Текст книги "Орфей и Ника"

Автор книги: Андрей Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Свихнулся на строительстве социализма, – охотно подтвердил Пустельга.

– Ага! На большого начальника вы непохожи, стало быть, инженер или конструктор…

– Нет… – Пустельга помолчал секунду, лихорадочно обдумывая ответ, а затем решился. – Я старший лейтенант госбезопасности, по обычному счету майор.

– Да ну! – зэк даже привстал, и, насколько можно было разглядеть в полутьме, усмехнулся. – Вас-то за что? То есть, извините, а вы-то каким образом умудрились?

– Честно?

– Если желаете, – усмешка на лице зэка погасла, глаза смотрели строго и внимательно.

– Не знаю.

– Ясно, – Сорок Третий промолчал, затем пожал плечами. – А в общем, забавно. Мне почти ничего не говорят о моем прошлом, лишь намекают, что, буде узнаю о своих грехах, то не иначе как окончательно сойду с ума от страха. А что же вам о ваших… подвигах не рассказывают?

– Чтоб я окончательно не сошел с ума от страха, – нашел в себе силы усмехнуться Сергей. Сорок Третий удивленно поднял голову:

– Вы… вы так действительно думаете?

– Да, – кивнул Пустельга и вдруг понял, что говорит правду.

– Тогда ясно, – протянул гость. – Ну, уважаемый Сорок Первый, понятно, почему вас направили в здешнее заведение! С такими-то мыслями! Ну ничего, вылечат, вспомните о славном прошлом, снова станете на боевую вахту… Да, прелюбопытно. Где еще можно встретиться в такой непринужденной обстановке? Постойте, я все-таки чего-то не понимаю… Меня держат здесь не потому что я болен. Подумаешь, память отшибло! Чтоб валить лес, уважаемый Сорок Первый, памяти не требуется. Просто они вбили себе в голову…

Зэк не закончил мысль, Пустельга же не стал настаивать. Зачем торопить, когда человек сам желает выговориться?

– Вы хотите спросить, что мешает мне работать? – подхватил он. Вообще-то говоря, оперативник без памяти не очень-то полезен. Но главное не в этом, товарищ Сорок Третий…

– Гражданин Сорок Третий, – спокойно поправил зэк.

– Гражданин Сорок Третий. Дело в том, что я действительно болен. Вначале меня уверяли, что это все последствия травмы, но… Рукопожатие мое вас не смутило? У меня температура ниже обычной на целый градус. Про иные мелочи не говорю…

– Ого, – зэк произнес это без особого выражения, просто констатировал факт. – Здорово это вас… Мне-то жаловаться нечего: здоровье – хоть сейчас в Нарым, или куда вы нас грешных направляете? Не помню ничего, да, может, это и к лучшему в моем положении… Хотя нет, вру…

Он негромко засмеялся.

– Вообще-то говоря, дичь! Ни отца, ни матери припомнить не могу, зато могу прочитать вам любую оду Горация – на выбор. Когда я их успел выучить? И древнегреческий помню… И английский… Чушь, правда?

– Слова появляются словно неоткуда, они какие-то чужие, – негромко добавил Пустельга.

Сорок Третий резко повернулся:

– У вас тоже? Словно кто-то подсказывает, но вы знаете, что это – не ваше. Словно тот, кто ушел, оставил кое-что из багажа…

Сравнение Сергею понравилось. Кое-что из багажа… Куда же ушел тот, кому багаж принадлежал?

– Знаете, – вновь рассмеялся зэк. – Мне это напоминает милую беседу грабителя с домовладельцем. Помните О. Генри?

О. Генри Пустельга перечитывал недавно, в феврале, когда в очередной раз лежал в ленинградском госпитале. Он кивнул.

– Там, кажется, предлагали лечиться мочой молодого поросенка?

– В этом роде, – Сорок Третий встал и расправил плечи. – Чего-то спать потянуло, пора на воздух… Ну, мочой поросенка меня не пользовали, но все прочее, кажется, применяли. Ваши, так сказать, коллеги, были весьма навязчивы. Правда, обошлось без выбитых зубов. Пока, во всяком случае…

«И что же они хотели выяснить?» – чуть было не спросил майор, но вовремя сдержался.

– Добро бы еще явки какие-нибудь узнать хотели, – хмыкнул Сорок Третий и покачал головой. – Ведь я, если не ошибаюсь, вражина калибру немалого! Так нет, подавай им каких-то дхаров. Слыхали о таких?

– Небольшой народ, жил где-то на Урале, – отрицать не стоило, зэк неплохо различал ложь – едва ли хуже самого Пустельги.

– И вы знаете. А я вот, нет. Хотя, если верить товарищам, то есть, прошу прощения, гражданам, с Лубянки, я был чуть ли не главным специалистом в стране по дхарам. Мне даже статьи показывали – мои. Ну хоть убей не помню! Ни языка, ни истории, ни заклинаний этих дурацких… Они что там, в Большом Доме, зубы лечить вздумали без стоматолога? Я им латинские заклинания предложил – не хотят… Ладно, пойду…

Зэк шагнул поближе и протянул руку. Сергей нерешительно посмотрел на свою неживую ладонь, но Сорок Третий улыбнулся и крепко пожал ее.

– Не падайте духом, гражданин Сорок Первый! Я завтра еще загляну, не возражаете?

– Нет, конечно! – Пустельга вскочил и запахнул халат. – Я… провожу вас…

– Вы крайне любезны.

Они вышли на балкон, и майор плотно закрыл дверь. Теперь микрофоны были неопасны.

– Налево, направо? – Сорок Третий, нерешительно осмотрелся, а затем махнул рукой. – Налево! Там один бедолага, ему еще похуже вашего, надо словцом перекинуться… Холодно, правда? А ведь скоро Пасха… Впрочем, вы-то, конечно, атеист.

– Не знаю… – Сергею было не до религиозных пережитков. Он бросил взгляд на пустынный ряд балконов, а затем осторожно положил руку на плечо Сорок Третьему. Тот обернулся.

– Тише, – Пустельга заговорил шепотом, зная, что береженого, даже атеиста, и Бог бережет. – Я не все сказал, товарищ Сорок Третий…

Зэк, похоже, вновь хотел ввернуть про «гражданина», но сдержался.

– Я здесь не просто больной. Вы правы, таких как я, довольно удачно используют. Догадались?

Сорок Третий удивленно пожал плечами:

– Вы что? Получили приказ за врачами следить? Ну, контора!

– Значит, не поняли, – вздохнул Сергей. – Да не за врачами! За вами! Наша встреча была подстроена, ключи вам подброшены. Теперь ясно?

Зэк замер. Складка у рта на миг дрогнула, затем губы скривились усмешкой.

– Ну, субчики! Но какого черта? Меня же и так каждую неделю навещают! – Я должен определить, в самом ли деле у вас амнезия. Я – эксперт.

– Вот как… – Сорок Третий дернул плечами и посмотрел вниз, на темные кроны деревьев. – Вы что, вроде ясновидящего?

– Да. Я улавливаю эмоции. Живой детектор…

Оба замолчали. Шли минуты, вокруг стояла тишина, лишь где-то далеко слышался крик ночной птицы.

– Я-то думал, зачем мне бороться с нашей родной советской властью! негромко проговорил наконец Сорок Третий. – Чуть не раскаялся, представляете… Ну что, определили?

– Да, – кивнул Сергей. На душе стало легче: что б не случилось дальше, он поступил правильно. – У вас почти полная потеря памяти, так же, как у меня. Ни дхарского языка, ни дхарских заклинаний вы не помните. Так что больничный покой вам обеспечен…

– Спасибо, – зэк покачал головой. – Хорошо, хоть не ошиблись, а то забили бы раба Божьего до смерти, и без всякого толку для дела диктатуры пролетариата. А спросить можно?

– Конечно!

– Если б я действительно симулировал. Выдали бы?

Проще всего было ответить «нет», но Пустельга невольно задумался. Хотелось не солгать.

– Не знаю. Скорее всего, сказал бы правду. В общем, выдал бы…

– Ну, благодарю за откровенность.

Зэк махнул рукой и быстро перебрался на соседний балкон. Пустельга проводил его взглядом и повернул обратно, в теплую палату. Только сейчас Сергей понял, как он замерз. Апрельская ночь и вправду была холодна…

Пустельга был вправе ожидать чего угодно. Наиболее логичным казался вызов к товарищу Иванову для немедленного отчета. Следовало получить новые инструкции, ведь главное уже выполнено, однако следующий день прошел совершенно безмятежно. Вновь анализы, процедуры, беседы с врачами. Майору наконец и самому стало интересно. Кое-что походило на знакомый ленинградский госпиталь, но некоторые вещи насторожили.

С ним беседовал психиатр, причем долго и крайне вежливо, как и следовало разговаривать с тяжелобольным. Пустельга старался как можно точнее отвечать на вопросы, врач улыбался, кивал и задавал новые. Смутила не сама встреча: все-таки он находился, как ни крути, в психиатрической больнице, обеспокоили сами вопросы. Улыбающийся медик интересовался отношениями Сергея к курам, уткам, спрашивал о его кулинарных вкусах. Любой ответ вызывал радостную усмешку, которая в конце концов довела Пустельгу почти до бешенства. Если он болен, то пусть спросят прямо, он еще достаточно разумен, чтобы контролировать свои чувства!

Но уже позже, вернувшись в палату, он поймал себя на страшной мысли: а что если дело зашло слишком далеко? Что если психиатр беседует с ним именно так, как и полагается говорить с неизлечимыми психами? Куры, утки, любимые сорта мяса, прожаренные и непрожаренные бифштексы – что за этим крылось? Майор невольно вспомнил подследственных, которые тоже не могли разобраться в совершенно нелепых на первый взгляд вопросах и хотели одного – доказать свою невиновность. Но нитка цеплялась за нитку, и к концу допроса самые искренние ответы подследственного без труда подтверждали его вину истинную, а часто и вымышленную штукарем-следователем. Пустельга наслушался подобного в Ленинграде, а до этого, быть может, и сам загонял невинных в угол. Правда, ловкие приемы психиатра грозили, в худшем случае, принудительным лечением, а допрос вел арестованного к верной гибели.

Интересно, в чем вина Сорок Третьего? Он, похоже, из «бывших», знает латынь, держится, несмотря ни на что, с немалым достоинством… А что если бы этому зэку, когда он очнулся в больнице, не стали говорить о том, кто он на самом деле? Сообщили бы, к примеру, что он… сотрудник НКГБ? Изменился бы человек? Превратился бы волк в пса?

Сергей задумался, но быстро отбросил такую возможность. Нет, едва ли. Кое-что и он, и Сорок Третий все же помнили, пусть и смутно. Волк оставался волком, а он, бывший сотрудник НКВД – загонщиком. Правда, ему, Пустельге, почему-то не хотели рассказывать о его последнем задании. Из-за секретности? Или… Или из-за того, что тогда произошло нечто, после чего старший лейтенант Пустельга… действительно стал врагом народа! Не вымышленным, не безвинной жертвой, а настоящим!

Мысль вначале испугала, а затем показалась весьма правдоподобной. Собственная биография теперь виделась совсем иначе. Кто был тот, исчезнувший Пустельга? Отец-большевик, несколько лет бродяжничества, колония имени Дзержинского – карьера чекиста была, так сказать, запрограммирована. А дальше? Средняя Азия – что он там делал? Что увидел? Майор помнил свежие сводки: на Памире по-прежнему держались несколько антисоветских «зон», куда большевикам не было ходу еще с начала 20-х, шли аресты мусульманского духовенства, а заодно и представителей местной интеллигенции – естественно, за шпионаж, вредительство и диверсии.

Диверсий тоже, впрочем, было предостаточно, заодно агентура сообщала о беззакониях представителей власти, многие из которых в свое время успешно сменили басмаческий маузер на партийный билет. Каким вернулся оттуда Пустельга? Ведь почти все ташкентское управление НКВД сменилось, старый состав «вычищен», можно сказать, Сергею повезло.

И наконец, Столица. Пустельга занимался тут чем-то действительно важным, причем недолго, с сентября по ноябрь. Что он искал? И почему сгинул не только он, но и какой-то неведомый нынешнему Сергею капитан Ахилло? Это не арест, они оба просто пропали! Пустельга в конце концов очнулся в ленинградском госпитале, а Михаил? А что если они успели узнать нечто, заставившее их изменить прежние убеждения? Да и что нынешний Сергей знал об убеждениях того, кем был раньше? И вот старший лейтенант Пустельга теряет память, а Ахилло… ударяется в бега! Почему бы нет?

Нет, не получалось. Пустельгу искали, а об Ахилло попросту предпочли забыть. Узнать бы, что в самом деле случилось с их группой! Но Сергей уже понимал: не дадут. В лучшем случае с ним поступят гуманно – оставят здесь лечиться, чтобы время от времени использовать его странный дар. Если, конечно, у товарища Иванова не появятся другие планы…

Майор с нетерпением ждал ночи. Придет ли Сорок Третий? Вообще-то, зэк должен держаться от него подальше, но Пустельга представил себе, что должен чувствовать этот человек. Несколько месяцев одиночки – пусть больничной палаты, а не камеры, но все равно – взаперти, с охраной у входа. И вдруг – свобода, возможность темной тенью скользить по пустынным балконам, встречи с людьми… К тому же, Пустельга сыграл с ним честно, и зэк вполне может завернуть на огонек. Правда, Сергей уже не стремился что-либо узнать, просто хотелось встретиться, а заодно подкинуть Сорок Третьему одну идею, над которой майор думал весь вечер…

В дверь постучали около полуночи. Сергей был уже готов, под халат надета шерстяная кофта: беседовать было удобнее на балконе, вдали от чужих ушей.

– Все-таки пришли?

– А вы бы – нет? – Сорок Третий быстро пожал майору руку и оглянулся. Вроде, спокойно… А ваши где спрятаны? Внизу, под кустами?

– Наверно, – рассмеялся Пустельга. – Пусть мерзнут, мешать не будут. – Ну и ладно… – зэк помолчал, а затем неожиданно осведомился: Хотите, свожу к специалисту? Как раз по вашему профилю?

– К врачу? – удивился Сергей. – Но меня и так целый день обследовали! Кстати, вы правы, Любовь Леонтьевна – душевный человек.

– Ага, разглядели! – хмыкнул зэк. – А то – шрам, длинный нос…

– У нее очень странный акцент. Еле заметный, но если прислушаться… Сорок Третий пожал плечами:

– Это у вас, уважаемый Сорок Первый, уже мания преследования! Хотя я тоже заметил… – он усмехнулся. – Нет, не скажу, а то ваши, чего доброго, за нее возьмутся, пропадет человек… Я вас хочу пригласить, гражданин старший лейтенант госбезопасности, не к врачу, а к биохимику. Он квартирует этажом ниже. Если не боитесь заняться акробатикой…

Пустельга поглядел вниз. Высоковато, но по решетке спуститься не так и трудно. Зэк, похоже, понял:

– Я быстро освоился. Ну что, сходим? Заодно торта попробуем. Этот биохимик – большая шишка, чуть ли не академик. Обожает сладкое, и его, естественно, снабжают. Вы как насчет торта?

– Положительно.

– Прекрасно. Только… – Сорок Третий замялся. – Имейте в виду, он сразу же начнет жаловаться на то, что его бросила жена. Придется выслушать, а потом уже поговорим…

– А что, жена его действительно бросила? – невольно заинтересовался Сергей. Зэк, обернулся, посмотрел ему прямо в глаза:

– Зачем вам?

– Ну… – растерялся Пустельга. – Все-таки, мы, вроде, в одной лодке…

– Мы с вами не в одной лодке, гражданин старший лейтенант госбезопасности… Но если вам, так сказать, интересно… Они с женой пытались покончить с собой. Его спасли, ее нет. Ясно?

Сергею стало не по себе. Он чуть было не спросил о причине, но вовремя сдержался. Крупный ученый, возможно академик, пытается покончить с собой, причем не сам, а вместе с супругой. Это никак не походило на бытовую трагедию. Не так давно покончили с собою Гамарник и Путна, еще раньше Любченко, Иоффе, Скрипник… Этого, выходит, спасли – очевидно, его мозг еще нужен…

Сорок Третий еще раз глянул вниз, кивнул и начал быстро спускаться по решетке. Пустельга последовал его примеру – получилось удачно, даже халат, не очень приспособленный для подобных упражнений, не особо мешал. Через несколько секунд оба они уже стояли на балконе третьего этажа. Зэк подошел к стеклянной двери и постучал.

С минуту ответа не было, а затем неярко вспыхнул свет. Пустельга взглянул на Сорок Третьего, тот лишь пожал плечами:

– Ничего, ему разрешают. В прошлый, раз во всяком случае, нам никто не помешал.

Наконец, дверь открылась, гости подошли поближе.

– Торт еще не съели? – Сорок Третий шагнул первым к вышедшему на балкон маленькому сгорбленному человечку. – Добрый вечер, гражданин Тридцать Первый.

– Добрый вечер, – послышался тихий, немного дребезжащий голос. – Торт я не съел и даже согрел чаю… Заходите, товарищи…

Все трое прошли в палату, которая оказалась точь-в-точь такая же, как у Пустельги – с единственной койкой, новой мебелью, и, вероятно, заранее встроенными микрофонами. Впрочем, бывшего академика могли «опекать» не так плотно, едва ли охрана интересовалась каждым словом, сказанным в этих стенах.

– Прошу знакомиться, – продолжал зэк. – Тридцать Первый. А это ваш сосед сверху, соответственно Сорок Первый…

В голосе звенела ирония. Похоже, эта арифметика забавляла государственного преступника.

– Виталий Дмитриевич, – человек протянул руку и вздохнул. – Хотя, конечно, Тридцать Первый – это правильнее.

– Сергей.

– Простите, а как полностью? Знаете, привык…

– Сергей Павлович, – Пустельга с любопытством разглядывал того, кто предпочел номер фамилии. Виталий Дмитриевич Тридцать Первый был не просто мал ростом – он походил на карлика, на сказочного человека, обитателя подземных глубин, а еще больше – на домового. Сморщенное, почти с кулак, личико, узкие плечи, короткие ручонки, казалось, неспособные удержать даже авторучку. На вид ему было за семьдесят, и, лишь присмотревшись, майор понял, что Тридцать Первому едва-едва стукнуло полвека. Что-то страшное сломало и мгновенно состарило этого человека.

– Проходите, – Виталий Дмитриевич засуетился, приглашая к столу. Там действительно стоял торт, а рядом с ним – чайник, накрытый полотенцем. Тридцать Первый явно ждал гостей.

– Пражский? – осведомился зэк, приглядываясь к угощению. Карлик невесело рассмеялся:

– Увы, пражский. В хорошие времена я бы сам приготовил, да такой, что сам шеф-повар «Берлина» позавидовал бы… А это – прислали. Не забывают…

Они принялись за торт. Виталий Дмитриевич ел жадно, кусок за куском.

У Сергея почти не было аппетита, да и Сорок Третий явно не был поклонником сладостей. Было ясно, что он пригласил сюда Пустельгу совсем не за этим.

– Что ж вы не едите? – карлик откинулся на стул и вздохнул. – Знаю! Вы, любезный Юрий Петрович, просто уговорили нашего новенького навестить меня. Так сказать, повысить мне настроение. Ну, спасибо…

Пустельга удивился – оказывается Сорок Третьего звали Юрием Петровичем! Здесь зэк не скрывал своего имени. Итак, Юрий Петрович Сорок Третий…

– Юрий Петрович наверно успел рассказать вам, – Тридцать Первый повернулся к Сергею. – Здесь все считают, что лишился ума, после того, как меня бросила супруга…

Зэк еле заметно кивнул, но Сергей предпочел отделаться неопределенным угуканьем. Карлик вздохнул.

– Смешно, правда? Старик, похожий на какое-то чучело… Но ведь я все еще не разучился думать! Почему? Не могу понять…

Он заговорил быстро, так, что Пустельга еле различал отдельные слова: Тридцать лет, тридцать лет мы жили вместе, ни разу по-настоящему не ссорились. Что же могло случиться? Почему она меня бросила? Может, я чем-то ее обидел? Но чем? Даже если так, почему она ни разу не навестила меня, не написала? Я ведь действительно болен! Почему? Они не говорят мне, не хотят волновать. Но я не могу. Я должен узнать…

Сергей постарался незаметно отвернуться. Виталий Дмитриевич тоже не мог вспомнить прошлое, как Сорок Третий, как и он сам. Что сделали с этим безобидным человеком? Или это просто защитная реакция психики, спасающая от самого страшного?

Речь Тридцать Первого стала совсем тихой, неразличимой. Наконец он затих, глаза закрылись, и он недвижно застыл, прижавшись к спинке стула. Зэк чуть заметно дернул щекой и достал папиросы.

– Курите, Сорок Первый! Ну его все к черту, никак не привыкну… Курите, потом проветрим. Сейчас он очнется…

Действительно, не прошло и двух минут, как Виталий Дмитриевич открыл глаза.

– А? – дернулся он, но тут же успокоился. – Кажется, я опять… Извините, товарищи… Юрий Петрович, вы говорили вчера, что наш новенький…

– Да, он, кажется, по вашей части…

Карлик вскочил со стула. Пустельга тоже встал, но решительный жест маленькой ручки остановил его:

– Сидите, сидите, Сергей Павлович. Я быстро. Надеюсь, Юрий Петрович все же ошибся. Если ваши с ним случаи сходны, то волноваться нечего. Сама по себе амнезия конечно, малоприятна…

Не прекращая говорить, Виталий Дмитриевич осторожно взял Сергея за руку, пощупал пульс и замер. Затем сморщенное лицо дернулось, Тридцать Первый проговорил нечто вроде: «Ох ты!» – и легким движением прикоснулся сначала ко лбу, а затем к шее Сергея – там, где проходила артерия.

– Сергей Петрович… любезнейший… если можно, к свету. Я должен осмотреть глазное яблоко…

Осмотр на этот раз длился долго. Карлик хмурился, вздыхал, а затем кивнул на стул:

– Садитесь… Рассказывайте, и поподробнее…

Слушал он внимательно, время от времени кивая. Затем вздохнул и покрутил головой:

– Несколько вопросов, если можно. Только не обижайтесь…

– Ни в коем случае, – Пустельга тут же вспомнил психиатра.

– У вас, как я понял, очень плохой аппетит, предпочитаете все жидкое и, желательно, теплое. Так?

Сергей кивнул. Сейчас должен последовать вопрос о бифштексах.

– Привкус крови во рту ощущали?

– Нет! – Пустельга удивился. – По-моему… Нет, ни разу…

– Так… А желание… уж, извините… попробовать свежей крови…

Поразил не сам вопрос, а то, что его об этом уже спрашивали. Вот они, бифштексы с кровью!

– Нет. Я даже кровяной колбасы не ем.

– Ну и хорошо…

Виталий Дмитриевич прошелся по комнате, затем опустился на стул и легко ударил ребром ладошки по дереву:

– Так. Порадовать ничем не могу, Сергей Павлович. Разве что – болезнь ваша проходит в самой легкой форме. Это единственный положительный момент…

– Какая болезнь? – еле выговорил Пустельга. Значит, никакой травмы на боевом посту! Его обманули и в этом…

– Так называемая болезнь Воронина. Открыта моим близким приятелем перед самой мировой войной на Среднем Урале. Василий Воронин был тогда молодым земским врачом. Однажды его вызвали в одну глухую деревню где-то под… Впрочем, это неважно. Воронин был умница, сразу понял, что перед ним нечто совершенно неизвестное науке…

Виталий Дмитриевич замолчал, а затем махнул рукой:

– Ну, это все в далеком прошлом. Василий пропал без вести в 18-м, на юге. К этому времени мы уже выделили вирус – возбудитель болезни. Искали метод лечения… Мне поручили создать состав, в котором возбудитель болезни Воронина мог существовать в течение длительного времени. Дело в том, что в обычных условиях он быстро погибал, и слава Богу… Увы, мне это удалось. Состав назвали ВРТ.

«Почему?» – хотел спросить Пустельга, но удержался. «В», похоже, означало «Воронин». Возможно, остальные буквы тоже были инициалами.

– Да… И в том же 18-м я был вызван на Лубянку. Со мной беседовал некто Кедров, он, кажется, тогда был заместителем Дзержинского. Меня уверяли, что большевики чрезвычайно заинтересованы в лечении болезни, обещали новую лабораторию, сотрудников… Тогда я был еще в здравом уме, Виталий Дмитриевич усмехнулся и покачал головой. – Да, я был в здравом уме и решил на следующий день уничтожить все запасы ВРТ, а заодно и документацию. Увы, Кедров оказался сообразительнее, его люди захватили лабораторию тем же вечером. Меня арестовали, и до 21-го я был в специальном лагере под Псковом…

Тридцать Первый вновь умолк и замер, прикрыв глаза. Молчание тянулось долго, наконец он вздохнул, попытавшись улыбнуться:

– Извините… Мои личные неурядицы не имеют к данной истории прямого отношения. В общем, насколько мне удалось узнать, Кедров продолжил работы по ВРТ. Не сам конечно, хотя он, вроде как, врач, давал клятву Гиппократа… Естественно, речь шла не о лечении. Надеюсь, вы уже поняли, Сергей Павлович?

– Этот состав… вводил здоровым людям? – Пустельга даже привстал, чувствуя как его вновь охватывает холод. – Но зачем?! Хотя… Я, кажется, понял! Человек теряет память, его можно использовать, как какой-то… механизм…

– Если бы только это, – маленький человечек скривился. – Увы, любезнейший Сергей Павлович, это не самое страшное.

– А что… самое страшное?

– Нет-нет, лучше промолчу. Вам, да еще в вашем состоянии, это совершенно ни к чему. Болезнь может протекать в разных формах, у вас самая легкая ну и слава Богу… Правда, в некоторых случаях человек не теряет памяти, но это как раз в самых безнадежных ситуациях…

– А как это лечится? – вмешался в разговор зэк. Виталий Дмитриевич покачал головой.

– Не лечится… Увы… В самых легких случаях, таких, как у Сергея Павловича, можно несколько притормозить: те же переливания крови… Но вылечить не удалось еще никого. Во всяком случае, еще год назад… Да, как раз перед тем, как я очутился здесь…

– Значит, вы продолжали заниматься болезнью Воронина? – Сорок Третий недобро усмехнулся.

– Мой грех, мой страшный грех… Лена, жена… она все время говорила мне… Если бы это была просто болезнь, как, например, бубонная чума! Это страшнее… Как-то я нашел в бумагах Воронина запись, которую тот сделал на Урале, там, где встретил первых больных. Так сказать, народная версия происхождения этой напасти… Так там, представляете, сказано, что больной умирает почти сразу, а то, что остается, – лишь его видимость. Душа уходит, остается тело и дух…

– Простите, что остается? – не понял Пустельга.

– Там так сказано. Душа уходит, остается тело и дух. А потом и дух исчезает, а в тело вселяется бес…

Звучало жутковато, хотя и непонятно. Наступило молчание, которое нарушил Сорок Третий.

– Кажется, сообразил! По народным представлениям, у человека не одна, а две души. Одна – та, что дается Богом. Вторая – своеобразный человеческий двойник, он не покидает землю и после смерти. В Древнем Египте эти души называли Ка и Ба, на Украине – душа и доля… Любопытная версия! Душа уходит, остается дух – хранитель тепла, который пользуется крохами того, что уцелело от прежнего хозяина. К моему случаю подходит в самый раз. Я не помню ничего, связанного со мною лично, зато, как видите, вспомнил про Ка и Ба. Сергей Павлович, я не слишком вас шокирую?

– Нет, ни в коем случае, – майор уже успел успокоиться. – Легенда, действительно, очень точна. Но ведь вы не больны?

– У Юрия Петровича что-то совсем другое, – подтвердил Тридцать Первый. Может, просто последствия травмы – обычная амнезия… В таком случае, это со временем пройдет… Кстати, Юрий Петрович, меня про вас расспрашивала девушка – ваш лечащий врач. Она вообще интересовалась болезнью Воронина и моим препаратом.

– Любовь Леонтьевна? – не удержался Сергей.

– Да, кажется. Она не с нашего этажа, так что могу спутать. Симпатичная девушка, все надеется нам, грешным, помочь. Она думает, что руководство скрывает какие-то подробности о действии ВРТ. Я, конечно, рассказал все, что мне известно. И о ВРТ и о голубом излучении… На пятом этаже сейчас лежат двое – в очень тяжелой форме…

Это было что-то новое. «Голубое излучение» – об этом Сергей и не слыхал, точнее не помнил. Интересно, что это еще за мерзость?

– Но самое любопытное, – голос ученого упал до шепота. Представляете, товарищи, почти сразу ко мне зашли двое… В штатском, естественно, но узнать нетрудно… Они спрашивали, о чем я говорил с этой девушкой… Боюсь… боюсь я был излишне откровенен…

Пустельга и Сорок Третий переглянулись. Сергей хотел было переспросить, но зэк быстро поднес палец к губам.

– Благодарим за консультацию, профессор! – Юрий Петрович встал и кивнул Пустельге. – Или я вас понизил в чине, гражданин Тридцать Первый? Вы, кажется, академик?

– Я никто… – глухо проговорил карлик. Его глаза словно погасли, голова упала на грудь, из горла послышался хрип. – Никто… Я – номер Тридцать Первый… Это не вы потеряли души, товарищи. Это я продал свою… Она говорила мне…

Узкие плечи дернулись, и Виталий Дмитриевич застыл.

– Пора, – вздохнул Сорок Третий. – Уходим, гражданин майор. Пусть думает, что мы ему приснились…

На балконе сразу стало холодно, но Пустельга не спешил возвращаться в палату. Не хотелось оставаться одному, к тому же кое о чем следовало договорить. Зэк, похоже, понял.

– Что, не порадовал академик? Или вы этой байке поверили?

– Нет. Не в этом дело, просто…

– Понимаю. Держите.

Сорок Третий достал папиросы. Оба закурили.

– Вы ему не очень-то верьте, – продолжал Сорок Третий. – Все-таки псих, как и мы с вами. Может, все выглядит не так безнадежно. Правда, если с душой и в самом деле такой форс-мажор вышел…

По тону Сорок Третьего нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез. Пустельга заставил себя улыбнуться:

– На правах атеиста предпочитаю верить в микробы. Кстати, Юрий Петрович, что ж вы не представились?

– Взаимно, Сергей Павлович. Вам что, мою фамилию не назвали? Я Орловский Юрий Петрович, особо опасный преступник… Ну, об этом вы знаете…

– Пустельга.

– Оч-чень приятно, – зэк усмехнулся. – Кстати, гражданин Сорок Первый, раз в жизни будьте человеком – не спешите с докладом, чтобы я успел предупредить Любовь Леонтьевну. Вот сволочи, ни одного хорошего человека в покое не оставят!

– Обещаю, – кивнул Сергей. – И у меня к вам совет. Профессиональный. – Что делать, когда начнут ногами бить? – резко повернулся Орловский. – Нет. Тут, боюсь, даже я не советчик. Я вот о чем: наверно, завтра, самое позднее послезавтра, ключи у вас отберут. Так вот, сегодня же разберите связку и все ключи бросьте вниз – по одному. Ваши сторожа решат, что вы все поняли и решили напоследок немного им досадить.

– И в чем секрет?

– Один ключ вы оставьте – свой, тот, что отпирает вашу решетку. Здесь высоко, ключи будут искать долго – если вообще станут этим заниматься. Свой вы спрячьте и в любой момент сможете бежать.

– Недурно, – подумав, заметил зэк. – Только бежать-то мне некуда, так и доложите. Кроме того, палату обыщут, не дураки же они! Что связка, что один ключ – найдут.

– У вас такая же палата, как у меня?

Орловский кивнул.

– Тогда я вам покажу, где его надо спрятать. «Они», конечно, не дураки, но и не семи пядей во лбу. Пойдемте, покажу…

– Душу думаете спасти? – Сорок Третий запахнул халат и бросил взгляд на темные кроны деревьев. – Не поздно ли, гражданин майор?

– Даже если поздно, – Пустельга затоптал окурок и решительно бросил: Пошли!

Сергея вызвали следующим вечером. Вновь большая темная машина с занавешенными окнами, пустой подземный гараж… И комната была той же, даже стулья стояли точь в точь, как несколько дней назад.

– Присаживайтесь… – Иванов, как и прежде, был в широком плаще, и у Пустельги вновь мелькнула нелепая догадка, что под глубоко надвинутым капюшоном нет ничего – лишь черная пустота. – Разрешите доложить, товарищ Иванов?

Сергей был готов к разговору. Следовало говорить спокойно и только о деле, не отвлекаясь и не волнуясь: товарищ Иванов не должен ничего заметить. В конце концов, он, майор Павленко, выполнил задание.

– Прошу вас… Итак, ваше мнение?

– У заключенного Орловского – полная амнезия. Он забыл все, связанное с ним лично. Остались знания некоторых языков, фактов, но ни дхарского, ни чего-либо связанного с дхарами, он не помнит. В том числе и заклинаний.

– Так…