Текст книги "Почему я не люблю дождь"

Автор книги: Андрей Петерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ужинали, – пояснил монах. – После вечерей молитвы…

– Не понял, – в голосе Ташура скользнуло раздражение. – Это как это? Вы, что – там по расписанию ели, что ли?

– Ну, да. Утром – завтрак, потом днем – обед…

– Ты мне дурака тут не корчи, – разозлился хилависта. – Я сам знаю, что обед – он сразу после завтрака, а никак не наоборот. И когда ужин, я тоже, представь себе, знаю. Не понимаю только, как вам в головы ваши на макушке бритые пришло еду к молитвам привязать: вот уж одно на другое совсем не похоже… – он рассержено запыхтел, искренне недоумевая – как это некоторые в нелепой своей несуразности могут употребление пищи ради чего-то другого отложить.

– Не слушай ты его, – махнула рукой Осси. – И не отвлекайся, а то так никогда не дорасскажешь.

– Ладно. Не буду, – кивнул Эйрих. – Так вот… Мы ужинали, и как раз тогда прибежал брат Хесса. Ворвался в залу такой весь – лицо белое, губы дрожат, ряса порвана и аж заикается… «Там, – говорит. – Внизу. В покойном зале…» Ну, это где святые у нас схоронены были, – пояснил Эйрих.

– Я знаю.

– Так вот, говорит: там внизу мертвецы пробуждаются. Один уже повылез, и к нему, а он сразу – к нам, а они – в дверь ломиться. Видно уже несколько их повылазило… – Эйрих вздохнул.

– Да ты не волнуйся, – попыталась успокоить его Осси. – Это все уже… Прошло.

– Ну, да… Прошло… В общем, мы потом разобрались – первым-то Святой Жармет восстал, а за ним другие уже, почти сразу. А как они полезли все, так мы их попытались сначала там сдержать, а потом уже, – когда они дверь сломали, – так и отошли. А когда отходили, наставник лестницу обрушил…

– Да, это я видела, – кивнула Осси. – Хорошо обрушил. Ни щелочки не оставил… Только как же они оттуда выбрались?

– Так через погребную – там второй ход был, а его мы прикрыть не успели. А когда сунулись, так они уж тут – во дворе…

– И много их было?

– Да уж хватало… Монастырь-то, считай, уж лет пятьсот стоит. А там не только к святым причисленные лежали. Для них-то отдельный зал заведен, а в общей-то зале, так их, наверное, больше сотни было…

– Ничего себе! – Проскрипел хилависта. И не понятно было – восхищен ли он стойкостью братьев, сумевших такую прорву умертвий удержать и извести, или же наоборот – поражен их глупостью и недальновидностью.

– Да, – брат Эйрих истолковал реплику по-своему и, естественно, в свою пользу. – Тяжело пришлось, и если б вы не поспели… – он глянул на девушку, а ее от этого опять в краску бросило. – То и мне бы там лежать, – монах вздохнул.

– Ну, так, а с чего все началось-то? – Спросила Осси.

– Да, – поддержал ее хилависта. – Чего они повылезали вдруг? Лежали себе и лежали и вдруг, на тебе, – вылезли. Так не бывает…

– Не бывает, – согласился монах. – Да только кто его знает, чего там произошло… Вроде, как сначала все нормально было. До самого прихода Странника… А Странник – что? Пришел да ушел…

– Кто? – Переспросила Осси, не поверив своим ушам. – Кто пришел-ушел?

– Странник, – повторил Эйрих. – Я вот думаю: может это после него так…

– А когда он ушел? – С дрожью в голосе спросила леди Кай.

– Куда он ушел? – Почти одновременно с ней выкрикнул хилависта.

В общем, «когда-куда» получилось…

Эйрих, не ожидавший, что слова его вызовут столь бурную реакцию даже остановился.

– Ушел он как раз в тот день, когда все это началось. Утром. А куда… – он пожал плечами. – Откуда ж мне знать…

Осси смотрела на хилависту, а тот на нее. Причем рты у них обоих были одинаково открыты и со стороны это, наверное, смотрелось очень глупо. Глупо они себя и ощущали. Причем, оба. И в этом, безо всякого сомнения, было полное единение их противоположностей.

– Странник значит? Утром? Рассказывай! – Потребовала Осси. – Все и подробно.

И Эйрих начал рассказывать, хотя рассказывать-то особо нечего было.

С его слов выходило, что пришел Странник ночью. Просто вынырнул из плотной пелены дождя, постучал в ворота и попросился переночевать. На утро долго о чем-то шептался с настоятелем, потом прошелся по залу, пристально вглядываясь в лица монахов. Смотрел, будто насквозь буравил своими серыми глазами, да так, что нехорошо делалось. И все это молча. Ни звука не проронил. Эйриху, правда, улыбнулся и, вроде как, даже собрался что-то сказать, но потом передумал. Ухмыльнулся только, будто увидел что-то забавное, а потом ушел. Слегка припадая на правую ногу и опираясь на посох.

– Нда… – глубокомысленно изрек Ташур после того, как брат Эйрих замолчал, и в воздухе на какое-то время повисла тяжелая, никем не нарушаемая пауза. – Дела… Что-то я ничего не понимаю… А ты?

«А я понимаю, – подала голос Хода. – Кажется…»

– Да я и сама, по-моему, уже понимаю… – Осси на мгновение задумалась, а потом обратилась к монаху: – Скажи, брат Эйрих, а ты знаешь кто такой Норвик II Бросс?

Эйрих пожал плечами:

– Ну, Ташур так назвался, но вообще-то это больше на королевское имя похоже – раз он ни какой-нибудь там, а второй.

– Похоже или знаешь? – Не успокаивалась Осси.

– Не знаю, – признался Эйрих. – А что?

– Ну? – Осси повернулась к Ташуру. – Теперь тебе понятно?

– Ничего мне не понятно! – Рявкнул хилависта. – И чем дальше, – тем мне непонятнее! И, вообще, причем тут Его Величество?

– Величество? – Удивился Эйрих. – Какое величество?

– Потом объясню, – отмахнулась Осси и снова обратилась к Ташуру: – Ты слышал, что говорят будто Ступени во времени затерялись?

– Слышал-то – слышал. Только не понимаю, как это… Как они могут затеряться, когда вот они тут, и мы по ним ходим.

– Ходим, – согласилась Осси. – Только не сейчас.

– Что значит не сейчас? А когда? Это не они затерялись, это ты уже разум свой совсем потеряла! Ты послушай только, что ты несешь!

Истеричные выкрики хилависты на девушку особого впечатления не произвели. Привыкла уже. А потому продолжала Осси втолковывать своему напарнику открывшуюся ей истину спокойно, и не повышая голоса. Как убогому.

– Время тут течет по-другому, понимаешь? Вообще почти не течет. Острова эти, в воздухе плавающие, так и остались в том времени, когда Странник по ним шлялся. Оттого их и с земли не видно, что вроде как и нет их в сегодняшнем нашем дне. Оттого и про Норвика нашего тут не знают и слыхать – не слыхивали. И оттого, наконец, со дня пришествия Странника прошло тут всего… Сколько прошло? – Осси повернулась к Эйриху. – Когда он в монастырь к вам взошел?

– Три дня, – растерянно ответил монах. – Три дня назад. А на следующий день ушел…

– Вот, три дня всего прошло! Теперь ты понимаешь? Мы не за посохом с тобой идем! Мы за самим Странником по пятам!..

– Эвон как… – протянул хилависта. – Тогда понятно… А я и смотрю…

На что он смотрит и что при этом видит, он не договорил, а вместо этого, полностью оправившись от этого невероятного известия, накинулся на Осси:

– А что раньше молчала?! Сказать не могла?! Все для себя берегла и дурака из меня строила! А я этого не люблю. Этого никто не любит, а я больше всех не люблю… – в общем полностью он в себя пришел, смирился с этой новой для него мыслью и обрел былую форму. А это значит, что отряд Оссин вновь пребывал в состоянии полного душевного равновесия и ничто больше ничьи умы не смущало, а потому двинулись дальше.

«А знаешь, это многое объясняет», – вдруг подала голос Хода.

«Что именно?» – Ответила Осси тоже мысленно, дабы не смущать монаха и не вдаваться в ненужные подробности о сущности Стража.

«Присутствие Странника. Я думаю, что он, если, конечно все, что ему приписывают хотя бы на половину правда…»

«Наверное, правда».

«Так вот, если – правда, то он обладает такой силой и такой энергией, что в его присутствии эти неконтролируемые выбросы вполне могут привести к тому, что мертвое обретает подобие живого».

«То есть, он мертвецов поднимает? Как некромансер, что ли?»

«Не поднимает! Они сами поднимаются. Независимо от его желания. Типа, как побочный эффект».

«Хорош эффект, ничего не скажешь», – на этом мысленный их разговор был закончен и Осси повернулась к Эйриху.

Дорога скользила по редкому почти прозрачному лесу, под ногами шуршала подсыхающая осенняя трава, сзади что-то тихо себе под нос бубнил хилависта, а Осси все рассказывала, рассказывала и рассказывала Эйриху про новую жизнь, которая осталась где-то во вне, про лихие пролетевшие давно уже столетия смуты, про новое устройство этого распрекрасного мира, и, конечно же, про себя. А тот слушал, внимал, жадно ловя каждое слово, охал и ахал и интересовало его, кажется, ну просто все. И не в последней степени сама леди Кай, и от этого на душе становилось совсем хорошо, а огонь в сердце разгорался все больше, и поднималось откуда-то из груди сладкое томление и ожидание чего-то замечательного, что непременно должно было еще случиться. В общем – идиллия…

И продолжалась она весь долгий день, а к вечеру вдалеке показалась деревня. Но не та, естественно, в которую так рвался брат Эйрих, – та осталась где-то в бескрайней дали безвременья, – а другая, никому из путников неизвестная, но оттого не менее желанная, потому как – где деревня, – там и жизнь, и постоялый двор, и люди, и новости.

Так оно и было – и жизнь, и люди, и трактир, на втором этаже которого путники сняли две комнаты, щедро заплатив за них монетами, которых тут отродясь не видали, но серебро – оно серебро и есть, и без разницы, чей там профиль на нем выбит.

Хилависту оставили на околице, дабы умы деревенские чудом таким не смущать, благо узы кровные против такого разделения не возражали. А тот хоть и поворчал немного, но остатки свиного окорока его успокоили, а когда Осси пообещала ему раздобыть к утру еще чего-нибудь вкусненького, успокоился совсем и на прощанье был даже сдержанно дружелюбен.

Разрешив таким образом проблемы с ночлегом и хилавистой, Осси и Эйрих разошлись по своим комнатам, чтобы привести себя в порядок, предварительно договорившись встретиться внизу к вечеру.

– А ты говорил, вроде, – она одна будет? – Тихо вполголоса спросил чернявый парень своего соседа, старательно натиравшего правый глаз огромной волосатой ручищей.

Занимался этим он уже довольно давно и совершенно безуспешно, потому как глаза от едкого дыма продолжало щипать немилосердно. Да и то верно – табачный дух в этом небольшом зале стоял крепкий, а с кухни тянуло подгоревшим салом, да, судя по тому как выгрызало до самого донышка его несчастные слезящиеся глаза, сало это когда-то было густо сдобрено рыжим перцем.

– Надо было у двери сесть, – поморщился рыжий детина с круглым лицом деревенского увальня. – Угорим мы тут…

Был он здоровым, но в больше общем-то ничем совершенно непримечательным – широкое лицо, с ямочками на щеках, как у человека, который часто и с удовольствием смеется, редкие неровно обрезанные волосы и мозолистые привыкшие к тяжелой работе руки. Одет он был тоже неброско – в обычную серую робу, какие носят крестьяне-поденщики, перепоясанную старым потертым ремнем, доставшимся ему, наверное, еще от отца, если не от деда.

Товарищ его, с которым детина коротал вечерок уже за четвертой кружкой горького и дешевого пива был полной ему противоположностью.

Маленький щуплый, рядом со своим здоровым приятелем он казался хилым заморышем неспособным ни на что путное, да и на беспутное, пожалуй, тоже. В серых невыразительных глазках его плескалась глубокая усталость и вечная обида на все и на всех. И лишь иногда эти тусклые, холодные, как у снулой рыбы глаза оживали, быстрым цепким взглядом обшаривая все вокруг, но длилось это всего какое-то мгновение, а потом они снова засыпали, скрываясь под маской вечной скуки.

– Так сам сказал – в углу сядем, – прошипел чернявый. – Вот и сели… А это точно она?

– Да она, она! Уймись уже!

Девушка, которую обсуждала эта странная нелепая парочка, только что спустилась по лестнице из гостевых комнат и, быстро осмотрев зал, направилась к столику в противоположенном углу трактира, за которым сидел молодой монах. Впрочем, он не просто сидел, а успел уже за то недолгое время, что прошло с тех пор, как он подобно своей спутнице спустился в зал, уговорить здоровенную кружку красного вина, которое большинство здесь присутствующих могли себе позволить только по праздникам. А этот уже, похоже, ко второй примерялся.

Девица же, усевшись за стол, что-то тихо сказала подскочившему тут же хозяину, – видно важная она птица была, коль скоро Беран не поленился ей навстречу пару шагов сделать, – после чего оживленно защебетала со смущенно улыбающимся монахом, будто продолжая недавно прерванный разговор.

А любопытные взгляды, рожденные появлением этой юной светловолосой красавицы, тем временем, постепенно угасали. И тому, надо сказать, не мало способствовал тонкий длинный меч в потертых ножнах, висевший у девушки на поясе. Нескромные взоры, ощупывавшие тонкую фигуру девицы, добиравшись до четко очерченного бедра как-то сами собой соскальзывали на это явно видавшее виды оружие усмирения. Приковывал он взгляд, отбивая всякую охоту продолжать знакомство, и на этом изучение анатомических прелестей незнакомки для большинства и заканчивалось…

– А ты про монаха, вроде, не говорил, – не унимался чернявый.

– Не говорил, – согласился с ним его приятель, возвышающийся над ним как гора над мышью. – Потому, что сам про него не знал. С другой стороны, это, что-то меняет?

– Да нет, – пожал плечами чернявый. – Не особо…

– А… А то я уж подумал: ты монашка испугался, – ухмыльнулся детина, и ямочки на его щеках сразу сделались глубокими-преглубокими, а лицо стало совсем детским.

– Не испугался. По мне так: монахом больше – монахом меньше, мир и не заметит…

– Ну, этого мир, может и не заметит, а вот они тебя, если ты и дальше так на них пялиться будешь, точно приметят!

– А я чего… Я не пялюсь, – буркнул чернявый и уткнулся в кружку, скрывшую его лицо почти полностью. – Слышь, Ил, может пожрать чего закажем?

– Да можно… – Детина поднялся из-за стола и неспешно направился к хозяину, раздвигая своим мощным телом сизые клубы дыма.

Чернявый зевнул, почесал в затылке и проводил приятеля взглядом.

Недолго пошептавшись с хозяином у стойки, Ил побрел обратно, с трудом протискиваясь между тесно стоящими столами и лавками, и уже подходя к столу, зацепил головой висящую на веревках доску со свечами, заменявшую в этой дыре светильник. Да так он ловко это сделал, что плеснувший с доски расплавленный воск сильно ошпарил его руку, поднятую было в тщетной попытке удержать раскачивающийся огненный маятник. Зашипев от боли, Ил втиснулся на прежнее место, при этом приподняв огромным пузом край стола.

– Тише ты, развалишь тут все… – буркнул чернявый, придержав сползающую кружку. – Ну чего там?

– Сейчас крылья принесут, – прошипел детина, растирая покрасневшую руку.

– Да не три ты так! На вон… – чернявый подвинул кружку. – Смочи холодненьким…

Некоторое время он внимательно наблюдал как приятель его, с трудом запихивает сложенные в щепоть пальцы в кружку, смачивает их в мутном холодном пиве, а потом, кривясь от боли, водит по горящей от ожога руке, но вскоре это занятие ему, похоже, наскучило.

– Слушай, – вернулся он к прерванному разговору. – А чем она этой твоей не угодила? Девица – как девица. Стройная. Симпатичная… Парня что ли у нее увела? – он коротко хохотнул.

– Вряд ли, – детина шутку не поддержал, – видно здорово он руку пришкварил и не до смеха ему было. – За это не убивают. Во всяком случае, такие как она. Да и про рюкзак она раз десять повторила. Видно есть там что-то, раз столько денег отвалила.

– Интересно что?

– А мне почем знать. Не сказала она… А, к бесам… – здоровяк поморщился и убрал руку со стола. – Не помогает твое холодненькое…

– Ну, само, значит, пройдет, – кивнул чернявый. – Не смертельно! А раз так не помогает – выпей. Может оно изнутри возьмет.

– Изнутри, говоришь, – поморщился Ил. – Ща попробуем, – он залпом осушил оставшееся пиво и замер, прислушиваясь к своим ощущениям.

– Ну как? – с интересом спросил чернявый. – Помогло?

– Да вроде…

– Ну вот, я ж говорил… А насчет этого: надо будет глянуть потом, что там в рюкзаке. А то, может, и отдавать не стоит – самим сгодится…

– Сдурел что ли – Ил даже про руку свою позабыл, а к чернявому подался так, что стол снова предательски качнулся, норовя сбросить с себя две только что поспевшие кружки с густыми пенными шапками, гору обжаренных до первых углей крыльев и полную миску моченого лука. – Ты, что – жизни лишиться хочешь? – Прошипел здоровяк в ухо своему сотрапезнику. – Так это запросто! С Апостолатом в такие игрушки играть? Да она с тебя шкуру живьем и на костер! Даже не думай!

– Да ладно тебе… Успокойся. Все… Забыли… Нет – так нет. Я просто спросил. Думал, может тебе самому интересно.

– Не интересно! – Отрезал Ил. – Нисколечко не интересно. Мне жизнь моя, знаешь, как-то подороже. Да и твоя любопытства такого не стоит. Ты просто преподобную эту не видел… Красива как ангел, а в глазах лед. Холодный– холодный. Ей нас с тобой схавать – что пару мух перед обедом прибить. Не заметит и не поморщится. И на брата своего не надейся – не поможет. А узнаю, что подбиваешь…

– Да уймись ты. Сказал все – значит все!

– Узнаю, что подбиваешь, – не обращая никакого внимания на слова чернявого продолжал Ил. – Самолично передавлю. Ты меня знаешь…

Чернявый кивнул и потянулся за кружкой.

– Ладно тебе, Ил. Не кипятись. Я что… Я – как скажешь… Скажешь: не лезть – не полезем. Ты не заводись только… Все будет как надо: встретим, примем, нос совать не будем. Я просто подумал… – но видя, как наливаются кровью глаза здоровяка, а сам он начинает потихоньку вырастать над столом, чернявый заткнулся. – Все-все… Забудь… Больше не думаю.

– Вот и не думай, – улыбнулся Ил, усаживая свое туловище обратно на лавку, которая под ним отчаянно скрипела и прогибалась. – Не за это нам платят.

– Не за это, – согласился чернявый. – А и то не понятно, – чего она столько денег отвалила за девицу-то? Пусть даже и с монахом? И пятерых на то подписала? Мы бы и вдвоем с тобой…

– Да, магичка она, – буркнул Ил. – Девица эта. А преподобной, видно, штуковина та сильно нужна, что в рюкзаке. Вишь, даже тут с ним не расстается. – Детина стрельнул глазами на парочку и тут же повернулся к приятелю. Хотя все эти предосторожности были явно излишни потому как двое у дальней стены были настолько поглощены друг другом, что до всего остального мира им и дела-то не было.

– Ну, магичка – и что? – Скривился чернявый. – Не в первой…

– Раз платит, значит оно того стоит, – отрезал Ил. – Значит знает про нее что-то. А ты, не будь дураком – не дай себя обмануть, а то: стройная, симпатичная, – передразнил он чернявого, в точности скопировав его интонацию. – А она потом возьмет да раскатает нас, твоя симпатичная…

– Пятерых не раскатает, – улыбнулся чернявый, и улыбка эта на один короткий миг приоткрыла истинное лицо Лерса Хафета отставного штурм-лейтенанта личной гвардии Его Величества, ныне отпущенного на вольные хлеба и не менее вольные промыслы.

Быстро это мелькнуло. Так быстро, что никто из посетителей безымянного деревенского трактира метаморфозы этой не заметил.

Не заметила ее и леди Кай.

Осси Кай спустилась в зал, когда вечер давно уже наступил, а Хода устала ее подгонять. Не помогали ни уверения, что выглядит леди Кай уже вполне хорошо и просто замечательно, ни угрозы, что брат Эйрих, если она еще немного тут прокопается, просто устанет ждать, плюнет и отойдет ко сну.

Осси со всем этим безусловно соглашалась и раз пять, по меньшей мере, подходила к двери, чтобы спуститься вниз. Но всякий раз дверь оставалась закрытой, а девушка возвращалась назад, чтобы подправить последний штрих. Очень уж хотелось ей выглядеть в глазах брата Эйриха потрясающей, великолепно-неотразимой, и… желанной. Благо устав монастырский был на этот счет не очень строг, и позволял братьям своим многое, – это леди Кай у Эйриха давно уже разузнала.

В общем, хотелось ей соответствовать и моменту, так кстати подвернувшемуся, и желаниям своим, которые вдруг взяли и без всякого на то ее соизволения прорвали внутреннюю плотину целомудрия и осторожности. Бывает так иногда…

Доведение себя до состояния полного и неповторимого совершенства, сильно осложнялось походно-деревенскими условиями и отсутствием огромного количества совершенно необходимых мелочей. Потому работали с тем что было.

Мыться пришлось по частям в грубой деревянной лохани, зато щетка, набранная из жесткой пегой щетины оказалась очень даже ничего, и грязь, которой странствующая графиня заросла за время своего долгого похода, оттиралась просто замечательно. Покончив, таким образом с водными процедурами и почувствовав себя намного лучше, леди Кай накрутила на голове некое подобие вечерней прически и облачилась в тщательно вычищенный комбинезон, который должен был на сегодняшний вечер заменить ей потрясающе-шикарное платье.

После этого в ход пошли маленькие женские хитрости из практически бездонного арсенала обольщения, немного мелких магических ухищрений и капля безумно редких и дорогих духов. А вы, небось, думали: леди Кай с собой только орудия умерщвления таскает?

Неплохо, конечно, было бы чуть усилить получившийся образ парой-тройкой каких-нибудь подходящих по случаю украшений, но при одной только мысли об этом, череп на перстне как-то очень плотоядно ухмыльнулся и демонстративно облизнул своим мерзким языком нехорошо блеснувшие клыки. В общем, решено было оставить как есть… Да и не было их – украшений…

И вот наступил момент, когда оттягивать свой выход дальше было уже невозможно, и только тогда леди Кай поняла, что боится.

Просто боится.

Как маленькая девочка.

Как девчушка перед первым и самым важным в жизни поцелуем, который, безусловно, должен изменить весь мир и перевернуть вселенную.

Как…

А когда она это поняла, то разозлилась. На себя, на брата Эйриха и… на себя. Разозлилась, и решительно распахнув дверь, сошла вниз.

Эйриха Осси увидела сразу. Еще с верхней ступеньки, хотя зал был почти полон. Правда, и не сильно большим он был, но все же…

И зря пугала ее Хода – никуда он, конечно же, не собирался, а сидел себе за столиком у стены и потягивал что-то из черной глиняной кружки, с нетерпением поглядывая наверх – на лестницу. А когда увидел ее – так аж расцвел весь. И сердце леди Кай от этого ухнуло куда-то вниз, а потом воспарило до звезд, подброшенное ввысь мощным потоком адреналина. И понеслось…

Леди Кай плохо помнила тот вечер. В памяти остались лишь какие-то обрывки. Все звуки, слова, лица, разговоры – все это слилось в каком-то бешено вращающемся калейдоскопе центром которого были они с Эйрихом, который, кстати сказать, уже после первой же кружки вина перестал быть братом…

Она помнила оценивающие взгляды, которые бросали на нее сидевшие вокруг люди. Помнила степенного и важного, как ему и положено, трактирщика, оказавшего ей немыслимую честь и самолично обслужившего «светлую госпожу». Помнила огромного увальня, чуть было не снесшего своей головой полтрактира, и смазливую служанку, которая изо всех своих деревенских сил строила глазки Эйриху. Но все это было не важно…

А важным было то, что глаза и губы его были так близко. Совсем рядом.

Она слышала свой голос, но не помнила ни слова из того, что говорила в тот вечер…

Она слышала его смех, и от этого на душе становилось светло и хорошо…

Она устремлялась к небесам, а тело похотливо подло и с упоением предавало ее – с каждым прожитым мигом, с каждым ударом сердца, внутри росла и зрела блудливая тварь, подчиняя себе все, и подавляя любые другие желания и помыслы. И наконец она взяла верх, сорвав ненужные больше лоскуты рамок и приличий.

Как они оказались в комнате, Осси тоже не помнила. Но помнила, как Эйрих, ставший внезапно таким родным и близким зарылся пальцами в ее волосы, в один миг превратив роскошную по местным возможностям прическу в густо-взлохмаченную гриву, а потом очень бережно приподнял ее голову и долго-долго, не отрываясь, смотрел на нее. Так долго, что уже растаяли без следа ее собственные отражения в его глазах, а он все смотрел, и будто никак не мог решиться.

А потом притянул к себе и поцеловал. Губы его были горячи, а поцелуй длился вечность. Она наслаждалась его вкусом, впиваясь в него как в первый и последний раз, до тех пор, пока в глазах не потемнело от желания, пока горячая волна не захлестнула сначала голову, а потом и все тело, судорогой напрягая мышцы и подгибая колени, пока внизу живота не родилась сладкая, тянущая боль, которая медленно росла, огненным комом пожирая все тело…

А потом наступила ночь. Их общая ночь.

Она была чарующе хороша, она укутывала теплым покрывалом нежности, а затем сменялась бурлящей в крови страстью. И все это повторялось снова и снова, меняясь порядком и местами, но неизменно, рождая новое блаженство.

И так хотелось, чтобы ночь эта длилась вечно и никогда не кончалась… Так хотелось заблудиться в ней и остаться там навсегда. И будто, уступая ее страстным желаниям, утро не спешило с восходом, а ночь все продолжалась и продолжалась…

Но однажды она все-таки кончилась…

И наступил новый день. День, который со свойственной каждому дню бесцеремонностью и прямотой, вторгся в ее жизнь, походя сметая плетения ночных грез, и позвал в путь. Потому, что единственное, что никогда не кончается, пока мы живем, это – дорога у нас под ногами…

Сборы были недолгими. Да и собирать-то особо нечего было – меч нацепить, рюкзак уложить, да запасы пополнить. Осси дольше голову ломала, чем хилависту ублажить за его ночное бдение под открытым небом. В конце концов, памятуя его любовь к рыбке, остановились на связке жареных карасей, и, в общем-то, угадали. Во всяком случае, принял он подношение весьма благодушно и даже ворчал поначалу меньше обычного.

Сбор информации тоже много времени не занял, ввиду почти полного ее отсутствия. Трактирщик серебряную монету отработал честно и помимо ночлега и царского по местным меркам ужина снабдил леди Кай целым ворохом местных новостей и сплетен. По большей части, правда, совершенно бессмысленных. Знания, что жена кузнеца опять обрюхатилась и быстрей всего не от своего благоверного, а от Мирши, что у кузнеца в подмастерьях, или, что репы в эту осень уродилось вдвое больше обычного, а дорогу на вырубки снова размыло практической ценности ни для Осси, ни для Эйриха не представляли. А если всю эту шелуху отбросить, то не так уж много интересного оставалось.

Во-первых, никакого монастыря тут в округе не было, слыхать про него – не слыхали, и в глаза не видели. Эйрих после такой новости здорово приуныл, и если бы не ночная вчерашняя терапия, то неизвестно вообще, чем бы кончилось. А так ничего – сник немного, но все ж таки держался.

Во-вторых, Странника тут не видели ни вчера, ни позавчера и никогда вообще. Хотя с другой стороны людей тут, – по словам трактирщика, – «мимо много всяких бывало, и за всеми, ясно дело, – не уследишь». Вот и сейчас в деревне парочка пришлых крутилась, но они все больше по части приработка сезонного интересовались. Необычностей тут никаких отродясь не бывало, чудес тоже, и с погостом проблем в деревне не знали – мертвецы с него не сбегали и, вообще – все там тихо-мирно было, как тому и положено.

Вот, собственно, и все новости, в той, конечно, части, что леди Кай с ее спутником интересовать могли. Трактирщик, понятно, на жизнь смотрел совсем из другого угла, и то, о чем его Осси с Эйрихом выспрашивали, считал за пустое. Ну, да ведь каждому – свое…

А так, по всему выходило, что в деревне делать больше нечего и пора двигать дальше, и, хоть и хорошо тут было, но дело – есть дело, а для всего другого и время и место еще сыщется. Пока же надо было искать дорогу, что могла привести леди Кай к цели, до которой оставалось еще то ли три – то ли четыре ступени – это уж как считать.

Хилависта, вот, несмотря на сделанное ему подношение, остановку эту по-прежнему воспринимал как помеху и пустую трату времени, упорствуя, что раз не он портал открывал, то и неизвестно где они сейчас находятся, да и Хода тоже придерживалась на этот счет мнения схожего, полагая, что от намеченного маршрута они несколько отклонились. Не сами конечно, но это по большому счету ничего не меняло.

Понять же, как оно на самом деле, и где они оказались – было совершенно невозможно, рассудить тоже, а потому ответ на этот вопрос предстояло получить самым что ни на есть экспериментальным путем.

С этим и вышли.

Впереди шагали Осси и Эйрих, снова и снова переживающие сладкие мгновения прошлой ночи и полные планов на светлое будущее, а чуть позади плелся хилависта, как всегда недовольный жизнью, погодой, спутниками, да и вообще всем на свете.

А потом пошел дождь.

Он не был сильным и не лил как из ведра. Просто тучи как-то быстро и незаметно затянули все вокруг, а потом прилегли на землю, укрыв собой и дорогу и лес, да и весь, казалось, мир. И теперь он насквозь состоял из воды, которая висела в воздухе мелкой противной пылью, нехотя сползающей вниз на землю.

Видимость разом упала до нескольких шагов, а разобрать, что там дальше скрывается и творится в густой кисее ленивого дождя не было ровно никакой возможности. А поэтому когда из мутной пелены вдруг вынырнул арбалетный болт, тяжелым рассерженным шмелем прожужжавший совсем рядом с ухом, ни Осси, ни Эйрих, ни хилависта, ни, даже, Хода оказались к этому не готовы.

Но выводы сделали и второго приглашения дожидаться не стали.

Мигом рассыпались в стороны под призрачную и ненадежную защиту кустов, но с линии обстрела ушли. Вот только продолжения не последовало. То ли потерял их невидимый стрелок, то ли еще что, – но второго выстрела не было.

Мир замер, застыв в ожидании, а затем из дождя на дорогу шагнули четыре фигуры, до этого надежно скрытые мутным водяным занавесом. Шагнули, и тут же разделившись, скользнули к Осси и Эйриху, не давая им сойтись вместе, демонстрируя, тем самым, вполне серьезный настрой и великолепную слаженность.

Миг, и в воздухе зазвенела сталь, сталкиваясь в частых и сильных ударах, походя разрывая на мелкие брызги серебряный бисер дождя.

Ни звука, ни слова не было произнесено нападавшими, и это пугало больше всего, ибо означало, что противостоят леди Кай на этот раз люди далеко не случайные, да и в быстрых уверенных движениях их сквозила одна только холодная рациональность, сильно похожая на многолетнюю воинскую выучку.

Фигуры скользили, как тени, перетекая из одной позиции в другую и осыпая леди Кай градом жутких ударов. В два клинка орудовали встреченные посреди дороги незнакомцы, и противостоять этим четырем смертоносным веерам, вспарывающим воздух прямо перед лицом леди Кай, было очень тяжело.