Текст книги "Улыбка Кауница"

Автор книги: Андрей Саломатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Антиквариат, – оценил Николай.

– Возьми себе, – почти выкрикнул Тюрин. Он соскочил с дивана и мгновенно очутился у стены. – Подарок. Я тебе её дарю. Бери-бери.

– Не надо. Пусть у тебя висит. – Николай вытянул руку из кармана и пристроил за дубовой рамой небольшой сверток. – Это деньги, – пояснил он. Пригодятся.

– Не надо, – испугался Тюрин и взмолился: – Я прошу тебя...

– Надо, – спокойно оборвал его Николай. – Ты же ко мне за деньгами приходил. – Затем, ухмыльнувшись, он добавил: – Трешки нет. Вот, возьми что есть. Чем богаты. Отдавать не надо. Это подарок.

– Коля, – жалобно запричитал Тюрин, – не надо мне денег. Честное слово, не надо. Я и так никому ничего не скажу.

– Дурак ты, Макарыч, – печально проговорил сосед. – Тебе же все равномолчать. Так уж лучше за деньги, чем бесплатно. Смотри, Макарыч, береги себя. – Николай как-то совсем по-человечески, доверчиво потянулся и широко зевнул. – Пойду я, посплю. Значит, я надеюсь на тебя, Макарыч. Смотри, спать буду спокойно. – Он щелкнул австрийского канцлера по носу. Умели, бля, жить. И ты учись. Тогда все будет о'кей. Понял?

– Понял, – обреченно кивнул Тюрин.

3

На следующий день Тюрин пришел на работу раньше обычного. Ночь он провел отвратительно, все время вставал, пил воду и, проходя мимо репродукции, косился на пачку купюр толщиной в палец, которая так и осталась торчать из-за рамы. На душе у Тюрина было пусто, как после приступа рвоты. Всякую мысль о Николае и его жертве он гнал от себя и старался думать только о том, как он устал. Страх покинул Тюрина, но осталось какое-то предощущение неотвратимой беды, животное предчувствие грядущей катастрофы.

Лежа на диване, Тюрин часто трогал левую сторону груди, пытаясь на ощупь проверить работу сердца, а оно билось нормально, без перебоев, но словно у раскрытой форточки. От этого Тюрину казалось, что в комнате холодно и промозгло. Он натягивал на себя одеяло, ворочался и тяжело вздыхал.

После ухода Николая Тюрин так и не решился близко подойти к репродукции. Цвет червонцев напоминал ему розовые капли на белой поверхности ванны. Эти капли почему-то особенно четко отпечатались в его памяти. Он даже видел их ночью в одном из кошмарных снов. Они фонтаном вылетали из черной безобразной раны, тяжелые, как дробь, и совокупившись со своими предшественницами, скатывались вниз, чтобы уступить место точно таким же.

Уже под утро Тюрин увидел сон, после которого он сразу поднялся и ушел на работу, забыв позавтракать и даже причесаться. По правдоподобию и яркости видение нисколько не уступало яви, и, очнувшись, Тюрин не мог с уверенностью сказать, видел он это в действительности или здесь поработало больное воображение.

В очередной раз перевернувшись на другой бок, Тюрин услышал тихий бумажный шелест, будто сквозняк пошевелил на столе газету. Еще совсем недавно, до этой дикой истории, он не стал бы интересоваться, что шуршит, но измученный страхом, он снова почувствовал свою полную беззащитность перед вселенским злом, которое сейчас олицетворял для него сосед-мокрушник.

Скорее машинально, чем сознательно, желая только рассмотреть, в каком обличье пришла к нему безносая, Тюрин резко откинул одеяло и опустил ноги на пол. Вначале ему показалось, что в комнате никого нет, но приглядевшись, Тюрин заметил у противоположной стены черный силуэт высокого изящного человека.

В комнате было достаточно темно, и разглядеть гостя не представлялось никакой возможности. И в то же время видно было, как рассеянный в ночном пространстве свет отражается в тонком золотом орнаменте на длинном распахнутом камзоле. Где-то под подбородком непрошеного гостя, с периодичностью вдоха и выдоха, поблескивали контуры атласного банта, а немного выше едва заметно выделялись два белесых круглых пятна. Иногда на мгновение они исчезали, но тут же появлялись вновь, и Тюрин сразу, без разглядывания и гадания признал в них человеческие глаза.

– Кто вы? – одними губами прошептал Тюрин. Черная тень медленно отделилась от стены и так же медленно стала приближаться к хозяину квартиры. С каждым шагом черты лица непрошеного гостя и детали костюма становились все четче. Тюрин уже мог различить более темные впадины глаз, тень от носа и безвольный узкий подбородок. Он даже сумел разглядеть, что волосы, а вернее парик у незнакомца цвета старого серебра. Когда же между ними осталось не более полутораметров, Тюрин вдруг узнал этого человека, испугался до полусмерти и, вскрикнув: "Боже мой", откинулся на спинку дивана.

– Хватит тебе, – голосом Николая проговорил оживший австрияк. – Ты же не баба, а я не покойник. Что ты орешь? – Гость говорил тихо и внятно. Тюрин видел, как шевелятся его губы, как тускло мерцает свет в золотой оторочке канцлерского камзола. Видел и не верил своим глазам.

– Я к тебе вот по какому делу, – сказал ночной визитер. – Ты, пожалуйста, не обижай Николая, возьми деньги. Надо уметь использовать все, что происходит с тобой в жизни. Случилось, ну что ж, ты не виноват. От всего не убережешься. Знаешь поговорку: "дают – бери, бьют – беги"? – гость усмехнулся в усы. – Ты же трус, в милицию не пойдешь. Так что бери и все будет о'кей.

– Нет, – прошептал Тюрин, – не могу.

– Дурашка, – задушевным голосом продолжил гость, – возьмут Николая, он все равно скажет, что давал тебе деньги. Ты уже соучастник. От судьбы не уйдешь. Бери и радуйся, что остался жив, да ещё заработал себе на приличные похороны.

– Нет, – в отчаянии прошептал Тюрин, – я пойду в милицию... Уеду из Москвы.

– Куда ты уедешь, милый? – посмеиваясь, спросил Кауниц. – От судьбы не уедешь. И Николай за тобой следит. Чуть что, пику в бок и пишите письма. А его не будет, друзья с тобой разберутся. Ты же их даже в лицо не знаешь. Подойдет к тебе на улице человек, спросит время и отойдет, а ты потом собирай кишки по тротуару. А то прямо здесь, в твоей же квартире, как барана зарежут. Николай же к тебе вошел, как к себе домой. Замки эти ваши для таких как вы и существуют, чтоб спьяну не перепутали квартиру. А для них все двери открыты. Так что, бери деньги, бери. Пригодятся. Может, ты думаешь, он тебя в свою компанию потащит, работать заставит? Да на черта ты ему сдался такой. Молчал бы и ладно. В общем, бери и не выпендривайся, а я сейчас пойду к Николаю и скажу, что ты уже зашил деньги в подушку...

– Ох боже мой, боже мой, – обхватив голову руками, забормотал

Тюрин. – Бред какой-то. Этого не может быть. Это же сон. Это не может быть никак. – Он поднял голову и посмотрел перед собой. В комнате стало немного светлей, и в этом предрассветном полумраке Тюрин разглядел на стене темный прямоугольник репродукции.

Неожиданно легкий щелчок заставил Тюрина вздрогнуть. А когда наконец он заставил себя подняться и включить свет, будильник показывал половину седьмого утра. Пачка червонцев выскользнула из-под рамы, и деньги веером разлетелись по всей комнате.

Осторожно переступая через купюры, словно пробираясь по минному полю, Тюрин выбрался в прихожую. В ванной он заметил, что у него сильно дрожат руки и колени, а в зеркале Тюрин увидел совершенно чужое лицо: бледное, с выпученными красными глазами и перекошенным слипшимся ртом.

Умылся Тюрин быстро. Он провел мокрой рукой по лицу и, позабыв вытереться, покинул ванную. В комнате он кое-как оделся, на ходу натянул на себя пальто и выскочил из квартиры. Но едва Тюрин захлопнул за собой дверь, как в коридоре появился Николай.

– Доброе утро, Макарыч, – будничным сонным голосом поздоровался он. Ты что что это так рано?

Тюрин на некоторое время потерял дар речи, неожиданное появление страшного соседа пригвоздило его к месту. Он вдруг подумал, что его слишком ранний уход выглядит подозрительно. И чтобы развеять возможные подозрения Николая, Тюрин поспешно сообщил:

– Не спится, Коля. Я на работу. Пораньше решил. – В противоположном конце коридора хлопнула дверь, послышались неторопливые мужские шаги, и Николай громко рассмеялся.

– Ну заходи после работы, пивка попьем, – сказал он. – Смотри не забудь своего обещания, а то ведь по попке надаю. Все о'кей?

– О'кей, о'кей, – заторопился Тюрин. – Я все помню, Коля.

– Ну смотри, – с жутковатой беспечной улыбкой повторил Николай изакрыл за собой дверь. По дороге на службу Тюрин оборачивался каждые пять метров, шарахался от молодых людей с сомнительной внешностью, а когда сообразил, что ведет себя глупо и подозрительно, выругался, как не ругался никогда в жизни, и почувствовал настоящее удовольствие и даже облегчение от заковыристого матерного слова.

Рабочий день пролетел для Тюрина совершенно незаметно. Он и раньше не особенно тяготился восемью часами службы, поскольку по-своему любил свою работу. Здесь из обычного гражданина он превращался в человека, преисполненного чувства собственной значимости. А сейчас родное учреждение сделалось для него и единственным местом, где он чувствовал себя в относительной безопасности.

Многие в тот день говорили Тюрину, что он плохо выглядит. Тюрин бормотал в ответ что-то невразумительное, кисло улыбался и прятал глаза. Несколько раз он выходил на улицу подышать воздухом, затем запирался в туалете и рассматривал свое невыразительное лицо в тусклом облупившемся зеркале. Глядя на смазанное отражение, Тюрин пытался отыскать в своем облике что-то такое, от чего можно было бы оттолкнуться: какую-нибудь жесткую вертикальную складку между бровей или хотя бы тень решительности в глазах, но ничего кроме разочарования это разглядывание ему не приносило. Вконец разуверившись в себе, Тюрин возвращался в свой зарешеченный кабинетик и в который раз брался за работу, но очень скоро забывал, зачем достал тот или иной документ. Он ни на минуту не переставал думать о Николае и деньгах, о милиции и своей преждевременной смерти. Тюрин с тоской размышлял о том, что нормальная жизнь для него закончилась, и отныне он будет жить ожиданием собственной кончины, готовиться к ней, ждать её ежедневно и ежечасно, независимо от того, решится он или не решится пойти в милицию. Он был уверен, что Николай все равно попытается избавиться от единственного свидетеля и лишь дожидается удобного случая сделать это вне дома, где жил сам. Мысль эта приводила Тюрина в отчаяние, и тогда он вспоминал свой странный сон. Разговор с австрийским канцлером крепко засел у него в голове. Тюрин уже много раз представлял себе, как на улице к нему подходит незнакомый молодой человек, спрашивает "сколько времени?" и тут же отходит. От этой напасти не существовало никакой защиты.

Не раз Тюрин думал и о побеге из Москвы в какой-нибудь южный провинциальный городок в Крыму или на Кавказе, но появлялся все тот же незнакомый человек со своим подлым вопросом, и Тюрин снова ощущал полную безнадежность. Ни перемена места жительства, ни другая фамилия не давали ему никаких гарантий: безликий убийца с железным постоянством появлялся в конце каждой воображаемой картины.

Тюрин и не заметил, как рабочий день подошел к концу. Мысль о том, что надо возвращаться домой, застала его врасплох. Он вдруг понял, что лишился единственного, что у него было помимо службы – собственного дома. Это было уже не жилище, а камера смертника. Тюрьма, в которой Тюрин никогда не сидел, в сравнении с собственной квартирой показалась ему сейчас куда более уютным и безопасным местом.

Больше всего Тюрина напугало то, что потерю дома ничем нельзя было восполнить. Ему просто не было замены. Он с тоской подумал о родственниках, которых не знал, перебрал в уме немногочисленных знакомых и понял, что одинок настолько, насколько бывают одиноки только бездомные собаки. У Тюрина даже дух перехватило от этого открытия. Он начал вспоминать школьных друзей, бывших и нынешних соседей и снова вернулся к Николаю. Что-то сатанинское появилось в выражении глаз Тюрина, когда он вспомнил о своем истязателе. "А ведь он меня примет, – с несвойственным ему азартом подумал Тюрин. – Чем не друг?" Лицо его как-то сразу преобразилось, глаза налились ненавистью. Казалось, покажи ему сейчас Николая и Тюрин собственными руками сделает с ним то, о чем недавно не мог и думать без содрогания. Это давно позабытое сильное чувство изнутри обожгло

Тюрина, всколыхнуло все его существо. У него моментально созрел пландействий, план, который он неоднократно прокручивал в уме, но не мог отважиться на него из-за страха. Тюрин решил сейчас же пойти в милицию и обо всем рассказать. Идея эта показалась ему такой простой и естественной, что он застонал от облегчения и удовольствия. Ему вдруг сделалось душно и тесно в этой обшарпанной пыльной каморке.

Тюрин ощутил себя свирепым хищником, способным на любой, даже самый рискованный поступок, и зверь этот безумствовал в нем, рвался с цепи, требовал крови. Незнакомое чувство не умещалось в Тюрине, оно требовало выхода, решительных действий, и Тюрин, торопливо опечатав дверь своего кабинета, бросился в ближайшее отделение милиции.

Он и не заметил, как отмахал два квартала. Шел Тюрин широким шагом, энергично размахивал руками и вслух подбадривал себя сильными междометиями, которыми завершал каждую додуманную до конца фразу. Встречные прохожие испуганно уступали ему дорогу и оборачивались. Тем, кто шел с ним в одном направлении, он наступал на пятки, налетал на них то плечом, то всем корпусом и, не извинившись, обгонял, злясь, что на улице так много народу.

Перебежав через дорогу, Тюрин наконец увидел квадратную вывеску отделения милиции. Он сразу прибавил шагу, почти бегом одолел оставшиеся несколько метров и когда поставил ногу на единственную истертую ступеньку, когда он уже взялся за дверную ручку, кто-то тронул его за рукав и, извинившись, спросил:

– Вы не скажете, сколько времени?

– Что?! – страшным голосом закричал Тюрин и резко обернулся. Прохожий шарахнулся от него, изумленно пробормотал:

– Извините. Время спросил, – и быстро смешался с толпой, а Тюрин, потрясенный дурацким вопросом, истерично крикнул ему вдогонку:

– Что?! Время тебе...?!

Внезапно лицо его сделалось пепельно-серым, он схватился рукой за сердце и, сложившись как тряпичная кукла, повалился на тротуар. Последнее, что Тюрин запомнил, это ноги, с десяток разнокалиберных ног, обступивших его тесным полукругом.

4

Очнулся Тюрин в больничной палате на десять коек. О Николае он вспомнил, как только пришел в себя, и от этого воспоминания у него перехватило дыхание и закололо сердце, да так сильно, что соседям по палате пришлось срочно вызывать врача.

После третьего подобного приступа Тюрин дал себе слово думать только о чем-нибудь приятном. Перебирая в памяти дни, месяцы и годы, он постепенно дошел до выпускного вечера, а добравшись, грустно усмехнулся. На этом вечере, больше сорока лет тому назад, его первая любовь назвала Тюрина фискалом и дураком. Как ни обидно было извлекать из памяти подобные вещи, а все же Тюрин попытался восстановить образ девушки, её лицо, голос и во что она была одета. Эти печальные воспоминания неожиданно растрогали Тюрина. Он давно уже мысленно простил девушку, имени которой не помнил, и чтобы чем-то заняться, принялся фантазировать: что было бы, если бы в тот вечер одноклассница ответила ему взаимностью. Эта незамысловатая игра занимала Тюрина целых три дня, а потом надоела до тошноты. Какое бы продолжение он не изобретал, получалось всегда одно и то же: дети, внуки и работа инспектором отдела кадров.

На четвертые сутки больного посетил Николай. Когда он вошел в палату, Тюрин спал и видел во сне австрийского канцлера. Тот колол Тюрина длинной острой иглой в самое сердце и, посмеиваясь в усы, говорил:

– Ты, Макарыч, очень скучно живешь. Тебе надо немного встряхнуться. Убей кого-нибудь, что ли. Вон, хотя бы Николая.

– Я не могу, – простонал Тюрин.

– Тогда возьми деньги и потрать. Сходи в ресторан, напейся, как свинья. Или купи новый костюм и женись. Найдешь себе крепкую старуху с железными зубами. Будете с ней целыми днями в подкидного резаться.А Николая мы одолеем. Напоишь его пьяным, а когда уснет, на вдохе всыплешь ему в раскрытый рот гречки. Пьяный не прокашляется. Верный способ.

– Да не могу я! – крикнул Тюрин и тут же услышал голос Николая:

– Макарыч. Слышь, Макарыч? Принимай гостей.

Тюрин открыл глаза, очумело посмотрел на своего инквизитора и, едва шевеля спекшимися губами, медленно произнес:

– Нашел?

– Нашел, – самодовольно подтвердил Николай. Он сидел на стуле рядом с кроватью и с ласковой укоризной на лице разглядывал Тюрина. – Да ты не бойся, Макарыч. – Николай легонько похлопал Тюрина по руке. – Гад ты, конечно. Пользуешься моим хорошим отношением. Знаешь, что я не трону, и пользуешься.

– Я не пользуюсь, Коля, – прошептал Тюрин. Он вдруг подумал, почему это Николай так смело говорит при соседях по палате и косил глаза к окну. А где все? – спросил он.

– Покурить пошли, – хохотнул Николай. – Да ты не бойся. Я, Макарыч, решил забрать тебя домой. С доктором я уже обо всем договорился. Нормальный мужик попался. Говорит, дня через четыре можно выписывать, а пока полежишь в отдельной палате, как белый человек.

– Не надо меня забирать, Коля, – с ужасом прошептал Тюрин. – Дай полежать спокойно.

– Нет, Макарыч, – серьезно ответил Николай. – Я тебе как своему поверил, а ты сопли распустил. Где гробанулся, помнишь?

Лицо у Тюрина сделалось таким несчастным, что Николай, сменив гнев на милость, задушевно продолжил:

– Полежишь дома, поправишься. Да что ты, Макарыч, как баба. Все будет о'кей. Я тебя на хорошую работу устрою. Будешь у меня под крылышком, как у Христа за пазухой. Сколько ты у себя имеешь?

– Не надо меня устраивать, Коля, – всполошился Тюрин. – Мне до пенсии два года осталось.

– Дурак-человек, – искренне удивился Николай. – Я же тебя устрою так, что ты пенсию получишь ту, что надо. Ты меня слушай. Со мной не пропадешь. Скажи лучше, что умеешь делать?

– Я инспектором по кадрам работаю, – после некоторой паузы ответил Тюрин.

– Да? – обрадовался Николай. – Ну молодец! Будешь нам кадры подыскивать. Положим тебе рублей триста. Хватит?

– Ой, Коля, не надо мне ничего, – взмолился Тюрин. – Дай спокойно доработать. А хочешь, я уеду из Москвы? Хоть на Колыму или Сахалин? Молчать буду как рыба. Не увидишь и не услышишь меня никогда.

– А вот этого не надо, – ответил Николай. – Я потому и пришел, чтобы увидеть и услышать тебя. Запомни, Макарыч, я своих не бросаю. – Николай с тоской в глазах осмотрел палату, перевел взгляд на Тюрина и со вздохом пожаловался. – Навязался ты на мою голову. – После этого он встал и негромко свистнул. Дверь открылась почти сразу, и в палату вошли два дюжих санитара. Один из них толкал перед собой каталку для лежачих больных. Поедем в отдельную палату, – совершенно другим тоном проговорил Николай, и санитары ловко переложили обессиленного больного на тележку. Все это произошло так неожиданно и быстро, что Тюрин не успел ни воспротивиться, ни возразить. Его выкатили из палаты, провезли по пустому коридору и через несколько секунд он оказался в небольшой комнате с закрашенными до половины окнами.

Первое, что Тюрину бросилось в глаза, это большая репродукция в дубовой раме, укрепленная над прикроватной тумбочкой. Николай перехватил изумленный взгляд Тюрина и с гордостью сообщил:

– Это я захватил, чтобы тебе веселее было. Врачи говорят, что домашняя обстановка помогает выздоравливать. – Николай подошел к тумбочке, и пока Тюрина сгружали на приготовленную больничную койку, открыл дверцу. – Здесь гостинцев немного: окорочок, балычок, коньячок. В общем все, что нужно. Надо будет порезать – вот кнопка. Работает.

Нажмешь – придет сестра. Я договорился. Ты, Макарыч, будешь здесьлежать как король. А если что посерьезнее, вот к нему обращайся. Николай хлопнул по плечу одного из санитаров. – Я его проинструктировал. Так что, давай, лежи спокойно.

Тюрин перевел мученический взгляд на санитара, и тот обещающе улыбнулся, а затем подтвердил:

– Все будет о'кей, батя.

Санитары исчезли так же быстро, как и появились, а Николай, уходя, обернулся в дверях и сказал:

– Да, тебе могут бабки понадобится. Мало ли на что. Всякое бывает. Он достал из карман пачку червонцев, шагнул к Тюрину, а тот из последних сил вдруг как-то по-кошачьи мяукнул и торопливо забормотал:

– Нет-нет-нет, Коля. Не надо! Не надо мне денег. Все есть. Ну зачем мне здесь деньги?

– Да ладно тебе, – сказал Николай. – Ты, главное, выздоравливай. – Он сунул пачку Тюрину под подушку, по-приятельски улыбнулся и начал прощаться. – Пока, Макарыч. Смотри, чтоб все нормально было. Обращайся к этим. За все заплачено. – Николай кивнул и наконец закрыл за собой дверь.

Оставшись один, Тюрин вконец расстроился. Он в который раз подумал о побеге, но вспомнил двух могучих санитаров и застонал. Стон получился слишком громким, и Тюрин испугался, что его услышат.

– Пропадите вы все пропадом! – прошептал он. После этого Тюрин отвернулся к стене, закрыл глаза и от пережитых волнений и усталости быстро уснул.

После посещения Николая и переезда в отдельную палату Тюрин вдруг сделался угрюмым и неразговорчивым. По ночам, во сне к нему попрежнему являлся владелец венского дворца, но теперь он выглядел каким-то бледным и чахлым, словно кажущаяся плотность канцлера целиком и полностью зависела от состояния Тюрина. Кауниц скромно садился на самый краешек кровати, тяжело вздыхал и с таинственным видом, голосом Николая шептал:

– Или он тебя, или ты его. Он – сильный, ты – хитрый. Напоишь его пьяным и на вдохе в рот ему водки. Пьяный не прокашляется.

В очередной раз услышав этот совет, Тюрин не испугался и не возмутился. Он даже пробормотал:

– Посмотрим. Посмотрим, – затем ногой спихнул вельможу с кровати, и тот, бледнея и теряя очертания, неслышно проследовал мимо Тюрина в свой двухмерный, идеально прописанный мир.

На третий день Николай снова навести Тюрина. Он пришел веселый, гладко выбритый, в безукоризненно белом щегольском халате. Халат так ладно сидел на Николае, будто он сшил его на заказ и только сегодня получил: новенький, накрахмаленный, с большими карманами для стетоскопов и прочих гуманных инструментов врачебной практики. Николай вошел, тихонько прикрыл за собой дверь и прямо с порога начал:

– Здорово, Макарыч. Ну ты даешь. Я думал, ты лежишь помираешь, а у тебя рожа, как у мясника. Молодец. Так и надо. – Николай подошел к кровати, протянул Тюрину руку, а когда тот собрался было пожать её, он разжал пальцы, и с ладони на грудь Тюрину прыгнула какая-то пакость. Сердце у больного как будто споткнулось и заныло, а Николай громко рассмеялся. – Это тебе, Макарыч, подарок. Чтоб не скучно было лежать. Игрушка что надо. У нас таких не делают. – Он взял маленькую пластмассовую лягушку и повертел её перед носом у Тюрина, а тот, оправившись от испуга, капризно сказал:

– У меня же сердце, Коля. Что же ты меня так пугаешь?

– Да, тебя испугаешь, – ответил Николай и подмигнул. – Это ты меня напугал, Макарыч. Это я должен валяться на твоем месте, процедуры принимать, а ты, вон бугай какой, лежишь, как в санатории, и в ус не дуешь. А я – крутись. Ну ничего, – мечтательно проговорил

Николай, – уволишься с работы, поедем с тобой на юг, отдохнем как люди. Море, телки, только успевай карман разевай. – Николай рассмеялся и с любовью посмотрел на Тюрина. – Ты как здесь, ничего, небалуешься? – спросил он.

– Ну ты что, Коля, – морщась от сердечной боли, ответил Тюрин. – Здесь и поговорить-то не с кем. Лежу тихо, помираю. – Неожиданно Тюрин вспомнил о репродукции, кивнул на неё и попросил: – Забрал бы ты её. А то этот холст по ночам спать не дает, во сне приходит.

– Нормально, Макарыч, – ответил Николай, – тебе нужна домашняя обстановка. Пусть висит. Да и осталось-то всего один день. Завтра я заберу тебя. Будешь дома целыми днями телевизор смотреть, да в потолок поплевывать. Какие у тебя заботы? Даже завидно. Эх, хорошо, наверное, вот так прожить всю жизнь, как ты... – Николай посмотрел на Тюрина и вдруг расхохотался. – Да ведь со скуки можно подохнуть. А? И денег мало платят. Он протянул руку к стене, нажал на кнопку и спросил: – Сколько ты получаешь-то?

– Сто двадцать, – впервые застеснявшись своей зарплаты, проговорил Тюрин.

– Чистыми? – спросил Николай.

– Нет, чистыми сто два, Коля. Подоходный, бездетность, профсоюз...

– Грязными, значит, – Николай посмотрел на часы, в это время в дверь постучали и в палату вошла строгая дородная сестра. При виде Николая выражение лица у неё изменилось. Она вежливо, с кокетливой улыбкой поздоровалась, а затем спросила:

– Вам что-нибудь надо?

– Кофе, лапуль. Две чашечки кофе, – ответил Николай. – Ты как, Макарыч?

– У меня же сердце, Коля, – обиделся Тюрин.

– Тогда одну, – сказал Николай медсестре. – Покрепче и ложечку сахара. а ты, Макарыч, будешь что-нибудь? Что там у вас есть? – обратился он к медсестре.

– Кефир, – ответила та, но Тюрин быстро проговорил:

– Да не надо мне ничего. Мне лучше что-нибудь от сердца. Разболелось как...

Николай не дал ему договорить.

– Кофе и сердечное, – сказал он.

Едва за сестрой закрылась дверь, Николай открыл тумбочку, по-хозяйски порылся в ней и достал принесенный им же коньяк.

– Так ты его даже не раскупоривал? – удивился он. – Ты что, Макарыч, не пьешь совсем?

– Я же болею, Коля, – ответил Тюрин. – Да я и раньше никогда не увлекался. Не привык. Отец у меня сильно закладывал. Может, поэтому.

– Отец – это хорошо, – рассеянно сказал Николай. – Значит гены есть.

Что такое гены, знаешь небось?

– Знаю, – ответил Тюрин. Он хотел было объяснить, что гены здесь ни при чем, что не пил он потому, что не было у него такой потребности, но Николай не дал ему договорить. Он наклонился к Тюрину и, серьезно, глядя ему прямо в глаза, тихо спросил:

– А что ты тогда видел, Макарыч? В тот день, когда зашел ко мне за трешкой? – Этот страшный вопрос прозвучал настолько неожиданно и не к месту, что Тюрин конвульсивно глотнул воздуха, захлопнул рот и вытаращился на Николая так, словно тот приставил ему ко лбу ствол пистолета. – Говори, не бойся, – наблюдая за метаморфозами тюринского лица, сказал Николай.

– Я ничего не видел, – наконец выдавил из себя Тюрин. – Я денег спросить... до получки, а тут дверь открыта. – Тюрин замолчал, а Николай громко и каким-то противным начальственным тоном потребовал:

– Ну, давай, рожай. Дверь открыта... Дальше что?

– Ну что же ты, Коля, дверь не закрываешь? – умоляюще проговорил Тюрин. – Это хорошо, что я зашел, а если бы не я, если бы кто-нибудь другой?

Эта фраза необыкновенно понравилась Тюрину. Он вдруг снова ощутил себя "своим", совершенно "своим". Другом, родственником, соучастником, ангелом-хранителем Николая. Он почувствовал, что накрепко связан с этим дьявольским и могущественным человеком, и что связывающие их нити уже ничем не оборвать. Может быть, впервые в жизни Тюрина посетило творческое вдохновение, и он мысленно увиделсебя кроликом под брюхом у льва. Над ним жаркой бездонной дырой зияла пасть, способная проглотить его целиком. По обеим сторонам вверх уходили две колоссальные мускулистые лапы, каждая из которых играючи могла превратить его в лепешку. И хотя лев был ужасен и непостижим для Тюрина, это все же был "свой" лев.

Впервые в жизни Тюрин ощутил удовольствие от страха. Он щекотал его усохшее самолюбие, кружил голову, словно вино. Тюрин почувствовал себя шерстинкой, когтем, клыком исполинского животного. Ему вдруг захотелось, чтоб кто-нибудь узнал об этом, увидел, как он запросто разговаривает с кровожадным зверем, пусть и не гладит по гриве, а всего лишь украдкой трогает пальцем кончик его хвоста, по-свойски жмется к нему, слизывает кровавые брызги с его усов. Тюрину и впрямь захотелось сообщить Николаю что-нибудь эдакое, интимно-секретное, доказать свою бесконечную преданность и любовь, рассыпаться в благодарности за то, что он живой, а не лежит в ванне с перерезанным горлом, за то, что допущен к страшной тайне, за то, что Николай, этот невообразимый человек рискнул, дал подержать ему свою жизнь, пожонглировать ею в свое отсутствие. Это почти невыносимое по остроте чувство на какое-то время захлестнуло Тюрина, из глаз его потекли слезы и, едва справившись с собой, он торжественно выдохнул из себя:

– Коля, тебе нечего бояться! Я все видел, но тебе нечего бояться! – А дальше Тюрина понесло в философию. Объявив, что жизнь – штука сложная, он принялся оправдывать Николая в его же собственных глазах. Николай слушал рассеянно и недолго. Видимо, все, что ему хотелось узнать, он выяснил, и после того, как Тюрин назвал увиденное в квартире – трагической ошибкой, Николай резко оборвал его. Он вдруг засмеялся, хлопнул Тюрина по животу, да так сильно, что тот захлебнулся на полуслове.

– Ну ты даешь! Молодец! – с удовольствием похвалил он. – Тебе,

Макарыч, с трибуны надо выступать. Я люблю разговорчивых.

В это время с палату вошла медсестра с чашкой горячего кофе на общепитовском подносе. Довольная своей расторопностью, она понюхала воздух над чашкой, похвалила кофе и подошла к кровати. Но Николай быстро поднялся и начал прощаться.

– Спешу-спешу-спешу, – заторопился он. – Кофе вот Макарыч выпьет, с коньячком. А у меня дел полно.

– Ну-у, – огорчилась медсестра, – а я-то старалась.

– Это хорошо, что старалась, – похвалил Николай и посмотрел на Тюрина, а тот, дождавшись этого взгляда, расплылся в широкой улыбке, сцепил пальцы в замок и помахал двуручным кулаком над головой.

– Все будет нормально, Коля, – пообещал он.

– Смотри, не балуй, – шутливо погрозил пальцем Николай. – Завтра домой.

5

Когда Николай покинул палату, и у Тюрина выветрился из головы верноподданнический восторг, он вдруг ощутил стыд и бессильную ненависть к этому человеку. Подобное чувство Тюрин испытывал в своей жизни несколько раз, когда приходилось выбирать между позорной капитуляцией и побоями. Получалось, что Тюрин всегда выбирал унижения. В такие моменты фантазия его разыгрывалась до предела: в каждом пьяном, во всяком ханыге он видел своего палача. Тюрин очень живо мог представить, каким образом его убьет тот или иной субъект. И хотя подобные вещи с ним приключались нечасто, каждый случай он запоминал до мельчайших деталей. Вначале его терзал страх быть убитым или зверски избитым, затем наступало отрезвление, и в Тюрине просыпалась ненависть к обидчику, а уж потом, после спокойного анализа, наваливался мучительный стыд. Мысленно Тюрин разглядывал себя со стороны во время позорного инцидента, вспоминал все сказанное им, представлял выражение собственного лица, жесты, и после каждой такой экзекуции он подолгу испытывал к себе отвращение.