Текст книги "Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой"
Автор книги: Андрей Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Умерла Елизавета Яковлева от голода и холода в феврале 1942 года. Похоронена была в братской могиле на Пискаревском кладбище.
В процессе работы, когда основной текст уже был написан, я нашел более подробные данные о месте рождения Елизаветы Яковлевой. Она появилась на свет в 1882 году в деревне Каменка Нижне-Ломовского уезда (сейчас районный центр) Пензенской губернии.
Любопытно, что в то же время в соседней деревне семья сельского священника Василия Лентулова получила желанное прибавление в виде младенца Аристарха.
В вышеупомянутом издании «Малевич о себе…» опубликована та же групповая фотография, что хранится в архиве Лепорской, но без уточнения конкретных персоналий. Пока я не увидел ремарок, поясняющих «кто есть кто», сделанных на обороте архивного отпечатка, я опрометчиво предполагал, что Яковлева – это женщина в берете в верхнем ряду справа. Иногда я думаю, что это женщина в черном берете, сидящая второй слева. И в настоящее время у меня нет полной уверенности в этом вопросе. В конце концов, безвестный комментатор, делавший отметки на обороте снимка, мог и обознаться. Эта неразбериха в идентификации образа отчасти символизирует путаницу, в основном намеренную, являющуюся основной константой моей истории.
Надо сказать, что я потратил довольно много времени, чтобы найти личное дело Яковлевой и ее достоверную фотографию, но потерпел сокрушительное поражение. Материалы Театра музыкальной комедии, просмотренные мной, не содержат ни одного упоминания о художнице. А вот в фонде БДТ в Объединенном архиве Комитета культуры, расположенном на краю света на улице Олеко Дундича, в списках сотрудников за 1920-1921-е годы она робко наличествует. Причем в самой достойной компании – вместе с Блоком, Бенуа и Добужинским.
По мнению современника, БДТ «всегда страдал одним недостатком – господством художника над режиссером»[12]12
Радлов С. Об ошибках художника // Жизнь искусства. 1929. № 28. С. 5
[Закрыть]. К сожалению, и там ее личного дела нет. Лишь несколько скупых упоминаний.
К. Малевич с учениками. 1933 (?). Опубликовано в книге «Казимир Малевич в Русском музее», СПб., 2000. Без пагинации между таблицами 54 и 55
Пару раз мне казалось, что я вот-вот уловлю ее подлинный облик, но обстоятельства всегда оставляли минимальную лакуну, где вольготно размещалось сомнение. Вот, например, фотография Малевича в компании учеников, датируемая, очевидно, началом 1930-х годов, когда он читал им «Лекции по истории мирового искусства». Их тщательно конспектировала Мария Джагупова, чьи записи должны были сохраниться в архивах. Саму Джагупову мы предположительно видим сидящей второй слева. Чуть насупившись, она ревниво заслоняет от склонных к непристойным шуточкам зрителей гипсовый бюст Антиноя. А левее от нее, немного в глубине, женщина старше среднего возраста, отличающаяся, как писали в старинных романах, благородством осанки. Она чем-то неуловимо похожа на «Яковлеву» с портрета Малевича, но этого поверхностного сходства явно недостаточно, чтобы радостно воскликнуть: «Это она!»
Кроме того, в таком случае полностью обесцениваются сведения анонимного комментатора, усадившего Елизавету Яковлеву «одесную» Малевича на снимке из архива Лепорской. Веселая и беззаботная девушка никак не сопрягается со знающей себе цену пятидесятилетней дамой со второй фотографии. С учетом этих обстоятельств, наше внимание переключается на следующую по счету женщину, в надвинутом на лоб черном берете. Но качество отпечатка не позволяет сделать определенных выводов, и, значит, жирный вопросительный знак продолжает висеть в воздухе, запутывая и окончательно обескураживая наблюдателя. А поиски тем временем приходится начинать с самого начала. Причем не в переносном, а прямом смысле. Исключая сведения о пензенской молодости, где и когда в нашей истории впервые появляется Яковлева? В середине 1910-х годов в «Мастерской» Михаила Давидовича Бернштейна.
Поразительно, но ни советская, ни российская историческая литература, кажется, не имеет в своих библиографических росписях ни одного монографического исследования этого уникального «учебного заведения». Во всяком случае, я таковых не обнаружил, за исключением коротких, мало к чему обязывающих упоминаний во всевозможных мемуарах. В гигантском своде сведений о русском авангарде, опубликованном в нескольких томах Андреем Крусановым, лишь один раз мельком упоминается это имя[13]13
Крусанов А. В. Русский Авангард: в 3 т. Т. 1. Кн. 2. М., 2010. С. 833.
[Закрыть]. Это странно, потому что по составу участников не совсем обычная мастерская могла бы дать сто очков вперед иным художественным школам. В числе ее воспитанников мы находим Владимира Лебедева, Владимира Татлина, Николая Лапшина, Александра Волкова, Веру Ермолаеву, Соломона Юдовина, Михаила Ле-Дантю и… Елизавету Яковлеву.
«Нормальные герои всегда идут в обход», и, приложив не слишком большие усилия, я обнаружил фотографию костюмированного представления или капустника «Восточный Вечер», проходившего в Студии Бернштейна 15 декабря благословеннейшего предвоенного 1913 года. Скорее всего, такие перфомансы проводились ежегодно перед Рождеством и Новым годом, о чем свидетельствует переписка Ольги Лешковой с Михаилом Ле-Дантю, где много места уделено описанию всевозможных восточных одеяний и нарядов[14]14
Письма О. И. Лешковой к М. В. Ле-Дантю / Публикация и комментарии Т. Л. Латыповой // Наше наследие. № 124. 2018. http:/www.nasledie-rus.ru/podshivka/12415.php
[Закрыть].
У меня нет описания представления, разыгранного в 1913 году, но о его характере можно судить по впечатлениям Лешковой о зрелище, поставленном в том же помещении через три года, в декабре 1916 года. Полное название спектакля звучало так: «Янко Первый, король албанский, трагедия на албанском языке 28 000 метров с участием австрийского премьер-министра, 10 000 блох, Брешки-Брешковского и прочей дряни».
Вот что пишет Лешкова: «.мы поехали в мастерскую, где я застала деятельные приготовления к трагедии. Так как вечеринка должна была быть торжественной, то стены были обтянуты золоченым холстом с широким по верху стен фризом, изображающим неистовые исступленные рожи, оставшиеся от какого-то предыдущего торжества. Вдоль стены, где входная дверь из коридора, была развешана декорация Албании футуристического характера, – работы Коли Лапшина, Веры Ермолаевой и Илюши [Зданевича. – А. В.]. <…> Так как конца пьесы Зданевич написать не успел, то публике было предложено самой закончить ее большим албанским дивертисментом с танцами, что и исполнялось более чем добросовестно до 9 У час. утра, когда временная хозяйка и фактотум мастерской выгнала из мастерской свободных албанских шкипидаров. <…>…эта особа в наше тугое, глухое, глупое время раздобыла для этого вечера больше 120 бутылок великолепного свежего холодного пива, 18 бут. коньяку и крепких вин, и что-то много легких и даже… некоторое количество… водки. У прислуг были лягушачьи маски, т. к. вечер был маскарадный. Публики, пропущенной через контроль, было 110 человек. <…> Почти вся публика была костюмирована и по составу своему оказалась весьма пестрого сорта, начиная от кровной титулованной аристократии и оканчивая самой отчаянной богемой. Были роскошные, бесконечно красивые и забавные костюмы, причем масса азиатских, разнообразных и экзотических»[15]15
Крусанов А. В. Русский Авангард. Т. 1. Кн. 2. С. 833–835.
[Закрыть].
Снимок несколько мрачноват, но качество его таково, что, используя компьютерные ухищрения и хорошую увеличивающую оптику, вполне можно разобрать черты раскрашенных физиономий и детали маскарадных костюмов.
Безвестный фотограф, несомненно предчувствуя интерес неравнодушных потомков к различению забытых персоналий, снабдил всех участников нанесенными чернилами номерами, а на обороте разъяснил фамильную принадлежность.
Ужас и очарование таких снимков заключается в смешении несовместимого. Это Россия и Петербург в полушаге от нашего времени в историческом смысле. Веселые, свободные и буквально кипящие творческими идеями и надеждами. Какими они были и должны были бы пребывать «в веках», не захвати их безжалостные и циничные варвары, заразившие их, помимо тотального разгрома, всеми видами инфекционных идеологий. И это история в лицах наших почти что современников, родителей родителей или их старших братьев и сестер, сгинувших на Соловках (Святослав Воинов), расстрелянных в Караганде (Вера Ермолаева), погибших в блокаду (Магдалина, Мария и Нина Гадд), истлевших в заброшенных лагпунктах, испарившихся в недобровольном изгнании (Борис Ромберг, Инна Судравская-Ромберг) или сделавших советскую карьеру, наступив на самих себя в самом чувствительном и тонком месте. И вздрагивавших, должно быть, до самой гробовой доски от страха и унижения, отвращения и ужаса.
Фотография участников костюмированного представления «Восточный вечер», осуществленного в Мастерской М. Д. Бернштейна 15 декабря 1913 года.
Елизавета Яковлева отмечена 6 номером.
(ЦГАЛИ. Ф. 173. Оп. 1. Д. 197. Л. 1)
Надпись на обороте: 1. М. Д. Бернштейн, 2. Н. Ф. Лапшин, 3. Магдалина Гадд, 4. О. М. Черивешева, 5. Б. Г. Бернштейн, 6. Е. Я. Яковлева, 7. Король, 8. Н. А. Плерераки, 9. Винклер, 10. Мар. А. Плерераки, 11. Гр. [нрзб.] Евангулов, 12. Ромберг, 13. Находкин, 14. М. А. Плерераки, 15. М. А. Саско, 16. Лаванский («Голубой тигр»), 17. Фохт, 18. Судравская-Ромберг, 19. В. М. Ермолаева, 20. Поляков, 21. Кон. Поляков, 22. Кс. А. Слепушкина-Воинова, 23. Св. Вл. Воинов, 24.___, 25. Гадд, 26.___, 27. М. М. Корольков, 28.___, 29, 30. Матреша, [нрзб.], 31. Нина Гадд
Увеличенный фрагмент фотографии участников костюмированного представления «Восточный вечер».
Номером 6 помечена Елизавета Яковлева
(ЦГАЛИ. Ф. 173. Оп. 1. Д. 197. Л. 1)
Фотография Елизаветы Яковлевой (?) (ЦГАЛИ. Ф. 173. Оп. 1. Д. 198. Л. 4)
Номер шестой, или священная Гексада, знаменующая собой в оккультном мире все что душе угодно, от свастики до звезды Давида, досталась интересующей меня женщине, попытавшейся безуспешно скрыться, как всегда бывает с предметом усиленного розыска, под какой-то нелепой китайской шляпой или дурацким лопухом.
Дальнейшие поиски в том же архиве не дали ничего, кроме фотографии неплохого качества, где она – или опять не она – изображена уже во всеоружии достоинства человека, знающего себе цену. Или старающегося строго формализованным внешним образом и статью утвердить ее наперекор «железной» эпохе. Я – для себя – уверен, что фотография дамы в какой-то немыслимой авангардной шляпке, но сохраняющей при этом благородное достоинство врожденной дворянской осанки изображает Елизавету Яковлеву. Сравнительный визуальный анализ также подтверждает это. Но стопроцентных доказательств, принуждающих мыслительных оков, загоняющих нас в интеллектуальное стойло, все же пока нет. А делать выводы на основании предположений допустимо только последовательным гуманитариям. Поэтому я и оставляю образ Елизаветы Яковлевой в зоне остаточного сомнения до тех пор, пока стопроцентное документальное доказательство не совместит фотографию и документ. Наилучшим образом сделать это способно элементарное советское личное дело, но обнаружить его мне пока не удалось.
Что же до ее трудовой деятельности, то служила она в театре, очевидно, несколько лет, потому что еще пару раз появлялась в различных платежных ведомостях, чтобы исчезнуть к 1925 году. Неплохо, по сравнению с другими работниками, зарабатывала. Так, в декабре 1920 года вместе с премией и сверхурочными она получила на руки 37 973 рубля. Для сравнения – Александр Блок «заработал» 36 750 рублей, Мария Федоровна Андреева (жена Горького) – 36 750, а Александр Бенуа – 31 972 рубля[16]16
РГАЛИ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 245. Л. 4.
[Закрыть].
В феврале 1927 года она еще на миг возникает из небытия, как принятая на временную работу через биржу труда, но в марте 1927 года скрывается уже навсегда, исключая мимолетное воплощение на фотографии 1931 года. К этому моменту уже никаких Бенуа и Добужинских в списках сотрудников БДТ, разумеется, не значится.
В выставочных каталогах 1930-х годов ее имя три раза отмечено в числе участников малозначительных экспозиций.
«Выставка работ женщин-художников» в феврале 1938 года в помещении клуба театральных работников (издан каталог); «Выставка ленинградских художников» в конце 1938 года в городе Пушкине (издан каталог); «Выставка женщин-художников Ленинграда» в марте 1941 года (издан каталог) в Доме культуры промкооперации – небезызвестной ленинградской «Промке» на Кировском проспекте Петроградской стороны[17]17
См.: Выставки советского изобразительного искусства: в 5 т. Т. 2. 1933–1940. М., 1967. С. 237, 247.
[Закрыть].
Во всех этих мелких экспозициях вместе с ней принимала участие еще одна женщина, к истории жизни которой мы сейчас и перейдем без всякого перерыва.
Все, что нам известно о Марии Марковне Джагуповой, мы знаем только от нее самой. В середине 1970-х годов она заполнила пространный опросный лист для Биобиблиографического словаря «Художники СССР». Делала она это основательно, прибегая к помощи подробного черновика, сверяясь с документами и каталогами. Кроме того, она, как и всякий советский гражданин, дотошно фиксировала свое формальное существование во множестве заковыристых анкет, заявлений и зарплатных ведомостей, так что с точки зрения воображаемого небесного отдела кадров ее жизненный путь нам предельно ясен. Также различные архивы хранят ее переписку с родственниками и друзьями, конспекты прослушанных лекций и даже коротенькие мемуары, описывающие ужасы эвакуации из осажденного города по Дороге жизни.
Она родилась 15 сентября 1897 года на Северном Кавказе в Армавире. На формальный вопрос о национальности уверенно рапортовала «армянка», хотя правильнее было бы квалифицировать ее этноконфессиональную принадлежность как «черкесогайка». Не всякий сходу расшифрует это сложносоставное слово, объединяющее в себе кавказских черкесов-мусульман и армян-монофизитов (слог «гай» или «хай». Отсюда «Айастан» – Армения)[18]18
Очевидно, спасаясь от жестокости османов, после падения княжества Феодоро и окончательного захвата Тавриды в 1475 году, крымские армяне разбрелись куда подальше от оскверненных завоевателями родных мест. Весьма значительная их группа перебралась неподалеку, на Северный Кавказ. Там они, находясь в иноверном окружении, постепенно утратили свои обычаи и природный язык, перейдя на диалект адыгского, но сохранили дохалкидонскую христианскую веру.
Не следует рассматривать «горских армян» как бессловесную и забитую турецкую «райю» (немусульманское, преимущественно христианское, население Турции). Это были люди независимые, гордые и способные за себя постоять. Правда, войне и набегам они предпочитали международную коммерцию.
Религиозная и племенная отделенность от соседей, а также наличие родственных общин в рассеянии позволяли им с успехом вести торгово-посреднические операции между северокавказскими племенами, Персией и Османской империей. Избегая идеализации и придерживаясь исторической правды, надо отметить, что немаловажным предметом этих негоций были пленники, попадавшие в черкесскую неволю в ходе междоусобных стычек и набегов. Иногда обнищавшие горцы вынуждены были продавать оборотистым купцам даже своих собственных детей. В 1804 году было издано грозное постановление российского правительства, строго запрещавшее работорговлю на черноморском побережье, после чего сделки с людьми постепенно сошли на нет, а экономические связи черке-согаев с Турцией сменились заинтересованностью в торговле с новым партнером – Россией.
Когда Петербург, соревнуясь с Турцией и Англией, начал свои кавказские войны, «закубанские армяне» (еще одно название этой этнической группы) почувствовали явные неуют и угрозу, исходившие от мусульманских соседей, и попросили у русской администрации в лице генерала А. Х. фон Засса позволения перебраться на пограничный левый берег Кубани, чтобы обосноваться там под имперским покровительством напротив станицы Прочноокопской. Разрешение было получено, и таким образом был основан Армавир, где и появилась на свет моя героиня.
[Закрыть].
Сама она без колебаний записывает себя в «крестьянское состояние», но зажиточная, как видно, семья жила в собственном каменном доме, девочка училась в городской гимназии.
История старых армавирских кварталов вносит некоторые коррективы в сословное самоопределение Марии Джагуповой. Три из них именовались Гяурхабл, Хатукай, Егерухай, производя свою топонимику от неверных (гяуры) или от прозвищ соседних черкесских племен, в окружении которых горские армяне жили веками. А четвертый имел название «Джагупхабл» по имени уздена Джагупа (Акопа) Джантемиряна, бывшего предводителем целой группы черкесогайских семей, отдельно проживавших среди бжедухов и шапсугов. Этот клан был последним черкесогайским сообществом, перебравшимся на постоянное жительство в местность, где в 1838 году возник Армянский Аул, ставший в дальнейшем городом Армавиром[19]19
Эти сведения почерпнуты мной в интересной книге: Погосян Л. А. Армянская колония Армавира. Ереван, 1981.
[Закрыть].
Возможно, что в иных социальных обстоятельствах анкета Марии Марковны Джагуповой выглядела бы совершенно по-другому, да и жизнь ее могла сложиться иначе.
Мария Джагупова
(ЦГАЛИ. Ф. 173. Оп. 1. Д. 193. Л. 1)
Одновременно с получением среднего образования она брала уроки рисования у ученика Д. Н. Кардовского Е. Н. Псковитинова, который жил в то время в Ставрополе. Скорее всего, именно от него она получила первую прививку интереса к современному искусству.
Ныне прочно забытый Евгений Псковитинов отнюдь не был посредственным провинциальным маляром. Он имел квартиру в Петербурге на Широкой улице и показывал свои работы на столичных выставках. Известны напечатанные в Тифлисе впечатления Псковитинова о «Бродячей собаке»[20]20
Псковитинов Е. Н. В «Бродячей собаке»: Общество «Интимного театра» // Тифлисский листок. 1913. 25 авг.
[Закрыть]. Кроме того, он входил в основанную Павлом Филоновым в 1914 году «Интимную мастерскую живописцев и рисовальщиков» и даже подписал соответствующий манифест, так что с первыми художественными впечатлениями у нее все было в полном порядке.
Автор статьи в «Энциклопедии русского авангарда» И. А. Пронина полагает, что «Е. К. Псковитинов – дворянин, художник, поэт и журналист <…> мог писать текст манифеста и привнести в декларацию „Интимной мастерской“ свой авторский стиль – особый мессианский и повышенный патриотический пафос – в понимание призвания художника и в трактовку русской темы»[21]21
Пронина И. А. Интимная мастерская живописцев и рисовальщиков «Сделанные картины» // Энциклопедия русского авангарда: в 3 т. Т. 3. Кн. 1. М., 2014. С. 239–242.
[Закрыть].
Правда, сам Филонов в письме к М. В. Матюшину (1914 год) отзывался о Псковитинове весьма скептически: «Псковитинов – недоразумение, остатки той жалости, о которой и Вам известно», – но в нашем случае это ничего не меняет. Влияние среды, особенно в юности, бывает не менее определяющим, чем воздействие харизматической личности. Да и личность эта не замедлит появиться на горизонте, но немного позже. Зато какого, поистине вселенского, масштаба.
Не будь ее, этой личности, мы вряд ли сейчас столь подробно разбирали бы хитросплетения судеб этих давно умерших людей и пытались выловить буквально песчинки информации из груд распадающихся от времени старинных документов.
После окончания восьмого класса гимназии молодая девушка «решила посвятить жизнь искусству»[22]22
ЦГАЛИ. Ф. 173. Оп. 1. Д. 191. Л. 1.
[Закрыть] и переехала в Петербург. В столице недавняя армавирская гимназистка поступила учиться в Рисовальную школу Общества поощрения художеств, где директорствовал в то время Н. К. Рерих (ее преподавателями были И. Я. Билибин и Н. П. Химона). Под их руководством она обучалась до 1917 года.
Не думаю, что жизнь в столице и учеба в Рисовальной школе на Большой Морской улице были дешевым удовольствием по сравнению с условиями тихого провинциального Армавира. Это еще раз ставит под большое сомнение «крестьянский» статус моей героини.
«После Поощрения художеств», как пишет в своей автобиографии, хранящейся в ЦГАЛИ, сама Джагупова, она переехала в Москву, где оказалась в училище Федора Ивановича Рерберга. Возможно, что-то я невольно пропускаю – годы были динамичные и не совсем размеренные, – но в 1925 году, в самом конце, она опять приехала в Армавир «по семейным обстоятельствам», где до конца 1928 года преподавала в профессионально-технической школе рисование и черчение. «Жизнь в провинции меня не удовлетворяла», – отметила она в своем жизнеописании – ив октябре 1928 года, оставив опостылевшую и малооплачиваемую работу, переехала в Ленинград, где «в доме искусств включилась в работу экспериментальной группы художника К. С. Малевича».
Мария Джагупова
(ЦГАЛИ. Ф. 173. Оп. 1. Д. 193. Л. 13)
Эта фраза может дезориентировать внимательного читателя, знающего, что «Дом искусств» (знаменитый ДИСК) прекратил свое существование в 1923 году. Но Джагупова несомненно имела в виду Государственный
Институт истории искусств (ГИИИ), в котором Малевич после ликвидации в декабре 1926 года ГИНХУКа заведовал отделом.
Отношения с руководством у него были «не очень». Директор, крупный ученый-византинист, академик Ф. И. Шмит называл великого супрематиста вместе с учениками «никудышными людьми». Они отвечали ему упреками в том, что институт занимается «изучением закромов в новгородских церквях, которые погибли в пламени нашествия Батыя»[23]23
Казимир Малевич и сотрудники ГИНХУКа в ГИИИ (по материалам ЦГАЛИ СПб) //Pietroburgo capitaledella Russa – Петербург – столица русской культуры: в 2 т. Т. 2. Salerno, 2004. C. 349–406.
[Закрыть]. (При этом, как известно, хан Батый не дошел до Новгорода. Он остановил свою орду на расстоянии около ста верст от города на Волхове то ли из-за распутицы, то ли по иным причинам.) На этой политической демагогии отдел просуществовал еще довольно долго.
С момента приезда Джагуповой в Ленинград до фактической ликвидации «экспериментальной лаборатории изоискусства», которой руководил Малевич, в апреле-мае 1930 года прошло семнадцать месяцев. Вполне достаточно, чтобы «войти в курс дела», пережить инкубационный период и стать полноценным членом секты.
В 1930 году она вступила в РОСИЗО (товарищество художников, существовавшее в Ленинграде с 1929 года), где, попутно со станковой живописью, «работала по прикладному искусству на фабрике росписи тканей»[24]24
Фабрика «ИЗО», располагавшаяся на Думской улице, 9.
[Закрыть]. Архивы хранят следы ее усердного десятилетнего труда в области «искусства текстиля и костюма».
С 1939 года она стала членом ЛОСХа (секция живописи), но в ленинградских выставках участвовала с начала 1930-х годов. Сама она как свою первую экспозицию отмечает важный проект 1934 года «Женщина в социалистическом строительстве». Однако, если уж быть совсем точным, то впервые она выставляла свои работы в Ставрополе в 1916 году, о чем свидетельствуют письма не совсем равнодушного к ней Псковитинова:
Крупная газета Юга России «Отклики Кавказа», издававшаяся в Армавире, даже благосклонно рецензировала эту экспозицию.
Во время войны писала пейзажи блокадного города, работала в Эрмитаже, готовя экспонаты к эвакуации или консервации. В марте 1942 года была вывезена по Дороге жизни в состоянии тяжелой дистрофии, была в эвакуации в Перми, где трудилась, изготавливая пропагандистские Окна РОСТа. Затем вернулась в Ленинград в свою коммунальную квартиру, где занимала одну из двух комнат. Умерла в 1975 году, 14 декабря, не имея никаких наследников. Две ее сестры (Маргарита и Ева), брат Илья и двоюродный брат – ленинградский музыкант Саркис (Сергей) Амбарцумович Оганесянц – опочили раньше нее.
Все ее скудное имущество отошло прожорливому советскому государству. Ни мастерской, ни каталога своих работ, ни персональных выставок она никогда не имела.
Вездесущая «Википедия» ничего про нее не знает, но по таинственной причине ее имя достаточно просто находится в англоязычном интернете. В 1961 году престижная Grosvenor Gallery в Лондоне организовала с 9 мая до 10 июня выставку литографий группы советских художников, снабдив ее большим каталогом[26]26
Lithographs by twenty-seven Soviet artists. London, 1961. https://www.grosvenorgallery.com/usr/library/documents/main/lithographs27sovietartists9may-10jun1961.pdf
[Закрыть].
Среди двадцати семи участников – Британишский, Каплан, Курдов, Мордвинова, Неменова, Шендеров, Штейнберг, Васнецов, Ведерников и другие, включая Джагупову. Все они, судя по упоминанию в каталоге, были членами «Экспериментальной литографской мастерской» (19331996). Куратором этой экспозиции выступал очень известный в свое время человек – Эрик Эсторик (Eric Estorick, 1913–1993). Его имя сейчас носит галерея итальянского искусства в английской столице (The Estorick Collection of Modern Italian Art), а в начале 1960-х годов он был одним из пионеров изучения, экспонирования и продажи советского искусства за рубежом. Уроженца Бруклина и сына еврейских эмигрантов из России, его, по какой-то неведомой причине, охотно принимали в СССР.
Имя Эсторика недавно благожелательно и подробно поминалось в Петербурге, где в музее Анны Ахматовой в 2017 году была устроена выставка «Ленинградская литография. Место встречи», снабженная красочным каталогом. Промельком там упоминается и Джагупова, как участница лондонской экспозиции, но вся информация о ней укладывается в четыре скупых строчки.
Смысловые и хронологические сопоставления настойчиво предлагают поискать где-то рядом еще одно имя – Камилла Грей. Эта молодая женщина как раз в то время открывала для себя русский авангард, собирая материал для своей знаменитой книги «Great Experiment; Russian Art 1863–1922»[27]27
Gray C. Great Experiment: Russian Art 1863–1922. London, 1962.
[Закрыть], но данных о ее встречах с Джагуповой мне найти не удается.
Что до нашей героини, то, невзирая на английские достижения (которые она никак не отразила в советской анкете), ее вообще мало кто помнил и в прежнее время, а теперь уж и подавно. Разве что живший неподалеку художник Павел Басманов с дочерью Мариной навещал ее иногда да оставлял, уезжая из города, кота. Кот всякий раз возвращался домой холеным и откормленным. В этот кошачий дискурс так и подмывает вставить в качестве гипотетического провожатого Марины Басмановой одного рыжеволосого ленинградского поэта, известного своей любовью к кошкам, но прямых доказательств знакомства Бродского с забытой художницей нет.
Джагупова запомнилась Марине Басмановой удивительно красивой и благородной, но отрешенно одинокой женщиной. Вся комната в коммуналке была завешана и заставлена картинами. И это, пожалуй, все.
В процессе рассказа все вышеуказанные сведения будут дополняться или на некоторых уже известных деталях будет заостряться внимание. По ходу повествования будет еще упоминаться ленинградский кинорежиссер и знаменитый коллекционер Соломон Абрамович Шустер, также давно «переехавший на второй этаж», как оптимистично, избегая упоминания смерти, говорят старые рокеры.
Второе предуведомление касается, если можно так выразиться, методологической и общеобразовательной части расследования. О всевозможных фальсификациях, подделках-переделках, ошибках и недостоверных атрибуциях пишут в основном люди, далекие от самого предмета их репортерского внимания (искусствоведы, свято соблюдая омерту, как правило, хранят гробовое молчание). Кроме того, журналисты, за немногими исключениями, очень поверхностны. Мне – может быть, я ошибаюсь – не приходит на ум подробное, со всеми деталями, рассмотрение на многих страницах, с внимательным перебором версий и расковыриванием мелких подробностей, одного-единственного кейса. Авторов криминальных обзоров всегда тянет воспарить над схваткой и вынести преждевременное легковесное суждение, быстро опровергаемое судебной и житейской реальностью.
Попытка с Борисом Григорьевым не идет в счет, потому что все участники, исключая меня самого, постарались побыстрее вытеснить ее на периферию сознания и объявить бывшее небывшим. А музеи умудрились ее попросту проигнорировать. Так что несколько слов придется уделить самым общим соображениям. Вместе с тем к концу повествования всякий непредубежденный читатель должен будет согласиться с тем, что обобщение не всегда возможно. Есть случаи, которые следует отнести к разряду абсолютно уникальных. И вместе с тем проливающих яркий свет на типологию проблемы фальсификации произведений искусства.
Малоуспешность борьбы с подделками в рамках правового поля – о неправовых способах можно только догадываться, анализируя судьбы безвестно исчезнувших дилеров – имеет свои объяснения. В первом ряду причин лежит вопиющая неравноценность сторон в профессиональном плане.
С одной стороны, мотивированные огромными деньгами и азартной вовлеченностью, имеющие большой опыт и непомерные амбиции реставраторы, художники, искусствоведы, обладающие зачастую значительными финансовыми возможностями и коррупционными связями. На их стороне и вполне объяснимая народная симпатия к ловким мошенникам, обирающим богатых дармоедов – простой человек не покупает дорогих картинок. Этот «комплекс Робин Гуда» актуален и для стран с хорошо развитым правосознанием и подсознательно востребован даже среди работников юстиции. Обо всех прочих гражданах и говорить нечего. Лозунг «Грабь награбленное» умрет последним из всех демагогических приемов, направляющих энергию масс в нужном власти направлении.
По другую сторону линии фронта – плохо подготовленные и, как правило, равнодушные полицейские, слабо и извращенно представляющие себе существо и нюансы проблемы. Или энтузиасты-одиночки, гибнущие в море противоречивой разноязыкой информации. Просто физически не способные ее переварить, осмыслить и облечь в юридически приемлемые формы. Тем более, что и их мотивация бывает зачастую весьма экстравагантной и обусловленной не объективными обстоятельствами, но деструктивными эмоциями и всевозможными вытесненными комплексами. Или не совсем адекватным, диспропорциональным восприятием действительности. Максимум, на что они способны, это выдать хлесткую разоблачительную публикацию, обреченную немедленно утонуть в массе себе подобных противоречивых журналистских материалов.
Особенно это заметно сейчас, когда виртуальная реальность позволяет легко извратить суть проблемы и подать ее публике в искаженном свете. Так, пусть мягкий, но все же обвинительный приговор суда над шайкой мошенников в Висбадене (Заруг и компания) даже лондонской Times был подан как оправдательный вердикт.
Когда англичане, отчаявшись обучить не самых бестолковых лондонских bobby истории искусств, создали по инициативе Вернона Рэпли (Vernon Rapley) специальное подразделение по борьбе с преступлениями в сфере различных художеств Art Beat, укомплектованное пятнадцатью констеблями, имеющими искусствоведческое образование и опыт музейной работы, но никак не связанных с рынком, то раскрываемость преступлений такого рода в Лондоне увеличилась на 80 %[28]28
См. об этом: Charney N. The art of forgery. London, 2015.
[Закрыть].
Большое значение имеют также обстоятельства места и времени, своего рода «хронотоп» совершения преступлений, особенно если речь идет о подделке работы крупного художника и запредельно больших деньгах. Изощренные, многоступенчатые и внешне легальные схемы реализуются поэтапно в разных странах. Фальшивка малозаметно выходит на свет из одной юрисдикции, обзаводится правдоподобным, но лживым провенансом[29]29
Провенанс – история владения художественным произведением, предметом антиквариата, его происхождение.
[Закрыть] в другой, приобретает профессиональное «экспертное» сопровождение в третьей, а продается через оффшорную компанию или подставное лицо в четвертой. Часто в посреднических цепочках задействованы люди, не подозревающие о том, что участвуют в жульнических махинациях, и с пеной у рта отстаивающие свое честное имя и полученные гонорары. Это делает полицейское расследование, а тем более судебное разбирательство фактически невозможным. На установление самого события фальсификации иногда уходят годы, а то и десятилетия, что никак не сопрягается с существующими для подобных преступлений сроками давности и продолжительностью человеческой жизни. Очень часто резво «взятый след» обрывается у реальной могилы на окраинном городском кладбище, что делает дальнейшие шаги юридически ничтожными.
Описанные сложности многократно увеличиваются, если речь идет не о подделке, изготовленной «с нуля», а о старой картине, «улучшенной» с помощью нанесения фальшивой подписи или хитрой выдумки облагораживающего происхождения. Следует добавить, что с объективной точки зрения Интерпол и прочие международные структуры, координирующие и направляющие усилия по борьбе с организованной преступностью, действительно имеют задачи и поважнее, чем ловля изготовителей и распространителей фальшивых картин. Хотя на эту коллизию можно взглянуть и с иных позиций, поставив во главу угла культурные и смысловые приоритеты.
Все вышесказанное, однако, никак не отменяет возможности и даже необходимости открыто обсуждать болезненные темы, задавать вопросы и высказывать сомнения, какими бы кощунственными они порой ни казались для кланового общества, строго поделенного на «своих и чужих».
Понятно, что наш мир, параллельно с бесконечным усовершенствованием всевозможных гаджетов, стремительно изменяется, выдумывая все новые и новые табу взамен устаревших. Но если древние запреты определялись традицией и религией, а потом претендующей на «марксистскую научность» тоталитарной идеологией, то новые – исключительно лицемерной политкорректностью и стремлением к постоянному контролю над поведением человека, не оставляя никакого места для частной жизни. Ни одна универсалия не подверглась за последние годы большей девальвации, чем наше представление о «свободе». Вся мировая литература, воскресни она сейчас в лице Шекспира, Гоголя, Достоевского, Ницше и им подобных, вскоре оказалась бы в тюрьме за нарушение множества общественных и законодательных предписаний, о чем и как можно говорить, а что заказано даже упоминать. Социальные сети со своей цензурной политикой и современное государство, «подсевшее» на компьютерную слежку за всем на свете, похоже, вот-вот добьют нашу вольность окончательно. Архаичные костры из книг больше не нужны. Они заменились хитроумной машиной, автоматически выискивающей неправильные слова и отправляющей человека по своему усмотрению «в бан» или под арест.
