Текст книги "Небеса ликуют"
Автор книги: Андрей Валентинов
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
О том, что случилось на развалинах Топе-Тархана, о красотах и соблазнах города Бахчисарая, а также о некоторых обычаях и традициях Татарии.
Разбойники: Эй, парень! Присоединяйся к нам! Ты сможешь грабить, жечь, пытать, издеваться, насиловать девок и баб, пьянствовать и жрать вволю. Черт побери! Ты не прогадаешь!
Илочечонк: Но зачем все это? Во имя чего?
Разбойники: Вот дурак непонятливый! Ясное дело – во имя свободы!
Действо об Илочечонке, явление девятое.
Шторм, гнавшийся за нами от самой Варны, опоздал.
Зато не опоздал ветер.
Загудело, засвистело к полуночи, а под утро старая мазанка, в которой довелось ночевать, была готова взлететь – прямо в к низким тучам, цеплявшимся за вершины близких холмов, покрытых черным мокрым лесом.
Очаг, сложенный из потрескавшегося известняка, чадил до рези в глазах, и я, как только на дворе побледнело, поспешил накинуть плащ и выйти на берег.
За ночь море подобралось ближе. Громадные волны несли седую пену, причал исчез, скрывшись под темно-зеленой рябью. Пропала и половина лодок, вытащенных загодя на берег. Резкий дух гнилых водорослей забивал горечь дыма, срываемого ветром из низких приземистых дымоходов.
Да, нам повезло. Март – не лучший месяц для плавания по этому морю, давно переставшему быть Гостеприимным.
На востоке, над круглой бухтой, странно тихой в этот час, медленно проступало неровное светлое пятно.
Солнце.
Значит, нам пора. До ворот Топе-Тархана не меньше часа ходьбы, а спешить по скользкой старой траве, желтым саваном покрывавшей холмы, не хотелось.
Мертвая страна…
Говорят, весной здесь расцветают маки, но сейчас, в это холодное мокрое утро, пустынная земля казалась преддверием Аида, где среди жухлой прошлогодней травы цветут лишь асфодели – цветы Смерти.
* * *
Диспозиция была проста.
Рыбацкое селение, приютившееся на берегу Ахтиарской бухты, больше походило на пиратский табор, а посему доблестному шевалье дю Бартасу выпала нелегкая миссия по охране нашего багажа.
Остальных приходилось брать с собой. Сьера Гарсиласио не следовало оставлять без присмотра, брата же Азиния было просто опасно держать в непосредственной близости от кулаков грозного пикардийца. Особенно после Галаты. Синяк, темнеющий на скуле нашего «попика», был, по уверению шевалье, лишь авансом.
Почему-то вспомнилась детская игра «Волк, Коза и Капуста».
Сыграем?
– А верно ли, достопочтенный синьор Адам, что руины сии – ни что иное, как развалины Херсона, славного своими мучениками и подвижниками?
Я покосился на брата Азиния, удобно устроившегося в глубокой нише у подножия громадной башни с осыпавшимися зубцами. Место было удачным – защищало и от ветра, и от мокрых брызг. Море бушевало рядом – на севере, за неровным рядом стен, и на западе, где глубоко в сушу вдавалась узкая бухта.
Мне и сьеру еретику повезло меньше. Чудом уцелевшая калитка, врезанная в стену, могла укрыть от дождя – но не от бури.
Я оглянулся. Слева – мокрые желтые холмы, справа – серый камень.
Призрак города…
– Так действительно считают, отец Азиний. Но полной уверенности нет. Возможно, Херсон был севернее, возле устья Борисфена. Турки называют это место Топе-Тархан.
Не без труда удалось договориться. Он – «отец», я просто «синьор» без совершенно лишней приставки «мон». Бывший регент покорился не без скрежета зубовного.
– Я видел в стенах дыры, – негромко проговорил сьер де ла Риверо. – Круглые, как от ядер. Этот город брали приступом?
Дыры я тоже заметил – огромные рваные раны в серой плоти известняка. Когда-то здесь не жалели пороха.
– Может быть, сьер Гарсиласио. Но я слыхал, что турки обстреливали уже пустой город. За этими стенами любят прятаться разбойники.
Из ниши донеслось что-то, напоминающее стон. Брату Азинию с самого начала не нравился наш поход к древним руинам. Я тоже не был в восторге, но именно здесь мне назначил встречу брат Манолис Канари.
Поэтому я и спешил, торопился сквозь бурное страшное море. Двадцать первое марта, главные ворота Топе-Тархана, час после заутрени.
Мы успели.
* * *
– Синьор Адам, а часто бывают здесь эти… разбойники?
Ниша была достаточно далеко, и брату Азинию приходилось повышать голос. Зато я мог говорить тихо, даже шептать – у бывшего регента оказался превосходный слух.
Наверняка, и нюх тоже. Иначе зачем ему ехать с нами?
– Разбойники тут бывают часто, – не без удовольствия начал я. – Прежде всего, это греческие корсары, которые режут турок. Затем турки и татары, которые режут греков. Ну и, наконец, черкасы-запорожцы[15]15
Черкасы – украинские казаки.
[Закрыть]. Эти режут всех подряд.
В нише что-то зашевелилось. Присмотревшись, я с изумлением заметил, что брат Азиний резво наматывает на голову нечто, издалека напоминающее чалму. Наверно, он рассудил, что турки тут бывают чаще.
О чалме мы уже с ним говорили. И не только о чалме.
Брат Азиний был твердо убежден, что каждый сын Общества, ступив на чужую землю, обязан «перевоплотиться». Бог весть, где он этого наслышался! Отсюда – чалма. Если следовать его логике, на берегах Парагвая мы должны появляться исключительно голыми – и с бусами на шее.
– Отец Азиний, – воззвал я. – Вы не похожи на турка!
– Отнюдь! – бодро отозвалась ниша. – Советовал бы и вам мон… то есть, синьор Адам, последовать примеру, который подал нам всем Святой Ксаверий!
Я только вздохнул. О Крестителе Востока говорят всякое. Например, о его первой поездке в Киото. Наслушавшись таких, как брат Азиний, Святой переоделся в рубище. Новоявленному нищему пришлось возвращаться назад, не солоно хлебавши. В следующий раз Ксаверий побывал в Киото уже при сутане и кресте – на этот раз с большей пользой.
– А не ведомо ли вам, синьор Адам, где возлегают чудотворные мощи Святых епископов Херсонских? Ибо земля сия поистине процветает святостью.
Я вновь оглянулся. Серый камень руин, мокрая желтая трава, мертвые улитки на сыром щебне.
Епископы, ау!
– Еще в часы апостольские сослан был сюда Святой Климент, что принял муки за грехи наши, будучи утоплен в море у сих берегов. Умер он в мучениях, посрамив врага рода человеческого! Позже и Святой Мартин был заморен тут голодом, чем восхитил венец Небесный. Тогда же и Теодор, первый епископ здешний, муку мученическую принял…
– А это обязательно? – поинтересовался сьер Гарсиласио. – Без муки – никак?
Обычно они не спорят, но сейчас даже римского доктора, как видно, допекло.
– Мученики – яко окна в храмине! – авторитетно пояснил бывший регент. – Ибо чем более страдает человек, тем ближе он к Господу. Иная же святость не столь заметна, но также имеет место: в посте, в молитве, в столпничестве, в подаянии нищим, а в особенности в юродстве, чему примером Святой Франциск из Ассизи, который тоже посрамил диавола…
– Ерунда все это! – со смаком прокомментировал сьер де ла Риверо.
Я запахнул плащ и подошел поближе к стене, прячась от расшалившегося ветра. Посмотрел бы кто с стороны! У ворот мертвого города еретик спорит с мужеложцем о святости.
Хорошо!
– Это все ерунда! – повторил сьер Гарсиласио. – Святость – нечто совсем иное. И заслуги, отец Азиний, тут не важны. Хоть сто лет на столбе стой!
Я ждал ответной реакции, но ее не последовало. Вероятно, наш попик временно окаменел от такого святотатства.
– Разве вы не заметили, отец Азиний, что многие святые – настоящие, а не ваши постники со столпниками, молодость провели по уши в грехах? Так, что даже завидно? Им святость даже в страшном сне не снилась!
– Тем ценнее их подвиг… – нерешительно донеслось из каменных глубин, но сьер де ла Риверо лишь фыркнул.
– Подвиг! Подвиг – это сознательный поступок. А здесь было другое. В них словно что-то просыпалось – настолько сильное, что полностью меняло жизнь. Будто проявлялась какая-то… внутренняя личность, что ли?
Запахло дымом костра и одновременно – тухлыми мудростями мессера Кальвина о предопределении. Но вместе с тем… Взять того же Святого Игнатия! Полжизни – гуляка и вояка, а потом… Бог мой, а тот же Лютер? Жил себе горняк, руду ковырял, по праздникам ходил в ближайший кабачок… Правда, он-то как раз и не святой.
– Святость, отец Азиний, – это состояние, данное свыше. Святой способен творить чудеса, а это уже от Господа. Он – проводник, связующая нить между нами и Небом…
– Мон… Синьор Гуаира! – в отчаянии воззвала ниша. – Молю вас, вразумите сего вьюноша, ибо…
– Ибо – что? – жестко усмехнулся парень.
– Ибо, – подхватил я, – во всякой ученой драчке бьют прежде всего истину.
Я вновь осмотрелся. Белое пятно неспешно поднималось над неровным краем полуразрушенных стен. Пора бы и брату Манолису объявиться!
– Теория «проводника», иначе же «кеваля», сьер Гарсиласио – это каббалистика в чистом виде, а книгу «Зогар» вам читать еще рано. Молоко на губах не обсохло.
Его уши мгновенно вспыхнули, тонкие губы сжались. То-то! А «Зогар» он, кажется, читал!
Дров, дров сюда! Да побольше!
– Но нас интересует не «Зогар», а истина. В ваших словах что-то есть, юноша. Вспомним Святого Ксаверия! Когда он приехал в Индию, то вначале просто растерялся. Не зная языка, обычаев, традиций – что сделаешь? Я читал его письма – Ксаверий был в отчаянии. И вдруг…
– Помню, – без всякого почтения перебил он. – Ксаверий стал понимать все языки, научился спорить с лучшими богословами язычников… Читал, хотя и сомневаюсь. Значит, вы со мной согласны?
– Отчасти, – улыбнулся я. – Примем идею «кеваля» в качестве гипотезы. Как и теорию Коперника. Но не будем отрицать догматы.
– Нет! Нет! Мон… Дети мои! Что я слышу?
Вначале показалась чалма. Вслед за нею – и сам брат Азиний с воздетыми к небесам руками.
– Не должно мудрствовать, дети мои! Все сии гипотезы и теории не стоят слезинки Святой Исидоры, двадцать лет коленями на гвоздях простоявшей! Не стоят пылинки на стопах Святого Елизария, выколовшего себе зеницы, дабы не соблазняться соблазнами греховного мира! Не стоят… Ай!
Бедняга слишком увлекся.
* * *
Трое крепких плечистых парней в фесках и темных каптанах, перевязанных яркими кушаками, уже некоторое время с интересом прислушивались к его горячей проповеди. Мушкеты-янычарки за плечами, ятаганы при поясе…
Действительно – ай!
– Калимера!
Я встал, быстро соображая, на каком языке с нами поздоровались, но ответить не успел.
– Иль алла! Басмилля! Салям! – взвизгнул брат Азиний и резво попятился обратно к стене. Но не тут-то было.
– Осман? – на усатых загорелых лицах проступило явное недоумение.
– Осман! Осман! Турок я! Турок! Мусульман ми! – с готовностью согласился бывший регент, выхватывая из-за пазухи какой-то помятый свиток. – Я есть Ислам-ага, потомственный баккал из города Измита, рахмат якши! Вот, вот! Ираде самого падишаха, да продлятся его дни!
Я обреченно вздохнул. Потомственный баккал из города Измита в сутане и чалме, изъясняющийся на тосканском наречии!
Не лечится!
Парни в фесках переглянулись, тот, что стоял посередине, лениво потянулся к ятагану.
– Турок, значит? Мусульманин? – поинтересовался он на довольно чистом итальянском. – Ислам-ага?
– Ага! – в отчаянии завопил брат Азиний. – Я – баккал[16]16
Баккал – бакалейщик.
[Закрыть] из цеха баккалов, у меня султанское ираде, я ехать по его высочайший повелений в Лехистан!..
– Как это будет по-турецки? – поинтересовался усач у своего соседа.
– Секим-башка, – с готовностью отозвался тот. – Освежуем турецкую собаку!
Теперь они говорили по-гречески, на диком левантийском наречии – языке торговцев и пиратов, плавающих под косыми латинскими парусами от Крыма до Сицилии.
– Нет! Найн! Нон! – заголосил несчастный на всех известных ему языках и бухнулся на колени прямо на жесткий мокрый камень.
– Ай!
– Оставьте его!
Негромкий женский голос ударил, как бич. Парни замерли. Брат Азиний переместился с колен на брюхо.
– Калимера, синьоры! А турок, между прочим, мы не любим.
* * *
На ней был такой же каптан вкупе с кушаком, вместо фески – черный платок. Мушкет тоже присутствовал, вдобавок из-за пояса торчала рукоять пистолета.
Большие яркие губы, темные глаза, огромные – утонуть можно…
Артемида!
– И кто же из вас будет синьор Гуаира?
– Не я-я-я! – поспешил сообщить искатель святости.
– Вижу. Может быть ты, красавчик?
Она повернулась к сьеру Гарсиласио, взгляд сразу же стал иным – внимательным, оценивающим.
– Нет, не ты. Ты еще молод, чтобы тебя называли «папас». Калимера, парень! Меня зовут Василиса.
– Гарсиласио. Добрый день, синьорина.
Сьер еретик невозмутимо поклонился. Девушка не без сожаления отвела от него взгляд. Настала моя очередь.
– Калимера, синьор Гуаира. Дядя ждет вас. Я – Василиса Канари. Вы пойдете со мной, а ваши спутники подождут здесь. Далеко пусть не уходят – опасно.
– Повинуемся… каллос![17]17
Каллос – прекрасная (греч.).
[Закрыть]
Она даже не улыбнулась, но в глубине бездонных глаз что-то вспыхнуло. Суровой Артемиде не было и двадцати.
Я повернулся к сьеру де ла Риверо, дабы назначить его старшим на время моего отсутствия, но меня опередили.
– Синьор Гуаира! Синьор! Прикажите этим добрым синьорам отпустить меня!
Брат Азиний, уже успевший встать на четвереньки, яростно мотал головой, сбрасывая чалму.
– Ибо имею потребность столь естественную, что отказать мне было бы поистине жестокосердно! Более скажу, потребность сия уже проявилась…
Один из усачей повел носом, скривился. Другие, последовав его примеру, поспешили отойти в сторону.
Ну что тут было делать? Разве что посоветовать использовать султанское ираде по назначению.
Рахмат якши, Ислам-ага!
Очаг горел прямо на старой мозаике.
Грубо околотый, потемневший от огня известняк попирал игривых дельфинов, обгоняющих чернобокие корабли, плывущие среди маленьких белых барашков.
Я огляделся.
Ровные блоки стен, мраморный порог – и неровно прорубленное окошко. Над головой – черные балки, новые ли, старые – не понять.
Древний дом все еще жил, изуродованный, непохожий на себя, прежнего.
– Калимера, монсеньор. Простите, что приходится встречаться здесь.
Седоусый старик подкинул в огонь несколько чурочек, медленно встал.
– Я не всегда выбираю места. Еще раз простите.
– Пустое, брат Манолис!
Он был высок и костист, Манолис Канари, левантийский контрабандист и понтийский пират. Все та же феска, каптан, кушак, остроносые турецкие сапоги. Правда, оружия не было, словно старый корсар презирал опасность.
Странно, после всего, что довелось услыхать в Истанбуле, он виделся мне совсем другим – толстым, в халате золотого шитья, с непременным кальяном в жирных пальцах.
Кальяна я не увидел. Только трубка – большая турецкая «люлька». Трубка, пара кожаных вьюков в углу, странная жаровня, полная песка, и еще более странная посудина, в которой дымилось что-то черное.
Небогато!
– Кофе будете, монсеньор?
– Простите?
Две маленькие чашечки – толстенные, с витыми ручками. Черное варево тонкой струйкой полилось из посудины.
– Кофе. Его привозят из Йемена. Он горький, но придает силы и бодрости…
Горечь я ощутил сразу. Осталось ждать остального.
– Вы редкий гость, монсеньор. В последние годы Общество забыло обо мне.
Это было не совсем так. Даже наоборот. В Риме брата Манолиса вспоминали очень часто, но его смелые прожекты, включая высадку в Морее испанского десанта, казались слишком несвоевременными.
Он тоже не любил турок. Потому и пришел к нам.
Бог мой! Никто в Высшей Конгрегации не мог даже сказать, католик он или схизматик! Захваченная у турок добыча справедливо делилась им между теми и другими. На Афоне его считали своим.
– Я рад, что смогу лично доложить вам о сделанном. Кроме того, у меня есть очень важные новости из Истанбула и Тегерана.
Жаль, я не курирую эту провинцию. С таким, как Канари, интересно работать.
Интересно – хотя и страшновато.
– Насколько я знаю, Конгрегация интересуется новостями по делу Шабтай Цеви. Я недавно получил письмо из Смирны…
Шабтай Цеви? Уж не тот ли мессия, о котором вещал кто-то из подельщиков сьера римского доктора?
– Впрочем, вам виднее, о чем спрашивать, монсеньор.
Да, мне виднее. Жаль, нет времени узнать, как там дела у мессии из Смирны.
А вдруг – и вправду? (Храни нас Иисус от такого соблазна!)
– У меня к вам вопрос по поводу донесения из Киева.
Он не удивился, по крайней мере, на его загорелом, странно гладком лице это никак не отразилось.
– Боюсь, ничего интересного вам рассказать не смогу. Сам я не видел этого русина….
Русина? Уже интересно! Черный напиток из Йемена сразу же стал значительно слаще.
В конце мая года от Рождества Христова 1649 на окраине Бахчисарая появился путник. Усталый, изможденный, он упал на пороге Успенского монастыря. Старая рана в плече загноилась, запеклась черной плотью.
Путник умер на следующий день, успев пересказать игумену о том, что случилось в Киеве, как скоро показалась трава на поле. Пересказать – и нарисовать странную карту: три холма, буква N – и река под названием Callapka.
Странно устроен мир! Православный игумен поспешил известить об этом не митрополита, а брата Канари.
Не будем задумываться, почему.
– Все, что мне передали, я переслал в Рим, монсеньор. У меня осталась только запись его рассказа.
Широкая ладонь на миг исчезла в одном из вьюков.
– Вот…
Я быстро пробежал глазами начало.
«Как скоро показалась трава на поле, стали собираться хлопы на Киев, подступили к днепровскому перевозу…»
Все знакомо. Только по-гречески.
– Скажите, настоятель монастыря – грек?
– Грек. Кир Афанасий.
Значит, грек… Русин, скорее всего, рассказывал на родном наречии, кир Афанасий (или кто-то из братии) перевел, а в Риме все это изложили уже на хорошей латыни. Отсюда и «hlopae». Надпись на карте тоже была по-русински. Не Callapka, а именно Каллапка.
Дьявол, как известно, в деталях. Но дьявол молчал. Callapka, Каллапка – какая разница?
– Спасибо! – вздохнул я, допивая кофе. – Придется вспомнить греческий.
– Я вас разочаровал?
Что тут ответить? Почему-то думалось, что здесь я узнаю больше. В Риме со мной не были откровенны.
– Вы ничего не слыхали о братьях Алессо и Паоло?
Он подумал, качнул седой головой.
– О тех, кого вы ищете? Алессо Порчелли и Паоло Брахман? Разве что о втором. Это прирожденный мятежник, монсеньор. В Индии ему удалось свергнуть раджу Серингпатама. Поэтому брата Паоло называли не только Брахман, но и Джанардана – Бунтарь. Говорят, ему стоило заиграть на дудочке, чтобы начался мятеж. Увы, это все.
Все? Ничего себе – все! А тараканы? А связь между дудочкой, порождающей мятежи, и «Штудиями о происхождении и бытовании жуков, клопов и в особенности клещей…»? Прирожденный мятежник – и знаток клещей?
Может, старый корсар все же ошибся, и Брахман с Бунтарем – просто разные люди?
Скрипнула дверь. Брат Манолис привстал, под усами шевельнулась улыбка.
– Вы, кажется, знакомы с моей племянницей?
Лицо Артемиды было по-прежнему суровым. Едва кивнув мне, она подошла к очагу, присела рядом с дядей, наклонилась, зашептала.
– Гм-м…
«Гм-м» прозвучало как-то странно. Невозмутимый грек явно смутился.
– Монсеньор… Василиса случайно услыхала, будто один из синьоров, которые вас сопровождали, весьма ученый человек. Гм-м.. Н-да…
– Который? – откликнулся я. – Отец Азиний?
– Другой, – буркнула амазонка и поспешила отвернуться.
– Так вот, – вздохнул корсар. – Моя племянница всегда отличалась любознательностью… В общем, она просит разрешения побеседовать с ним.
Любого другого я, быть может, и пожалел. Но еретики недостойны жалости.
Я встал, склонился в поклоне.
– Он ваш, синьорина!
Когда дверь вновь закрылась, мы с братом Манолисом взглянули друг на друга.
– А вожжами пробовали? – поинтересовался я.
В ответ грек только вздохнул, и я решил не бередить его раны.
* * *
Все-таки мы поговорили.
Он очень много знал, брат Манолис Канари, исповедник трех обетов и тайный коадъюктор Общества Иисуса Сладчайшего. Сицилия и Крит, Кипр и Сирия, Египет и бесчисленные острова Леванта, Истанбул, Дамаск, Багдад… Но из всего, что попадало в его паутину, мне требовались крохи. Правда, очень важные крохи.
Маршрут через Истанбул и Крым я избрал не случайно. Мои предшественники соблазнились коротким путем – через Вену, Краков и Львов, но это не привело их к удаче. Маршал Тюренн учил: лучше долгий поход по мощеной дороге, чем короткий – по болоту.
Но даже не это главное. Пропавшие искали не просто дорогу в далекий Киев, не просто след своих братьев по Обществу. Они искали Тайну.
Об этом я подумал сразу, как только Его Высокопреосвященство Джованни Аквавива поручил мне предпринять третью попытку. Тайна была, и не маленькая тайна предсказателя и любителя жуков, а нечто иное, пугающее.
Миссия в Киеве погибла. Не одна – вместе со всеми, кто исповедовал истинную веру.
Почему?
Город не брали штурмом, Святую Католическую Церковь не объявляли вне закона. Костелы и кляшторы никто не закрывал, не забивал ворота досками.
«Латинщики» готовили заговор? Резню? Шпионили?
Триста католиков на многотысячный город – какой уж тут заговор! Лазутчиков же принято хватать, вести в суд, привселюдно обличать, дабы посрамить врагов, а не резать по ночам.
Было иное. Кто-то умный и безжалостный побеспокоился, чтобы погибли все. Зачем? Не потому ли, что среди них был кто-то один – Тот, Который Знал.
Знал – что?
Уж не Тайну ли этой войны?
* * *
– Скажите, брат Манолис, что думали в Топак-хане, когда capitano Хмельницкий начал бунт?
– Гетьман Хмельницкий, – негромко поправил корсар. – Ничего не думали, монсеньор. Старый султан умер, а евнухам гарема было не до Лехистана. Я уже писал в Рим: Порта не готовила мятеж. Она даже не пыталась им воспользоваться…
– Но ведь Крым… – начал было я, но Канари только махнул загорелой рукой.
– Вам не давали читать мои доклады, монсеньор! Уже пять лет, как Ханство порвало с Истанбулом. Падишаха даже перестали поминать в фетве на утреннем намазе. Но и Бахчисарай ничего не подозревал до последнего дня. Только когда Хмельницкий приехал и попросил подмоги, они проснулись. И то, признаться, не сразу. Нет, нет, монсеньор, пусть в Риме не смотрят в нашу сторону! Если кто и готовил войну, то не мы.
Может, поэтому брат Алессо и его неведомый спутник и бежали в Крым? Не в Краков, не в Москву. Впрочем, московиты тоже ничего не знали о Хмельницком. Но не сами же поляки породили собственную погибель!
Тайна! Вот она – Тайна! И, конечно, киевская миссия пыталась ее раскрыть. Допустим, кто-то узнал. Узнал, доложил мессеру Джеронимо Сфорца. Но узнали и другие – как раз тогда, когда поднялась в поле трава. Спасать всех было поздно, и мессер Сфорца решил отправить в Крым брата Алессо вместе с помощником из верных русинов.
Значит, дело все-таки в Нострадамусе?
– Если вы любопытствуете относительно нынешних замыслов Порты…
– Да-да, конечно, брат Манолис…
Это меня как раз и не интересовало. Главное и так понятно. Турки наконец-то опомнились, сообразив, какая невиданная удача падает к ним в руки. Готовится договор с Хмельницким, золото послано и будет послано еще, какой-нибудь православный митрополит из Афин или Дамаска вручит гетьману меч, освященный на Гробе Господнем.
И пойдут казаки, рыцари православные, пластать в пень клятых католиков за турецкие деньги. То-то радость всем христианам! А там и янычарские полки подтянутся – под самый Чигирин.
Это все – дважды два. А меня интересовал корень квадратный из минус единицы.
Однако следовало слушать. Слушать, запоминать и, отрешившись, оставив себя-первого у дымящего очага, думать о Тайне…
…и не забыть поинтересоваться у брата коадъюктора о сущей мелочи: сам ли он беседовал с настоятелем Успенского монастыря?
И вообще, где сей монастырь находится?
