Текст книги "Знак W: Вождь краснокожих в книгах и на экране"

Автор книги: Андрей Шарый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Андрей Шарый
Знак W: Вождь краснокожих в книгах и на экране

Пьер Брис и Гойко Митич на тропе войны

Вождь апачей нашел стрелу мести. Его глаза зорки, ноги легки, его рука сжимает быстрый, как молния, томагавк. Он будет искать убийцу и возьмет его скальп за жизнь Горной Розы.

Клятва Виннету

Я прекрасно помню тот день, когда впервые в жизни посмотрел кино про индейцев. Лето 1972 года, областной центр. Ранним душным вечером мама ведет меня, без пяти минут первоклассника, в кинотеатр “Спартак”. В похожем на амбар кинозале с фанерным потолком не предусматривалось кресел, зрители рассаживаются на деревянных скамьях, лузгают купленные у входа семечки, шелуху сплевывают на пол. Демонстрируется фильм “Белые волки” (производство ГДР), в главной роли – Гойко Митич.

Неважного качества копия, к тому же почему-то черно-белая, но во всей моей семилетней жизни не было впечатлений ярче. Я вышел из кинотеатра ошарашенный, потный, как после бани, унося в хилой мальчишеской груди всю боль индейского народа и невероятную, ну просто невероятную жажду опаснейших приключений и немедленной борьбы за справедливость. Мама-то, конечно, ничегошеньки в этом не понимала. Да я ей и не говорил…

Я помню и тот день, когда Большое Индейское Приключение окончилось. Весна 1982 года, столица нашей Родины. Без пяти минут выпускник, я веду в кино свою школьную любовь Иру, хитро выбрав в афише и романтическое, и героическое сразу. Демонстрируется фильм “Братья по крови” (производство ГДР), в главных ролях – Гойко Митич и Дин Рид. Ни мне, ни моей спутнице кино не понравилось. Ире не хватило романтики, а мне вся индейская героика сопротивления показалась картонной. Взгляд Гойко Митича уже не пробирал, как когда-то. Ну и не станешь же с девушкой-то вести беседы о краснокожих вождях! Да я и не вел…

Мое индейское десятилетиебыло похожим на ваше. Оно состояло из хаотичной беготни по двору, осмысленность которой дано постичь только тем, кто участвовал в этом броуновском движении; из продранных новых штанов; из потайного ночного чтения при фонарике книжки про последнего из могикан; из нехорошей зависти к однокласснику, выставившему на парту каучуковую фигурку воина племени команчей; из устройства вигвама в лесу и хижины белого охотника на стройке в соседнем микрорайоне. Ну и из кино, конечно, с билетом за пятнадцать или сорок копеек, смотря на какой сеанс попадешь.

Когда я учился в пятом, наверное, классе, по воле советского кинопроката, запустившего волной повтора западногерманский сериал 60-х годов, к Ульзане и Зоркому Соколу присоединились Виннету и Верная Рука. Гойко Митич так и остался для меня главным индейцем, единым во многих ипостасях, как Господь Бог. А Виннету – он и был Виннету, я тогда даже имени актера Пьера Бриса не знал. Книжек Карла Мая, который придумал вождя апачей, в Советском Союзе не издавали, оттого происхождение Золотой горы и Серебряного озера казалось слегка туманным. В титрах указывалось: “По романам Карла Мая”, но, спрашивалось, если по этим романам снимают столь замечательное кино, то почему в самой читающей в мире стране о таком писателе никто не слышал?

В советском пантеоне детских героев краснокожие вожди стояли особняком, потому что создавали вокруг себя обширную территорию игры и давали простор для подражания. Структура этой игры была уникальной, она включала в себя куда больше элементов, чем любая другая дворовая забава: экзотическая, иностранная, дикая, природная, с развитой системой символов и знаков, с минимумом инвентаря, с небезопасными кострами и стрелами, с криками кукушки и филина, даже с собственным языком и квинтэссенцией его, строгой максимой “Я все сказал. Хау!”. Сложный мир благородных дикарей, в котором не содержалось ровным счетом ничего от повседневной жизни, заполненной глупыми и неприятными повинностями – уроками, уборкой комнаты, послушанием, – было очень просто и невероятно интересно воссоздавать. Во всамделишность такого построения никто из пацанов во дворе не верил, но и от сказки индейский мир тоже отличался, он помещался где-то посередине между вымыслом и реальностью. Однако свободу мы с Гойко Митичем, кажется, понимали одинаково: скакать день и ночь по прерии и чувствовать себя вольным как ветер.

Советский киножурнал утверждал: если в кадре появлялся Гойко Митич, название фильма уже не имело значения. Первая главная роль Митича, вождь дакота Токей Ито. “Сыновья Большой Медведицы”, 1966 год.

Играть “в индейцев” считалось престижнее, чем “в войну”, “в красных и белых” или “в шпионов и пограничников”. Даже самые популярные отечественные герои дворового фольклора, Неуловимые Мстители, уступали Ульзане и Зоркому Соколу, потому что приключения Даньки и Валерки выглядели доморощенными. “Неуловимые” хотя бы косвенно были продуктом школьной программы, с самого первого сентября насквозь прошитой рассказами о пионерах и комсомольцах, поэтому перевоплощение в этих персонажей не таило в себе ни грана волнующе-запретного. Науке малоизвестны случаи дворовых игр в Мальчиша-Кибальчиша, Васька Трубачева, Тимура и Вольку Костылькова. Ну кому могло такое прийти в голову: подражать октябрятам или пионерам-героям!

Советская машина идеологического воспитания формировала нравы и вкусы подрастающего поколения без особой оглядки на мировой опыт, у нас ведь своя культурологическая практика. Система разрешений была не так обширна, как система запретов, поэтому пустоты приходилось заполнять, искать им замену, поэтому компенсаторную функцию выполнял отечественный суррогатный продукт, хотя качество его иногда и оказывалось ненамного хуже заграничного оригинала. Но почему “вместо”, а не “вместе”? “Ну, погоди!“ вместо “Тома и Джерри”, “Белое солнце пустыни” вместо “Великолепной семерки”, Дин Рид вместо Элвиса Пресли, “Волшебник Изумрудного города” вместо “Волшебника из страны Оз”; конечно же, никакого Джеймса Бонда, Дракулы, Бэтмена; Фантомас, Зорро, Тарзан – только в кино и никогда – в книгах.

Союз благородства и мужества. Пьеру Брису и Гойко Митичу иногда приходилось вместе выходить на тропу войны. Виннету и Белый Ворон в фильме “Трубка мира”, 1964 год.

Серия гэдээровских “индейских” фильмов стала прямой реакцией на экранизации “североамериканских” романов Карла Мая в Западной Германии – с “правильной” трактовкой освоения Америки, в “верном” идеологическом склонении. Историки кино теперь удерживаются от прямых сравнений: кто лучше – Гойко Митич или Пьер Брис, DEFAили Rialto Film? Может быть, киноведы не проводят параллелей еще и потому, что фильмы эти сняты по-разному и для разного: одни – чтобы в первую очередь развлекать, другие – чтобы главным образом учить. Хорошо, что большую часть своего индейского десятилетияя ничего этого не понимал, а когда понял, то и десятилетие кончилось, вместе с детством. Виннету с Ульзаной перестали быть мне нужными так, как прежде.

Романы Карла Мая я прочитал на четверть века позже, чем положено по всем законам Большого Индейского Приключения. Поэтому клятва вождя апачей Виннету кажется мне всего лишь отличным образчиком постмодернистской прозы.

1
КАРЛ МАЙ: НЕИСПРАВИМЫЙ ЛГУН

– Откуда вы взялись и кто вы такой?

– Я писатель.

– Вы пишете книги? – На лице охотника появилось выражение не то подозрительности, не то жалости. – Как у вас со здоровьем, сэр?

Он покрутил указательным пальцем у виска.

– Я стреляю бизонов потому, что хочу есть. А для чего вы пишете книги?

Из разговора Олд Шеттерхэнда с охотником по прозвищу Безухий

Карл Фридрих Май появился на свет далеко от американских прерий. Он родился 25 февраля 1842 года в поселке Эрнстталь, в узеньком трехэтажном домике с островерхой крышей, втиснутом в ряд таких же неприметных строгих зданий на улице Нидергассе. Теперь это “мемориальный литературный дом-музей” симпатичного бледно-зеленого цвета, а полтора столетия назад он был серо-бурым, как и весь квартал. Саксония, Эрнстталь, окрестности Хемница, середина XIX века. Бедный край богатой немецкой земли: сельское хозяйство, давно выработавшие свое серебряные шахты да ткацкие фабрики, не справляющиеся с конкуренцией со стороны английских мануфактур. Карл был пятым ребенком в семье 32-летнего ткача Генриха Августа Мая и 27-летней Кристианы Вильгельмины, урожденной Визе. Из четырех старших сестер Карла к моменту его появления на свет в живых осталась только одна. Семья жила почти в нищете. Саксония страдала от засухи; голод в рабочих семьях, где иногда питались одной картошкой был обычным явлением. Май позже скажет об этом так: “Безработица, неурожай, дороговизна, революция – четыре слова, которые все объясняют”.

Литература стала для Карла Мая способом воплощения мечты. Писательское воображение оказалось сильнее норм буржуазной морали, которым он не собирался следовать.

Детство и юность Карла Мая дадут фору диккенсовскому сюжету о Дэвиде Копперфильде. С младенчества Карл страдал куриной слепотой. Наиболее вероятно, что гемералопией(потеря зрения при сумеречном и ночном освещении) он заболел от вызванной недоеданием нехватки в организме витаминов A и D. Когда мальчику исполнился год, он ослеп полностью. Детские ощущения Май описал на склоне лет в книге воспоминаний “Моя жизнь и стремления”: “Я не знал, как выглядят человек, собака, стол; я мог только попытаться представить себе, как все это выглядит. Не внешний облик людей и предметов, а их внутренняя суть оказалась для меня важной”. На лечение у хороших врачей денег не хватало; системы медицинского страхования в Саксонии не существовало. Мальчика потчевала народными средствами бабушка по отцовской линии, Иоганна Кристиана. Она же рассказывала слепому внуку сказки: “Бабушка была для меня отцом и матерью, учителем и наставником, светом и солнцем, которых не хватало моим глазам”.

Писатель утверждал, что именно в ту пору начало развиваться его воображение сочинителя-выдумщика. И биографы уверены, что проведенные в слепоте четыре детских года оказали принципиальное воздействие на характер Карла Мая и даже на стиль его письма. Анализ знаменитой сцены из первого романа о Виннету, в которой Олд Шеттерхэнд среди глухой ночи освобождает привязанного к столбу пыток вождя апачей, показывает, что написана она человеком, который “кожей чувствует”, что такое кромешная тьма, считают литературоведы. Подобные сцены встречаются и в других произведениях Мая (“Скаут”, “Из Багдада в Стамбул”). Героя нескольких своих романов и рассказов, Олд Шурхэнда, Май сделал в детстве слепым. Так что не случайно в одном исследовании творчества немецкого писателя есть специальная глава под названием “Тема слепоты в произведениях Карла Мая”. В мемуарах он объясняет перенесенной в детстве психологической травмой и последующие девиации в своем общественном поведении. В пору расцвета славы Карла Мая недоброжелатели писателя на все лады обсуждали его “прирожденную склонность к совершению преступлений”. Не исключено, что Май преувеличивал значение печального детского опыта, намеренно сгущая краски: “В моей детской слепоте – ключ к моим произведениям, в ней мое отличие от других людей, – еще одна цитата из книги “Моя жизнь и стремления”. – Для меня существуют только людские души; ничего, кроме человеческих душ. Только тот, кто был, подобно мне, слепым, а потом обрел зрение; только тот, кто развил в себе столь многообразный и глубокий внутренний мир, способен до конца понять мои чувства и ощущения; только такой человек имеет право критиковать меня”.

Но Карла Мая критиковали многие, и не только слепые с детства.

Грустная история детской болезни вдруг окончилась счастливо. В 1846 году Кристиана Май окончила курсы акушерок и вместе с сыном отправилась сдавать экзамены в Дрезденскую хирургическую академию. Слепенький Карл впервые в жизни попал в большой город, поразивший его обилием незнакомых шумов, запахов и ощущений. Здоровьем мальчика занялись видные местные профессора, и после месячного курса лечения к пятилетнему малышу вернулось зрение. По всей видимости, причина заболевания заключалась скорее в отсутствии квалифицированной медицинской помощи, чем в серьезности недуга. Ни в одном из сохранившихся биографических документов Карла Мая нет упоминания о том, что врачам потребовалось хирургическое вмешательство.

Вместе с прозревшим сыном акушерка Кристиана вернулась в Эрнстталь. К тому времени в семье родились еще две дочери. Генрих Май, видимо, мечтал, чтобы единственный сын добился того, чего жизнь не позволила достичь ему самому. Поэтому на год раньше срока Карла отдали учиться в школу для бедных детей, в переполненных классах которой иногда занимались по 90 человек. То, что днем не успевали внушить маленькому школьнику учителя, вечерами розгами вколачивал в Карла строгий папаша. Не отличавшийся деликатностью бабушки, рассказчицы чудесных сказок, Генрих Май требовал от сына невероятного прилежания и механического заучивания учебного материала. Глава книги воспоминаний Мая о школьных годах называется коротко и ясно: “Без детства”. Хотя отец, сам не выбившийся ни в учителя, ни в доктора, заставлял сына много читать, обучил мальчика игре на нескольких музыкальных инструментах, жесткие методы воспитания привили Карлу стойкое отвращение к любому систематическому образованию.

Саксонский мальчик следовал сюжету англичанина Диккенса: в 12 лет Карл уже подрабатывал в пивной в соседнем Хохенштайне. Мамаша продолжала с периодичностью в год-два рожать дочерей, большинство из которых умирали в младенчестве (из 14 детей Кристианы Май выжили только пятеро; зато младшая дочь, Каролина, прожила 96 лет и скончалась последней из близких родственников Карла в 1945 году). Средств на образование Карла не хватало, поэтому папаше пришлось расстаться с мечтами о том, что его наследник станет доктором. Начитавшись приключенческой литературы, отчаявшийся от невозможности совместить реальную жизнь с книжными повествованиями тринадцатилетний Карл вздумал сбежать в Испанию, страну грандов и разбойников. Но отец проявил бдительность и быстро вернул беглеца домой, на сей раз почему-то не наказав его ни криком, ни розгами.

В 1857 году Карла приняли в педагогическую семинарию в Вальденбурге. Учился он за счет местного филантропа. В семинарии мальчику не понравилось: “Занятия были трудными, холодными, тупыми. Никакого восхищения религией они не вызывали”. Тем не менее, как покажет будущее, Карл вырос добрым христианином. Пятнадцати лет от роду он впервые влюбился – в ровесницу Анну Прессер. Юноша посвящал ей песни и стихи, однако Анхен вскоре забеременела от “взрослого” лавочника. На волне любовного разочарования Карл Май в 1858 году написал первый рассказ про индейцев и отправил его в журнал “Беседка” ( Gartenlaube). Редактор не разглядел в начинающем авторе таланта. Это произведение считается утерянным.

В конце 1859 года Карл Май впервые попался на воровстве: в семинарии он стащил шесть рождественских свечей, которые хотел отвезти в подарок родителям. Директорский суд оказался скорым и суровым: исключение. Карл написал прошение о снисхождении в Министерство образования Саксонии; директор семинарии, сменив гнев на милость, поддержал просьбу. Юноше разрешили продолжать образование в педагогическом училище в Плауэне, которое Май через год с лишним с горем пополам без всякого удовольствия окончил.

С завершением учебы не прекратились неудачи. В школе в Глаухау учитель Карл Май успел проработать всего лишь 12 дней. На молодого преподавателя пожаловался его квартирный хозяин. В интерпретации Мая история выглядела так: за невинный поцелуй 19-летней жены хозяина, которой Карл взялся давать уроки игры на фортепиано, ревнивый супруг наябедничал директору школы. Мая немедленно уволили. Он устроился в фабричную школу в Алтхемнице, где его поселили в одну квартирку с местным библиотекарем. Вскоре Май “позаимствовал” у соседа старые часы – и эта кража была открыта; на сей раз не обошлось без вмешательства полиции. Преступник получил шесть недель тюрьмы. В мемуарах Май описывает и этот казус: юноша якобы имел от хозяина позволение пользоваться часами, правда, довольно широко трактовал условия этого разрешения. Маю запретили преподавать. В том же году его вознамерились призвать в армию, но из-за близорукости и язвенного заболевания признали негодным к воинской службе.

Он вернулся домой и попытался давать уроки в Эрнсттале. Ему запретили и частную практику. Жизнь оборачивалась кошмаром: государство, коллеги, общество, родственники, девушки, друзья – все отвернулись от него. Карл не оправдал надежд родителей, жертвовавших последним, чтобы дать единственному сыну приличное образование. Невысокого роста, в детстве перенесший тяжелое заболевание, как полагают некоторые биографы, еще и с предрасположенностью к рахитизму, он страдал также нервным расстройством… “Мною владела только одна мысль: отомстить. Отомстить владельцу несчастных часов, донесшему на меня, чтобы выгнать с квартиры; отомстить полиции, судье, правительству, всему человечеству, всем вместе! Я ведь был выдающейся личностью, с чистой душой, невинной, как у ягненка. А мир взял и зачеркнул мое будущее, мое грядущее счастье. Меня назвали преступником”.

Ночами восемнадцатилетний отверженный сочинял лихорадочные стихи, в которых живописал преследовавших его повсюду “тысячу демонов”. Характерным для этого периода творчества Мая считают стихотворение “Ночные ужасы”: “Когда Ночь опускается на Жизнь, / Когда Смерть накрывает тебя в последнем убежище, / Когда рядом ударяет колокол вечности, / Страх останавливает биение твоего сердца…” Надеясь хоть как-то заработать, Май принялся писать музыку для местного хора, но и это творчество не принесло денег. Он вел беспорядочный образ жизни: переехал из дома родителей под Дрезден, целый год колесил по Саксонии с театральной труппой, влюбился в балерину из Лейпцига… Однажды, оказавшись в городе Пениг, Май выдал себя за врача-окулиста Хейлига и принялся выписывать фальшивые рецепты (еще одно воспоминание о травме детства?); в ателье портного он заказал приличный костюм – и исчез, не заплатив. В Хемнице Май под чужим именем поселился в гостинице “У золотого якоря” и пытался спекулировать меховой женской одеждой. Закончились эти похождения летом 1865 года: суд в Лейпциге приговорил Карла Фридриха Мая, учителя с запретом на профессию, из рабочих, двадцати трех лет, к сорока девяти месяцам тюрьмы по совокупности совершенных преступлений. Из поэта и преподавателя он стал заключенным номер 171. Через три месяца умерла его любимая старенькая бабушка, о чем Май узнал только после выхода на свободу, – та самая, что когда-то так здорово рассказывала маленькому слепому мальчику волшебные сказки.

В тюрьме Май занимался пошивом кошельков и кожаных портсигаров. Начальники заметили у номера 171 музыкальные способности и назначили его тромбонистом тюремного оркестра и певчим церковного хора; еще несколько месяцев Май проработал клерком. В тюрьме он много читал и занимался сочинительством. Никто этих сочинений не печатал, зато молодой заключенный вел себя примерно и заслужил досрочное, за 253 дня до истечения приговора, освобождение.

Оказавшись на воле, Май завел роман с горничной по имени Августа Грасслер и принялся писать тексты для дрезденского издателя Генриха Мюнхмайера. Роман с Густой быстро завершился, литературное творчество опять не задалось. Выяснилось, что и тюремное наказание не пошло впрок. В 1869–70 годах Карл Май совершил несколько новых дерзких правонарушений, промышляя по всей Саксонии аферами, жульничеством и мелким воровством. Он ездил по городам и весям, выдавая себя то за лейтенанта полиции фон Вольфрамсдорфа, то за помощника дрезденского профессора права Шаффрата, то за писателя Хейшеля, сына герцога фон Вальденбурга. Воровал на продажу что получится: комплект бильярдных шаров, лошадь с упряжью, курительную трубку, набор полотенец из ресторана. Казалось, что преступника больше финансовой выгоды интересовали элегантность замысла и социальное положение персон, именами которых он представлялся. Жил этот врун и воришка где попало, некоторое время даже в лесной пещере; иногда наклеивал накладную бороду. Исчезая, Карл Май периодически распространял среди знакомых слухи о своей “окончательной” эмиграции в Америку.

Карл Май в костюме героя своих“ восточных” романов Кара Бен Немси. Фото Алоиза Шиссера, около 1900 года.

Такое экзотическое существование власти сочли общественно опасным: в июле 1869 года Мая опять арестовали, но он непонятным образом скрылся, в январе 1870 года беглеца поймали снова (в этот момент он выдавал себя за Альбина Ваденбаха, плантатора с острова Мартиника). Перечня экстравагантных злодеяний Карла Мая достаточно, чтобы предположить: речь шла о поступках не вполне здорового человека. Саксонская полиция не приняла эти обстоятельства во внимание, но через столетие биографы писателя обратились к специалистам. Врачи с громкими именами сделали заключение: Карл Май страдал психическим расстройством, возможно – псевдологией (патологическая лживость; склонность к придумыванию несуществующего с целью возвышения своей личности в глазах окружающих). Австралийский доктор Уильям Томас, специализирующийся на истории медицины (автор книги о причинах смерти фараона Аменхотепа), провел целое исследование о здоровье Карла Мая, опубликовав в 2005 году объемистую монографию “Карл Май. Тело и разум”. Томас довольно убедительно опровергает мнение тех исследователей, которые считали Мая тяжелым невротиком, склонным к истерикам, даже шизофреником. Тщательно проанализировав мемуары писателя, архивные документы и воспоминания современников, Томас составил список синдромов недуга, обуревавшего Карла Мая на протяжении первых 30 лет его жизни: галлюцинации, амнезия, приступы паники, разного рода фобии, признаки раздвоения личности… Вывод таков: болезни Мая были столь серьезными, что не подразумевали его уголовного преследования. Об этом, кстати, писал и сам Май, убежденный, что в “более просвещенную эпоху” его отправили бы к врачу, а не к судье. Однако правосудие сочло по-другому: Маю дали четыре года тюрьмы. Как ни парадоксально, его случай – как раз тот, когда достоинства становятся продолжением пороков. Склонность к изощренной выдумке сохранялась у писателя всю жизнь; она упрятала неудачливого литератора Карла Мая за решетку, она же принесла писателю Карлу Маю международную славу.

На сей раз он отбывал наказание в тюрьме в Вальдхайме. Ему “присвоили” не только более высокий тюремный номер (402), но и ужесточили режим содержания; свободы литературной деятельности уже не предполагалось. Май по тринадцать часов в день трудился на производстве сигар, заодно серьезно пристрастившись к курению. На склоне лет он даже считал себя экспертом по сигарам. Май избавился от табачной зависимости в возрасте шестидесяти лет, только почувствовав угрозу здоровью, – он боялся снова ослепнуть и считал, что курение негативно влияет на зрение. На четвертом году заключения ему удалось устроиться на службу в тюремную библиотеку. Встреча с пастором Иоганном Кахтой изменила духовную жизнь номера 402: лютеранин Май склонился к католицизму и даже музицировал на органе во время тюремных церковных служб по католическому обряду.

Доктор Томас полагает, что тюремный режим в сочетании с психотерапевтическими проповедями пастора Кахты и занятиями музыкой в значительной степени сгладили душевный недуг Карла Мая. Признаки неуравновешенности в его поведении с той поры так сильно не проявлялись. Через много лет во второй части трилогии о Виннету среди других персонажей Карл Май представит читателям сына нью-йоркского банкира Уильяма Олерта, похищенного злоумышленником Гибсоном, – нервического молодого поэта, страдающего психическими расстройствами. Доктор Джекил Карла Мая победил его мистера Хайда: Олд Шеттерхэнд освободил Уильяма Олерта из рук негодяя, избавив юношу и от неминуемого помешательства.

В мае 1874 года Карл Май вышел на свободу, отсидев на сей раз “от звонка до звонка”. Все нужно было начинать заново. Ему 32 года. В жизненном багаже – семь с лишним лет тюрьмы и горы неопубликованных рукописей. Ни работы, ни денег, ни связей, ни дома, ни жены. Но всего через полгода вышел в свет его первый роман “Роза из Эрнстталя”, и Карл Май начал путешествие в учебники литературы. Не было ни гроша, да вдруг алтын: старый знакомый, издатель Мюнхмайер, предложил Маю работу редактора в дрезденском журнале “Наблюдатель Эльбы” ( Der Beobachter an der Elbe). В присутствии посторонних шеф уважительно называл нового сотрудника “доктор Май”. Роман “доктора” читающая публика восприняла с неожиданным интересом. В конце 1875 года “Наблюдатель” приступил к публикации еще одного произведения Карла Мая, романа “Ванда”. В том же журнале Май планировал опубликовать и “Книгу любви”, продолжение исследования “Храм Венеры”, результат “всестороннего изучения проституции и ее корней”. Эту книгу запретили в Австрии и Германии, и Май после неприятных контактов с полицией вынужденно изъял из рукописи самые пикантные детали.

Но дела наконец-то пошли на лад: Май занялся редактированием сразу нескольких “народных” журналов. В свободное время он с невероятной скоростью писал приключенческо-авантюрные рассказы, мелодраматические романы и повести, сказки. В октябре 1875 года вышел в свет рассказ “Олд Файерхэнд”, в котором впервые упомянут благородный вождь апачей Виннету. Через год плодовитый автор на время расстался с издательством Мюнхмайера. Биографы свидетельствуют, что произошло это не по профессиональной, а по личной причине: жена Мюнхмайера планировала выдать замуж за Карла свою сестру, но потенциальный жених воспротивился. Во время одной из поездок в Эрнстталь он познакомился с простой двадцатилетней девушкой Эммой Поллмер. Завязался роман; вскоре Эмма переехала в Дрезден, где устроилась работать гувернанткой. “Они производили впечатление супружеской пары, но в конце 1879 года отношения осложнились из-за ветрености Эммы”, – указывает биограф. На страницах следующей книжки Карла Мая тут же появилась особа по имени Эмма Фоллмер, вероломно изменившая возлюбленному. Этот кризис и в романе, и в реальной жизни молодым удалось преодолеть: в августе 1880 года Карл Май и Эмма Поллмер поженились.

Имя относительно еще молодого писателя стало известным в Дрездене. Столица Саксонии слыла в ту пору одним из самых блестящих городов Германской империи, хотя былое политическое значение Дрезден потерял. С XII века Саксонией правили сначала курфюрсты, а потом короли из династии Веттинов, последний из которых отрекся от престола только в 1918 году. Главным “немецким” соперником Саксонии веками считалась Пруссия. После наполеоновских войн, в которых Саксония поддерживала Францию, Веттины утратили почти две трети своих территорий. В австро-прусской войне 1866 года (Карл Май в это время сидел в тюрьме) Дрезден выступил на стороне Вены, и поражение союзников означало фактическое подчинение саксонцев Берлину. Смирившись политически, Дрезден не утратил притязаний на роль одной из духовных столиц германского мира. Еще в конце XVII века курфюрст Фридрих Август I, известный как Август Сильный, а потом и сын его Фридрих Август II принялись строить на берегах Эльбы вторую Флоренцию. На центральной площади Дрездена воздвигли самый большой в немецких землях протестантский храм – собор Богоматери, высокую, величавую и холодную церковь в традициях барокко, прозванную в народе “Каменный колокол”. По соседству поднялся католический храм, размерами и великолепием не уступавший Frauenkirche. От алтарной стены этого собора – всего-то пара сотен метров до высокого берега реки, до знаменитой элегантной террасы, которой Август присвоил имя своего премьер-министра Генриха фон Брюля. Отсюда, с “европейского балкона”, как окрестил этот очаровательный променад Генрих Гейне, открывается великолепный вид через Эльбу. Веттины собрали в своем стольном граде разнообразную художественную коллекцию, ставшую основой экспозиции Дрезденской картинной галереи. Главным шедевром размещенной в дворцовом комплексе Цвингер коллекции была тогда и остается сейчас “Сикстинская Мадонна” Рафаэля. В Дрездене эпохи Карла Мая уже давал спектакли оперный театр, труппа которого считалась одной из лучших в Европе, – в помпезном здании, выстроенном по проекту Готтфрида Семпера. В ту пору театр только-только восстановили после могучего пожара 1869 года. На просторной Театральной площади извозчики поджидали пассажиров, а мальчишки торговали городскими газетами, в которых, как и в газетах Штутгарта или Регенсбурга, печатались произведения Карла Мая, романы или рассказы с продолжением.

Некоторое представление об этих творениях дает даже перечень их названий: “В Сибири”, “Роза Каира”, “Приключение на Цейлоне”, “Африканец”, “Смертельная пыль”… Поденная, хотя и творческая, работа, классическая “газетная” бульварная литература, мода на которую захватила в ту пору читающую Европу. В 1879 году в одном из “американских” рассказов Карла Мая промелькнуло имя Олд Шеттерхэнда. Для издательства в Штутгарте Май в то же время впервые переработал свой любимый приключенческий роман, книгу французского писателя Габриэля Ферри “Лесной скиталец” о молодом воине Рейоне Брюлане. За годы литературной деятельности Май изготовил 29 переложений этого романа для молодежной немецкой аудитории.

Вдохновленный успехом, на рубеже 1880-х годов Май приступил к работе над новым циклом романов, так называемой ориентальной серией, и в ней тоже занимательность брала верх над достоверностью. В рассказе, переработанном позже в роман “Через пустыню”, появилась новая пара ставших впоследствии знаменитыми литературных героев. Это отважные путешественники по просторам Османской империи Кара Бен Немси (“Карл, сын Германии”) и его слуга и толмач хаджи Халеф Омар. Верхом на вороном коне по кличке Рих “сын Германии” путешествовал по Сахаре, Балканам и Ближнему Востоку, шутя расправляясь с бандитами и негодяями всех мастей. Туда же, в Сахару, на реабилитацию Карл Май потом отправил и главного героя “американской” серии своих романов, Олд Шеттерхэнда. Дрезденская газета Deutsche Hausschatz,много лет из номера в номер печатавшая произведения Мая, сообщала, что о приключениях в экзотических краях он не случайно пишет от первого лица: “Автор этих занимательных рассказов лично посетил все те страны, о которых идет речь в повествовании. Недавно он вернулся из поездки по России, Болгарии, побывал в Константинополе и даже привез ножевой удар в качестве сувенира. Он не любит путешествовать в вагоне комфортабельного поезда с записной книжкой в руках, он выбирает более сложные маршруты”.