Текст книги "Голубая дивизия. Военнопленные и интернированные испанцы в СССР"

Автор книги: Андрей Елпатьевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

3. Голубая Дивизия как таковая в испанской историографии

Официальная справка о Голубой дивизии в испанском источнике гласит следующее: «Division Azul» – испанская военная единица, которая входила в германскую армию (дивизия 250), сражалась на фронте в течение Второй мировой войны. Была сформирована из добровольцев и начала формироваться сразу с начала войны между Германией и СССР (22 июня 1941). В середине июля первые экспедиционеры выехали из Испании; после небольшого совещательного периода в Германии дивизия была перемещена в сектор Ленинграда и вышла на линию фронта 12 октября. Командовал ею генерал Муньос Грандес, а с начала декабря 1942 г. генерал Эстебан-Инфантес. В октябре 1943 г. дивизия начала возвращаться с фронта, хотя около 1800 добровольцев из ее состава остались, и сформировали «Испанский легион», который сражался до марта 1944 г. Небольшая группа продолжала воевать, будучи включенной в СС, до конца войны. Через Голубую дивизию прошло примерно 60 000 человек, из которых более 4 000 погибло»[21]21
  Gran Enciclopedia Larousse. Barcelona, 1968–1974. T. 3. P. 949.


[Закрыть].

Второй командир – первый свидетель

О Голубой дивизии существует большая испаноязычная литература. По хронологии начнем с первого систематического свидетельства – повествования ее второго командира, генерала Эмилио Эстебан-Инфантеса[22]22
  Esteban-Infantes E. La Division Azul (donde Asia empieza). Barcelona, 1956.


[Закрыть]. Он командовал дивизией с декабря 1942 по декабрь 1943 г., когда вернулся на родину.

Он упоминает о «нескольких инцидентах» во время проезда добровольцев через Францию, которая, «уже занятая немцами, не могла с симпатией встречать тех, кто собирался сражаться на стороне ее захватчиков», и противопоставляет этому «энтузиазм и приветствия» со стороны населения Германии (С. 20). Генерал приводит таблицу со структурой 250-й дивизии, называет ее численность – 17 046 человек, 5 610 лошадей, 765 повозок (С. 25).

Многие страницы первой главы своей книги он посвящает своему взгляду на русский народ, русского солдата, русские обычаи.

Начинается это с тривиального подчеркивания разницы между Европой и Россией, между их культурами и душами, с того, что Россия всегда стремилась к человеческой общности, Европа же – к индивидуализму.

«В мирный период мог существовать обмен между этими большими культурами, но в эпоху войны можно сближать разные народы. Война это не только разрушение, но также оживляющая культурная сила… Русский скромен и полон чувства вины с манией страдания (С. 27). Этот дух рабства сделал возможным коммунизм, который будет продолжаться до тех пор, пока русская душа не вернется к той гармонии, которая царила при политическом порядке древних торговых независимых республик Пскова и Новгорода. Тогда Россия соединяла свою мессианскую душу с позитивным влиянием Запада. <…>

Мы не можем сказать, что мы проникли в русскую душу – за несколько месяцев нашего пребывания в районах Волхова и Ижоры, в условиях войны, в стране с сильно сократившимся населением совместная жизнь с местными жителями была скудна и лишена нужной полноты. Мы в этих сложных условиях смогли узнать только внешнюю сторону того, что значит быть русским. Но несомненно также, что определенное сближение (С. 28) позволило нам проникнуть в более интимные глубины мировосприятия некоторых жителей завоеванной территории и узнать об их подлинной реакции на некоторые вещи».

Эстебан-Инфантес замечает моральную дистанцию между людьми старшего и среднего возраста и молодежью. Первые религиозны, уважают традиции, любят своих ближних и рабы своего дела. Дети и юноши более беззаботны, свободны от всех религиозных установок, вплоть до непочтительности и дерзости по отношению к старшим (С. 29).

Война показала русской молодежи (С. 30) большие европейские страны. «Оккупация Польши и потом части Германии и стран Балтики и Дуная позволили российскому солдату жить рядом с людьми, жизненная концепция которых отлична от его собственной, имеющих другие обычаи, стремления. В неизбежном сравнении, которое возникает между Россией 45 года и другими европейскими нациями, оккупированными Сталиным, у советского режима будет не много преимуществ…» (С. 31). Генерал, в целом, был прав, но он забыл или не знал о сталинском ГУЛАГе…

По его мнению, традиционная любовь русских к музыке и литературе сохранялась в немногих семьях – он встретил лишь две семьи, где было пианино и ежедневно уделяли несколько часов музыке. Большая же часть современного населения предпочитала граммофон с танцевальными пьесами. Он подчеркивает, что русские медики, инженеры, архитекторы не обладали уровнем, соответствующим действительному европейскому высшему образованию (С. 34), критикует учебники по географии и истории для средней школы, в которых акцент делается на периоде коммунистического режима (С. 35); критически отзывается и о представителях сельского духовенства – «мы много общались с одним из них в Антроп-шино, этот священник имел благородный вид и был любим и уважаем большей частью населения, но он был исключением» (С. 36).

Обстоятельна его характеристика русских военных.

«Русский, без сомнения, хороший солдат; безропотно послушный – более из страха, чем из убеждения, упорный и упрямый, но не чувствующий связи со своими товарищами по части; утратив прямое командование, он теряет свои боевые способности, пугается, вплоть до того, что его легко уничтожить. Хорошо оснащенный, он враг всего достойного презрения, в одиночку безобидный. <…>

Бывало, что из-за незначительных деталей русские солдаты забывали свою главную задачу и теряли драгоценное время для успешного выполнения поручения. Было несколько случаев, когда их отряды занимали наши траншеи одним ударом, а затем удивлялись нашей быстрой ответной реакции, в то время как они собирали съестные припасы в «бункерах», которые только что заняли. Вплоть до того, что их запирали внутри, пока они старательно откупоривали (С. 37) ящики с мармеладом или бутылки с коньяком. Их медлительность и беззаботность становилась для них фатальной, и мало кто мог спастись. В другой раз их заставали врасплох за поворотом окопа, не решающихся искать нас по лабиринтам траншеи, осужденных самими собой на смерть из-за неготовности к самостоятельным действиям. Несомненно, что они без колебаний и нерешительности стремились к цели, которая перед ними ставилась, подталкиваемые не патриотическими импульсами, но давлением коммунистических агентов или угрозой жесточайших наказаний, но это случаи, когда приказы выполнялись, несмотря на опасность. Их современное оружие делает их опасными, а водка, обильно выдаваемая при необходимости, делает их храбрыми.

Средние командиры не были плохими, но были в руках упорных коммунистов, которые знали, в какую игру они играют, и которые, в качестве офицеров-информаторов или политических комиссаров, составляли класс, пронизывающий армию до мозга костей. Среди солдат формировалось большое ядро несогласных с коммунистическим режимом и желающих прекратить всякую борьбу.

Высшие офицеры были плохо подготовлены и чрезвычайно боялись впасть в немилость; у них не было ни свободы действий, ни больших профессиональных знаний, но прошедшая, очень продолжительная война способствовала тому, чтобы выучить немецкие уроки, научила их учиться и на практике показывать достаточные результаты, чтобы можно было рассматривать их как врагов, достойных уважения» (С. 38).

«Больше всего в кампании 1941–1943 гг. нас удивило применение артиллерии. Можно сказать, что это их наиболее устрашающее оружие, которое они используют наилучшим образом. Русский артиллерист чудесный и использует свое орудие с максимальным коэффициентом полезного действия. Дальностью, точностью и частотой стрельбы артиллерия была угрозой нашим коммуникациям, командным пунктам и центрам снабжения, угрозой постоянной и огорчающей» (С. 39).

«Русские автомобили были хороши и многочисленны, но их применение никоим образом не было превосходным – из-за плохого командования» (С. 40).

«Если артиллерия – мортиры и противотанковые орудия – были лучшими на русском поле, то мы можем равным образом утверждать, что германская авиация была много лучше вражеской, лучше по качеству, а не по количеству. Было достаточно двух аппаратов под Красногвардейском, чтобы заставить бежать целую эскадрилью русских… Русские бомбардировщики не пугали ни числом, ни точностью, ни интенсивностью полетов. Однако, их противоавиационная защита была могущественной, и ее сеть под Сан-Петербургом[23]23
  Так у автора – прим. ред.


[Закрыть] несомненно эффективной.

Впоследствии было создано много тысяч аппаратов и обучено множество авиаторов, но можно смело утверждать без боязни ошибиться, что русская авиация всегда будет ниже американской и английской» (С. 41).

Во второй главе генерал высказывает недоумение по поводу того, что германское командование заставило дивизию полтора месяца идти пешком от Сувалок до Витебска и далее почти тысячу километров, но утверждает, что солдаты дивизии успешно справились с этим, показав свою хорошую подготовку (С. 50). Он отмечает, что к ним хорошо относилось польское население и католические священники. Несколько страниц посвящено автором путешествию дивизии и общей характеристике Восточного фронта в этот период; он пишет, что Новгород производил впечатление настоящего города, мертвого города, где были хорошо видны приметы его древности и следы войны (С. 55–56).

Много внимания уделяет Эстебан-Инфантес вопросам расположения дивизии, первым и последующим ее боевым действиям. Вообще, его книга – типичные военные мемуары военного-профессионала, и в этом смысле это хороший источник по истории боевых действий, но очень слабый источник для выяснения взглядов испанца на Россию.

Третья глава книги называется «Испано-германское братство». В ней есть несколько любопытных наблюдений, так или иначе перекликающихся с наблюдениями Ридруэхо (о них ниже).

«Помню один не очень важный эпизод, который открыл нам поведение большей части русских военнопленных. Запоздав однажды в очень холодный день, два солдата сопровождали в пустынной местности группу из 12 военнопленных. Один солдат почувствовал, что замерзает, и нуждался в помощи своего товарища. А немного позже уже оба конвоира стали нуждаться в помощи пленных, которые собрали их оружие и имущество и продолжили марш. Представьте себе эту лесную дорогу со странной процессией, которая продвигалась к ближайшему поселку. Прибыв в «комендатуру», они торжественно передали своих охранников офицеру и снова стали пленными» (С. 86).

С позиции высшего офицера генерал говорит об «испано-германском братстве», приводя в пример своевременную помощь со стороны испанцев немецким частям, и особенно отмечая при этом заслуги офицера Хосе Мануэля Ордаса Родригеса (С. 95).

«Немцы вообще, а иногда и гражданское население с любопытством наблюдали за нашими дивизионерами. Их громкий разговор и смех, споры, их обычай заигрывать с девушками, их беззаботное, иногда не боевое поведение производило первое время не слишком благоприятное впечатление. Худощавые, невысокого роста солдатики, скандальные на публике, не очень уважающие по внешним проявлениям дисциплину, они не могли равняться по своему военному облику с белокурыми молодцами-германцами, строгими, серьезными, корректно одетыми. Но наступило время правды, время проявить храбрость и дисциплину, которые есть в испанце и в его идеалах, наступил момент показать сопротивление усталости, дух самопожертвования, уверенность в обращении с оружием – одним словом, наступило время умереть или победить. Тогда произошла трансформация: скандалисты превратились в горячих борцов, не утративших своего веселья, маленькие выросли, отважно сжимая свое оружие, все слепо выполняли приказы самые категорические и опасные, развилась инициатива каждого для преодоления трудностей…» – далее генерал говорит, что немцы изменили отношение к дивизионерам в благоприятную сторону (С. 96).

В августе 1942 г. Дивизия получила приказ перебазироваться на фронт к Санкт-Петербургу (С. 119). Сначала она была в Вырице, потом переместилась в Пушкин.

«Мы чувствовали большое любопытство, обозревая город и жизнь Сан-Петербурга. С нашей артиллерийской обсерватории в Пушкине мы могли видеть в бинокль с увеличением в сорок раз перемещение по улицам и бульварам. Ориентирами нам служили купола Святого Петра и Святого Павла, Дом Партии и Невский проспект, мы могли видеть главные городские артерии, большие заводы его промышленных центров, включая часть морского движения. Многие часы мы посвящали этому наблюдению»… (С. 128–129).

Генерал пишет, что в октябре 1943 г. они поняли, что характер войны изменился и что они не могут больше атаковать (С. 137).

Интерес представляют страницы, посвященные «Взаимопроникновению наших солдат и русского населения»:

«Всегда, когда мы меняли дислокацию, наблюдался один и тот же феномен: почти повсеместная неприязнь гражданского населения в начале и последующее сближение вплоть до приобретения доверия и взаимопроникновения. Наш характер, кипучий, исключительно открытый и иногда провокационный, чрезвычайно удивлял население тех мест, где проходила колонна испанцев. Судя поначалу только по нашему внешнему виду, народ старался не сталкиваться с испанскими солдатами, боялся их голосов и старался избегать их. Когда остановка была более длительной и было больше времени и поводов для формирования окончательного мнения, отношения становились мягче день ото дня. Тот же самый солдат, который днем раньше требовал матрас с не слишком корректными интонациями, оказывался тем, кто на следующий день делил свой хлебный паек с детьми дома или дежурил ночью у больного. Иногда они делились марками или рублями для приобретения чего-либо необходимого. И русский, который в глубине души добр и благодарен, отдавал должное этим чертам благородства.

В поселках, занятых Дивизией, мало-помалу возникала симпатия между испанцами и русскими, что удивляло немцев (С. 139).

Время превращало эту симпатию во взаимопроникновение, и можно было видеть нашего молодого человека, гуляющим с девушками поселка, как на воскресных гуляниях в маленьких испанских селеньях… Те же самые пленные или русские дезертиры, которым через несколько дней предоставлялась свобода почти абсолютная при дневном свете, исполняли порученную им работу без какой-либо попытки покинуть наш лагерь, чтобы присоединиться к своей армии. Только в одном случае сбежали двое арестованных, которые, по всей видимости, стремились на юг, чтобы очутиться как можно дальше от своих окопов. Известно, что они хотели для большей безопасности оказаться как можно дальше от возможных сражений.

Нам на память приходит случившееся в октябре 1943 г., когда Дивизия перемещалась из сектора Сан-Петербурга к Ораниенбауму и к западу от Гатчины (С. 140) (Красногвардейска). Большое число семей просило разрешения следовать с нашими отрядами, и поскольку транспорта не хватало, эти просьбы не были удовлетворены. Их это не остановило, и они решились сделать такой длинный переход; в течение нескольких дней мы видели, как по шоссе со стороны Красногвардейска шли из Пушкина и Покровской люди со скотом и домашней утварью, которые опережали наши отряды. Даже на автомобилях наших подразделений, вопреки приказам командования, находилось много людей из тех, кто до того был у нас на службе. И как доказательство сказанному прибавим, что когда наш Главный штаб выехал из дома попа в Антропшино, он неожиданно передал генералу документ, в котором говорилось о благодарности испанцам от населения этого региона за человечное обращение» (С. 141).

Специальный раздел 7-й главы посвящает генерал вопросу «Почему Голубая Дивизия была в России», особенно подчеркивая антикоммунистическую направленность ее создания.

«По резонам политическим и дипломатическим столь высокого полета, что никто не мог в них проникнуть, правительства различных европейских стран демонстрировали свою симпатию к народному правительству, которое тогда решало судьбы Испании и вело ее к развитию ненависти, угнетения и крови. Националисты, представлявшие всё самое здоровое и благородное в Испании, сформировали антикоммунистический блок, получали помощь, более (С. 206) моральную, чем материальную, от двух наций, которые тогда стали в открытую оппозицию политическому режиму Сталина… Мы закончили нашу внутреннюю войну нашей общей и абсолютной победой постулатов национальной независимости и традиционных испанских чувств в отношении попытки экспансии и коммунистического господства, но мы в то же самое время прекрасно отдавали себе отчет в том, что Советская Россия нам не простит никогда своего поражения. <…> Мы не могли забыть, что в наиболее тяжелые моменты Испания получала сердечную поддержку итальянцев и немцев, которые нам давали и продавали материалы, а также небольшими вооруженными подразделениями – очень незначительного числа и могущества – символически сражались на нашей стороне против коммунизма. Россия, напротив, посылала в красную Испанию обильные военные средства, собрала людей из других стран (С. 207), чтобы составить тактические единицы, которыми существенно усилила марксистскую армию, усиленно влияла на Европейские правительства, чтобы поднять их против национальной Испании, и сделала всё возможное, чтобы продолжить опустошительную войну на нашей земле, творя на ней наиболее жестокие репрессии и самые ужасные преступления. <…> Благоразумие и осторожность привели нас к пониманию, что русские и немцы были врагами. Реакция испанцев была логична и естественна, давая выход их чувствам. Мы горячо желали крушения русского режима в соответствии с нашими антикоммунистическими идеями.

По всем испанским регионам был брошен клич борьбы против тех, кто были нашими заклятыми врагами несколько месяцев назад, и боевое настроение борцов-националистов Крестового похода завладело душами. Правительство (С. 208) Франко считало вопросом более чем политическим свое решение о формировании дивизии испанских добровольцев, названной Голубой Дивизией, и отправке ее символически сражаться против советской армии. Испанская дивизия была встроена в боевые немецкие соединения, потому что Германия вела главную борьбу против России; на Восточном фронте была заботливо выбрана наиболее удаленная зона, в северном секторе, во избежание любых инцидентов с солдатами других наций, тогда союзников Сталина.

Когда шла наша гражданская война, нам нанесли два визита: один – русские, враги, чтобы сражаться с нами огнем и кровью, и другой – немцы и итальянцы как друзья и соратники. По прошествии четырех лет мы вернули эти два визита, направив дивизию испанских добровольцев, способных сражаться с коммунизмом в его собственном доме в прямом сотрудничестве с германскими дивизиями… (С. 209)

Испанцы были первыми, кто сражался против коммунизма и разгромил его. Мы надеемся оказаться теми, кто с наибольшим постоянством сопротивляется ему в Европе» (С. 210).

Как видим, в приведенных словах достаточно четко определена идеологическая основа участия фалангистов-добровольцев в войне.

Далее Эстебан– Инфантес посвящает несколько страниц действиям испанских воздушных эскадрилий в центре Восточного фронта независимо от Голубой дивизии.

Некоторый интерес представляет рассказ генерала о его последнем свидании с Гитлером в связи с решением вопроса о возвращении Голубой дивизии в Испанию в ноябре 1943 г. Утром 6 ноября из отеля Эдем в Берлине он в сопровождении немецкого майора был доставлен в район Мазурских озер. Там в сопровождении генерала Улера 8 ноября в полдень он получил приказ явиться к фюреру к 4 часам дня. Вместе с переводчиком – лейтенантом Гоффманом – он прибыл в маленькое помещение (С. 248), где их стоя встретил Гитлер.

«Меня чрезвычайно удивило, что мне удалось встретиться с высшим немецким вождем без больших церемоний и ожидания и выпала честь пожать руку, которую он мне протянул с заметной нервозностью и даже тревогой… Гитлер, улыбаясь не очень естественно, как обычно, вручил мне пергамент с возведением меня в рыцари Железного Креста, и с помощью переводчика мы обменялись словами, соответствующими этому случаю. Глядя на его лицо, можно было заметить явные следы усталости. Два глубоких синеватых мешка под его невыразительными глазами свидетельствовали об усилиях и чрезвычайной озабоченности.

Наконец, начался общий разговор без какой-либо преамбулы. Гитлер начал говорить о геркулесовой работе, которую проделывает германская армия. Этот человек, несколько сгорбленный, с лицом демократа и замедленными движениями, мало-помалу оживлял свой взгляд, двигал мускулами лица, жестикулировал и повышал свой голос, как латинянин, с такой же страстностью. Он полностью преобразился, в нем был энергичный и сильный дух, который как бы освещал его изнутри. «Западные деятели слепы!» – повторял он снова и снова. – «Опасность на Западе, и я не могу победить ее! Вся Европа будет страдать от последствий этой ошибки! Враг не я, враг – это Сталин! И Германия не может разбить Россию, так как должна одновременно защищаться с трех других сторон. Если бы была (С. 250) возможность использовать всю военную силу, чтобы переместить ее всю через Вистулу[24]24
  Так в источнике – прим. ред.


[Закрыть], то Европа была бы спасена и мы избежали бы следующей войны».

Прощаясь со мной, фюрер вернул себе холодный и невыразительный вид, который имел при моем прибытии, обратил ко мне несколько последних слов погасшим тоном, которые, тем не менее, оставались в целом сердечными» (С. 251).

Затем генерал рассказывает о формировании из остатков дивизии Испанского легиона, приводит его структуру (С. 354): в нем было 1500 легионеров, 6 генералов, 97 офицеров, 175 унтер – офицеров, 355 капралов, всего 2 193 человека и 404 лошади. Легион продолжал в 1944 г. действовать на Ленинградском фронте.

В конце своей книги Эстебан-Инфантес приводит список из более чем 20 использованных им работ, статей и лекций, которых нам не удалось обнаружить в библиотеках Москвы. Всё же назовем несколько книг, которые представляются нам наиболее важными:

Angel Ruiz Ayucar. La Rusia que conoci. Madrid, 1954.

Coronel Martinez Esparza. Con la Division Azul en Rusia. Madrid, 1943.

Tomas Palacios y Torcuato Luca de Tena. Embajador en el Infierno. Madrid, 1955.

Tomas Salvador. Division 250. Barcelona, 1954.