Текст книги "Кокаиновый сад"

Автор книги: Андрей Саломатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

НЕПРАВДА

Правда и неправда суть – одно и то же. Одинаково бьют и лгунов и правдолюбов, и ещё неизвестно, кого чаще и больнее. И происходит это не из–за несовершенства нашего мира. Похоже, как и во всем остальном, истина покоится где–то посредине. Еще любострастный мыслитель маркиз де Сад говорил, что ненавидит лжецов, которые объясняют свою тягу к вранью человеколюбием, но ещё больше – правдолюбцев, которых выдают их лживые глаза.

– Этот хозяин гостиницы при мне убил человека, – мрачно сообщил Дыболь, когда профессор закончил свой монолог.

– Да?! – немного фальшиво ужаснулся хозяин дома. – Какой негодяй! Вот уж злодей так злодей! Он и при мне как–то уложил двух постояльцев из своего кольта. А вы что, знакомы с ним?

– Познакомился, – вздохнул Саша и машинально потрогал челюсть.

– Вам негде жить? – догадался профессор.

– Вообще–то негде. Я… я не знал, что попаду сюда. Не собирался. Вам рассказать, не поверите. – Дыболь замялся, не решаясь поделиться с ученым подробностями своего фантастического перелета. Он вспомнил, что находится неизвестно в какой стране, скорее всего далеко от дома и почти без денег. Вспомнил, что здешние нравы более чем странные и затосковал.

– Ладно, – сказал хозяин дома после некоторого раздумья. – Живите у меня, но… – профессор как птица склонил голову набок и оценивающе оглядел гостя с ног до головы. – Вместо платы за проживание вы будете ходить в лавку за продуктами и кухарничать: готовить и мыть посуду. Это будет вашей обязанностью, а не просто так, – хозяин дома покрутил указательным пальцем в воздухе. – Согласны?

– Согласен, – угрюмо ответил Саша.

– Жить вы будете вот в этой комнате, – профессор показал на обшарпанную дверь. – С утра я два часа работаю. В это время прошу мне не мешать. Ночью я также работаю, но по ночам, надеюсь, вы спите. На столах ничего не трогать, гостей водить я запрещаю, продавать мои вещи – тоже.

– Я и не собираюсь, – мягко возмутился Дыболь.

– К нам вы, кажется, тоже не собирались, а пожалуйста – сидите, да ещё будете у меня жить.

– Я могу… – поднявшись с дивана, начал Саша, но хозяин дома не дал ему договорить.

– Сидеть! – мальчишеским фальцетом выкрикнул профессор. – Я ещё не закончил. Предупреждаю, характер у меня плохой. Так что, терпите, а я буду терпеть вас. Кстати, Александр вы в какого бога верите, в трансцендентного или имманентного? – Увидев на лице гостя смущение, профессор добавил: – Ну, в того, который над вами, или который внутри вас?

– Я не верю ни в какого, – ответил Дыболь. – Я атеист.

– Я так и понял, – с каким–то облегчением проговорил профессор. Лично я, вися над вами и, уж тем более, сидя внутри вас скорее всего помер бы со скуки. Но это я так, не для того, чтобы оскорбить, а для пользы дела. У нас здесь уже был один атеист. Странный такой. Бывало напьется и давай кричать, я, мол, вылез из материнского чрева и уйду туда же. Правда, он выражался несколько иначе, вольнее, я бы сказал. Так вот, вышел–то он действительно оттуда, как и всякий атеист. Чего уж там темнить, не маленькие. А ушел он совершенно в другое место. Соблазнил жену владельца завода железобетонных конструкций – женщины падки на оригиналов – она во время ссоры рассказала об этом мужу, а тот, узнав об этом, законсервировал его в одном из железобетонных стояков. В тот год как раз строили родильный дом. Стало быть, он там, родимый. Несет, так сказать, на своих глупых плечах всю тяжесть этого нужного дела, но уже в прямом, а не в переносном смысле. – Саша тихо хохотнул, и профессор, строго посмотрев на него, продолжил: – Вообще, как показывает жизнь, атеизм чреват всякими нехорошими последствиями. Атеисты и умирают–то от одного и того же: либо от сифилиса, либо от голода, либо от непонимания, куда двигаться дальше. Согласитесь, нельзя же, не имея ни карты, ни компаса, без проводника пускаться в такой дальний путь.

– Да, – согласился Дыболь.

– Ну да ладно, – вздохнул хозяин дома. – Ко мне иногда приходит в гости женщина. Молодая красивая женщина. Она наводит у меня чистоту и вообще, – по своему обыкновению профессор покрутил в воздухе пальцем.

Саша обвел удивленным взглядом комнату, но промолчал. Он даже не предполагал, что этим простым жестом проиллюстрировал слова этнографа Радлова, который после посещения жилища карагасов на реке Кан записал в блокноте: «Чистота – понятие субъективное».

– Мы с ней дружим, – продолжал хозяин дома. – И я прошу вас, в её присутствии не позволять ничего такого.

– Да я… – вяло проговорил Дыболь, не понимая, что профессор имеет в виду.

– Вот–вот, – важно проговорил старик. – Тем более, что у нас с Розалией… – сероватые щеки профессора покрылись бледно–розовым румянцем. – Тем более, что мы с Розалией… Ну, Розалия… – хозяин дома смущенно хмыкнул и наконец разродился: – Она в меня влюблена по уши.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЗАБЛУЖДЕНИЕ

Когда человек лжет, он делает вид, что говорит правду. Профессор же был человеком честным. Неправду он сказал совершенно чистосердечно – он заблуждался.

Заблуждающиеся – самая многочисленная категория людей на Земле. На сегодняшний день их почти шесть миллиардов. Всю свою жизнь человек перелезает из одних заблуждений в другие и всякий раз, расставаясь с очередной химерой, думает, что наконец он добрался до истины. И как это ни странно, он прав, потому что истина – это ни что иное, как неразоблаченное заблуждение, на поиски которого было потрачено много времени и сил. Как справедливо писал философ Гельвеций: «Заблуждения порой таковы, что их построение требует больше соображения и ума, чем открытие истины».

Утром следующего дня Саша приступил к своим обязанностям. Хозяин дома разбудил его рано, сонного подозвал к столу и сдернул тряпку с какого–то агрегата, похожего на машинку для пересчитывания денежных купюр. Сунув в неё лист писчей бумаги, профессор несколько раз нажал на ручку. Из машинки медленно выползло девять бумажек, отдаленно напоминающих деньги. На зеленых банкнотах во всю длину довольно плохо были отпечатаны какие–то химические приборы, а в правом верхнем углу стояло число 1000. Две из этих купюр оказались вдвое уже остальных, но старик пояснил, что это ерунда. Просто они стоят вдвое меньше.

– Надеюсь, вы понимаете, что это деньги? – задиристо спросил профессор и помахал свежевыпеченными бумажками у Дыболя перед носом. Ошеломленный Саша утвердительно кивнул и тихо произнес:

– Фальшивые.

– Как фальшивые?! – искренне удивился хозяин дома. – Что вы этим хотите сказать, молодой человек?

– Ну, дома… – растерянно начал Дыболь.

– Ну, дома, – повторил профессор и довольно грубо подстегнул жильца: Дальше–дальше!

– Сами… дома… делаете из бумаги, – бубнил Саша, пробиваясь к смыслу сквозь сотни мешающих слов.

– А у вас в России что, деньги лепят из глины? – Хозяину дома надоело слушать его бормотание и он, сунув Дыболю в руку свеженькие деньги, подтолкнул его к выходу. – Знаете, где лавка? Купите молока, хлеба, сыра и яблок. Если будет сахар, то и сахару.

– А мне дадут? – Саша никак не мог поверить, что деньги можно добывать таким простым способом. Он, конечно, слышал о существовании фальшивомонетчиков, но все эти слухи носили скорее апокрифический характер и к его реальному опыту не имели никакого отношения. Более того, в историях такого рода преступники, как правило, получали столько лет тюрьмы, сколько он едва успел прожить.

– Дадут? – переспросил профессор. – А куда же они денутся? Это деньги. Вы что, не знаете, что такое деньги? – Все более возбуждаясь, хозяин дома одной рукой дергал Дыболя за рукав, а другой тыкал ему пальцем в живот. Вы откуда свалились? Деньги – это такие бумажки, на которые можно купить все, вплоть до сахара и молока. Может в вашей Москве люди обходятся без денег? Или вы там у себя меняете гайки на штаны, штаны на лопаты, а лопаты на хлеб? – Профессор отпустил Сашу и пожал плечами. – Ладно, ступайте в лавку. Уже восемь, а мы ещё не завтракали.

– Значит, можно напечатать сколько хочешь? – все ещё не веря в такую замечательную возможность, спросил Дыболь.

– Печайтайте на здоровье, – удивленно ответил хозяин дома. – Все равно больше положенного не истратите.

Последние слова Саша или не понял, или пропустил мимо ушей. Его охватило какое–то молодецкое удальство, и он, глядя влюбленными глазами на неказистые зеленые бумажки, вдруг вспомнил джина. Впервые за все это время Дыболь подумал о старичке без кровожадности и даже без неприязни.

КАЖДЫЙ ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ СВОЕ ДЕЛО

Профессор, чрезвычайно довольный приобретением удобного жильца и возможностью лишний раз поболтать не выходя из дома, снисходительно улыбался и отвечал на все Сашины вопросы. Завтракали они не торопясь, беседовали с большими паузами, и за все время, пока они насыщались, разговор шел только вокруг денег.

– Такую машинку можно купить в любой лавчонке, – разрезая яблоко, сказал хозяин дома. – Закажете себе рисунок или сами нацарапаете на бумаге какую–нибудь ерунду, и пожалуйста. Только зачем она вам, Алек? Пользуйтесь моей.

– А на ваши деньги можно купить машинку? – опустив взгляд, мягко спросил Дыболь. Ему непременно хотелось иметь свою и в промежутках между фразами он уже мысленно набросал, как будут выглядеть деньги с его изображением в вертикальном овале.

– Конечно, – ответил профессор.

– Значит я могу купить всю лавку? Напечатать побольше денег и купить.

– Можете, – жуя яблоко, кивнул хозяин дома. – Но владелец лавки тут же купит её обратно.

– А я не продам, – сказал Саша, налегая грудью на стол.

– Ну так, и он может вам её не продать.

– Странно, – озабоченно проговорил Дыболь.

– Налейте мне пожалуйста ещё чаю и сделайте бутерброд, – попросил профессор.

Разливая чай, Саша напряженно размышлял. Он пытался грамотно сформулировать вопрос, который вертелся у него на языке, но никак не желал облекаться в слова. Что–то настораживало Дыболя в этой простой системе. Она казалась ему очень знакомой, но Саша не мог вспомнить, чем.

– Значит, лавочник сам может напечатать сколько угодно денег? принявшись за изготовление бутербродов, спросил Дыболь.

– Хоть целый вагон, – подтвердил хозяин дома. – А зачем? Куда их девать? Разве мало их печатают?

– Зачем же он отдает продукты за эти бумажки?

– Затем, что он торговец, лавочник. – ответил профессор. – Стало быть, должен торговать. Один очень мудрый человек когда–то сказал: «Я мыслю, значит я существую». Но каждый существует по–разному. И в интерпретации лавочника это изречение должно звучать так: «Я торгую, значит я существую». Улавливаете?

На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Слышно было лишь прихлебывание, да тиканье настенных часов.

– А вор? – неожиданно поинтересовался Саша.

– А вор должен воровать, – правильно понял его хозяин дома.

– И убийца?

– И убийца, – кивнул профессор и удовлетворенно крякнул.

Следующая пауза была вынужденной, потому что Дыболь наконец сделал два бутерброда. Когда же рты у обоих освободились, Саша лукаво улыбнулся и спросил:

– А таксисты?

– И таксисты, – терпеливо продолжал хозяин дома. – Скучно сидеть дома, вот и разъезжают. Все какие–никакие знакомства, разговоры. Это называется: усыпить чувство одиночества, молодой человек. Людям мало свежего воздуха у раскрытого окна. Хотя, домоседы, конечно, сидят дома, так сказать, по призванию. В общем, здесь каждый делает то, к чему у него лежит душа. Кто хочет растить хлеб – растит хлеб. Есть даже желающие считаться сумасшедшими. Считаются. У каждого свое дело. Попадаются, правда, такие, которые за все хватаются, и ничего толком не доводят до конца. Так они ничем не хуже убийц. Конституция у них такая.

– А деньги печатают многие? – упорно добивал тему Дыболь.

– Нет, – ответил профессор. – Первое время печатали все, кому не лень. Не успевали сжигать. А потом попривыкли.

– А когда это было, первое время? – заинтересовался Саша.

– Вы ещё будете чай, Алек? – спросил хозяин дома и, не дожидаясь ответа, начал убирать продукты.

– Нет, – ответил Дыболь. Сбитый с мысли, он вдруг вспомнил шутку, которую придумал в самом начале завтрака, но пока не мел возможности вставить в разговор. – Значит, я теперь смогу платить вам за жилье?

– Пожалуйста, – равнодушно ответил профессор. – Но обязанности ваши останутся при вас. Если хотите, я буду платить вам жалованье за работу. Не стесняйтесь, называйте любую сумму. А не хотите, печатайте сами, я не возражаю.

К СЛАВЕ

Саша болтался по пустынному городу с полными карманами денег и откровенно скучал. Он очень скоро убедился, что потратить даже целое состояние здесь не так просто. Увеселительные заведения пока что были закрыты, на стеклянных дверях магазинов висели таблички: «Учет» или «Переучет», киоски стояли темные и безжизненные, будто все киоскеры одновременно объявили забастовку. Правда, погода выдалась, как на заказ. Прохладный ветерок, словно преданный пес, следовал за Дыболем по пятам и обслуживал Сашу даже в тех местах, где, казалось бы, никакого движения воздуха не должно быть. Ультрафиолетовые лучи, на первый взгляд, выглядели совершенно прозрачными и только над раскаленным асфальтом сгущались до состояния киселя.

Первое знакомство с городом не принесло Дыболю ничего кроме унылого разочарования. Городишко был так себе. В архитекрурных стилях Саша не разбирался, поэтому все эти вычурные дома, готические соборы, мечети с игловидными минаретами его не интересовали. Улицы здесь чаще попадались кривые и горбатые, бульвары были ухоженные и тенистые. Все это Дыболь мог увидеть и в Москве.

Немногочисленные автомобили как–то лениво и бесцельно катались по улицам и переулкам. Изредка к Саше сзади неслышно подъезжала какая–нибудь обшарпанная машина и водитель услужливо распахивал перед ним дверцу. Но Дыболь не знал, куда ехать, к тому же, ему не хотелось забираться в раскаленный от солнца автомобиль.

Неожиданного из бокового проезда на него выскочил человек. Саша сразу узнал его. Это был тот самый взъерошенный, неопрятный крикун, который призывал все прогрессивное население города уничтожить это гнездо разврата.

– Новичок? – с безумным взглядом спросил тот. Лохматый кликуша нещадно косил, и Дыболю не сразу удалось поймать его взгляд.

– Да, – несколько растерявшись, ответил он.

– Еще один идиот попался! – заламывая руки, в отчаянии воскликнул крикун. – Здесь все фальшивое! Все, что ты здесь видишь! Эти людишки, с которыми ты общаешься – все это творения дьявола! Разве ты ещё не понял?

– Не знаю, я не здешний, – осторожно ответил Саша.

– Нездешний?! – несказанно удивился его собеседник. – При чем здесь нездешний? Здесь все нездешние! Весь этот город и все, кто его населяет иллюзия, вызванная твоим больным воображением! Тот, кто породил болезни и смерть, колдовство и ядовитых пресмыкающихся, тот, кто погубил первочеловека и разделил мир на два противостоящих лагеря, это он вложил в твой больной мозг образ этого дьявольского города, чтобы ещё при жизни заполучить твою глупую неопытную душу! Ничего этого нет! Понимаешь?

Безумец говорил так страстно, при этом глаза его горели такой неподдельной яростью и фанатизмом, что Дыболь не на шутку испугался.

– Понимаю, – стараясь не раздражать крикуна, ответил он.

Безумец внимательно присмотрелся к Саше и вдруг с досадой махнул рукой.

– Ничего ты не понимаешь! Ну ладно! Достаточно того, что ты еришь! После этих слов он подозрительно заглянул Дыболю в глаза и спросил: – Ты веришь тому, что я сказал?

– Верю, – быстро ответил Саша.

– Это хорошо! Это главное! Только с верой можно избавиться от наваждения!

Тут Дыболь задал вопрос, о котором впоследствии пожалел:

– А почему вы не избавились, если верите?

– Что?! – заорал безумец. – Ты ненормальный брехун! Ты только притворяешься, что поверил мне! – Внезапно лицо крикуна прояснилось, и он ткнув пальцем Саше в грудь как–то даже радостно воскликнул: – Ты тоже порождение дьявола! Да–да! Я понял! Ты – иллюзия, как и все, кто здесь живет!

Наконец Дыболь вышел из гипнотическоо состояния, в который его погрузил сумасшедший тип, и спокойно сказал:

– Тебе лечиться надо. – Развернувшись, Саша пошел в обратную сторону, но крикун догнал его, схватил за рукав и вполне будничным примирительным голосом сказал:

– Постой. Не уходи. Я тебе сейчас все объясню.

– Ну что тебе? – остановившись, насмешливо просил Дыболь.

– Понимаешь, я верю, но этого мало. Для того, чтобы уничтожить наваждение, нужно пройти обряд очищения. Отсюда просто так не уйдешь. Я до всего дошел своим умом. Я живу здесь уже целый месяц. Ты у кого поселился? – Он сунул Сашу в руку кусочек мела, как это делается при обмене секретной информацией и продолжил: – Нарисуй у хозяина дома на стуле крест. Пусть сядет. Сам увидишь, что произойдет.

Автоматически сунув мелок в карман, Дыболь продолжил свой путь. Он ещё несколько раз обернулся, и каждый раз безумный экзорцист одобрительно кивал ему головой.

Пройдя два квартала скорым шагом, Дыболь выбрался на широкую прямую улицу с большим количеством дорогих магазинов, ресторанов и игорных домов. Все они были закрыты, но аляповатые вывески с неоновой подстветкой приглашали жителей и гостей города провести ночь в «самом престижном заведении», обещая «самые лучшие развлечения» и «самый большой выбор спиртных напитков».

По привычке вспомнив Джина недобрым словом и обматерив крикуна, Саша убавил шаг, нервно осмотрелся и направился к площади, которая виднелась впереди в нескольких десятках метрах. Все время озираясь, он обратил внимание, во сколько начинают работать увеселительные заведения. Времени до открытия оставалось предостаточно, и Дыболю волей–неволей пришлось идти дальше. Случайно скользнув взглядом по табличке с названием улицы, он прочитал: «Улица им. Александра Дыболя».

Дыболь стоял перед собственым бронзовым памятником на площади им. Александра Дыболя и с горечью думал о людском равнодушии и тщетности славы. За три часа, проведенные здесь, ни один из восьми прохожих не обратил внимания на стопроцентное сходство шестиметровой статуи с одиноко стоящим молодым человеком. Саша уже додумался до того, что на самом деле и площадь, и шестиметровый памятник – это все пустое, от недомыслия, и не надо ему никакой славы, ни бронзовой, ни площадной. Тем более, что вечер выдался теплым и мягким, как домашние тапочки, хотелось приключений, но без дурацких вестерновских штучек – ими Дыболь был сыт по горло. Сейчас он жаждал головокружительной любви.

Уже давно открылись рестораны и казино, бордели и кабаре. Даже сюда на площадь из ближайших заведений доносились обрывки музыки и женского смеха. И все это находилось совсем рядом, в каких–нибудь ста метрах от высокомерной бронзовой болванки. Первое упоение собственным величием прошло, равно как и второе, и третье. Остался лишь привкус славы, похожий на ощущение после съеденного килограмма конфет – хотелось пить.

К ВЕСЕЛЬЮ

Саша вошел в ресторан и, ослепленный малиново–плюшевой роскошью, застыл на месте. Сердце у него сладостно заныло от предчувствия простого человеческого счастья и предвкушения составляющих этого счастья. Именно так он себе все и представлял: рассеянный жемчужный свет, тихая завораживающая музыка, какие–то особенные растлевающие запахи и вполне материальное томление. Всего этого было здесь в избытке, и лишь один, вполне устранимый недостаток подметил Дыболь – полное отсутствие веселья. А как когда–то выразился отец всемирной философии Аристотель, избыток и недостаток всегда присущи порочности.

Едва Дыболь появился в зале, девицы, сидевшие за дубовой стойкой бара, со скоростью минутной стрелки повернули к нему свои невыносимо красивые лица. Все они были как на подбор: пышнобедрые, голоногие, с длинными сигаретами в ещё более длинных мундштуках. Куртизанки томно оглядели Сашу с ног до головы, синхронно выпустили в его сторону по струйке дыма и так же медленно отвернулись.

Утверждение основоположника христианства, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем, не просто справедливо по отношению к Дыболю. Еще не появившись здесь, в грезах он давно переспал со всеми этими красотками и теперь собирался воплотить свои мечты в материале.

Как и полагается в подобных местах, Дыболь слегка развязно и в то же время элегантно подошел к стойке, встал между двумя камелиями и выложил на стойку несколько новеньких купюр.

– Виски, – правильно выбрав степень громкости, сказал он. Затем Саша одарил обольщающей улыбкой ближайшую красотку и добавил: – Всем!

Широкоплечий бармен с непроницаемым лицом и ловкими руками нехотя и даже несколько брезгливо взял со стойки профессорские деньги, внимательно рассмотрел нарисованные на них химические приборы и тихо поинтересовался:

– Что это?

– Деньги, – сразу смешавшись, неуверенно ответил Дыболь.

– Чьи? – так же бесстрастно спросил бармен.

– Профессора, – начиная покрываться краской, едва слышно ответил Саша. – Химика. Он живет…

– Ясно, – перебил его бармен. – И сколько здесь?

– Он сказал, что много, – ответил Дыболь, не решаясь взглянуть в сторону красавиц. Ему казалось, что ресторанные лоретки только и ждут этого, чтобы рассмеяться ему в лицо.

– Ладно, – неожиданно произнес бармен. Он убрал злосчатые деньги в ящик, достал оттуда несколько купюр ярко–желтого цвета и бросил на стойку. – Возьмите сдачу. Здесь ещё больше.

Бармен принялся разливать виски по тяжелым как кирпичи стаканам, а Саша, кляня свою чувствительность, украдкой вздохнул и попытался придать своему лицу прежнее уверенно–небрежное выражение. На это ему понадобилось каких–нибудь пять секунд.

– Сдачи не надо, – на этот раз сдержаннее сказал Дыболь и тут же пожалел об этом. Бармен холодно взглянул не него, вынул из–под стойки деньги профессора и швырнул их Саше в лицо.

– Тогда убирайся вон, – негромко, но очень убедительно произнес он. Принес какие–то паршивые бумажки да ещё издевается. У меня у самого этого барахла хватает. Вот! – Бармен двумя руками яростно выгреб из ящика кучу банкнот и подбросил их вверх. Разноцветные и разнокалиберные бумажки дождем посыпались на прилавок.

– Ну хватит, Энгельгардт. Не видишь, он иностранец, – лениво произнесла одна из девиц и обратилась к Дыболю: – Иди ко мне, иностранчик.

Побледнев от испуга, Саша начал что–то путано объяснять, а бармен подвинул ему полный стакан и снова перебил его:

– Заткнись. Пей свое виски и помалкивай.

– Ну иди же сюда, иностранчик, – нежно повторила ресторанная гетера. Энгельгардт, поставь–ка Высоцкого, будем веселиться.