Текст книги "Улыбка Кауница"

Автор книги: Андрей Саломатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Заберите это, – сказал Тюрин поскучневшей медсестре и кивнул начашку дымящегося кофе. – Я не буду.

– Дело ваше, – равнодушно ответила медсестра.

Оставшись один, Тюрин перевернулся на бок, накрыл голову подушкой и жалобно застонал. Он бормотал проклятья в адрес Николая и даже немножко всплакнул. В такие минуты, когда Тюрин особенно остро ощущал собственную ничтожность, на какое-то время он вдруг становился храбрым до безрассудства. Сколько раз в мечтах Тюрин расправлялся с самыми отпетыми головорезами: бил их ногами, разрезал ножом, сдавал в милицию, но с Николаем он ничего не мог сделать даже в этих бредовых фантазиях. Его мучитель был непобедим. Николая не брали воображаемые пули, воображаемые ножи ломались об него, как спички, воображаемая дубина отскакивала от головы Николая, и даже милиция, как воображаемая, так и реальная, ничем не могла помочь Тюрину. Оставшиеся сутки Тюрин проспал. Изредка он просыпался, вспоминал о своем позоре и снова засыпал. А когда Николай снова появился в палате, он облегченно вздохнул и даже обрадовался его приходу. Думать о справедливом возмездии рядом с этим чудовищем было невозможно, и не имело смысла. Тюрин вновь почувствовал себя щепкой посреди широкой реки и с облегчением отдался этому чувству. Совесть больше не мучила его в этот день. Тюрину было не до нее. Наоборот, ему нравился тот переполох, который поднялся из-за его отъезда. Тюрину и раньше приходилось выписываться из больниц, но тогда все выглядело очень буднично. Зато сейчас две молоденькие практикантки, щебеча, помогли ему одеться. Старшая сестра каждую минуту забегала в палату и справлялась, как идут дела. Затем Тюрина уложили на носилки, и важный доктор минут десять консультировал его, как надлежит питаться и какой соблюдать режим.

До машины Тюрина несли все те же здоровые санитары. В это время две медсестры поправляли на нем отутюженный пиджак, а гуляющие больные смотрели ему след, и Тюрин прочитал на их лицах уважительный вопрос: "Что это за птица? Не иначе как номенклатурный работник районного масштаба, а то и областного".

"Скорая" действительно оказалась скорой. До дома доехали почти мгновенно, с эффектным завыванием сирены. И когда Тюрина внесли в его квартиру, он уже не удивился тому, что комната была прибрана, постель разобрана, а на неведомо откуда появившемся журнальном столике стояла большая ваза с фруктами и несколько пузырьков с лекарствами.

Помогая себя раздевать, Тюрин думал о том, как все-таки приятно побыть иногда всеми уважаемым человеком, или хозяином, или... Дальше Тюрин не пошел, не желая портить себе настроение.

Его аккуратно положили на диван, накрыли одеялом и пожелали спокойного выздоровления. А когда Николай наконец проводил санитаров, и они остались вдвоем, Тюрин растроганно сказал:

– Спасибо, Коля. Честное слово, спасибо. Я, знаешь ли, человек маленький. Мне всякое внимание приятно. А откуда у нас внимание к таким как я? Нас много. Всех разве уважишь. А ты вот уважил. Спасибо тебе. Последние слова Тюрин произнес с дрожью в голосе, а Николай, довольный произведенным эффектом, стоял посреди комнаты и цокал языком.

– Что же ты, Макарыч, опять сопли распустил? Какой-то ты не мужик, ей-богу. Чуть что – раскисаешь. Уважать себя надо. Силу воли тренировать. От силы, Макарыч, кайф сильнее, чем от водки.

Водка – ерунда. Сильный человек пьет для радости, слабый – от страха.

Я, Макарыч, раньше тоже боялся: отца, учителей, начальство, а потом понял, что бояться надо только одного: что кто-то окажется сильнее тебя. Ну, а как доперло до меня, так все и пошло, как надо. – Поучая

Тюрина, Николай подошел к репродукции, которая каким-то образом уже оказалась на прежнем месте, потрогал пальцем старое темное дерево, затем вернулся к дивану и присел на краешек. – Силу, Макарыч, и показывать не надо, её и так видно. А на людях храбрятся только слабаки, сявки. Я вот позавчера в гостях был. Так там один фраер полез на меня, рубаху до пупа разодрал. Это на людях-то. Я ему на ухо: пойдем, мол, здесь-то неудобно. В подъезде хоть портки себераздирай. Что ты здесь-то ерепенишься? Испугался. Думал глоткой меня взять. – Слушая Николая, Тюрин краем глаза заметил на белом пододеяльнике какое-то движение. Он повернул голову и увидел небольшую змейку с желтыми пятнышками на шее. Сердце у Тюрина пару раз выстрелило, он сипло хрюкнул горлом и потерял сознание.

Очнулся Тюрин от пощечин и резкого запаха спиртного. Едва к нему вернулось сознание, как он услышал голос Николая:

– Макарыч, Макарыч, ну слава Богу, жив. Что же ты так испугался? Это ж я тебе ужа принес, чтоб не скучал. Домашнее животное. Вместо собаки, Макарыч.

Тюрин вполуха слушал Николая и мучился от сердечной боли. Боль эта не давала ему дышать. В груди было холодно, как на северном полюсе, перед глазами плавали темные пятна, а голос Николая, казалось, доносился откуда-то из-за стены или из глубокого колодца. "Ужа-ужаужа", – жужжало в голове у Тюрина, и сквозь это жужжание слышно было:

– Макарыч, сейчас я тебе коньячку налью. Что же ты такой пугливый-то?

– Не надо коньяку, – едва выговорил Тюрин, – от сердца... что-нибудь.

– Как это не надо коньяку? – удивился Николай. – Коньячок – первое средство от сердца. Сто грамм и все как рукой снимет. Сейчас я тебе накапаю.

Немного погодя Тюрин почувствовал, как в губы ему ткнулось что-то холодное и твердое, и в рот, обжигая язык и десны, потекло непривычно крепкое пойло. Чтобы не захлебнуться, Тюрин судорожно глотнул, закашлялся и, едва не теряя сознание от боли, закудахтал, заклокотал горлом. Он чувствовал, как горячая струя несется по пищеводу. Слышал, как на бегу она рассасывается, словно вода в сыпучем грунте, расходится по многочисленным кровеносным сосудам и вместе с кровью бежит дальше: в живот, ноги и руки, возвращается к голове, и здесь, достигнув, наконец, мозга, превращается в шум водопада, морского прибоя или лиственного леса на сильном ветру.

– Ну вот, ожил, – услышал Тюрин довольный голос Николая. – А ты говоришь – не надо. Я лучше знаю, что тебе надо, а чего не надо. Тюрин открыл глаза, и понял, что катастрофически пьянеет. Его, словно звездную галактику, закручивало в спираль, растаскивало в стороны, а рядом с неподдельным любопытством на лице и улыбкой на губах медленно вращался Николай с бутылкой в одной руке и стопкой в другой.

– Убери эту гадость, Коля, – прошептал Тюрин, – убери. Я очень боюсь змей.

– Да я убрал давно, – весело ответил Николай. – Я же не знал, что ты боишься этих червяков. Ладно, Макарыч, прости. Честное слово, не знал. Завтра принесу тебе кого-нибудь другого.

– Не надо, Коля, – пьяным голосом сказал Тюрин. – Ты меня убить, наверное, хочешь?

– Ну ты даешь, Макарыч, – возмутился Николай. – Я же тебя с того света вытащил. Да если бы я хотел, то давно бы тебя оприходовал. Я же говорил, что своих не трогаю. Давай-ка ещё стопочку, а то ты мелешь сам не знаешь что. – Николай налил коньяку и, не дав Тюрину возразить, влил спиртное ему в рот.

Тюрин сделал большой глоток, попытался отвернуться к стене, но

Николай опередил его. Свободной рукой он взял Тюрина за подбородок, повернул к себе и заставил допить коньяк.

Через минуту Тюрин сделался совершенно пьяным, а ещё через какое-то время Николай заставил его выпить третью стопку. Последнее, что Тюрин видел, это то, что Николай вытирает бутылку носовым платком. Вскоре после этого Тюрин забылся пьяным сном, и на этот раз ему не снилось абсолютно ничего.

Пробуждение Тюрина было не просто тяжелым. Проснулся он от ощущения близкой смерти. Он слышал, как она подбирается к нему, видел её темные пустые глазницы и отблеск уличного света на отполированном лезвии косы.

Обливаясь горячим потом, Тюрин открыл глаза и понял, что на дворе ночь. В комнате было темно и тихо, как в склепе: молчала улица, молчал давно остановившийся будильник, спали соседи снизу и сверху,слева и справа, и только внутри у Тюрина как-то растерянно, послепому в ребра тыкалось сердце. Казалось, что из последних сил оно пытается найти выход из своего темного убежища, глотнуть немного свежего воздуха и освободиться от надоевшей тяжести тюринского тела.

Тюрин попытался набрать в легкие побольше воздуха, но не сумел тяжелая, сковывающая боль вспыхнула одновременно в двух местах: в груди и в голове. Он подумал, что умирает и эта мысль почему-то нисколько не напугала его.

"Вот и все, – равнодушно подумал Тюрин, – скучно как-то подыхать в темноте. Если бы не Коля, я бы ещё пожил лет десять, а может и больше". Он вспомнил механическую лягушку, живую змею, и коньяк и почти догадался, для чего все это было нужно Николаю. Он даже слегка оживился, зашевелил пальцами и посмотрел на стол. Со стороны окна стеклянные предметы едва-едва светились тонким голубоватым абрисом.

"Сволочь, – подумал Тюрин, – как он хитро решил меня в могилу отправить. И это за то, что я не выдал его".

Обида придала Тюрину силы. Он попытался подняться и после нескольких неудачных попыток ему удалось сесть.

– Я же ещё жив, тварь, – дрожа от слабости, прошептал Тюрин, – я ещё успею. – Со стоном он дотянулся рукой до бутылки, взял её за горлышко и постучал в стену. Немного подождав, он постучал ещё раз, а затем ещё и еще. После этого Тюрин поставил бутылку на место и повалился на подушку. Ему вдруг стало очень холодно, так холодно, что зубы начали выбивать дрожь, а все тело ощетинилось гусиными прыщами. Тюрин потянул на себя одеяло и тут услышал, как в коридоре открылась и закрылась соседская дверь. Почти сразу после этого к нему в дверь постучали, и он понял, что его партнер по домино услышал стук.

– Сейчас, Василь Петрович, сейчас, – забормотал Тюрин.

Стук повторился. На этот раз сосед постучал сильнее, и Тюрин услышал его голос:

– Макарыч, ты чего? Макарыч?

– Иду, иду, – задыхаясь от боли, крикнул Тюрин. Он довольно ловко сполз с дивана и, держась одной рукой за сердце, а другой за стену, причитая, побрел к двери.

– Макарыч, – беспокоился за дверью сосед, – отзовись хотя бы. Помер что ли?

– Иду, иду, – крикнул Тюрин. Он уцепился за дверную ручку, навалился на дверь всем телом и свободной рукой быстро справился с замком. Сосед пролез в образовавшуюся щель, пошарил рукой по стене и включил в прихожей свет.

– Что случилось, Макарыч? – спросил он, оглядывая Тюрина. – Плохо что ли? Давай-ка я тебя до постели доведу.

– Плохо, Василь Петрович, – тяжело дыша, ответил Тюрин. Он стоял, держась за ручку двери, похожий на привидение, а сосед, коренастый мужик того же возраста, ухватил Тюрина за талию и аккуратно повел в комнату.

– Извини, Василь Петрович, – забормотал Тюрин на ходу. – Сказать коечто надо. А то боюсь не успею.

– Да ладно, чего там, – ответил сосед. По пути он включил свет в комнате, затем усадил Тюрина на диван и помог ему лечь.

– Ты присаживайся, Василь Петрович, – хватая ртом воздух, прошептал Тюрин. – Страшно такое рассказывать, но не могу я. Помру и никто не узнает.

– Так уж и страшно, – не поверил сосед. – Да и умирать тебе рановато. Что это ты раскис, Макарыч? – Он подтянул пижамные штаны, подошел к противоположной стене и ткнул кургузым пальцем в репродукцию.

– Хорош генерал, а?! Продай за бутылку.

– Бери, бери, Василь Петрович, – торопился Тюрин. – Бери так.

– Да ну? – удивился сосед.

– Я же сказал, бери, – сквозь зубы проговорил Тюрин. – Дай мне сказать...

– Да ты говори, говори, я слушаю, – ответил сосед и недоверчиводобавил: – Что, правда что ли отдашь?

– Да возьми ты его ради Бога, Василь Петрович, и иди сядь. Тяжело мне через всю комнату, – умоляюще проговорил Тюрин.

– Ну, спасибо, – снимая репродукцию со стены, поблагодарил сосед. – Ты не бойся, я в долгу не останусь. – Он прислонил раму к платяному шкафу, подошел к дивану и сел рядом с Тюриным. – Ну, что там у тебя такое страшное? Недостача, что ли?

– Я не бухгалтер, я с деньгами дела не имею, – ответил Тюрин и перешел на шепот. – Ты Николая знаешь? Ну, из пятьдесят первой квартиры?

– Ну, знаю, – ответил сосед.

– Убийца он, – холодея от ужаса, сообщил Тюрин, – я сам видел, как он труп с перерезанным горлом в ванной полоскал. Так вот, теперь он меня хочет на тот свет отправить.

– Да ну?! – не поверил сосед.

– Честное слово, Василь Петрович. Ну что, я тебе врать что ли буду? Зачем мне на человека такую напраслину возводить? Сам посуди. – Тюрин уже не шептал, а астматически сипел. Голова его слегка подергивалась, глаза были вытаращены, как у морского окуня, а хилая грудь как-то рывками, с разными промежутками поднималась и опускалась под тонким одеялом.

Соседа окончательно убедил вид Тюрина. Трудно было даже предположить, что человек в таком состоянии может рассказывать небылицы.

– И что теперь? – испуганно спросил Василь Петрович.

– Он не знает, что я тебе рассказал, – торопился Тюрин. – Напишешь анонимку в милицию...

В это время в прихожей скрипнула дверь и в комнату, ненатурально зевая и почесываясь, вошел Николай. Увидев его, Тюрин издал крик раненой птицы, сердце у него два раза бухнуло и затихло. Тело сразу как-то обмякло, а нижняя челюсть медленно отвалилась на грудь. Николай перевел взгляд с Тюрина на Василия Петровича. Тот сидел бледный и с таким отчаянием в глазах, что даже последний дурак догадался бы, о чем говорили эти два человека минуту назад.

– Понятно, – по-деловому сказал Николай. – Ты бутылку трогал?

– Нет, – глядя прямо в глаза Николаю, выдохнул Василий

Петрович. – Ничего не трогал. – Затем он спохватился, выкинул вперед руку и показал на репродукцию. – Вот! Картина! Он мне сам её подарил! Честное слово!

– Ну подарил и подарил, – миролюбиво сказал Николай. – Повесишь дома на стену. Будет память об этом... – Николай кивнул в сторону Тюрина и продолжил, – ...болтуне. Видишь, Петрович, до чего язык может довести? Окочурился мужик, а мог бы ещё жить. Ты-то, надеюсь, не такой?

– Нет, нет, не такой, – очень убедительно ответил Василий Петрович.

– Ну и молодец, – сказал Николай. – Он тебя сам позвал?

– Да, – закивал Василий Петрович.

– Вызови сейчас "Скорую", расскажешь, как он тебя позвал. В общем, все расскажешь, кроме одного.

– Да, я понимаю, Коля. Ну что же ты меня дураком что ли считаешь? Понимаю.

Николай подошел к Василию Петровичу, выдержал минутную паузу, от которой у того похолодело в груди, и сказал:

– Слабость у меня одна есть, – тихо проговорил Николай. – На своих рука не поднимается. Ты цени это, Петрович.

– Ну что ты, Коля, – дернулся Василий Петрович. – Я же понимаю. Чтобы не встречаться взглядом с этим страшным человеком, Василий Петрович испуганно смотрел на репродукцию, как будто пытался разглядеть что-то на горизонте, за пределами незнакомого города. Он всматривался в едва заметные крыши пригорода Вены, затем взгляд его заскользил по напудренному парику и спине канцлера, обозревающего свои владения.

– Правильно, – Николай подошел к шкафу, не глядя, снял сверху пачку червонцев и протянул её Василию Петровичу. – Тебе за труды. А теперь беги звонить. Только помни: я погорю, без меня не проживешь и дня. Помрешь с горя.

Николай ещё раз посмотрел на Тюрина. Тот лежал с полуприкрытымиглазами, оскалив зубы в какой-то потусторонней сумасшедшей улыбке.

– Смеется, падла, – беззлобно сказал Николай. – Ну беги, беги,

Петрович. Утро скоро.