книги: Андрей Добрынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Глава 4

Со стороны деревни уже слышался гул надвигающейся толпы мужиков. Пыль поднималась тучей и закрывала солнце, восставшие размахивали своим нехитрым оружием и выкрикивали угрозы по адресу угнетателей. Когда они подошли, глазам их представилась следующая картина: привалясь к черной «Волге», в вызывающих позах стояло человек пятнадцать бандитов. Поодаль на дубовом суку слегка покачивался несчастный счетовод Лука Юльевич. На заднем плане пылало подожженное со всех четырех сторон здание правления. «Вон они, аспиды… Ишь, стоят… Счас узнают, почем фунт лиха», – образованно загомонили мужики, предвкушая близкую расправу. Они не знали, что в крапиве и лопухах по краям деревенской площади Ганюк замаскировал своих отборных мерзавцев, и они теперь ждали только сигнала, чтобы наброситься сзади на ничего не подозревающих мужиков. Сигнал не заставил себя долго ждать: Ганюк выпрямился, заложил в рот четыре грязных пальца и пронзительно свистнул. «Свисти, свисти, свистун, – грозились мужики, – ужо ты у нас насвищешься». Они не успели приготовиться к бою по старинному чину: засучить рукава, попробовать на пальце острие топора, вздохнуть полной грудью и полаяться с противником. Бандиты набросились на них внезапно, как шакалы, и прежде чем мужики успели распалиться, у них уже отобрали оружие, а их самих связали. Ганюк приплясывал от радости. «Ну что, пойдете в милицию? Или так и будете в своем дерьме ковыряться? Последний раз спрашиваю!» Мужики потупились. «Да или нет? – настаивал Ганюк. – Не слышу!» «Чего пристал? – послышался голос из толпы. – Никуда мы не пойдем, отвяжись». «Кто это сказал?» – вне себя от бешенства заревел Ганюк и очертя голову рванулся было в толпу, но мужики Прон, Пров, Фрол и Карп стеной встали перед ним. Ганюк остановился, трясясь как осиновый лист. Ему показалось, что Прон хочет съездить ему по уху своим огромным кулаком, а так как при всей своей наглости в глубине души Ганюк всегда был трусом, то он остановился и дальше в толпу не полез. «Оцепить их! Гоните их к яру!» – заорал он. В его грушевидной голове созрел новый чудовищный замысел. Бандиты с винтовками наперевес окружили мужиков и стали пихать их прикладами. «Всех порешу!» – неистовствовал Ганюк. И началось печальное шествие по пыльной каменистой дороге к яру. Растянувшись в длинную нестройную колонну, понуро, спотыкаясь, брели мужики. Лишь изредка то один, то другой поднимал голову к небу, смотрел просветленным взглядом на порхавших в синеве стрижей и, крякнув, снова опускал голову и брел дальше, волоча ноги в пыли. Вот уже замаячили вдали красные глинистые откосы яра, известного в этих местах под названием Шишкин. Бандиты уже зловеще залязгали затворами обрезов. Мужиков выстроили по краю яра. На некоторое время стало тихо–тихо, только на дне оврага журчал светлый ручеек, шелестела листва на деревьях да пели полевые птахи. И в этой гармонической тишине вопиющим диссонансом прозвучал визгливый голос Ганюка: «Последний раз спрашиваю вас, канальи: пойдете служить ко мне? Пойдете в милицию?» И хотя в душе он предвидел то, что сейчас случится, даже он вздрогнул, когда мужик, Кузьма сказал: «Ты дурак али умной? Говорят тебе толком: не пойдем, не желаем». Мужики одобрительно загудели, а затесавшаяся тут же Настасья Тормоха харкнула Ганюку прямо в левый глаз.

Глава 5

Ганюк позеленел. В наступившей тишине он не спеша извлек из кармана засморканный носовой платок и вытер глаз, а затем сунул платок обратно. «Ну всё, – тихо сказал Ганюк. – Значит, не пойдете. Ну ладно…» И вдруг заорал, так, что все вздрогнули: «Бей их!!» Выхватив парабеллум, он всадил первую пулю в Настасью Тормоху. Та покачнулась, хотела было плюнуть еще раз, но не смогла и с жалобным криком покатилась вниз по склону. Рядом с Ганюком раз за разом бухал самопал Жерепа. Мужики, расправив плечи, гордо встречали бандитские пули. Вновь и вновь грохотали залпы. Вот уже упал Кузьма… Вот Фрол бросился на Ганюка, но упал на полдороге, прошитый десятком пуль. Стрельба раздавалась еще с полчаса и вдруг прервалась. Все было кончено. Бандиты с тупым любопытством смотрели на печальное дело рук своих. Вокруг в самых причудливых позах валялись мертвые мужики. «Так будет с каждым», – хрипло пробормотал Ганюк и утер пот со лба тыльной стороной ладони, мелко дрожавшей от постоянного пьянства. «Ладно, – продолжал он, – убрать жмуриков». Бандиты принялись раскачивать и сбрасывать под откос трупы мужиков. Разбудили спавшего тут же на траве пьяного верзилу по кличке Шкаф, усадили его за руль и отправили вместе с несовершеннолетним бандитом Малаховым в город за водкой и женщинами. Часть бандитов ушла в деревню на поиски провизии. Вскоре и те, и другие вернулись, и началась разнузданная оргия. Ансамбль, привезенный из городского ресторана, наигрывал уголовные мелодии, под звуки которых Ганюк обливался мутными слезами. Когда же солистка ансамбля Эдита Рогова затянула: «Научит жизнь сквозь слезы улыбаться, научит сквозь улыбку слезы лить», Ганюк упал ничком на землю и принялся, рыдая, колотить по ней кулаками и вырывать огромные пучки травы. Жереп, который, в отличие от своего шефа, был чужд сентиментальности, под шумок методично посылал в оркестр пулю за пулей, стараясь попасть скрипачу в коленную чашечку. К счастью, он все время промахивался. В сторонке несколько бандитов наскакивали друг на друга с ножами, повздорив из–за права спать в эту ночь с пианисткой. Из–за Роговой они не спорили – все знали, что она будет принадлежать Ганюку. Малахов шнырял тут и там, ища случая свистнуть у какого–нибудь пьяного часы.

Глава 6

Попойка шла своим чередом, когда в городе происходило вот что: в сумерках мимо здания тюрьмы проходил с гармоникой молодой рабочий Валера Сыпняков. Заслышав негромкие рулады гармошки, от костра, возле которого расположился бандитский дозор, поднялась качающаяся фигура и развинченной походкой приблизилась к Валере. Перед Валерой стоял громила с низким лбом, из–под которого на юношу смотрели поросячьи глазки дегенерата и убийцы. Под одним глазом вдобавок темнел густой синяк. Негодяй был облачен в засаленный милицейский китель нараспашку, причем под кителем можно было рассмотреть немытое тело, сплошь испещренное похабными татуировками. На ногах бандита красовались милицейские брюки и валенки. «Слышь, парень, – доверительно забасил бандит, вместе со словами изрыгая целые облака винного перегара, – слышь, парень, буксы горят. Дай десять копеек». Валера, разумеется, не знал, что этот бандит уже имел десять судимостей и значился в милицейских архивах под кличкой Барабан. Однако и на вид негодяй производил устрашающее впечатление. Тем не менее Валера ответил «Нету», что было чистой правдой. «То есть как это – нету? – опешил привыкший к беспрекословному повиновению бандит. – А ну, попрыгай!» Наступило неловкое молчание. Его нарушил подскочивший от костра бандит Штукман по кличке Опиум. «Да чего с ним церемониться! – завизжал Штукман. – Пустите меня! Не держите меня!», хотя его никто не держал. От костра собрались остальные бандиты, окружили Валеру, и в наступившей тишине он не разобрал, кто же ударил его бутылкой по голове. Как его били потом, как он сопротивлялся, Валера помнил лишь отрывочно. Очнулся он в какой–то канаве. Все тело ныло, саднило подбородок. Оказалось, что бандиты сняли с него новый картуз, пиджак, смазные сапоги, которые только неделю назад справила ему маманя, и забрали гармонь. Валера кое–как вылез из канавы, выплюнул кровавую слюну с осколками зубов и огляделся по сторонам. Было тихо, луна плыла по звездному небу. Трещали кузнечики. Валера лежал в каком–то сквере. За деревьями угадывались очертания тюрьмы. Валера побрел туда, бесшумно ступая босыми ногами. Костер у ворот еще горел, в освещенном пространстве виднелись сидящие фигуры. Судя по доносившимся оттуда звукам голосов, бандиты уже успели продать вещи Валеры и безобразно напиться на вырученные деньги. Однако число негодяев еще прибавилось, и напасть на них Валера не мог. С горечью в душе он побрел домой мимо тюрьмы, но через несколько шагов до его ушей долетел какой–то странный звук. Валера прислушался и понял, что из окна на пятом этаже раздается пение: «Гей, по дороге войско красное идет». «Эй, кто там?» – осторожно позвал Валера. Пение прекратилось. «А ты кто?» – через некоторое время послышался сдавленный голос. «Да свой я, – заторопился Валера, – рабочий я, Валера Сыпняков». «А не врешь?» – спросил тот же голос. «Нет, что вы!» – заверил Валера. «Ну тогда слушай, – сказал неизвестный узник. – Нас здесь двое – полковник Зубов и лейтенант Жилин, и мы связаны «козлом»». «Полковник Зубов! – изумился Валера. – Разве вас не убили?!» «Как видишь, нет, – отвечал полковник. – Однако не перебивай… О чем бишь я? Так вот: если ты настоящий друг, ты должен нам помочь». «Я готов», – заявил Валера. «Тогда сбегай и принеси пилу, веревку и две простыни». «Сейчас!» – воскликнул Валера. Добежать до дому;, забрать, незвирая на протесты матери, все нужные вещи и вернуться к тюрьме было для Валеры делом пятнадцати минут. «Я здесь!» – подал он голос, снова очутившись под окном полковника. «Я слышу, – отозвался тот. – Бросай сюда пилу». С третьего раза Валера закинул пилу в окошко. «Теперь веревку», – приказал полковник. После нескольких неудачных попыток Валера догадался привязать к веревке камень, и вскоре она также очутилась в камере. «Теперь жди здесь, – сказал полковник. – Я должен взять пилу в зубы и перепилить наши путы. Представь себе, эти мерзавцы не только связали нас «козлом», но и не погнушались употребить для этой цели электрический провод». «Изверги!» – ахнул Валера. Наступила тишина. Впрочем, Валере скучать не пришлось – из–за угла послышалось невнятное бормотание, звуки отрыжки, и вслед за этим появился мертвецки пьяный часовой, который мог кое–как передвигаться, лишь опираясь на винтовку. Валера бросился на землю, и когда негодяй поравнялся с ним, внезапно вскочил и сшиб его с ног страшным ударом в ухо. После нескольких судорожных движений часовой затих. Для верности Валера изо всех сил треснул его винтовкой по голове, после чего оттащил тело в кусты и стал ждать. Через час из окна камеры медленно поползла вниз веревка. «Привяжи к ней простыни! Скоро мы перепилим решетку», – послышался голос полковника. Валера так и сделал, и простыни скрылись в квадрате окна. Прошел еще час. Валера pacслышал легкий скрежет выламываемой решетки, и вслед за этим две фигуры в белых балахонах бесшумно скользнули по веревке вниз. Из складок простыни высунулось мужественное лицо полковника Зубова. «Извините нас, друг мой, за этот маленький маскарад, мы предприняли его в интересах дела. Прежде всего я должен поблагодарить вас», – и полковник своей широкой ладонью стиснул ладонь Валеры. То же сделал и лейтенант Жилин. «Где их дозор?» – спросил полковник. Все прокрались за угол. В свете костра они увидели, что часть бандитов лежит на земле, упившись до столбняка, а остальные – на огонек их собралось множество – продолжали накачиваться водкой и нестройно распевать какую–то протяжную блатную песню. Все были вооружены до зубов. Валера затаился в кустах, наблюдая, как Зубов с Жилиным, закутавшись в белые балахоны, подползли поближе к костру, затем встали и молча, торжественной походкой направились прямо к бандитам. Первым их заметил Штукман. «А–а–а!» – заорал он, указывая на Зубова и Жилина трясущейся рукой, не в силах произнести ни единого слова. Бандиты обернулись. Ужас чудовищно исказил их преступные черты. В неверном свете костра они казались призраками, плодами чьей–то больной фантазии. Вдруг одного из них хватил апоплексический удар, и мерза вец рухнул прямо в костер. Это послужило для остальных сигналом к бегству. Через несколько минут все они растаяли в темноте, а Зубов с Жилиным принялись собирать брошенное оружие и связывать валявшихся вокруг костра бесчувственных негодяев. Тем временем Валера по указанию Зубова подложил под ворота противотанковую мину, которую друзья нашли тут же среди бандитских пожитков. Вскоре ворота со страшным грохотом взлетели на воздух. Зубов с Жилиным ворвались в пролом, затем – в здание тюрьмы и начали одну за другой высаживать двери камер и освобождать политических заключенных. Впрочем, уголовников тут и не было – все они находились на свободе и процветали под эгидой Ганюка. Исхудавшие, оборванные люди обнимали своих освободителей, но друзья вырывались от них и бежали дальше по коридорам, успевая только крикнуть: «Сбор во дворе!» Когда все камеры наконец были взломаны, Зубов и Жилин спустились во двор, где их уже ожидала гудящая толпа узников, одетых в какие–то лохмотья серого цвета взамен хорошей одежды, которую Ганюк продал, а деньги пропил с дружками. «Братья! – закричал со ступенек Зубов. – Хотите ли вы сражаться вместе с нами? Хотите ли вы, чтобы все зло, которое причинили вам эти мерзавцы, пало на их головы?» «Хотим! Хотим!» – вразнобой загомонила толпа. Только в том углу, где стояли заключенные, ранее сидевшие в подвальном этаже, раздавались какие–то недовольные возгласы. «Хлебца», – канючили эти духовные кастраты. На лице Зубова ходуном заходили желваки. Взор его принял то грозное выражение, которое так хорошо знал лейтенант Жилин. «Так вот о чем вы думаете! – воскликнул Зубов в негодовании. – В этот исторический момент, когда враги, быть может, грабят ваши дома и бесчестят ваших жен, когда все поставлено на карту, вы способны променять карающий меч правосудия на кусок хлеба? Тогда прочь! Прочь с глаз моих!» И они ушли, провожаемые презрительными взглядами своих товарищей, а лейтенант Жилин плюнул им вслед. Остальным Валера Сыпняков выдавал оружие: пулеметы, автоматы, пистолеты, поджиги, самопалы. Спаянные пережитыми испытаниями и общей идеей, отряды политзаключенных, по замыслу полковника, должны были стать ударной силой восстания. Повинуясь взмаху руки Зубова, стройные колонны выходили из ворот тюрьмы с пением песен протеста и сворачивали вправо или влево, или шли прямо – на почтамт, на телефонную станцию, на вокзал. Часть бойцов отправилась громить хозяйственный магазин, чтобы запастись там кастрюлями, необходимыми для изготовления бомб. Вскоре в разных концах города вспыхнула перестрелка.

Глава 7

Зубов, лейтенант Жилин и их отряд последними вышли с тюремного двора. Они шли на самое ответственное дело – ликвидацию основного бандитского гнезда в ресторане «Прибой». К месту операции пробирались глухими задворками и проходными дворами, чтобы не ввязаться в бой раньше времени. Вокруг ресторана было пустынно, так как мирные жители опасались появляться в этих местах, а заставить бандитов стоять на часах не мог даже Ганюк. Поэтому ресторан удалось обложить незаметно. Зубов залег с пулеметом прямо напротив выхода. Лейтенанту Жилину предстояло подавать ленту. Но полковник вдруг задумался и произнес: «Нет, мы сделаем не так». Он передал пулемет рабочим Чахоткину и Кашлеву, а сам вместе с лейтенантом прокрался вокруг ресторана, слушая, как звенит внутри посуда, раздаются пьяные голоса и играет музыка. Они перелезли через стену и очутились на заднем дворе. Там как заведенные бегали служители: официанты, повара, судомойки. Им приходилось стараться изо всех сил, чтобы не навлечь на себя немилость бандитов, кончавшуюся обычно короткой расправой. Зубов с Жилиным подстерегли двоих в белых халатах, уволокли за штабель ящиком и, сняв с них халаты, оделись в них сами, а служителей на всякий случай связали, посоветовав им не поднимать шума и заткнув им для верности рты валявшейся тут же ветошью. Подхватив по ящику с пивом, друзья, напустив на себя деловой вид, прошмыгнули в дверь. Ящики они бросили в первом же укромном уголке и по коридорам добрались до общего зала. Не обращая на себя ничьего внимания, незаметные в своих белых халатах, они спокойно вошли в зал, спокойно поднялись на эстраду… Полковник вполголоса скомандовал: «Давай!» – и бесцеремонным пинком сшиб с эстрады певицу. Лейтенант Жилин так рявкнул на оркестрантов, что у тех затряслись поджилки. Музыка смолкла. Бандиты сперва не поняли, в чем дело, и тупо уставились на Зубова, который стоял у микрофона, направив на зал дуло ППШ. Однако полковника ожидало горькое разочарование – Ганюка в зале не было. На его месте сидел Жереп и, не в силах оторвать от полковника глаз, тряс за плечо Хрякова, сидевшего спиной к эстраде. Тот обернулся, и у него отвалилась челюсть. «Бросай оружие, гады!» – заорал Жилин, выхватив из–за пазухи бомбу. Жереп, решив, что дело все равно проиграно, схватил двустволку и пальнул в Жилина, попав последнему в голову жаканом. Однако лейтенант усилием воли заставил себя не упасть и бросил бомбу. Так как в глазах у него от полученного удара все двоилось, то бомба не попала в цель. Она с неприятным шипением прокатилась по проходу между столиками и взорвалась с такой силой, что у всех зазвенело в ушах, из окон вылетели стекла и помещение заволокло смрадным дымом. Когда дым рассеялся, оказалось, что перевернуто много столиков, а у бандита Петрова – Водкина по кличке Рыба оторвана нога. Пользуясь дымовой завесой, бандиты успели залечь на полу среди перевернутых столиков и других предметов, разбросанных взрывом, и открыть огонь по милиционерам, все еще стоявшим на эстраде. Жилину пуля оторвала мочку уха. Тогда друзья залегли и, постепенно отползая к выходу, стали бить на выбор бандитов, которые высовывались из–за укрытия. У тех не хватало ума, а может быть, смелости, чтобы броситься в атаку – в этом случае, принимая во внимание их многочисленность и тесноту зала, они могли рассчитывать на успех. Но покамест они еще не успели опомниться, только Петров – Водкин, разозленный потерей ноги, призывал их к решительному штурму. Зубов с Жилиным вскочили и, не теряя времени, бросились к выходу – негодяи даже не успели выстрелить им вслед. Впрочем, полковник задержался у двери, и когда четверо бандитов, бросившихся вдогонку, выскочили в коридор, расстрелял их в упор из своего автомата, так что четыре тела почти одновременно рухнули на пол, загромоздив дверной проем. Минут через десять Жереп додумался бросить в коридор гранату, но полковника там, уже, разумеется, не было.

Попытка заставить бандитов сдаться без боя не удалась, Приходилось возлагать надежды на правильную осаду. Тем временем отряд под командованием Валеры Сыпнякова штурмом взял телеграф после отчаянной рукопашной схватки в вестибюле, а другие отряды захватили вокзал и мясокомбинат. В азарте боя никто не заметил, как удалось ускользнуть Барабану с Опиумом – Штукманом. Они захватили где–то мотоцикл и помчались за помощью к Ганюку, который в это время совершал вояж по району, оставив Жерепа и Хрякова следить за порядком в городе. А бой вокруг ресторана тем временем разгорался все сильнее. Бандиты хлестали пулями по асфальту, не давая осаждающим поднять головы. Зубов залег за бордюрчиком тротуара и методично расшибал выстрелами торчавшие в окнах бандитские головы. Бойцы Зубова короткими перебежками неуклонно приближались к ресторану. Жереп с Хряковым посовещались и решили идти на прорыв. Зубов увидел, как изрешеченные пулями двери ресторана распахнулись и ревущая толпа бандитов в милицейских мундирах сломя голову хлынула вниз по ступенькам. Впереди всех, одной рукой прижимая к груди оторванную ногу, а другой опираясь на противотанковое ружье, ковылял Петров – Водкин, изрыгая угрозы и страшную ругань. Рядом с ним пули восставших косили всех без разбору, но тем не менее негодяй прорвался к позициям осаждающих и принялся там с таким бешенством размахивать своей оторванной ногой, что заставил повстанцев попятиться и расквасил нос лейтенанту Жилину. Завязалась отчаянная рукопашная схватка. Бандиты брали числом, а политзаключенные – умением. То и дело слышался хруст челюстей, выворачиваемых на сторону, стук падающих тел, лязг оружия, хриплые крики. На Зубова насели сразу семеро. Негодяи пытались ткнуть его финкой, но Хряков закричал: «Брать живьем», и они все сразу навалились на полковника и, душа его запахом спирта и чеснока, попытались повалить на асфальт. Однако Зубов вовремя лягнул сапогом в пах какого–то по пояс голого верзилу с черной повязкой через глаз. Верзила упал, выпустив правую руку полковника, который немедленно воспользовался этим и со всего размаху опустил свой гранитный кулак на голову губастого коротышки в форме сержанта милиции, пытавшегося оглушить полковника велосипедной цепью. Голова мерзавца разлетелась, как тыква, он закачался, хватая руками воздух, и тяжело грохнулся на залитую кровью мостовую. Анемичный–субъект в милицейской шинели, надетой на голое тело, почувствовав, что живым Зубов не сдастся, нанес ему коварный удар вилкой в солнечное сплетение, но полковник поймал и с силой вывернул его запястье. Негодяй взвыл и, махая в воздухе сломанной рукой, попытался убежать. Однако полковник рубанул его ребром ладони по щетинистому загривку, и негодяй, постояв с минуту: неподвижно, вывернув внутрь носки рваных галош с торчащими кривыми пальцами, рухнул ничком на асфальт. Споткнувшись о его тело, к ногам полковника упал вооруженный лопатой горбун и в бессильной злобе попытался укусить Зубова за ногу. Добив негодяя его собственной лопатой, полковник в ту же секунду пригнулся и перебросил через себя плешивого толстяка с похабной татуировкой на лысине, который бросился на него сзади. Затем Зубов схватил плешивца за уши и ударил лбом о колено, после чего глаза негодяя вылезли из орбит, он прохрипел что–то непристойное и затих. Тощего очкарика, вооруженного усаженной гвоздями дубиной, Зубов сбил с ног уда ром по уху, а двух остальных бандитов уложил лопатой. Однако, увлекшись расправой с мерзавцами, Зубов забыл об опасности сзади. Какая–то растрепанная и мертвецки пьяная старуха с маузером прицелилась было в широкую спину полковника, и если бы рабочий Железнов не взорвал ее бомбой, исход боя мог бы стать гадательным. Рассвирепевший Петров – Водкин тем временем поливал свинцом из автомата направо и налево, а когда кончились патроны, навалился на рабочего Чахоткина и стал его душить. Вскоре он в этом преуспел и бросился на Кашлева. Однако лейтенант Жилин оттащил его за шиворот и принялся дубасить прикладом двустволки. Бандит не оставался в долгу, отбиваясь подобранным тут же топором. Перелом в ход боя внес рабочий Клещев, который удачным выстрелом выбил из руки бандита противотанковое ружье, на которое тот опирался. Мерзавец покачнулся, стараясь сохранить равновесие, но тут Жилин выхватил из ножен офицерский кортик и вонзил его в татуированный живот своего противника. Петров – Водкин согнулся в три погибели, в последний раз смерил ненавидящим взглядом лейтенанта и тяжело повалился наземь. Убедившись в смерти Петрова – Водкина, бандиты растерялись. «Урки! – завопил кто–то. – Рыбу убили!» Бандиты повернулись и бросились наутек, в то время как бойцы Зубова беспощадно косили их огнем. Не более четверти всех прорывавшихся укрылось в ресторане. Падение бандитского притона становилось теперь лишь вопросом времени. Зубов с удовлетворением оглядел площадь, заваленную мертвецами в милицейских мундирах. Все это были бандиты. Немало потеряли и политзаключенные, но на каждого из них, павших в этом бою, приходилось не меньше дюжины убитых негодяев. Казалось, победа уже близка, как вдруг со стороны тюрьмы донесся чуть слышный звук, напоминающий гудение шмеля. Полковник оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. Он хотел было повернуться обратно, но вдруг мельком заметил в небе какую–то точку, которая с каждой минутой росла. «Что такое? – почесал затылок полковник. – Ничего не понимаю». Он продолжал наблюдать, и мало–помалу точка приняла очертания вертолета. «Кто это – друзья или враги?» – вслух подумал полковник.

Глава 8

Вертолет приблизился и с оглушительным ревом завис в воздухе над площадью. Теперь на него в ожидании смотрели все: из окон ресторана – бандиты, с площади – восставшие. Вдруг Зубов вздрогнул. Из кабины вертолета высунулась красная, как помидор, рожа Ганюка. «Ага, канальи, – заорал Ганюк, перекрикивая шум моторов, – обрадовались, что меня нет! Я вам покажу кузькину мать, фраера!» Затем он скрылся внутри кабины, и оттуда чуть слышно долетели слова: «Гога, дай сюда мешок». После этого Ганюк появился снова. В одной руке он держал мешок, наполненный, видимо, чем–то тяжелым, другая рука была свободна. Вертолет стал кружиться над площадью, а Ганюк – вынимать из мешка и разбрасывать, как сеятель зерно, гранаты Ф-1. Поднялся адский грохот. Зубова швырнуло взрывной волной на землю. А тем временем со всех сторон к площади неслись грузовики с бандитами. Теперь противники поменялись ролями, и в окружении оказался уже отряд Зубова. Бандиты соскакивали с грузовиков и плотными рядами двигались в атаку. Среди них выделялся своей странной наружностью обрусевший абиссинец Василий Мвепа, выгнанный за пьянство из местного цирка. Он размахивал бомбой и грязно бранился по–русски. Не следовало терять ни минуты. «Все ко мне!» – гаркнул Зубов, и когда его бойцы собрались вокруг него, бросился вперед, по направлению к ближайшей подворотне. Вокруг него клубился дым, грохотали разрывы, мелькали фигуры восставших в тюремных халатах и бандитов в милицейской форме, причем последних полковник прошивал очередями из своего ППШ. Преграждавшие путь бандиты не выдержали удара бойцов Зубова и рассеялись, а полковник побежал в подворотню, делая зигзаги, чтобы сбить бандитам прицел. Во дворе полковника и его людей ожидала засада, однако после короткого боя она была уничтожена, причем полковник лично уложил пятерых. Далее погоня углубилась в лабиринт двориков, заборов и переулков. Бандиты не отставали – что–что, а бегать эти мерзавцы умели. Во главе погони держался Штукман. Но вот, когда Зубов и его люди очутились в одном из бесчисленных дворов, им вдруг показалось, будто погоня отстала. Зубов огляделся. Прямо перед ним возвышалась куча шлака, по левую руку стояла помойка, по правую – забор, сверху утыканный гвоздями. Двор этот Зубову сразу не понравился. Он почувствовал, что в спину ему уперся чей–то взгляд. Обернувшись, он ничего не заметил, только мрачно смотрели подслеповатые оконца окружающих домов. То, что случилось через минуту, показало, что интуиция и на сей раз не подвела полковника. Неожиданно из кучи шлака с шуршанием вылезли какие–то хищные физиономии, а из помойки выскочил один из подручных Ганюка, некто Кинжалидзе по кличке Гога, махая саблей, украденной из краеведческого музея. «Попались, голубчики!» – завопил Гога с кавказским акцентом. На верхнем этаже одного из домов со звоном высадили стекло. Полковник посмотрел туда, и его глаза встретились с поросячьими глазками Барабана. Барабан неторопливо докуривал папироску. Некоторое время полковник как загипнотизированный наблюдал за этим его занятием, затем вскинул пистолет и нажал на курок, сгоряча забыв, что у него давно кончились патроны. Бандит ухмыльнулся и поднес «бычок» к фитилю своего самопала. Минут через пять раздался оглушительный грохот выстрела, положившего на месте шестерых бойцов из отряда Зубова. Остальным пришлось отступать к забору. Зубов увернулся от сабли Кинжалидзе, сшиб его ног коротким ударом в челюсть и поспешил вслед за всеми. У забора на него бросились еще два мерзавца, но полковник оглушил их крышкой от мусорного ящика и птицей взлетел на забор. Однако наверху он замешкался – на ту сторону его не пускал гвоздь. «Подумать только, из–за какого–то гвоздя способно погибнуть великое дело», – отчаянно дергаясь, бормотал полковник. Когда он освободился, было уже поздно. Кинжалидзе подхватил услужливо поданную кем–то двустволку и всадил Зубову в спину заряд соли со щетиной. Галифе полковника задымились. Он скрипнул зубами и тяжело перевалился на руки своих друзей. Однако, как и подобает истинному борцу, остался мужествен до конца. Мягко, но решительно освободившись от объятий лейтенанта Жилина и других бойцов, он, словно и не был ранен, разве что держась неестественно прямо, пошел вдоль забора впереди всех, по пути ткнув своим железным пальцем в прильнувший к щели бандитский глаз. С той стороны донесся душераздирающий вой. Зубов саркастически усмехнулся. «Теперь мы можем уходить спокойно, – сказал он, – эти трусы долго не осмелятся нас преследовать». Он оказался прав – его отряду удалось благополучно скрыться, рассеявшись по конспиративным квартирам. Перед тем как разойтись, Зубов сказал своим боевым друзьям, которых после всех боев осталось только двенадцать, если не считать Жилина: «Имейте в виду: борьба еще далеко не окончена, она лишь начинается. С этого момента мы уходим в подполье, где создадим мощную организацию. Городской организацией буду командовать я. Организацию в железнодорожных мастерских возглавит товарищ Сыпняков. Кто здесь из железнодорожных мастерских?» Вперед вышли рабочие Молотов и Шестернев. «Вы будете помогать ему. Остальные сейчас разойдутся по квартирам и будут ждать моего сигнала. Лейтенанту Жилину поручаю наладить связь с деревней». «Есть!» – гаркнул Жилин. «Задачи ясны?» – спросил Зубов, обращаясь к остальным. «Ясны», – ответили все. «Тогда прошу разойтись. Не забывайте о конспирации. Лейтенант Жилин пройдет со мной для получения дальнейших инструкций».

ЧАСТЬ 3

Глава 1

Карп очнулся уже затемно. «Вроде анамнясь и не пил», – крякнул он, почуяв, как гудит голова, и вдруг до боли ясно вспомнил все, что произошло несколько часов назад. Искаженные злобой лица бандитов, дикая брань Ганюка, выстpeлы, смерть мужиков – все это пронеслось перед его внутренним взором. Он понял, что лежит в яре. Потрогав левый висок, он ощутил на пальцах что–то липкое. «Ишь ты, как меня саданули», – засопел он и приподнялся. Над ним стояла полная луна, отражаясь в широко открытых не– подвижных глазах лежавшего тут же Кузьмы. «Кузьма. Слышь, Кузьма!» – потрогал его Карп. Кузьма молчал. «Кубыть, готов», – вздохнул Карп, встал и побрел разыскивать уцелевших. Первого он нашел по слабым стонам – это был Архип. Карп растолкал его, и они продолжали поиски вдвоем. В живых осталось, кроме них, еще четверо – Фи лимон, Потап, Епифан и Михайло. Кое–как они выкарабкались из яра. Над деревней стояло зарево – это догорала контора. С дальнего конца доносились музыка и пьяные вопли – это гуляли бандиты. Мужики направились к деревне и задами подошли к дому Епифана. Тот постучал в окошко. Увидев его, заплаканная жена обомлела. «Цыц, – сказал Епифан. – Собери там харч какой ни есть. Ухожу я, Марья». «Господи! – всхлипнула Марья. – Да куда ж ты пойдешь?» «В лес пока, а там увидим. Ты тут помалкивай». «А детишки–то как же, Епиша?!» – крикнула Марья. «Детишек ты будешь блюсть, – сурово ответил Епифан. – Придут милиционеры, скажи, муж у меня убитый. Харчи нам будешь к сухой сосне приносить, которая у болота. Да смотри у меня, чтоб не выследил кто». Попрощавшись с женой, Епифан сходил в сарай и принес оттуда два топора, две косы и вилы–тройчатки. Карпу оружия не досталось, и он выломал из плетня кол. Вдруг Епифан насторожился. «Слышь, ребята, никак милиционеры сюда идут», – сказал он, перехватывая косу поудобнее. На улице послышался звон гитары, пьяный смех, несколько человек вразброд загорланили «Девочку из Нагасаки». Голоса приближались, и вскоре несколько бандитов остановилось у Епифановой калитки, глядя на мужиков, освещенных падавшим из окна светом. «Кореши, глянь – баба!» – воскликнул один из них, указывая на Марью. Второй пинком сорвал калитку с крючка, и вся орава ввалилась во двор. «У ней такая маленькая грудь, такие губки алые, как маки», – пропел, похабно кривляясь, пьяненький человечишка в милицейском кителе и развинченной походкой приблизился к Марье. «Не трожь бабу», – угрюмо сказал Епифан. Бандит не обратил на его слова никакого внимания и ущипнул Марью. «Не трожь, говорю, бабу», – повторил Епифан. Негодяй, казалось, только теперь его услышал. «А-а! Мужик! Ты, кажется, что–то сказал? – обратился он к Епифану. – Ну, чего надулся, пролетарий? Труженик села, хе–хе!» Приятели мерзавца одобрительно загоготали, а сам он попытался покровительственно потрепать Епифана по щеке, для чего ему пришлось встать на цыпочки. Однако его рука так и не дотянулась до щеки Епифана. Тот развернулся и хряснул его в ухо, вложив в этот удар все, что накипело на душе. Наглец, нелепо болтая руками и ногами, врезался в плетень и застрял там, проломив несколько кольев. Другого бандита Потап с Архипом взяли в топоры, мигом искрошив его, как кочан капусты. Кто–то, невидимый в темноте, хрипло заорал: «Урки, рвем когти!», и вся шайка бросилась наутек, при этом понося мужиков последними словами и изрыгая страшные угрозы. «Теперь тебе тут жить неспособно», – заметил Епифан, обращаясь к Марье и кивая на два неподвижных тела у плетня. «Пойдешь пока жить к шурину в Буяново. А харч нам все одно носи». «Епиша, а тятенька–то как же?» – дрожащим голосом спросила Марья. «С нами пойдет», – сказал Епифан. Он сходил в дом и через некоторое время появился вместе с кряжистым стариком лет девяноста. «Ишь, поганцы, – ворчал тот, – и ночью от них покою нету». Марья вывела из дома заспанных ребятишек, и вскоре все разошлись в разные стороны: Марья с детьми пошла через поле на Буяново, а мужики перешли через неглубокий овражек за селом и углубились в лес. Уже версты на полторы отойдя от родного Грибанова, Марья не выдержала и обернулась, почти не надеясь уже раз– глядеть во тьме свое насиженное гнездо, которое ей так неожиданно пришлось покинуть. И все же она увидела его. Над деревней снова стояло зарево, но то горела не контора: шестым чувством Марья угадала, что бандиты подожгли их дом. Ей захотелось упасть и зарыдать тут же, на пашне, оплакивая свою тихую жизнь, грубо растоптанную коваными бандитскими сапогами. Но она только ускорила шаг и поторапливала, глотая слезы, девятерых своих ребятишек. Когда они вошли в Буяново, уже светало.